Текст книги "Кто нагнал цунами?"
Автор книги: Владимир Цой
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Но вернёмся к нашему вопросу.
Осмысливая историю, мы должны отметить, что судьбы корейцев, проживавших и в царской России, и в советской России, и в раннем СССР, практически полностью зависели от государственных отношений с империалистической Японией, а они всегда были сложными и напряжёнными. Это дало знать и в нашем конкретном случае. Как отмечается в предисловии к сборнику «Корейцы в СССР. Материалы советской печати. 1918 – 1937 гг.», «решение о депортации корейцев было связано с изменением военно-политической обстановки на Дальнем Востоке, вызванным началом в июле 1937 года японо-китайской войны и усилением приготовлений в связи с этим к возможному столкновению СССР с Японией». Сомневаться в этом не приходится, так как вскоре, в июле – августе 1938 года, вооружённый конфликт на самом деле произошёл. Это случилось, как известно, неподалёку от границы с Кореей – у озера Хасан.
Однако обратим внимание читателей, что применительно к нашим предкам акция по выселению отличалась и масштабностью, и противоречивостью. Взять хотя бы то, что поначалу, как явствует из приведённых выше постановлений Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б), а затем Совнаркома СССР, предписывалось очистить от них только пограничные районы, а месяц с небольшим спустя – уже всю территорию Дальневосточного края. Но парадоксально не только это.
Для партийно-советских и иных исполнительных органов на местах, не говоря уже о простом населении, директива от 21 августа 1937 года была как снег на голову летним днём. И неожиданность столь жёсткой меры, и менявшиеся на ходу планы, и ужасная спешка с погрузкой и отправкой эшелонов (даже вопрос, куда направить очередной состав, нередко решался, когда поезд был уже в пути), и целый ряд постановлений Совнаркома и правительственных учреждений по этому вопросу, очень похожих на лихорадочное латание организационных дыр, и неготовность к приёму спецпереселенцев в местах назначения свидетельствуют не в пользу версии о давно задуманном и тщательно спланированном беззаконии. Наоборот, всё говорит о том, что акция проводилась спонтанно.
Судите сами. Постановление Совнаркома СССР № 1527-349сс «О порядке расчётов с переселяемыми в Казахскую и Узбекскую ССР корейцами» было принято лишь 5 сентября 1937 года, то есть спустя аж две недели после объединённого постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края». Через три дня, 8 сентября, издаётся новое постановление СНК за № 1539-345сс, которым исправляют явное упущение и в дополнение к № 1527-349сс устанавливают порядок расчёта с «забытыми» категориями корейцев – рабочими и служащими учреждений и предприятий. Ещё через три дня, 11 сентября, Совнарком принимает очередное постановление за № 1571-356сс – «О смете расходов по переселению корейцев из ДВК», через две с лишним недели, 28 сентября, за № 1647-377сс – «О выселении корейцев с территории Дальневосточного края», 1 октября за № 1698-378сс – «О позаимствовании из мобзапаса воинских кухонь для формирования корейских эшелонов», 7 октября того же года за № 1772-388 – «О смете расходов по переселению второй очереди корейцев из Дальневосточного края». За 32 дня девять правительственных постановлений по одному и тому же поводу! Почему же заранее всё не продумали, если давно планировали депортацию, ведь можно было обойтись одним–двумя директивными актами? А вот другая информация к размышлению о том же – строка из донесения начальника войск КПВО НКВД ДВК Соколова начальнику УНКВД по ДВК Люшкову: «Подготовительная и массовая разъяснительная работа по предстоящему выселению корейского населения развернулась в районах первой очереди с 1 сентября 1937 года», то есть аж через десять дней. Опять вопрос: почему с таким опозданием?
Аргумент некорректный и абсурдный
Но больше всего вызывает недоумение главный аргумент выселения – «В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край». Он означал, что на всех тамошних жителей с характерным разрезом глаз, включая новорожденных, чохом навешивался ярлык пособников разведслужбы заморской страны, населённой людьми с похожим разрезом глаз.
