Текст книги "Вариант "И""

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Нет иностранцу такая информация была ни к нему – хотя бы по той причине, что у Штатов никогда не было внешних границ с исламским миром.

Правда, теперь возникали внутренние – но это уже их проблема.

Те двое все еще болтали. Или то было не одно лишь сотрясение воздуха?

– …Я изложил вам, советник, все обстоятельства, определившие развитие событий.

– Знаете, – сказал советник, покачивая головой и при этом как бы невзначай скользнув взглядом по моей фигуре, – если все заключается лишь в том, чтобы помешать Соединенным Штатам контролировать мировое движение нефти, то ваша игра заранее проиграна. Да и вообще… когда планы строятся на одном человеке, они могут рухнуть в любой миг: человек уязвим, не так ли? Даже и ваш экзотический претендент…

Говоря это, советник снова стрельнул взглядом по диагонали – то есть в сторону пальмы, что разделяла нас. Я внутренне ухмыльнулся. Браво, старик. Спасибо за ненавязчивое предупреждение.

Но тут мне пришлось отвлечься от роли непрошеного слушателя. Потому что, в очередной раз окинув взглядом доступное ему пространство – а устроился я удачно, и виден был почти весь зал, – я обнаружил, что известный мне американец, к разговору с которым я внутренне готовился, утратил, похоже, надежду отыскать меня и нашел себе другого собеседника, а именно – Липсиса. Естественно, слышать их я не мог; попытался читать по губам – но когда говорят по-английски, меня нередко ожидает фиаско. Неподалеку от них все тот же суетливый официант с подносом застыл, как бы выбирая новый маршрут. Он их наверняка слышал.

Ну что же, спасибо, произнес я мысленно. Часть информации, ради которой я и пришел сюда, передана и мною получена. Их операция утверждена и начата. Значит, я действительно приехал вовремя. Будет много сенсаций.

Есть над чем подумать. Теперь хорошо было бы удалиться в благостную тишину гостиничного номера. Но главные дела на этом приеме у меня еще не сделаны. Терпеливо жду, как и рекомендовал мой иранский друг. Его я, кстати, тоже больше не вижу «между здесь», как говорилось в старом анекдоте. Уверен, что он сейчас докладывает шейху…

Но эта мысль оказалась ошибочной. Потому что не успела она завершиться точкой, как сам шейх Абу Мансур появился в зале.

Он неторопливо, как и диктовал его статус, спустился по лестнице со второго этажа. Не один, разумеется; ему невместно находиться в одиночестве. Но кроме лиц, которым положено не отрываться от него более чем на метр-другой, в окружении шейха находился человек, которому там вроде бы совершенно не полагалось пребывать: экс-каперанг Игорь Седов, он же – частное лицо Изя Липсис, двоеподданный гражданин. Добился-таки аудиенции. Любопытно: с каким результатом?

Какие-то предположения можно было сделать, уже внимательно поглядев на их лица. Шейх Абу Мансур был серьезен, губы его выражали некоторое неудовольствие с едва уловимой примесью презрения; и хотя Изя, державшийся на полшага сзади, продолжал усердно шевелить губами, шейх ни на миллиметр не поворачивал головы в его сторону, и нельзя было сказать – слышит ли он его вообще. Что касается Изи, то мина его была скорее лимонно-кислой, чем какой-либо другой. Иными словами, результат был если не налицо, то, во всяком случае, на лицах.

Так-то оно так; но и шейх, и Липсис были людьми весьма опытными. Так что усердно показываемое ими отчуждение на самом деле могло свидетельствовать как раз о противоположном. Вот если бы они ласково улыбались друг другу – это говорило бы о провале переговоров. А такая вот мрачность на глазах у десятков заинтересованных дипломатов, журналистов, разведчиков и прочих наводит скорее на противоположные выводы. Очень интересно…

Еще не успев ступить на пол, шейх Абу Мансур медленно повел взглядом влево; то есть в моем направлении. Увидел меня. Я немедленно тронулся навстречу ему. Он слегка кивнул. И, сойдя с лестницы, повернул направо – в сторону личных апартаментов посла, куда никого не приглашали, поскольку территория эта для участников приема не предназначалась.

