Текст книги "Хара Нур Конный поход в горы (СИ)"
Автор книги: Владимир Кабаков
Жанр:
Рассказ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Вскоре поспела уха и уже в сумерках, прибежали усталые собаки, и легли неподалёку, тяжело дыша. Чернявый даже поскуливал от усталости и потому, Лёня выдал им по рыбине, оставшейся от соления, и проворчал: – Если бы не бегали, куда попало, то снова бы медвежатиной наелись... Ну а теперь...
Как обычно, за ужином, выпили по рюмочке и Лёня уже во второй раз пересказал всё произошедшее с ними.
– Я думаю, что он, где-нибудь там, в вершине долинки. Ему, с таким
ранением далеко не уйти. Да и последний раз он ревел метрах в трёхстах от нашего места. Думаю, что он залез в чащу и там отлёживается... Мы завтра поедем туда с собаками и попробуем его облавой захватить...
Все, на время прекратили хлебать аппетитную горячую жирную юшку и закивали головами, хотя Аркаша незаметно поёжился. Хотя он уже и не один раз разделывал добытых медведей, но самому добывать такого зверя ему ещё не пришлось и он, немножко побаивался – сможет ли он, не только стрелять, но и попасть по убойному месту, если медведь вдруг кинется на него.
В компании таких опытных охотников – медвежатников, конечно, это выглядело не так опасно, как казалось, однако чем чёрт не шутит...
Я проснулся ночью оттого, что Аркаша заворочался и задел меня боком, и уже вновь засыпая подумал, слыша его тихое дыхание, что он не спит и наверное думает о том, как утром всё будет оборачиваться...
Для меня, этот раненный медведь был уже наверное продолжение второго десятка добытых медведей и потому, я привык преодолевать беспокойство перед этой опасной охотой. И к тому же, здесь в Саянах, где на медведя человек не прекращает охоты по сию пору, звери боятся человека и думаю, что даже на безоружного никогда не рискнут наброситься. Хотя такое частенько бывает в заповедниках или в глухих таёжных урочищах, редко посещаемых человеком.
Страх, медведей и вообще хищников перед человеком, везде поддерживается только постоянной охотой. А там, где это запрещено или охотники отсутствуют, хищники постепенно освобождаются от страх и начинают нападать и на скот, и на людей которые его охраняют...
Мне вспомнились рассказы охотоведа Павлова, который говорил, что даже волки, во время войны в вятской тайге, когда все мужчины в деревнях ушли воевать, нападали на людей, а иногда, крали беззащитных человеческих детёнышей, прямо с деревенских огородов...
Утром, за завтраком, все решили ехать к медведю на лошадях, а там оставив их в лесочке и взяв собак на поводки, идти искать подранка.
Перед тем как отправиться, я вспомнил как Лёня ловил хариусов в мелкой речке и попробовал сам. Ведь это интересно будет рассказать городским рыбакам, которые и вообразить этого не смогут...
Я, в резиновых сапогах вошёл в мелкую протоку бегущую по плоскому каменистому дну и стал осматриваться. Вскоре, впереди увидел мелькнувшую чёрную спину и плавник появившийся на поверхности – она из озера, пробовала подняться вверх по течению в вершину речки, метать икру. Обойдя рыбину по берегу, отрезал ей путь к отступления в озеро и стараясь не шуметь, почти бегом приблизился к ней, а потом, стал пинать её ногами, стараясь выкинуть на берег. В какой-то момент, мне это удалось и выскочив из воды, уже руками схватил скользкую, извивающуюся рыбину, поблёскивающую серебристым чешуйчатым брюхом.
Сильвер, заметив, что я вошёл в речку, подбежал ко мне и в ожидании стал вилять коротким хвостом – обрубком. Я налюбовавшись на крупного харьюза, бросил собаке первую рыбину и он схватив её на лету, отбежал чуть в сторону, и придавив лапой стал выгрызать внутренности...
