Текст книги "Искатель. 1973. Выпуск №4"

Автор книги: Владимир Михайлов

Соавторы: Андрей Балабуха,Хэммонд Иннес,Зиновий Юрьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Мне надо идти, – он повернулся на каблуках и быстро вышел из каюты, даже не взглянув на девушку.

Она оглянулась на закрывшуюся дверь, и глаза ее наполнились слезами. Внезапно она бросилась в кресло, плечи ее сотрясали рыдания.

– Пять лет – очень большой срок, – сказал я мягко. – Он рассказал вам только то, что знал.

– Это не так, – произнесла она сквозь слезы. – Все время, пока он был здесь, я чувствовала, что… – Она вынула носовой платок и вытерла слезы. – Извините меня, – прошептала она. – Это глупо с моей стороны. Последний раз я видела отца еще школьницей. Мое впечатление о нем, вероятно, немного романтическое.

Я положил ей на плечо руку.

– Лучше помните его таким, каким видели его в последний раз, – сказал я.

Она молча кивнула.

– Вам налить чаю?

– Нет, благодарю вас, – она поднялась с кресла. – Я должна идти.

Она протянула руку на прощанье и ушла.

Потом снова появился капитан Фрэзер.

– Итак, – спросил он, – что же произошло? Вы не знаете? – В его глазах сквозило плохо скрываемое любопытство. – Команда говорит, что он приказал им покинуть судно.

Он ждал, что я отвечу, но, когда я ничего не сказал, он добавил:

– Причем не кто-то один, а все они это утверждают.

Я вспомнил, как Петч мне однажды сказал: «Они сговорились… потому что хотят спасти свои шкуры». Кто же все-таки прав? Петч или команда?..

…Еще раз я увидел Петча уже перед моим отъездом на Гернсей. Это было в Паймполе, в двадцати или тридцати милях к западу от Сен-Мало, в небольшом оффисе в порту. Когда полицейская машина везла меня в Сен-Мало, я заметил Петча в окне оффиса, правда, одно только лицо, белое, как у привидения. Он, словно узник, смотрел из окна на морской простор.

– Сюда, мосье, прошу вас.

В приемной я увидел около десятка человек, безразличных ко всему окружающему, апатичных, молчаливых. Инстинктивно я почувствовал, что эти люди – бывший экипаж «Мэри Диар». Их одежда, явно с чужого плеча, так и кричала, что ее нынешние владельцы потерпели кораблекрушение. Они жались друг к другу, как стадо перепуганных овец. Часть их можно было принять за англичан, другие же, с обожженными солнцем лицами, могли сойти за кого угодно. Один из них держался особняком. С бычьей шеей и бычьей головой, он возвышался, как огромная неотесанная глыба. Он стоял на своих широко расставленных ногах прочно, словно монумент на пьедестале. Его огромные мясистые руки засунуты в карманы брюк, стянутых широким морским поясом, покрытым белыми пятнами соли, и с позеленевшей медной пряжкой.

Когда я вошел, он сразу же двинулся мне навстречу, загораживая проход. Его маленькие глазки, словно два буравчика, впились в меня. Я думал, что он хочет заговорить со мной, но ошибся. Жандарм в это время открыл дверь и пропустил меня в оффис.

Петч обернулся в мою сторону, но лица его я не разглядел, только голова и плечи вырисовывались контуром на фоне освещенного окна, сквозь которое мне видны были люди на улице и рыбачьи лодки в заливе. Вдоль стен комнаты громоздились столы, на стене – карта порта, в углу – старомодный сейф. За одним из неприбранных столов восседал человек маленького роста с жиденькими волосами.

– Мосье Сэндс? – Он протянул мне белую тонкую руку. – Надеюсь вы извините за вынужденный визит к нам, но это необходимо. – Он жестом указал мне на стул. – Alors [8]8
  Увы (франц.).


[Закрыть]мосье. – Он взглянул на кипу бумаг перед собой. – Вы поднялись на борт «Мэри Диар»? C'est pа? [9]9
  Не так ли? (франц.).


[Закрыть]Как долго после того, как команда покинула судно? – он безбожно коверкал английский.

– Спустя десять или одиннадцать часов.

– А мосье ле кэпитэн? – И он метнул беглый взгляд на Петча. – Он все еще был на судне, а?

Я утвердительно кивнул.