Однако к шейху запрет, разумеется, не относился; он беспрепятственно скрылся за двустворчатой дверью.

Я осторожно встал, чтобы не побеспокоить говорунов. Изя оказался на пути; я отрицательно качнул головой, чтобы он не вздумал заговорить со мной. Но он даже не удостоил меня взгляда – мы разминулись с ним, как автомобиль с фонарным столбом, ко всеобщему удовольствию. Он лишь едва заметно мигнул левым подфарником, и все. Я подошел к запретной двери, и она распахнулась передо мною, как если бы я носил титул по меньшей мере эмира, повелителя правоверных. На исчезающе малый миг я даже почувствовал себя таким. Но тут же отогнал наваждение.

Я не часто чувствую стесненность, разговаривая Людьми Власти; но на сей раз поначалу немного смутился. Очень уж внушительным выглядел шейх – как и большинство из них, когда не затягиваются во фраки или смокинги. Их играет не только свита, но и облачение, каждая складка которого источает Восток, по сравнению с которым мы часто оказываемся столь же наивными, сколь простодушен Запад по сравнению с Русью. Однако я быстро пришел в себя: в моей жизни то была далеко не первая такая встреча и как вести себя, выказывая уважение, но не теря-достоинства, я был научен уже давно.

Мы обменялись приветствиями, и он сразу заговорил о деле; сказалось, наверное, западное воспитание, полученное им в молодости и позволявшее порою пренебрегать протоколом. Говорил он на прекрасном английском; видимо, ему было доложено, что по-арабски я говорю весьма коряво – да и то на сирийском, а не на аравийском диалекте.

– Я рад видеть вас в этом городе, – проговорил он.

– Я вас – еще более, сейид. Если позволите мне быть откровенным – скажу, что не ожидал видеть вас здесь сразу же после ид ал-курбана, великого праздника.

Между его усами и бородой на миг блеснули зубы:

– Каждый день хорош для дел веры.

– Следовательно, я смею надеяться: ваше прибытие означает, что вопрос о поддержке со стороны друзей решен окончательно – и в нашу пользу?

Медленным движением он огладил коротко подстриженную бороду.

– Не совсем так, му'аллим (не знаю, почему он решил именовать меня именно таким образом, но спрашивать не стал). Прежде чем решиться на безоговорочную поддержку, мы хотим понять: чем на самом деле станет для России монархия – и чем может стать для нее сближение с Истинной верой? Долговечным бывает лишь то, что закономерно, или, как говорят у рас, органично. А люди, которые никогда не вводили меня в заблуждение, посоветовали мне разговаривать не с официальными экспертами, но именно с вами. Видимо (тут он позволил себе чуть улыбнуться), журналисты всегда лучше информированы. В зависимости от того, что вы скажете – искренне и чистосердечно, – и будет зависеть наше окончательное решение. Если мы сочтем ваши доводы неубедительными – уйдем в густую тень и будем наблюдать со стороны за исполнением предначертаний Аллаха, не более того.

Чего-то в этом роде я и ожидал. И наклонил голову:

– Я готов к такой беседе, государь. Но боюсь, что мне придется быть несколько многословным. Впрочем, этим Восток не удивишь.

– Говорите, – сказал он кратко. – Все, что вы скажете, – лишь для узкого круга.

– Итак, сейид, – начал я…

Когда я закончил (через полчаса примерно), шейх после краткой паузы уточнил:

– Иными словами, процесс этот, по-вашему, является естественным?

– Точно так же, как то, что вода течет под уклон, сейид.

Он провел ладонью по бороде.

– Я подумаю над тем, что вы рассказали. Вы, конечно, не думаете, что открыли нам что-то новое…

– Разумеется, нет, государь.