Так повторялось несколько раз, и в конце, одну рыбину, я уже прижал руками ко дну, и потом ухватив за жабры, выбросил на берег, к удовольствию Сильвера – Байкала...
После завтрака, поймав лошадей мы заседлали их и тронулись за Лёней, который хорошо запомнил дорогу. Собаки бежали рядом и вдруг, всполошившись, в какой – то момент, все дружно бросились в одну сторону. Пока Лёня спохватился, они где – то впереди и справа, несколько раз взлаяли и пропали, скрылись из глаз... Лёня пытался их свистеть, но вздохнул и вслух пожалел, что сразу не взял Сильвера на поводок...
Подъехав к устью сооружённого природой «амфитеатр» спешились и привязав лошадей, остановились кучкой и Лёня, показывая нам в сторону поперечной долинки, начал рассказывать.
– Мы его слышали последний раз приблизительно вот оттуда – он показал рукой на густые кусты в вершине заросшего ущелья.
Думаю, что пока собак нет, мы пойдём один рядом с другим и попробуем отыскать хотя бы вчерашние следы... Кто первый увидит, сразу даёт голос, а потом мы уже решим, что делать...
Зарядившись и спустив карабины с предохранителей, разойдясь метров на пятьдесят друг от друга, мы веером вошли в кусты, опасливо обходя самую чащу и внимательно вглядываясь в тени и подозрительные места...
Вслед за частинкой, выше по склону, кустарник рос клочками и впереди стало видно намного лучше... В какой-то момент Лёня замер, потом вглядевшись крикнул: – Вижу!
Мы насторожились, напряглись и Лёня показывая рукой вперёд, держа карабин перед собой, медленно передвигаясь, остановился метрах в десяти, опустил карабин и произнёс: – Он похоже «заснул»! – что означало – он мёртв...
Сгрудившись, через прогалину в кустах, мы долго рассматривали торчащий из глубокой канавы, наполовину заполненной снегом бок и часть головы с ухом, а потом осторожно подошли ближе... Зверь был уже давно мёртв и лежал задом в промоине, по которой тёк ручей и которая была ещё полна снега... На белом снегу запеклась, ставшая коричневой кровь, вытекшая из большой раны на заду...
... Позже, хорошо разглядев могучего зверя, мы все вместе взяли его за окоченевшие уже негнущиеся лапы и переворачивая, как набитую ватой куклу, скатили вниз по склону, на открытую площадку.
Зверь был действительно хорош. Когда снимали с него шкуру, то выяснилось, что на нём, ещё после зимы, сохранился даже на спине жир в два пальца толщиной. И вообще, он был коренаст и упитан. Глядя на его мёртвое тело освобождённое от шкуры, мы качали головами, настолько мощным и крепко -сбитым был этот медведь. Лет ему было, наверное, около семи – восьми и потому, он обладал уже и полным ростом и полной силой. Кости скелета были круглые, толстые, а короткие лапы широкие и чёрные; словно сделанные из твёрдой пластмассы когти были сантиметров пять – семь длинной.
«Раздетый», он напоминал по фигуре сильного широко-костного человека, или даже крупную гориллу, которые все бывают мускулисты и объёмны.
Вырезав желчь, Лёня по ходу пояснил, что желчь у долго умирающего зверя, заметно увеличивается в размерах. И действительно эта желчь, была граммов сто пятьдесят весом, что превосходило обычные размеры, почти в два раза...
Шкура была у этого медведя тоже хороша. Темно – бурая, почти чёрная, с густым и длинным мехом, она совсем ещё была нетронута линькой и по размерам напоминала хороший ковёр только вытянуто – полукруглой формы. И череп и лапы с когтями мы оставили на шкуре и потому, смотреть на неё было страшновато. Длинные желтоватые клыки, торчали из полуоткрытой пасти и казалось, зверь ещё может ожить и «собравшись», неожиданно наброситься на нас ...