Чиновник перегнулся через стол в мою сторону.

– Alors, monsieur. [10]10
  Увы, мосье (франц.).


[Закрыть]Это есть то, что я хотел спросить. По вашему мнению, мосье ле кэпитэн дал экипажу команду покинуть судно или нет?

Я взглянул в другой конец комнаты, где сидел Петч, но по-прежнему увидел лишь его силуэт на фоне окна.

– Я не могу сказать, мосье, – ответил я. – Я был после этого.

– Конечно. Я понимаю. Но ваше мнение? Мне нужно ваше мнение, мосье. Вы должны знать, что случилось. Он, должно быть, говорил с вами об этом. Вы были на том судне многие ужасные часы. Должно быть, вам казалось, что вы умрете. Говорил он что-нибудь, что заставило вас составить мнение о том, что случилось?

– Нет, – сказал я. – Нам некогда было разговаривать. Времени не было.

И затем, чтобы доказать, что нам было не до разговоров, я подробно рассказал о том, чем мы занимались на судне. Но, когда я закончил рассказ, он снова спросил:

– А сейчас, мосье, все-таки ваше мнение? Вот что я хочу.

К этому времени я уже принял решение.

– Ну что ж, хорошо, – сказал я. – Я совершенно убежден, что капитан Петч никогда не отдавал экипажу приказа покидать судно.

И я начал объяснять, почему это невозможно. Все это время чиновник старательно скрипел пером по бумаге, а затем пододвинул лист ко мне.

– Вы читаете по-французски, мосье? – Я утвердительно кивнул. – Тогда, пожалуйста, читайте, что там написано, и подпишите показание.

– Вы должны понять, – сказал я, прочитав текст и подписав его, – что я там не был. Не мог я знать, что там происходило.

– Конечно, – подтвердил он и посмотрел на Петча. – Вы хотите что-нибудь добавить для заявления, которое уже сделали? – Этот вопрос был обращен к Петчу.

Петч отрицательно покачал головой. И тогда чиновник снова задал ему вопрос:

– Вы понимаете, мосье ле кэпитэн, что это очень серьезное обвинение, что вы сделали против экипажа – ваших офицеров тоже. Мосье Хиггинс поклялся, что вы отдали приказ ему и человеку за рулем – Юлсу, и он тоже подтвердил, что слышал, как вы давали такой приказ.

Петч молчал.

– Я думаю, будет самое лучшее, если мы будем иметь мосье Хиггинса и другого человека здесь, и чтобы я мог…

– Нет! – Голос Петча дрожал от негодования.

– Но, мосье, – голос чиновника звучал мягко, – я должен понять, что…

– Бога ради, я прошу вас не делать этого. – Петч в два шага очутился возле стола и нагнулся к чиновнику. – В присутствии тех двоих я не буду делать никаких заявлений!

– Но должна быть некоторая причина…

– Нет! Я сказал, что нет! – И кулак Петча с грохотом опустился на поверхность стола. – У вас уже есть мое заявление, и хватит! В свое время будет проведено расследование. А до тех пор ни вы, ни кто-либо другой не смеет меня допрашивать в присутствии команды…

– Но, мосье ле кэпитэн, вы понимаете, в чем вы их обвиняете?

– Конечно, понимаю.

– Тогда я должен вас спросить…

– Нет. Вы меня слышите? Нет! – Его кулак снова обрушился с силой на стол. Затем он резко повернулся ко мне. – Во имя бога, пойдемте выпьем. Я торчу в этом паршивом заведенье… – Он взял меня за руку.. – Пойдемте. Мне нужно выпить.

Я взглянул на чиновника. Он только дернул плечами и в отчаянии развел руками. Петч толкнул дверь, вышел в приемную и, не глядя по сторонам, зашагал прямо сквозь группку людей, будто их вовсе не существовало. Но когда я двинулся следом, дорогу мне преградил гигант.

– Эй, что ты там наговорил? – потребовал он хриплым голосом. – Наверное, ты сказал им, что он не отдавал нам приказа покинуть судно. Ты это сказал?

Я попытался оттолкнуть его, но он резким движением схватил мою руку своими огромными лапами.

– Ну-ка выкладывай! Ты это им сказал?

– Да, – ответил я.

Он отпустил меня.