– Но всегда полезно узнать, как все выглядит с противоположной стороны. Поэтому я вам благодарен.

– Противоположная сторона – это ведь не мы, – осмелился поправить я.

– Мнение Запада мы узнаем через других людей, – тут же осадил он меня.

И как бы для того, чтобы смягчить резкость, добавил:

– У этого есть своя польза. Например, мне стало известно, что вы сейчас подвергаетесь достаточно серьезной опасности. Как сказал в своей касыде великий Рудаки… – Он опустил веки и прочитал медленно, выразительно:

 
Он умер. Караван Шахида покинул этот бренный свет.
Смотри, и наши караваны увлек он за собою вслед.
Глаза, не размышляя, скажут:
«Одним на свете меньше стало»,
Но разум горестно воскликнет:
«Увы, сколь многих больше нет!»
 

– Вы поняли? Не только тот, о ком вы заботитесь, но и вы сами. И вот мы решили в какой-то мере обезопасить ваше пребывание здесь. Так, разумеется, чтобы это вас нимало не стесняло. Я покачал головой:

– Очень благодарен. Но новые люди непременно обратят на себя внимание…

– Новых не будет, – сказал он. – Теперь самое время пожелать вам успешной деятельности. И в особенности – на предстоящем съезде партии азороссов.

И кивком шейх дал понять, что аудиенция окончена. Я признал, что для аравийского деятеля он был очень пристойно информирован.

Но я уже чувствовал себя созревшим и для неприятного разговора; мир состоит не из одних лишь удовольствий. Желающий установить со мною контакт наверняка уже разыскивает меня и вот-вот заглянет сюда. Выйдем на люди; пусть он увидит меня и начнет первым.

Я вернулся в зал. Когда я попал в поле зрения американца, в глазах его что-то мелькнуло – словно сработал затвор фотокамеры, установленный на выдержку в одну тысячную. Больше ничто в лице не изменилось; надеюсь, что и в моем тоже. Мы направились навстречу друг другу. Я представился:

– Бебер, журнал «Добрососедство», Аугсбург, Бавария. А вы… Минутку…

По-моему, мы уже встречались, мистер… э-э?..

Он промедлил на долю секунды больше, чем следовало бы; видимо, у него возникли колебания в выборе своего имени: раз я его помнил, домашняя заготовка, рассчитанная на незнакомого, не годилась. А то имя, которым он назывался тогда, захоти я проверить, могло бы засветить его. В конце концов он решил, видимо, пойти на риск.

– Мистер Вебер, – сказал он весьма дружеским тоном, – моя фамилия Стирлинг, и я смело могу назваться вашим сородичем по газетному племени. Именно поэтому хотелось бы поговорить с вами о деле. Найдется здесь спокойный уголок? Суть в том, что у меня имеется для вас любопытное предложение.

– К сожалению – или к счастью, – не могу пожаловаться на недостаток работы.

– О, в этом я более чем уверен. Выполнение моей просьбы не потребует больших затрат времени, но – при этом могу обещать – принесет вам немалые выгоды. Теперь и в будущем. Сейчас я прошу только, чтобы вы меня выслушали.

Соглашаясь выслушать, я пока что не рисковал ничем. Так, во всяком случае, мне подумалось.

– О'кей, – сказал я. – Пожалуй, вон в том углу нас будут меньше беспокоить.

Указанное мною пространство находилось близ оркестра, затруднявшего подслушивание. Стирлинг оценил мою предусмотрительность и кивнул.

Очень кстати подвернулся официант. С бокалами в руках мы, после непродолжительных маневров, добрались до выбранного места. Здесь можно было перекинуться словом-другим, не делая тему беседы всеобщим достоянием. Разумеется, тут не хватало условий для серьезного разговора, и самым разумным оказалось бы назначить время и место настоящей встречи; но похоже что ему не терпелось добиться полной ясности относительно моего статуса, чтобы уже на ее результатах строить планы дальнейшего общения со мной.