Я же, вспомнил, как мы добыли первого моего медведя в берлоге и как спустившись к нему, уже мёртвому вниз головой, через высоко проделанное «чело», я набрасывал на его оскаленную пасть верёвочную петлю, чтобы вытянуть медвежью тушу наружу. Ощущение было не из приятных и я гнал от себя опасения, что медведь вдруг оживёт и клацнув клыками, откусит мне голову – медвежья башка, была в несколько раз больше моей...
... Когда возвращались к лошадям с мясом и шкурой, те забеспокоились ещё на подходе и пришлось Лёне, бросив рюкзак подойти к своему Вьюну и огладить его. Но когда грузили на лошадей, набитые мясом сумы, лошадь Аркаши вдруг взбесилась и хрипя и ударяя копытами стала рваться с повода. Аркаша пытался удержать её и конь, разворачиваясь к нему туловищем и высоко задирая оскаленную морду, вдруг наступил кованным копытом ему на ногу, на ступню, в резиновом сапоге. Аркаша завопил, лошадь ещё больше напугалась и только Лёня спас положение – подскочив с другой стороны перехватил узду и привязал мерина к дереву...
Наконец суета улеглась, сумы были приторочены и мы, держа коней в поводу, начали медленно спускаться вниз... Аркаша шёл последним и заметно хромал, но Максим осмотрев его ступню, успокоил всех, что нога ушиблена, но кости не сломаны...
Вечером устроили пир и Максим, сделал медвежий фарш и смешав его с медвежьим жиром, нажарил целую кастрюлю котлет. Расположившись у костра, все дружно пили водочку, разговаривали и заедали это вкусными медвежьими котлетами приправленные чесноком...
Лёня, закусывая, не торопясь рассказывал о медведях...
– В это время, у медведей гон проходит – говорил он, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Они собираются вместе на каком – либо склоне и начинаются так называемые «медвежьи свадьбы», когда за маткой, идут несколько самцов – медведей. Между ними в такое время бывают драки, иногда с сильными ранениями или даже убийствами матёрыми и в возрасте медведями, слабых или молодых зверей...
Иногда, такие звери, самцы, находят глубокий снег, где – нибудь на склоне, роют в нем яму, и ложатся туда, стараясь охладиться и главное промежность охладить...
Лёня замолчал, уклоняясь от едкого дыма, а потом прокашлявшись продолжил:
– Матки – медведицы, самцов к себе не подпускают пока не созреют и медведь – победитель, как адъютант за командиром следует за ней, пока она не начнёт приходить в охотку... Тогда она начинает бегать, а он бегает за ней следом. Наконец она, останавливается, и он со страстью на неё громоздится. Вид у них в этот момент, взъерошенный и тревожный...
Ну дак это ведь страсть! Такое время всего раз в году бывает, и медведи, как и другие гонные звери, к этому весь год готовиться... А потом время заканчивается и звери снова расходятся по тайге, по своим участкам...
Лёня дотянулся до котелка, налил себе чаю, и прихлёбывая продолжил: – Я однажды, в тайге на Жохое, это такое урочище есть, ночевал у костра и слышал, как где – то недалеко, ревели и рявкали медведи, видимо дрались.
Я тогда испугался, палил всю ночь большой костёр и не спал. Ведь во время гона, звери словно с ума сходят... Так бывает не только с медведями, но и с лосями, и с изюбрями, и с горными козлами...
А медведи, переходя с места на место даже не скрываются, а как стая собак во время течки, бегают вслед за медведицей, огрызаясь один на другого...
Когда утром я туда пришел, то увидел мертвого, изорванного и искусанного молодого медведишку и нашёл место, где они дрались. Там вся трава была помята и усыпана вырванной из шкуры шерстью и кое – где следы, пятна крови остались. Медведишко, видимо уже смертельно раненный, другим медведем, убегая, спрятался в яму с водой между камнями, да там и умер...
Лёня, как все простые люди, во время рассказа называл всё происходящее между медведями в это время, простыми, можно сказать нецензурными словами, но ощущения грубости не было. Это были просто специальные слова, которые с культурными, литературными словами не совпадают...