– Боже всемогущий! – зарычал он. – А что ты, собственно, можешь знать об этом, а? Ты был там, когда мы садились в шлюпки? – проревев это, он приблизил ко мне свое мясистое лицо. Для человека, потерпевшего кораблекрушение, он выглядел до странности довольным собой. – Ты был там, а? – И он грубо захохотал.

– Нет, – ответил я, – конечно, я там не был. Но я не…

– Зато мы там были, – почти прокричал он, и его маленькие глазки уставились на полуоткрытую дверь за моей, спиной. – Мы были там, и мы чертовски хорошо знаем, какие приказы отдавались.

Он говорил это специально для чиновника-француза, который появился в это время в дверях оффиса.

– Это был правильный приказ для команды горящего корабля, да еще доверху набитого взрывчаткой. И мы это хорошо понимали – и я, и Райе, и старый шеф, и… все остальные.

– Так если приказ был правильным, – возразил я, – тогда как же случилось, что капитан Петч в одиночку потушил пожар?

– А это лучше спросить у него самого, – он повернулся и бросил взгляд на Петча.

Петч медленно двинулся назад в комнату.

– А ну-ка, Хиггинс, объясните мне точно, что вы имеете в виду? – потребовал он. Голос его звучал спокойно, но слегка дрожал, а руки были сжаты в кулаки.

– Сделав что-то один раз, человек сделает это же и во второй, – ответил Хиггинс, и в глазах его сверкнуло торжество.

Я думал, что Петч ударит его. Но этого не случилось. Вместо того Петч сказал:

– Вы заслужили виселицу за убийство. Вы убили Райса и тех остальных!

Петч произнес эти слова сквозь зубы и, резко повернувшись, вышел на улицу.

– Только попробуй сказать это во время расследования, – пригрозил ему вдогонку Хиггинс своим хриплым голосом.

Петч обернулся. Его лицо сделалось белым как полотно. Он весь трясся, переводя взгляд с одного на другого.

– Мистер Берроуз, – обратился он к высокому худому человеку с кислым, рассеянным взглядом. – Вы же прекрасно знаете, что я не давал такого приказа.

Человек нервно переминался с ноги на ногу, избегая прямого взгляда Петча.

– Я знаю только то, что мне передали в котельное отделение, – пробормотал он.

– А вы, Юле? – обратился Петч к низкорослому человечку с потным лицом и бегающим взглядом. – Вы были у штурвала. Вы слышали все приказы, которые я отдавал с мостика. Вспомните, о чем они были?

Человечек не знал, что сказать, и украдкой поглядывал на Хиггинса.

– Вы приказали спустить шлюпки, а людям – быть в готовности покинуть судно, – чуть слышно пролепетал он потом.

– Вы жалкий лгун! – Петч медленно двинулся к нему, но Хиггинс заслонил собой дорогу.

Петч некоторое время пристально смотрел на него, тяжело дыша, а затем повернулся и быстро вышел из помещения. Я последовал за ним и увидел, что он ждет меня на обочине тротуара. Он дрожал всем телом и выглядел совершенно разбитым.

– Вам нужно поспать, – сказал я.

– Мне нужно выпить.

В полном молчании мы дошли до площади и открыли дверь первого попавшегося бистро.

– У вас есть деньги? – спросил он.

Я ответил, что Фрэзер одолжил мне немного. Он с удовлетворением кивнул. Когда мы заказали коньяку, он вдруг сказал:

– Последние выловленные трупы доставят сюда не раньше двух часов.

Я предложил ему сигарету, и он зажег ее дрожащими руками.

– Чертовски жаль, что шлюпка Райса затонула, – в сердцах ударил он по столу ладонью. – Лучше бы на его месте был Хиггинс…

Он тяжело вздохнул и погрузился в молчание.

Я не прерывал его. Я чувствовал, что ему нужна тишина. Но в мыслях я никак не мог освободиться от воспоминаний о «Мэри Диар», и, глядя на Петча, уставившегося на стакан с коньяком, я пытался сообразить, что же в действительности произошло на судне.

– Что имел в виду Хиггинс, когда говорил о чем-то, что было раньше? – спросил я наконец. – Он имел в виду случай с «Белль Айл»?

Петч кивнул, не отрывая взгляда от стакана.

– А что случилось с «Белль Айл»?

– Его выбросило на берег… и люди стали болтать. Вот и все. Судно стоило больших денег. Но это не так важно.

Но я понимал, что это важно.