– Как вам нравится сегодняшняя Москва? – спросил Стирлинг таким тоном, словно был полномочным представителем этой страны и этого города или хотя бы его жителем на протяжении лет этак десяти. Это было, конечно, несколько нахально; но – лишь внутренне усмехнулся.

– Продолжает меняться, – ответил я. – Даже быстрее, чем я ожидал. Но я не уверен, к лучшему ли.

– То есть вы полагаете – к худшему?

– Нет. Я ведь сказал: не уверен. Не знаю. Очень давно не был здесь.

Вот осмотрюсь, тогда смогу сделать какие-то выводы. Но что-то мне, во всяком случае, нравится – если говорить о деталях.

Я провоцировал его на выпад; он воспользовался подставкой.

– Вы уверены, что нравится? – спросил он серьезно. Я столь же серьезно ответил:

– Судите сами. Город строится, и на этот раз впервые, быть может, за всю свою историю строится хорошо, на высоком современном уровне. Не думаю, что увиденное мною здесь своей архитектурой, качеством постройки и отделки хоть немного уступает тому, что воздвигается ну хотя бы на вашей родине. Можно, конечно, дискутировать о стиле – но не более того.

– Не слишком ли поспешное суждение? Вы не живете здесь уже двадцать лет…

– Двадцать один, если быть точным.

– Тем более. Неужели за это время вы, обитая на западе, не выработали объективного взгляда на то, что происходит в этой стране?

– Напротив, считаю, что именно это мне и удалось.

– Мне рекомендовали вас как специалиста по новой ситуации в России.

Откровенно говоря, не знал за вами таких достоинств. Но что вы – видный журналист, было нам известно и раньше, мы обратили на вас внимание достаточно давно. И, скажу прямо, нам всегда нравилось то, что вы писали об этой стране, ее проблемах и способах их разрешения.

– Ну, может быть, все эти характеристики весьма преувеличены. Но, собственно, какова тема нашего разговора? Могу вам чем-нибудь помочь?

Буду рад – в свободное время, разумеется.

На его лице обозначился намек на улыбку; вероятно, она должна была означать: «Да какое же свободное время может быть у нас с вами…»

– Специалисты мне назвали именно вас. И, кстати, я верю, что вы обладаете достаточной информацией для серьезных выводов. Вы ведь, не сомневаюсь, давно уже стали европейцем. Вы не азиат, не так ли?

– Мое мироощущение, как и большинства моих соотечественников, всегда зависит от географических координат, – ответил я. – В Европе мы чувствуем себя европейцами. В отличие от вас, в любой стране продолжающих ощущать себя американцами – и никем другим. Если говорить точнее – мы хотели быть европейцами. Я бы сказал даже – очень хотели. И не наша вина в том, что этого не произошло. Хотя многим порой уже представлялось, что суп сварен.

– Ну а вам не хотелось бы отведать этой похлебки? Не там, где вы провели столько лет, а тут, дома?

– М-м… Вопрос несколько неожиданный. Допустим, я не отказался бы попробовать ложку-другую. Но мне кажется, что поезд с этим вагоном-рестораном уже ушел.

– А мне представляется, что мнение старого континента может еще измениться. Кстати, не только я так считаю. Если, конечно, Россия и сама все еще хочет того же.

– Трудно сказать. Может быть, если найти способ внушить ей, что смотреть надо все-таки на Запад, тенденции могли бы измениться. Но каким путем?

Стирлинг внимательно посмотрел на меня.

– Путь один: создание мирового общественного мнения. Россия даже и сегодня все еще достаточно восприимчива к нему. Бескровный путь.

– Ага, – стал я соображать вслух. – И для участия в создании этого общественного мнения вам, кроме прочих, понадобился я?

– Как нам известно, у вас есть читатели и в России, и в Европе, что для нас одинаково важно.