А я вспомнил, как мне рассказывал лесник, державший в вольере медведицу, что во время гона, она теряла аппетит и металась по клетке из угла в угол, рычала или повизгивала, а потом садилась на зад и начинала елозить на нём – так ей нелегко было перебарывать страстный инстинкт размножения. Медведя для неё так и не смогли найти, и вот она мучилась почти две недели...
... Спать легли поздно, а утром, поднявшись пораньше, Леня и Доржи, отправились домой, оставляя нас на неделю одних...
Мы дружелюбно простились и буряты – охотники, помахав нам руками с седел, вскоре скрылись из виду, свернув по торной тропе в ближний лесок...
Они с собой прихватили немного мяса и главное медвежьи лапы, о которых я уже рассказывал, ранее...
Вслед за ними убежали и собаки, а Сильвер, перед тем как скрыться за поворотом, остановился, посмотрел в нашу сторону и словно прощаясь, несколько раз вильнул коротким хвостом, ...
А мы остались, сами с собой, одни и потому, было немножко грустно и даже тоскливо...
... После отъездом наших проводников, решили денёк отдохнуть и заняться рыбной ловлей. Вновь накачали маленькую резиновую лодку и усевшись на её дно, Аркаша, держа в зубах один конец сетки стал отгребаться от берега.
К обеду, ветер с севера пригнал тёмные тучи, поднялся ветер, холодный и пронизывающий и казалось, что мы переселились вдруг на месяц – полтора в самое начало весны, когда ещё без меховых рукавичек чувствуешь себя на воздухе очень неуютно. Конечно, этот холод и такую погоду, мы, никакими ухищрениями не могли исправить и оставалось только терпеть...
Я, стоя по колено в воде, потихоньку стравливал сетку, а Аркаша, кое-как уместившийся в крохотной, словно детской лодочке, подгоняемый ветром медленно отплывал от берега...
Наконец выставив сеть, продрогшие вернулись к костру, не торопясь приготовили обед, нажарили вновь мяса и заварили чаёк покрепче...
... С удовольствием прожёвывая и глотая аппетитную еду, я, вспоминал, как лет двадцать назад, в первый раз попробовал медвежатины и был в восторге. У меня от такой пищи силы в полтора раза прибавилось, а мой знакомый, опытный медвежатник, говорил, что мясо медвежье не только вкусно, но ещё и лечебно, – ведь этот сибирский зверь питается кедровыми орехами, зелёной свежей травкой и лечебными кореньями, которые добывает и поедает в изобилии на горных склонах и альпийских луговинах...
Аркаша, в этот день, под наблюдением Максима, эластичным жгутом перевязал ступню, на которой заметны были крупные синяки, а из «дорожной» аптечки, брал и глотал болеутоляющие таблетки... Все-таки хорошо, когда во время большого путешествия в «команде» есть доктор...
Вечером мы пораньше легли спать, и наутро проснулись ещё на рассвете...
Наскоро позавтракав я поймал своего мерина, оседлал его и взгромоздился наверх, ощущая, как сбитое и подсохшее коростой место на филейных частях моего туловища, болезненно трескается и кровоточит. Но я уже привык к невзгодам кочевой жизни и терпел, не жалея себя и не сердясь на обстоятельства, которых не мог переменить.
Будучи охотником и путешественником, невольно становишься аскетом и от пережитых лишений становишься ещё спокойнее и терпеливее...
И потом, наш поход все же был конным, а не пешим и смешно было бы ходить, когда можно ездить на лошади...
Но ребята вновь решили пойти пешком и мы распрощались до вечера. А я потянув за узду, повернул мерина на тропу, в противоположную сторону той, которая вела к Зимовью...
Проехав несколько километров по тропе, и на ходу осматривая склоны наполовину покрытые кустарником, я свернул на развилке направо, поднялся в склон и там выехал на открытые пространства, развернувшейся веером широкой долины, по сторонам которой, расположились начинающие зеленеть короткой травкой чистые луговины, полого спускающиеся вниз, к речке, бегущей под невысоким обрывом, прорытым паводковыми водами.