– А какая связь между «Белль Айл» и «Мэри Диар»? – Я снова не удержался от вопроса.

Он метнул на меня беглый взгляд.

– Что вы имеете в виду?

– Ну как бы это сказать… – Это было совсем непросто – облечь в слова мысль, которая терзала меня. – Все это довольно странная история, вы понимаете, – команда заявляет, что вы отдали приказ покинуть судно, а вы говорите, что нет. А потом смерть. Таггарда, да и Деллимера…

– Деллимера? – Меня поразила внезапная ярость в его голосе. – А при чем Деллимер?

– Ни при чем, – возразил я, – но…

– Ну что ж, договаривайте. Что еще пришло в голову?

– То, о чем я собирался спросить, давно не давало мне покоя. Тот пожар…

– Вы предполагаете, что это моя работа?

Такой ответ удивил меня.

– Бог мой, конечно, нет!

– Тогда, что же вы предполагаете? – Его взгляд был злым и подозрительным.

Я молчал, понимая насколько он измотан, чтобы отвечать искренне на неприятные для него вопросы.

– Дело в том, что я никак не возьму в толк, почему вы тушили пожар и в то же время не позаботились включить помпы? Я видел также, что вы развели огонь в топке и тем не менее им не воспользовались. – Я сделал паузу, так как обратил внимание на его странный взгляд. – И вообще, что вы делали все время на судне? Я имею в виду угольную пыль. Вы были с головой покрыты угольной пылью, и я подумал… – Я видел, как его руки сжались в кулаки, и тут же быстро спросил: – Вы не предполагали, что я окажусь столь любопытным?

Его тело медленно расслабилось.

– Нет. Я об этом не подумал, – и он снова уставился на свой пустой стакан, – извините меня, я немного устал, вот и все.

Пока не принесли новые порции коньяка, он не проронил ни слова, потом заговорил:

– Я хочу, Сэндс, быть с вами совершенно откровенным. Я попал в чертовски сложное положение.

– Из-за Хиггинса?

Он кивнул.

– Отчасти. Хиггинс лжец и мерзавец. Но я не могу этого доказать. С самого начала он повел себя как подлец, но я не могу и этого доказать. – Вдруг он посмотрел мне прямо в глаза. – Я должен побывать на судне.

– На «Мэри Диар»? – Эта мысль показалась мне невероятной, ведь он брал на себя огромную ответственность. – Зачем? – спросил я. – Ведь владельцы наверняка организуют…

– Владельцы! – В его голосе звучало явное пренебрежение. – Если бы владельцы только знали, что оно на камнях Минки…

Он внезапно сменил тему разговора и стал расспрашивать о моих будущих планах.

– Вы вроде бы говорили мне о том, что интересуетесь спасением имущества с затонувших судов, и намеревались превратить свою яхту в плавучую водолазную базу? – Разговор на эту тему действительно имел место еще в самом начале нашего знакомства. Меня удивило, что он запомнил его. – У вас что, есть уже все оборудование – костюмы, помпы?

– Мы не водолазы, а аквалангисты, – ответил я. Его внезапный интерес к моим делам заставил меня подумать о том, сколько еще всего предстояло нам сделать: работы по переделке яхты, оснащение ее и всякие дела, связанные с организацией первой профессиональной спасательной операции.

– А я думал… – Он нервно барабанил пальцами по мраморной крышке столика. – Эта ваша лодка – сколько уйдет времени на ее перестройку?

– Что-нибудь около месяца, – ответил я. – Неужели вы рассчитывали на то, что мы пойдем к «Мэри Диар» и возьмем вас с собой?

Он снова посмотрел на меня.

– Я должен побывать там еще раз.

– Но зачем, черт возьми? Владельцы сами организуют спасение имущества.

– К дьяволу владельцев! – выкрикнул он. – Они ведь не знают, что судно там. Он перегнулся ко мне через стол. – Я уже сказал, что я должен там побывать.

– Но почему?

Он медленно отвел от меня взгляд.

– Я не могу сказать вам об этом, – пробормотал он, но тут же переменил тон: – Послушайте, Сэнд. Я не спасатель. Я моряк и знаю, что плавучесть судна можно восстановить.

– Чепуха, – возразил я. – Еще один шторм, и его затопит полностью, а возможно, и разобьет.