– Следовательно, вы хотите, чтобы я что-то написал?

– Всякое дело должно выполняться специалистом, мистер Вебер.

– Что же именно? И для кого?

– Не беспокойтесь. Для кого – это наша забота. Зато вы сразу выйдете на широкий мировой простор.

– Заманчиво. Ну и?..

– Ну и, разумеется, ваш труд будет соответственно вознагражден.

Поверьте мне: такие гонорары вам и не снились.

– Знаете, сны у меня бывают самые необузданные. Так что хотелось бы несколько больше конкретности.

Он назвал сумму, пригнувшись к моему уху, хотя за шумом располагавшегося рядом оркестра никто и так бы не услышал.

Я непроизвольно поднял брови и недоверчиво усмехнулся:

– Это серьезно?

– Мистер Вебер!..

– Хорошо. Допустим, я вам поверил и вы меня наняли. Но что я должен, по-вашему, написать и на каких материалах основываться?

– Как вы, возможно, слышали, происхождение восточного претендента достаточно туманно. Скорее всего он не имеет никакого отношения к правившей династии.

Я пожал плечами:

– А какая, собственно, разница? Принадлежность к Романовым вовсе не является непременным условием избрания на царство. Да и кроме того – это слухи весьма небесспорные.

– Так вот, туман там гораздо гуще, чем вам представляется. И дело не в том – Романов он или нет. Дело – в обмане, в стремлении обмануть целую страну да и весь мир…

– Это было бы, конечно, возмутительно. Но где доказательства?

– Есть. Вы получите материалы, убедительно свидетельствующие об этом.

На их основании вы напишете цикл больших и серьезных статей, которые докажут, что все аргументы относительно его принадлежности к дому Романовых – сплошной вымысел и фальсификация. Начнете, разумеется, спокойно и солидно, с возникновения, допустим, самого движения за реставрацию монархии в России – чтобы привлечь внимание читателей. А уже затем – нокаутирующий удар по претенденту, которого поддерживает Восток. Необходимо подчеркнуть его полную инородность для России.

– Такие документы на самом деле существуют?

– Вы будете держать их в руках.

– Они у вас с собой?

Стирлинг поднял голову, чтобы гримасой отогнать официанта с напитками, который вот уже в третий раз подходил к нам.

– Разумеется, я их не таскаю в кармане. Речь идет о подлинных документах… Но я расскажу вам, где и как их получить. Объясню немедленно после того, как получу ваше согласие.

– Когда вам нужна первая статья?

– Вы знаете, что на днях открывается Чрезвычайный съезд партии азороссов, на котором восточному претенденту будет объявлена официальная и всемерная поддержка. Эта партия – по сути дела, его предвыборный штаб.

– Знаю. Я должен дать в мой журнал материалы об этом съезде. Как и обо всей кампании. Регулярно освещать ее. Кстати, съезд называется Программным, а не…

– Прекрасно. Первая статья должна выйти непосредственно перед началом съезда. Быть может, для следующих вам пригодятся и некоторые из делегатских выступлений. Что же касается вашей главной работы, то необходимо, чтобы в предпоследний, в крайнем случае – в последний, день съезда газета с разоблачительной статьей была в продаже.

– Ну что же… Срок приемлемый.

– Итак, вы согласны?

– Да. Если, конечно, ваши документы будут убедительны.

– О, не сомневайтесь.

Мы подержались за руки. Хватка у него была твердой.

– Теперь слушайте…

Опять-таки на ухо он объяснил мне, когда, где и как я смогу получить нужные мне исходные материалы.

– О'кей, – сказал он в заключение. – Очень рад тому, что вы оказались разумным человеком. Простите, что отнял у вас столько времени.

– Все в порядке, не беспокойтесь. Я люблю поговорить. Давний недостаток. Особенно когда разговор заканчивается контрактом. Кстати, как и когда будет произведен расчет?

– В день опубликования каждой статьи.