В одном месте, по склону в сторону воды, по неглубокой впадине, спускался пушисто – зелёный островок кедровника и следуя по тропе, я вдруг увидел как впереди, из-за поворота из-за хвойной зелени, вдруг вынырнул северный олень, уже потерявший рога, с прямоугольной головой и вытянутым, округлым серовато шерстистым туловищем, на невысоких ногах.
Он шёл по тропе навстречу и когда я сплывал с лошади, заметил движение и остановился, пытаясь разгадать, что за существо задвигалось в ста метрах от него, на той тропе по которой он обычно проходил беспрепятственно. Воспользовавшись его замешательством, я тихонько сполз со своего мерина и зная, что он не боится близких выстрелов, положил свой карабин на седло, торопливо выцелил бок оленя и нажал на спуск.
Раздался выстрел, олень вздрогнул, словно проглотил пулю, подпрыгнул вверх со всех четырёх копыт, потом заскочил наполовину в кусты, рядом с тропой и постояв некоторое время, упал и стал для меня невидим, заслонённый чащей.
Мерин после выстрела заводил ушами, заперебирал ногами, но остался рядом и перехватив узду, я пешком повёл его вперёд. Уже на подходе к тому месту, я увидел оленя лежащего в кустах и потому, метрах в двадцати не доходя, привязал лошадку и пошёл к оленю.
Это был крупный упитанный бык, видимо сейчас живший в одиночку и потому, стоявший всё в одном распадке большой долины. Наверное, он как обычно в это время дня, направлялся на новые пастбища внизу долины и тут повстречал меня...
На правом заднем копыте северного оленя, был большой нарост, который образовался наверное уже несколько лет назад. Но зверь приспособился и это новообразование не очень мешало ему ходить, бегать и жить...
«Разобрав» зверя я понял, что олень питался всё последнее время хорошо, хищники ему не угрожали и потому, он накопил много жира – который даже на внутренностях, висел гроздьями величиной с виноградины, а само мясо было блестящее и сочное...
Время было около полудня, когда я закончил с разделкой и потому, разведя большой костёр, наделал из оленины шашлыков и пожарил их прямо на костре. Я проголодался и потому, срывая с пахучего прутика куски поджаристого мяса, глотал его почти не жуя, обжигаясь и урча как довольный кот.
Мясо было жирным, мягким и ароматным и запив своё пиршество горячим чаем, я почти в изнеможении, отдуваясь отвалился в сторону, поправил костёр и подремал немного, изредка открывая один глаз и посматривая на солнце, определяя сколько времени осталось до вечера...
...Мне нравилось так жить и в такие моменты, я начинал всерьёз задумываться, что хорошо бы переехать куда-нибудь в глухую тайгу, в красивое урочище, жить там, развести скот, пасти его и охотиться, наслаждаясь свободой и первозданной природой.
С другой стороны, я конечно не один на этом свете и потому, надо думать о жене и о детях. К тому же, во время таких мечтаний, где – то внутри начинало шевелиться беспокойство – а смогу ли я это долго выдержать? Смогу ли я тут дожить до старости и спокойно умереть, не терзаясь сомнениями и разочарованиями?
... Наконец, срезав мясо с костей, я сложил всё во вьючные мешки, приторочил всё это к седлу, и напевая песенку, громко похохатывая над своими вокальными способностями, отправился в обратный путь...
Песенка была незамысловатая, но очень смешная, как мне казалось. Я переделал её из детской песенки: «На палубе матросы, курили папиросы, а бедный Чарли Чаплин, окурки собирал». Я переделал первый стих и у меня получилось: «На палубе даосы, курили папиросы...» Представляя себе как даосы курят папиросы, я не мог удержаться от смеха...
Вернувшись на стоянку, застал там ребят, которые в этот раз ходили вниз по течению, обошли вокруг т-образно расположенного озера и нашли большой естественный солонец, на который, из округи собирались копытные. А на закрайке солонца, были видны и крупные медвежьи следы...