– Не думаю. В судне – вода, это правда. Но она его не заполнит полностью. Если загерметизировать все отверстия, то при отливе можно откачать воду помпами, установленными на палубе.. – Он сделал паузу, как бы раздумывая. – Я даю вам эту идею в качестве делового предложения. Судно все еще там, и только мы с вами знаем, где оно находится. Подумайте о моем предложении, – поспешно добавил он. – Возможно, пройдут недели, прежде чем какой-нибудь рыбак обнаружит судно. – Он схватил мою руку. – Мне нужна ваша помощь, Сэндс. Мне нужно осмотреть его носовой трюм. Я должен своими глазами его увидеть.

– Увидеть что?

– Тот трюм. Он не затоплен, так как судно неподвижно. По крайней мере, – добавил он, – я в это верю. Но мне нужны доказательства.

Я ничего не ответил, и он перегнулся ко мне через стол, не спуская с меня своего жесткого, настойчивого взгляда.

– Если вы не поможете… – Голос его звучал хрипло. – У меня нет никого, кто мог бы помочь мне. Решайтесь же, черт возьми! Я спас вам жизнь. Вы же беспомощно болтались на веревке. Помните? Я помог вам. Теперь я прошу помочь мне.

Петч не отрываясь смотрел на меня.

– Какой ваш адрес в Англии? – спросил он.

Я назвал лодочный причал в Лаймингтоне. Он кивнул, нахмурился и снова уставился взглядом на свой пустой стакан. Мне надо было уходить, чтобы успеть на самолет. Я пожелал ему удачи и встал.

– Одну минутку! – крикнул он мне вслед. – Надеюсь, что у вас есть свой сейф в банке?

Я кивнул, и он сунул руку в карман, извлек оттуда пакет и бросил его на стол.

– Не сохраните ли вы его до нашей новой встречи?

– Что это?

Он сделал неопределенный и в то же время нетерпеливый жест рукой.

– Так, личные документы. Боюсь, как бы они не затерялись. – А затем, уже не глядя на меня, он добавил: – Когда увидимся, я заберу их.

Я сунул пакет в карман и пошел к выходу.

Спустя два часа я был уже в воздухе, море под нами было похоже на лист гофрированного железа, а далее, справа по борту самолета, оно бурлило белыми барашками.

Француз на соседнем кресле склонился в мою сторону и указал рукой в направлении белых барашков.

– Regardez, regardez, monsieur, – прошептал он возбужденно. – C'est Plateu de Minquiers. [11]11
  Смотрите, смотрите, мосье… Это Плато-де-Менкье (франц.).


[Закрыть]А затем, поняв, что я англичанин, сказал с извиняющейся улыбкой уже по-английски: – Вы, конечно, не поняли меня. Но там, внизу, скалы, много скал. Tres formidable. [12]12
  Очень страшно! (франц.).


[Закрыть]Мне кажется, по воздуху путешествовать приятнее. Взгляните, мосье! – И он протянул мне французскую газету. – Вы ведь не видели ее, правда? – Он сунул ее мне в руки. – Это ужасно! Ужасно!

Газета была открыта там, где были напечатаны фотографии Петча, Хиггинса и остальных спасенных, снимки утопленников на песчаном берегу, чиновников, осматривающих обломки кораблекрушения, найденные в скалах. Всю страницу пересекал заголовок «ТАЙНА ПОКИНУТОГО БРИТАНСКОГО СУДНА».

– Интересно, не правда ли, мосье? Эта история мне кажется очень странной. И все эти люди… – Француз удовлетворенно зацокал языком. – Вы даже не представляете, как страшен этот район моря. Ужасен, мосье.

Я улыбнулся, и мне вдруг очень захотелось рассказать ему, на что похож Минки там, внизу. Но я этого не сделал, так как уже начал читать напечатанное в газете заявление, которое сделал властям «ле кэпитэн Гидеон Петч». И вдруг я понял, что он не сообщил им о местонахождении «Мэри Диар». Он даже не упомянул, что судно село на мель, а не затонуло. Мне тут же пришли на память его слова: «…только мы с вами знаем, что оно там». Я сидел, уставившись невидящим взглядом в газету, поняв, что это еще не конец истории «Мэри Диар».

– Странная история, не так ли, мосье?

Я кивнул, но уже не улыбался.

Да, – сказал я. – Очень странная.