– Не подходит. Публикация – это ваши проблемы. В день сдачи мною материала. Мой счет в Аугсбургском отделении «Дойче банка», запишите номер. В евро, пожалуйста, не в долларах.

– Все будет сделано, как вы скажете, – заверил он.

– Благодарю вас.

– Да, кстати, вы действительно полагаете, что референдум выскажется за реставрацию?

– Третья попытка обычно оказывается удачной. А вы хотите обязательно видеть Россию республикой?

Стирлинг пожал плечами, однако выражение его лица говорило, что с наибольшим удовлетворением он вообще не видел бы на карте мира никакой России; просто белое пятно с предостерегающей надписью: Hinc sunt leones. А вокруг – высокий забор. Как в зоопарке. Я улыбнулся ему со всей возможной приятностью.

Разумеется, я был приглашен на прием не ради разговора с иностранцем. И не только для получения как бы со стороны информации о начале операции по устранению восточного претендента: передать мне это успели, как уже упоминалось, иным образом, тут я услышал лишь подтверждение. Еще утром я предполагал, что основная моя цель – побеседовать с шейхом Абу Мансуром. Теперь оказалось, что я ошибался, хотя этот разговор и оказался важным.

Настоящий серьезный результат моего приглашения в посольство Кувейта был совершенно иным. И заключался он в том, что мне были ненавязчиво по казаны люди – числом до десятка, – с которыми мне предстояло скорее всего общаться в ближайшем будущем. Компакт-диск в прочном футляре, содержавший информацию об этих людях, которая могла понадобиться для начала, был мне вручен в виде невинной коробочки конфет. Времени на то, чтобы вдумчиво ознакомиться с материалами и составить хотя бы приблизительную диспозицию моих действий на ближайшие дни, оставалось очень немного. А кроме того, я начал ощущать усталость – за последние три дня отдыхать практически не пришлось. Поэтому я воспользовался начавшимся уже разъездом и постарался исчезнуть, не привлекая к себе излишнего внимания. Его, впрочем, никто и не выказывал; даже официант, что надоедал нам с американцем в нашем уединении, в очередной раз проскользнув мимо, и не глянул в мою сторону.

Забот со мною у посольства было не много: не пришлось даже вызывать машину к подъезду, поскольку я, как уже упомянуто, не успел ею обзавестись. Я просто-напросто вышел и не спеша направился к Кольцу, намереваясь вернуться в гостиницу пешком – точно так же, как прибыл оттуда. Было сухо, тепло и в переулках – темновато в отличие от Садового кольца. Даже отсюда ярко освещенные верхние два его яруса были ясно видны. Мне они вдруг напомнили внешние кольца Сатурна, с той только разницей, что колец этих я никогда не видел, все никак не удавалось оказаться поблизости от телескопа. Правда, фотографий попадалось множество – иначе откуда бы я знал, как они выглядят?

Итак, я медленно, словно пенсионер на прогулке после легкого ужина, шел по Неопалимовскому по направлению к Кольцу. Непохоже было, чтобы кто-то из команды шейха взял на себя заботы о моей охране; обещания редко выполняются немедленно, да и сейчас охрана была бы ни к чему, только мешала бы думать. В переулке было не только темно, но и тихо, разъездной шум у посольства остался позади, за крутым изгибом, а гул Кольца, ровный и неумолчный, как шум водопада, доносился сюда приглушенно, был фоном, на котором можно было бы услышать посторонние звуки, если бы такие возникали поблизости. Их, однако же, не было. Идти в темноте и тишине бывает приятно – но только по ровной дороге, на которой не приходится высматривать выбоины и прочие неровности, мешающие равномерно-безмятежному передвижению. В Германии я привык ходить именно по таким тротуарам, и сейчас, занятый своими мыслями, позволил себе на несколько минут позабыть, что нахожусь в Белокаменной.