Но мяса у нас теперь было вдоволь, на все оставшиеся дни поездки и потому, обсудив возможность сходить к солонцу, как-нибудь с вечера, мы эту тему закрыли...
Вечером у костра, я показывал ребятам, как жарить шашлыки из оленины, и они буквально объелись вкусным мясом и отдуваясь, сидели у костра и пили чай, слушая подробности моей сегодняшней охоты...
... С вечера, из низких туч, несколько раз принимался моросить мелкий дождик, и дым от костра носило во все стороны. Однако к утру, погода переменилась и сквозь стены палатки, проснувшись, мы различили солнечное утро. Помывшись и позавтракав, долго ловили лошадей и заседлав поехали по тропе, в сторону высокого перевала...
Ловля лошадей, каждый раз превращалась для нас в небольшую задачу. Мой мерин, как – то неожиданно быстро привык ко мне и давался в руки без сопротивления.
Не то было с Максимом, и особенно с Аркашей. В это утро, хромая и зло матерясь, он пытался загнать своего стреноженного мерина в кусты, но тот не давался и прыгая сразу на четырёх связанных ногах, замирал в самом неподходящем месте, а когда Аркаша подкрадывался к нему, говоря сладким голосом льстивые слова, его конь вновь вздёргивал головой и громко стуча копытами по земле, неловко отбегал в сторону, пытаясь при этом разорвать путы...
Наконец Аркаша уговорил своего коня и дрожащей рукой набросил на шею один конец узды, после чего бурятские лошади всегда прекращали сопротивление и покорялись воле хозяина. Так было и на этот раз.
Наконец все сели в сёдла и выехали в сторону далёкого перевала, окружённого сверкающими на горизонте, соседними с ним снежными пиками...
К полудню, по хорошей тропе поднялись высоко над долиной и выехав на плоскотину, остановились и долго рассматривали открывающийся с высоты перевала безбрежные просторы, уже на запад в сторону первых истоков могучей сибирской реки Енисей...
Горные вершины, заполняли всё пространство впереди и нам даже казалось, что мы видели синеватую блестящую поверхность реки Бий – Хем, которая начиналась неподалёку и потом, постепенно превращалась в громадную реку пересекающую поперёк всю Сибирь...
Перед нами расстилалась горная Тува, страна, которая ещё совсем недавно был землёй мало изученной и полу исследованной.
На этих горах, несколько тысяч лет назад жили горные племена кочевников, входивших в племенное объединение хуннов, тех самых, которые в своё время переселившись в сторону Западной Европы, завоевали Древний Рим...
Происхождение их теряется в тумане времени, но нынешние тувинцы, возможно, были их сохранившимися потомками. Они, сохранили тягу к кочевой жизни и к скотоводству, как впрочем и к лихим набегам и грабежам.
Недавно, мне рассказывали, что в девяностые годы, во времена распада Союза и начавшегося безвластия и националистических брожений, на территории Тувы участились убийства и угоны чужого скота.
Ещё года три назад, буряты рассказывали нам, что тувинцы несколько раз угоняли их лошадей и грабили беззаботных туристов. Но потом, когда кто-то убил несколько тувинцев прямо в их зимовье, грабежи и угоны скота прекратились...
Расседлав лошадей, мы разожгли костёр и сварили вкусный обед, потом ещё достали из мешков свеже солёного хариуса и замечательно пообедали. Не удержавшись выпили по рюмочке, поздравив себя с преодолением и тувинской границы...
Во время обеда, я вспомнил и рассказал ребятам о том, как мой знакомый историк из Питера, описывал мне работу археологов на раскопках древних захоронений на территории Тувы, о золотых украшениях древних кочевников. Позже, я прочитал замечательную статью в «Нэшинал Джиографик» об этой экспедиции, с цветными фотографиями золотых украшений, найденных при раскопках в степных курганах. Часто, это были фигурки диких зверей и особенно лошадей. Украшения для конской сбруи были обычной вещью в те далёкие времена, ещё и потому, что лошади воспринимались кочевниками, как своеобразный дар божества степному человеку. Под впечатлением этих разговоров, мы с уважением рассматривали наших лошадок, которые для нас тоже были как божий дар.