Перевел с английского Д. РОЗАНОВ

Окончание в следующем выпуске

Зиновий ЮРЬЕВ
БЕЛОЕ СНАДОБЬЕ

Рисунки Ю. МАКАРОВА

КЛИФФОРД МАРКВУД

Глава I

Я отлично помню тот день. Помню хотя бы потому, что, за исключением письма от Карутти, он ровно ничем не отличался от сотен таких же обычных пустых, скучных дней. Антидней. Думаете, я пытаюсь подсунуть вам сомнительный маленький парадоксик? Упаси меня господь бог от изобретения парадоксов и парадоксиков, их хоть пруд пруди и без меня. Логики в жизни маловато, но на парадоксы хоть распродажу объявляй. Четко помню все обычное, а все то, что хоть мало-мальски, хоть на шаг выходит из шеренги будней, представляется мне вскорости в каком-то утрированном, может быть, даже искаженном виде. Наверное, потому, что память то и дело возвращается к этому необычному событию, крутит его так и эдак, подгоняет под собственные желания и стандарты. А так как мы редко ведем себя в серьезные моменты безупречно, мы наверстываем упущенное впоследствии, щедро добавляя себе в воспоминаниях и смелость, и остроумие, и находчивость – все то, короче говоря, в чем мы обычно испытываем недостаток.

Будничное же укладывается в память спокойно, как бумажка в архив, и больше его никто не трогает. Впрочем, я не претендую на универсальность этого феномена. Скорее всего, вы со мною не согласитесь и поступите, кстати, совершенно правильно, потому что я и сам редко соглашаюсь с собой.

Ладно, как бы там ни было, а тот день был действительно обычный, и я действительно отлично его помню. Помню, например, что дверь гаража, когда я вернулся домой, открылась только со второго сигнала, и я подумал – не в первый раз, – что надо бы заменить реле. Помню, что, поставив машину, я, как обычно, первым делом подошел к кусту, который растет у меня перед крыльцом. Его, как обычно, не было видно. Я имею в виду, разумеется, не куст, а симпатичного жирненького паучка-крестовика, который живет под этим кустом. Точнее, под одним из листочков, куда он прячется от своих потенциальных жертв, врагов и друзей. Да, да, у него есть друг. Это, с вашего разрешения, я. Причем заметьте, моя симпатия к Джимми – так я зову паука, хотя он об этом и не знает, – вовсе не носит абстрактного характера. Не переодевшись, не умывшись, не поев, не подумав о смысле жизни, я отправляюсь на охоту. Я долго хожу вдоль стены и выбираю муху поаппетитнее. Выбираю так, как выбирал бы себе, может быть, даже еще тщательнее. Выбрав, я медленно отвожу руку назад, затаиваю дыхание, останавливаю сердце, мгновенно выбрасываю руку вперед, одновременно захлопывая раскрытую ладонь в кулак. В одном случае из десяти муха оказывается у меня в кулаке. В остальных – мелкие занозы и воздух. Я иду к паутине моего друга и осторожно сажаю свое подношение в сплетение тончайших радужных нитей. Муха, естественно, негодует и дергается, поскольку в отличие от людей я еще не встречал ни одной мухи, которой хотелось бы быть подношением, а я, сорокалетний ученый, прекрасный специалист по электронно-вычислительным машинам (я не хвастаюсь, это не только мое мнение), стою на четвереньках и с замиранием сердца жду – не спустится ли поужинать Джимми.

И тут я должен сделать вам небольшое признание. Мне не так важно, поест ли сегодня паук или нет. Строго говоря, мне на это вообще наплевать. Надо думать, он поест и без меня. Ведь не всякого же крестовика кормят с ложечки. И ничего, обходятся. Мне просто интересно, как Джимми расправляется со своей пищей, как закатывает ее в паутину, а затем уже, помолясь (а может быть, он и не молится, а только делает вид), смакует изысканный деликатес. Поэтому, строго говоря, я не имею морального права называть себя другом Джимми, поскольку кормлю я его не для его удовольствия, а моего собственного. Впрочем, с точки зрения тех, кто гадает, любит, не любит, по очереди отрывая паучьи ножки, мои отношения с Джимми – верх любви и самопожертвования.