Воздаяние за сбой памяти последовало сразу же: я споткнулся и с маху приземлился на ладони и колени, не испытав при этом никаких приятных ощущений. Событие было настолько неожиданным, что я не стал подниматься с колен, а, напротив, опустился на живот, отполз в сторонку шага на четыре, прижался к стене дома и, не выпрямляясь, замер.

Причиной такого странного, скажем прямо, поведения было не какое-то неожиданное нарушение мыслительного процесса; наоборот, голова в эти мгновения работала донельзя ясно. Двигаться так меня заставил некий звук, что сопровождал мое падение: едва слышный хлопок и одновременное легкое чириканье. Хлопок раздался чуть в отдалении – с той стороны переулка, где располагалась обычная московская детская площадка с качелями, каруселями и прочим необходимым инвентарем. Чириканье же прозвучало совсем рядом, вернее – прямо над головой, а еще точнее – именно там, где находилась бы моя голова, не хлопнись я в тот миг наземь. Чириканье напоминало птичий голосок – но только напоминало. К тому же птицы сейчас спали – в отличие от кошек и людей, имеющих привычку затемно возвращаться пешком с дипломатических приемов; но то была не кошка, не птичка, а просто пуля.

Растянувшись во весь рост, прижимаясь к стене и ничуть не заботясь о сохранности и чистоте моего костюма, я выждал несколько минут. Окажись там в эти мгновения прохожий и заметь он меня – скорее всего принял бы за пьяного; но тут была не Германия и не Штаты, и никто не стал бы по такому заурядному поводу беспокоить милицию. Мне же прохожий оказался бы очень кстати – стрелок вряд ли стал бы пытать удачу в присутствии посторонних, для верности ему пришлось бы снять и непрошеного свидетеля. Но ведь свидетелем мог оказаться и вооруженный милиционер, направляющийся на смену поста у посольства. Однако, видимо, смена производилась в другие часы – никого не было, ничьи шаги не нарушали тишины. В том числе и шаги того, кто стрелял из пистолета с глушителем и чья пуля, пролетев надо мною, явственно пропела свое «С приветом от…». Так, во всяком случае, мне показалось в первые мгновения. Но почти сразу я убедился в своей ошибке: на самом деле на той стороне переулка кто-то легко-легко, на мягких подошвах, убегал и, если только это мне не послышалось, другие шаги, столь же невесомые, преследовали его. Значит, шейх не подвел? Или стрелков, решившихся приветствовать меня, было двое? Какие только мысли не придут в голову под обстрелом…

Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским, стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову.

Так они действовали и полсотни лет назад, когда бизнес заказного убийства расцвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы их сменить методику.

Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но целился именно в меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал.

Именно меня – потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну что же: да здравствуют хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на мокрый грунт.

Я лежал, и мне было, откровенно говоря, не очень уютно. Меня заботила сохранность сразу двух вещей: собственного организма, разумеется, и той информации, которая сию минуту находилась еще не в самом надежном и портативном хранилище – не в моей памяти, – но на диске. Осторожно шевельнувшись, я нащупал его; к счастью, при падении с диском – насколько можно было предположить – ничего плохого не произошло. Нет, конечно, стрелял не местный деятель. Местный, может быть, даже воспользовался бы автоматом, не стал бы выпендриваться и стрелять одиночным, излишне полагаясь на свое искусство. Ну а если это приезжий наемник, то он уже не будет проверять результат: ему необходимо скрыться никак не меньше, чем мне, даже куда больше: за мною хоть не гонятся. К тому же – пришло мне в оставшуюся непродырявленной голову – у него ведь есть все основания полагать, что работа им сделана успешно: я упал практически одновременно с выстрелом, разница была наверняка в сотые доли секунды, а такую разницу человек своими органами чувств определить не может. И для него картина могла выглядеть так: он выстрелил, я с ходу упал без единого слова или хотя бы стона. Значит, я был поражен насмерть. Сделав такое заключение, автор выстрела должен был незамедлительно покинуть место события, к тому же успев услышать, как к нему приближается тот, кто затем кинулся ему вдогонку.