Да, действительно, в царской России компактное проживание корейцев вблизи границы вызывало опасение у некоторых госмужей. Тот же Н. Пржевальский сетовал: «Поселение перешедших к нам корейцев в такой близи от границы есть немалая ошибка… Как ни тяжка была жизнь на родине, но всё-таки с нею связаны для них воспоминания, самые дорогие для каждого человека. Слишком крут был переход к настоящему от прошедшего для того, чтобы они смогли его сразу позабыть и из корейцев сделаться русскими… Близость границы даёт им возможность знать и интересоваться тем, что делается на родине, даже самый вид родных гор, сияющих вдали за берегами Туманги, всё это сильно напоминает им о былом и устраняет возможность всякого активного влияния с нашей стороны». Особенно непримирим был тут приморский военный губернатор П. Унтербергер: «Корейцы, проживающие на нашей территории более 30 лет, выяснили нам непригодность их как колонизационного элемента в тех частях Приморской области, где, как, например, в Южно-Уссурийском крае, нам важно иметь коренное русское население для оплота и противовеса мирному нашествию к нам жёлтой расы и как опору нашего военного и морского могущества на берегах Тихого океана».
Если царская администрация до конца ХIХ века относилась к беженцам из Кореи терпимо, а порой даже благожелательно, то в последующем противодействовала их притоку и оседлости, а тех, кто уже обосновался в России, пыталась заставить уехать назад. Но тщетно. Так, пограничный комиссар князь Трубецкой по поручению своего начальства и в присутствии выборного представителя переселенцев провёл переговоры с корейской пограничной властью о принятии ею репатриантов и оказании им помощи. Заручившись согласием своих «коллег», Трубецкой отправился в деревню Тизинхе и, сообщив о результатах «саммита», потребовал от тамошних жителей непременно вернуться в свою страну. Корейцы, недолго посовещавшись, решительно объявили, что они готовы терпеть какие угодно лишения в России, но назад не поедут, потому что их ожидает там неминуемая смерть.
Конечно, тесное соседство с «японизированной» Кореей не могло не вызывать озабоченности и у советской власти на Дальнем Востоке, особенно в первые её годы. Пролетарский интернационализм – да, классовая солидарность – безусловно, но и фактор «национального родства» нельзя было игнорировать, прежде всего потому, что приграничная территория стала пристанищем огромного числа корейцев с японским гражданством (выше мы отмечали, что после того, как полуостров был колонизирован, жители его автоматически превратились в подданных императора островной страны). Без сомнения, прежде всего к ним относился пункт 5 совместного постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края»: «Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, заграницу, допуская упрощенный порядок перехода границы».
Однако возвращаться на родину под иноземный гнёт, а то и угодить в тюрьму или даже на эшафот абсолютному большинству корейцев-иностранцев, конечно, было не с руки, тем более что значительную их часть составляли политические эмигранты – борцы за освобождение Кореи от ига Японии. Но и гражданами СССР по разным причинам они ещё не стали. По данным переписи 1923 года, только в Уссурийском крае таких было 72 258 человек, тогда как лиц с российскими паспортами насчитывалось в два с лишним раза меньше – 34 559. После принятия в 1924 году Закона о советском гражданстве положение стало выправляться, и к 1937 году, надо полагать, соотношение изменилось в пользу вторых, но всё же корейцев со статусом подданных Японии оставалось ещё огромное число. Иммигранты хотя и являлись в массе своей беженцами от самурайского ига и, следовательно, непримиримыми противниками того режима, всё же де-юре значились гражданами другого государства. Это сильно осложняло отношения Советского Союза с Японией. Ситуацию постоянно использовала противная сторона, чтобы выдвигать различного рода претензии, в том числе и территориальные. Обстановка постоянно балансировала на грани взрывоопасной.