В тот вечер, о котором я собирался вам рассказать, Джимми так и не вышел. Я принес ему вторую муху. Муха была сказочной. Она была столь аппетитна, что, будь я чуточку менее цивилизован, я бы сам с удовольствием полакомился ею. Но он так и не спустился вниз. Я вытянул шею и заглянул под листок, где квартировал мой друг – кто знает, может быть, с ним что-нибудь стряслось. Слава богу, Джимми был на месте, и мне даже показалось, что он с укоризною посмотрел на меня.

– Ах, Джимми, Джимми, – сказал я и покачал головой, – почему ты так дурно воспитан? Спасибо ты бы хоть мог сказать?

Он снова промолчал. Довольно странные отношения, подумал я. Один приносит мух и без конца говорит, другой не принимает и молчит.

Если бы соседи в этот момент увидели или услышали меня, они бы наверняка решили, что перед ними тихопомешанный. Впрочем, они, наверное, уже давно пришли к такому выводу.

– Ну раз так – пожалуйста, – с обидой в голосе сказал я пауку. – Ты еще пожалеешь о своей гордыне, неблагодарный.

Я вошел в ванную, стянул с себя рубашку и стал мылить руки. В этот момент из зеркала, над раковиной на меня посмотрел какой-то малосимпатичный шатен с асимметричными глазами. Один больше другого, зато меньший – заметно противнее. Этот меньший глаз вдруг зачем-то подмигнул мне, причем сделал это с какой-то неприятной фамильярностью, с наглым, я бы даже сказал, вызывающим видом.

Я почувствовал, что вот-вот вспылю. Сначала какой-то дрянной крестовичок позволяет себе отвернуться от меня, а теперь еще этот тип в зеркале со своими гнусными гримасами. Я только хотел было сказать шатену, что я о нем думаю, как он вдруг улыбнулся и необыкновенно ласково, пожалуй, даже с нежностью пробормотал:

– Ну, ну, лапка моя, не сердись…

Я пожал плечами. Я и не собирался сердиться. Если я буду сердиться на каждого неблагодарного паука или разноглазого шатена в зеркале, у меня не останется времени для того, чтобы сердиться на человечество в целом, а это мое любимое хобби.

Однако прошу вас не торопиться с выводами. Конечно, легче всего пришлепнуть на человека этикетку: расщепление личности на шизофреническом фоне или шизофрения на фоне расщепления личности. Или еще что-нибудь в этом роде. Это, повторяю, легче всего. Тем более что на первый взгляд кое-какие основания для этого есть. Человек стоит на карачках и устраивает сцену пауку-крестовику. Потом смотрит на свое отображение в зеркале словно на незнакомца и так далее.

И тем не менее я уверен, что значительно нормальнее средне-нормального человека, по крайней мере, в нашей благословенной стране, где нормы на нормальность устанавливают безумцы.

Просто я панически боюсь превратиться в социальный электрон. Термин этот мой, и им я называю всех тех, кто вращаются по предопределенным им орбитам, иногда перескакивают с одного социально-имущественного уровня на другой, но перескакивают опять же упорядоченно – короче говоря, ведут себя так, как им положено себя вести заведенным порядком вещей. Почти каждый раз, когда я еду на работу или возвращаюсь вечером домой и вижу тысячи и тысячи одинаковых домиков с одинаковыми крошечными лужайками перед ними, с одинаковыми мужчинами, женщинами и детьми, занятыми одинаковыми вещами, носящими в одинаковых головах две-три одинаковые мыслишки, – когда я все это вижу и когда я об этом думаю, мне хочется выть от ужаса. Мне хочется закрыть глаза, обхватить голову руками и бежать, бежать – но куда? И вот я подмигиваю себе в зеркале и кормлю паука собственноручно пойманными мухами, чтобы сохранить хоть призрачную, но иллюзию, что я – это я. Что Клиффорд Марквуд, сорокалетний ученый, разведенный, живущий в ОП Риверглейд, Фридом-авешо, 411, работающий в фирме «Прайм дейта», – это я, а не какой-нибудь другой социальный электрон, наматывающий виток за витком на, социальной орбите. Конечно, я отдаю себе отчет, что мои призрачные попытки сохранить свое «я» при помощи паука и бесед с самим собой в зеркале довольно смехотворны, но что прикажете делать?

Возможно, вы скажете, что мое навязчивое стремление к индивидуальности – это уже отклонение от нормы. Возможно, и даже вероятно, это именно так. В таком случае плевать я хотел на норму.