После полудня, оседлав лошадей сели на них и повернули в сторону нашего лагеря, но решили спрямить тропу.
Мы захотели проехать вдоль речного берега, но в одном месте, к самой реке подошёл, крутой скальный прижим и нам пришлось с лошадьми в поводу, по крутому, скалистому склону подниматься до тропы. На самом крутяке, идя впереди я увидел плоскую, круто наклонённую скалу, нависающую над многометровым обрывом, и поросшую сверху мхом. Я подумал, что это земля подо мхом и повел туда лошадь...
И тут, уже в последний момент, когда лошадь заскребла передними копытами по камню укрытого тонким ковром мхов и почти обрушилась в пропасть, я из последних сил, удержал её за повод, на опасной крутизне развернул, дрожащую от страха на краю обрыва, и благополучно провёл по другому месту, в обход этой коварной плиты, замаскированной мхом...
Ребята, увидев, как опасно я балансирую с лошадью на краю обрыва, задолго до того места свернули и дождавшись меня, сочувственно качали головами. Сам я, может быть в обрыв и не упал бы, но мой мерин наверняка бы разбился...
В горах, всё время надо быть очень внимательным и сосредоточенным, потому что великое множество неведомых опасностей подстерегает здесь путешественника...
Уже почти на подъезде к нашему лагерю, меня вновь ожидало неприятное приключение. Орлик, вошёл в неглубокую речку, перед впадением её в озеро с намерением напиться, я отпустил повод и он, самостоятельно сделав несколько шагов, друг провалилась в ил, который река намыла за долгие годы и оставила в устье.
Ребята перешли речку повыше по течению, где берега были каменистыми, а я, видя что глубина перехода всего полметра, зазевался, лошадь всей тяжестью ухнула в трясину и я едва успел соскочить с седла, но стоял почти по пояс в воде, держа узду в руках.
Лошадь, как это уже не один раз бывало в наших походах, провалившись не держит голову, и постепенно, склоняя её вперёд, начинает захлёбываться и тонуть. Чтобы этого не случилось, надо постоянно поддерживать её голову и тянуть за повод вверх.
В этот раз я так и делал. Лошадь хрипела нутром, выпучивала кровавый от ужаса надвигающейся смерти глаз, раздувала ноздри и тем не менее ничего не делала, во всяком случае первое время, чтобы выбраться из коварного грязного омута.
А я, терпеливо тянул за узду, стараясь держать её голову над водой и матерился, во весь голос, тем самым подбадривая и себя и лошадь.
И тут, словно собравшись с силами или от страха, или от обиды за мои матерки, она вдруг несколько раз стукнула передними ногами, пытаясь встать на дыбы, видимо задела копытами за твёрдое основание и с хлюпаньем выбралась, выпрыгнула из илистого плена, мокрая и грязная.
Побывав в грязной воде, я тоже весь промок и сделав передышку, снял с себя всю одежду, выжал бельё и портянки и переобулся. Надев влажную рубашку и штаны, подрагивая всем телом от прохлады поймал лошадь уже спокойно щиплющую травку на луговине, взобрался на неё и поехал дальше дрожа всем телом и часто, слишком часто для интеллигентного человека, поминая кузькину мать...
Думаю, что это был просто несчастливый для меня и для моего коняжки, день...
... Возвратились в лагерь уже в сумерках и потому, быстро разведя костёр, наскоро поужинали и залезли в палатку под начинающимся редким, но постоянным дождём.
Проснувшись назавтра, услышал, как дождь колотит каплями по тенту палатки, перевернулся с боку на бок и вновь заснул – в такую погоду, на «улице» просто нечего было делать...
Дождь продолжался целый день и мы, время от времени задрёмывали и просыпались лишь для того, чтобы поесть...