Пожалуй, это обстоятельство во многом и стало роковым в судьбе наших предков, дало аргументы тем силам, которые радели за силовое решение проблемы. Скорее всего, на этапе обсуждения речь не могла не идти и о выселении, и о переселении. Под первую категорию подпадали корейцы японского подданства, а вот к корейцам – гражданам СССР относилось второе. Тут конкретно и следовало разбираться. Понятно, это была объёмная и кропотливая, то бишь чёрная, работа, требующая большого усердия и значительного времени. Так что чиновникам было куда предпочтительнее не развязывать, а рубить гордиев узел, стричь всех под одну гребёнку, что и происходило сплошь и рядом. Надо признать: подталкивали к тому и «партизанские» выходки корейцев, и их прежняя социальная неоднородность, чреватая не всегда однозначным отношением к новой – советской – жизни. Тем не менее огульный подход вызывал протест у населения. Например, жители города Охи Цой Хун и Огай Хен открыто высказали властям свое возмущение: «Не все корейцы шпионы, диверсанты, есть преданные советской власти люди, поэтому и в переселении нужен индивидуальный подход к людям».
Один из лидеров корейского национального движения в России Хан Мён Се вынужден был по такому поводу апеллировать к Москве. 18 января 1922 года он писал: «В народный комиссариат по делам национальностей, тов. Бройль (очевидно, Бройдо Г. И., в 1921–1923 годах заместитель наркома по делам национальностей, то есть Сталина. – В.Ц.). Дальбюро ЦК РКП(б) постановило выслать всех корейцев из Приморья. Это абсурд. Мотивы: распространение в крае японского влияния через корейцев. Мы знаем это хорошо и первыми подняли вопрос о борьбе с этим явлением, но для этого необходима организованная и целесообразная борьба, а не «выселение» всей массы корейцев из Приморья. Тут нужна не политика открещивания, какую давно заняло Дальбюро по отношению к нам, а совместная братская работа по разрешению нашего вопроса. (В частности, Хан Мён Се предлагал создать корейскую автономию, чтобы её население, организованное в национально-культурную единицу, взяло «на себя инициативу по ликвидации очагов японского шпионажа» – В.Ц.) Но вы видите, с какой лёгкостью разрешают его ура-коммунисты Дальнего Востока. Здесь необходимо авторитетное вмешательство Центра. А потому очень просил бы вас поставить вопрос о национальной политике на Дальнем Востоке… и осадить ура-коммунистов из Дальбюро… Прошу основательно переговорить с тов. Сталиным по нашему вопросу, иначе мы не сможем «мирно» разрешить его». Видимо, центральная власть вняла тем разумным доводам, и массового выселения корейцев из Приморья тогда не произошло.
Тем более трудно принять мотивировку: «В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край». Она, как видим, стала более категоричной, чем у прежних чиновников, и, согласитесь, была в высшей степени некорректна, если не сказать цинична, точь-в-точь в духе солдафонской логики того же П. Унтербергера, утверждавшего: «Нельзя надеяться на лояльность этого элемента (то есть корейцев. – В.Ц.) в случае войны с Японией или Китаем; напротив того, они тогда представят из себя чрезвычайно благоприятную почву для широкой организации шпионства».
Имели ли подобные утверждения реальную почву под собой? Давайте посмотрим.
После аннексии и установления Японией военно-террористического режима на полуострове центр корейского национально-освободительного движения очень быстро переместился на территорию российского Дальнего Востока. При активной поддержке иммигрантской среды в Приморской области была создана боевая база движения «Ый бен» («Армия справедливости»), развернулась деятельность антияпонских просветительских обществ «Куон-оп-хой» («Общество развития труда»), «Мень-сен» («Общество молодых»), «Кук-мин-хой» («Национальное корейское общество»), «Квонопхве» («Общество поощрения дела») и другие. Здесь формировались и вооружались партизанские отряды, первый из которых под командованием Чхве Дя Хена (он же Цой П. С.) был создан в 1906 году на участке Посьетского полицейского стана. А во Владивостоке образовался главный повстанческий комитет, координировавший всю работу по сбору средств, снаряжению и отправке отрядов на борьбу против оккупантов. На всё это царская власть, удручённая своим поражением в войне с Японией, смотрела сквозь пальцы, несмотря на неоднократные протесты той стороны.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