Построив такое рассуждение, я решил, что загораю уже вполне достаточно и пора домой – баиньки. Я прополз еще метров двадцать в направлении Кольца, облегчая дворнику его утреннюю работу; потом, миновав дом и оказавшись рядом с газончиком, перекатился на него, еще немного выждал и осторожно поднялся. Отряхнулся, отлично понимая, что это лишь жалкая полумера: мой таксидо требовал сейчас химической чистки, никак не менее. Впрочем, в ближай шие два дня он мне не понадобится в любом случае. Правда, сейчас на Кольце, при ярком свете ртутны ламп, я буду выглядеть не самым презентабельным образом и невольно привлеку к себе внимание – особенно теперь, когда в Москве, в связи с визитом шейха, все специальные службы суетились, как наскипидаренные. И не зря суетились, подумал я. У кого-то имеются очень серьезные творческие замыслы на ближайшее время, и дело тут, конечно, не в шейхе, да и сам визит этот – лишь пробный камень перед другим прибытием сюда, прибытием лица гораздо более значительного, лица, которое намерено войти в анналы истории – и скорее всего войдет. Так или иначе, меня могут задержать – просто для выяснения. Отпустят, конечно, быстро, но сейчас мне меньше всего нужно общение с милицией, не говоря уже о потере времени. Кроме того, необходимо сохранить полученный мною диск, не допуская, чтобы кто-либо заподозрил о его существовании, будь то даже лучший друг.

Вдруг я решил, что на Кольце сейчас мог оказаться мой неизвестный доброжелатель с глушителем. Он мог просто так, для уверенности, какое-то время контролировать выход из переулка, чтобы уж окончательно успокоиться на мой и на свой счет. Нет, на Кольцо сейчас выходить никак не следовало.

Эта мысль не смущала. Район издавна был мне хорошо известен не только со стороны фасадов, но и дворов, черных ходов, мусорников и перелазов.

Конечно, многое, как я уже убедился, изменилось в Москве за время моего отсутствия; однако же градостроительные перемены происходят прежде всего и главным образом со стороны улиц и фасадов; дворовые микроструктуры изменяются значительно медленнее. Так что с газончика я даже не стал возвращаться на тротуар; напротив, пересек наискось насаждение, прошел вдоль задней стороны дома, мимо плотного ряда замерших на ночь машин. Несколько мгновений колебался, решая – не воспользоваться ли какой-нибудь из них. Технология угона даже хорошо защищенной машины была мне известна давно и досконально. Я иногда, расслабившись, позволяю себе даже удивиться – чего я только не умею, включая то, о чем порядочному человеку и гражданину даже и догадываться не следовало бы. Угон машины был не самым крутым из этих навыков, нет, далеко не самым… Но почему-то я не стал трогать чужие автомобили, просто потому, может быть, что это была Москва, и мне не хотелось здесь… А впрочем, не знаю – почему. Не захотелось – и все. Пошел задами пешком, в неприметном месте вышел на всегда малолюдную Плющи-ху, а далее по тихому Ростовскому переулку выбрался к Бородинскому мосту, по которому лихо катил на такси не далее как сегодня утром. Там я предельно напрягся: мосты принадлежат к сооружениям, наиболее удобным для того, чтобы отделываться от нежелательных людей. Но все прошло благополучно, и, пересекши реку, я наконец почувствовал себя почти дома. В «Рэдисон» на всякий случай я проник через один из служебных входов. Он был, естественно, заперт – но о такого рода мелочах добропорядочному корреспонденту русскоязычного журнала, издающегося в Германии, даже и задумываться не следует. В конечном итоге всякий ларчик открывается просто – при наличии соответствующих приспособлений, необходимых современному работнику средств массовой информации никак не менее, чем нот-кейс в руке и пистолет в кобуре под мышкой, под ремнем на спине или просто и бесхитростно – в кармане.