Так или иначе я должен извиниться перед вами за то, что подсовываю вам свои фобии и мании. Это, наверное, от одиночества. Нет, нет, не подумайте, что у меня нет знакомых и я, словно некий пустынник, внемлю лишь небу и звездам. Но, увы, сама мысль о том, что я мог бы говорить о своих чувствах и переживаниях с сослуживцами и соседями, заставляет меня улыбаться. Я вижу их искренне недоумевающие взгляды, их искренне наморщенные лбы, искренне брезгливый изгиб губ – о чем это распространяется мистер Марквуд? Почему он не найдет себе психоаналитика? Видите ли, в нашей благословенной стране внимание и участие – товар, причем довольно редкий. Вам нужно участие? Пожалуйста! Откройте желтые страницы телефонного справочника. Психоаналитики в любом количестве продадут вам и участие, и внимание, и совет. И слава богу, между прочим. Хорошо, что можно хоть купить все эти вещи.

Ну да ладно. Пора готовить ужин, но перед этим я обычно совершаю вечернюю прогулку. Семнадцать шагов до моего почтового ящика и семнадцать обратно. Как я уже вам сказал в самом начале, этот день был бы абсолютно совершенен в своей серости и будничности, если бы не письмо Карутти. Итак, я иду к ящику, вовсе не предполагая, что найду там что-либо интересное. Просто вечерний ритуал. Щелкаю замком. Газета «Риверглейд икзэминер», лежащая в ящике с утра. Впрочем, если бы она лежала с прошлого года, я бы вряд ли заметил разницу. Разве что по длине юбок на фотографиях. Вообще, если судить по газетам, длина юбок – это единственный маятник, отсчитывающий оставшиеся нашей цивилизации годы.

Что еще, кроме газеты? Рекламный мусор, как обычно. Письмо от «Восточной энергетической». Я уже улыбаюсь, догадываясь, что в конверте. Так и есть. Счет на двадцать четыре НД, который я оплатил три месяца тому назад. Я им ничего не отвечаю, поскольку все равно это бессмысленно. Если уж бухгалтерский компьютер делает ошибку – на двадцать четыре новых доллара – это надолго. Еще одно письмо. Без обратного адреса. Немножко странное письмо. Почему? Во-первых, мой адрес написан как-то очень небрежно или торопливо; во-вторых, он написан не на самом конверте, а на бумажном прямоугольничке, налепленном на конверт. Причем налепленном опять же как-то небрежно, чуть криво, впопыхах, может быть.

Вы спросите меня: почему столько внимания какому-то анонимному конверту, откуда у меня такая маниакальная наблюдательность? Видите ли, я уже, по-моему, говорил, что я человек довольно одинокий, пишут мне мало. А те письма, которые я все же получаю, похожи на письмо от «Восточной энергетической компании» – фирменный конверт, машинописный адрес», антисмысл. Антиписьма.

Я уселся в кресло и осторожно вскрыл конверт. На небольшом листке бумаги было написано: «Дорогой Клиф! Очень прошу тебя – будь дома вечером в пятницу. Я приеду к тебе. Мне нужна твоя помощь и твой совет. Это важно. Очень и очень важно. Твой Франк Карутти». И все.

Эта коротенькая записка еще более усилила возникшее у меня ощущение какой-то нелепости. Во-первых, я не видел Карутти года два, не меньше; во-вторых, когда мы вместе учились, а потом работали в лаборатории Майера, мы никогда не были особенно близки. Если бы вы увидели Фрэнка Карутти, вы бы сразу поняли, что у него может быть очень мало общего с другом паука Джимми. Он был всегда таким совершенным электроном, вращающимся по такой совершенной орбите, что мне легче представить его летающим по ночам в пижаме, чем подмигивающим самому себе в зеркало.

Имея дело с Фрэнком, всегда можно точно знать, что он сделает или скажет в следующую минуту. Он всегда предсказуем. Кроме того, он необыкновенно аккуратен, даже педантичен. Из тех, кто пишет адрес на конвертах разборчиво и четко, и уж подавно не на клочках бумаги, наспех наклеенных на конверт. Но это все качества, которые мне не слишком приятны, и у вас может создаться впечатление, что Фрэнк только предсказуемый электрон, и ничего больше. А это не так. Он, между прочим, еще и блестящий ученый с нюхом хорошей гончей и интуицией прорицателя. Что-что, а этого у него не отнять.