К вечеру, все это нам надоело, захотелось, поскорее двинуться в сторону дома, или во всяком случае в сторону деревянного зимовья, прочной крыши над головой и гудящей ярким пламенем печки...
В такую погоду, невольно начинаешь грустить о покинутой цивилизации, потому что время тянется бесконечно и совершенно нечем себя занять. Книжек мы с собой не берём, да это было бы смешно, а в шахматы и в шашки уже и возраст вроде не позволяет играть. Приходиться отсыпаться впрок и вспоминать яркие случаи из предыдущих походов...
...На следующий день проснувшись рано утром, я вылез из палатки и вновь увидел мутно – серое небо и тучи, ватной пеленой проплывающие над нами. С трудом разведя костёр в отсыревшем кострище, я вскипятил чай и разбудил ребят, которые вяло поели и снова залезли в палатку...
К полудню решили, что надо поставить сетку в последний раз, посолить рыбы и выезжать в Лёнино зимовье, а там уже смотреть, что делать дальше...
На этот раз, ставил сетку сидя в резиновой лодочке, я сам. Приходилось и выбрасывать сеть в воду и подгребаться самодельными вёслами.
Кое – как справившись с сеткой, уже причалив к берегу и вылезая из лодочки, неловко её перевернул и вновь по пояс оказался в воде. Задница тут же намокла и под брезентовыми брюками по ногам, потекли холодные струйки воды.
Чертыхаясь я выскочил на сушу, достал с воды и отдал Аркаше лодочку, отошёл на сухое место и дрожа от озноба, под колючим ветерком отжал одежду и вылил из сапог воду...
Потом развели большой костёр и сидели до вечера под нудным несильным дождём. Состояние «намокшей курицы» стало для нас за последние дни обыденностью и поэтому, маленький дождь, почти не воспринимался как дождь, а как некое добавление к горам и замечательным видам на окрестные горы...
... Я вспомнил одну из предыдущих наших поездок в долину Сенцы, когда из двенадцати дней путешествия, восемь дней или лил проливной дождь, или шёл мокрый снег, что пожалуй будет похуже дождя, потому что снег ещё и холодный...
... Пили чай и разговаривали. Аркаша вспоминал, как тёплой и сухой осенью, он с семейством проводил прошлогодний отпуск на Байкале, на Малом Море, неподалёку от острова Ольхон.
– Там ведь во все стороны как по асфальту можно ходить, по травянистой, степной луговине – рассказывал он. – И виды во все стороны, панорамные. Там встретил рыбаков, которые жили две недели в палатке, на кромке щебёнчатого берега под обрывом и ловили сетями омуля – что есть браконьерство.
Аркаша улыбнулся вспоминая...
– Они высадились на галечную косу, под обрывистым берегом и жили тихо, скрывая своё присутствие от рыбоохраны. Не знаю, сколько они омуля поймали, но у меня они выпрашивали бутылку водки за ведро омуля, правда подсоленного...
... А я, вспомнил и рассказал ребятам, как однажды путешествовал пешком по северному берегу Байкала и в глухой тайге, неожиданно вышел на красивый большой памятник, стоящий прямо на берегу озера. Тогда, сначала я своим глазам не поверил и сильно удивился, потому что ближайшее поселение было километрах в пятидесяти...
По надписям на памятнике я понял, что он посвящён четырнадцати морякам потонувшим год назад, на большом теплоходе, – научнике. Судно это, сорвавшаяся с суши сарма, неожиданно перевернула в километре от берега! Сарма – особенный, байкальский мощный ветер, который за считанные минуты набирая силу, поднимает громадные волны, чтобы через несколько часов, утихнуть так же внезапно, как и начался...
... К утру, непогода наконец закончилась и сеть мы вынимали уже под лучами прохладного, восходящего солнца. Выловив около сорока штук крупных, почти полукилограммовых хариусов, уже собираясь уезжать, попутно засолили рыбу в полиэтиленовых мешках и собрав палатку, рассредоточив груз в перемётных сумах завьючились, и севши на лошадей, с облегчением тронулись в обратный путь...