Текст книги "Кто нагнал цунами?"

Автор книги: Владимир Цой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Гром среди ясного неба

Казалось, дальше будет только лучше. Но грянул гром среди ясного неба: на свет был явлен документ, который подаётся во всех нынешних источниках как постановление Совета Народных Комиссаров СССР и Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) от 21 августа 1937 года № 1428-326сс (сс – совершенно секретно) «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края». (Почему я так пишу, читатель поймёт из следующей главы.) Вот его полный текст.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 1428-З26сс СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР И ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ВКП(б)

21 августа 1937 года

О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края

Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП (б) постановляют:

В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край провести следующие мероприятия:

1. Предложить Дальневосточному крайкому ВКП (б), крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить все корейское население пограничных районов Дальневосточного края: Посьетского, Молотовского, Гродековского, Ханкайского, Хорольского, Черниговского, Спасского, Шмаковского, Постышевского, Бикинского, Вяземского, Хабаровского, Суйфунского, Кировского, Калининского, Лазо, Свободненского, Благовещенского, Тамбовского, Михайловского, Архаринского, Сталинского и Блюхерово и переселить в Южно-Казахстанскую область, в районы Аральского моря и Балхаша и Узбекскую ССР.

Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково районов.

2. К выселению приступить немедленно и закончить к 1-му января 1938 года.

3. Подлежащим переселению корейцам разрешить при переселении брать с собою имущество, хозяйственный инвентарь и живность.

4. Возместить переселяемым стоимость оставляемого ими движимого и недвижимого имущества и посевов.

5. Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, заграницу, допуская упрощенный порядок перехода границы.

6. Наркомвнуделу СССР принять меры против возможных эксцессов и беспорядков со стороны корейцев в связи с выселением.

7. Обязать Совнаркомы Казахской ССР и Узбекской ССР немедленно определить районы и пункты вселения и наметить мероприятия, обеспечивающие хозяйственное освоение на новых местах переселяемых, оказав им нужное содействие.

8. Обязать НКПС обеспечить своевременную подачу вагонов по заявкам Далькрайисполкома для перевозки переселяемых корейцев и их имущества из Дальневосточного края в Казахскую ССР и Узбекскую ССР.

9. Обязать Далькрайком ВКП (б) и Далькрайисполком в трёхдневный срок сообщить количество подлежащих выселению хозяйств и человек.

10. О ходе выселения, количестве отправленных из районов переселения, количестве прибывающих в районы расселения и количестве выпущенных заграницу доносить десятидневками по телеграфу.

11. Увеличить количество пограничных войск на 3 тысячи человек – для уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.

12. Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев.

Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР – В. Молотов

Секретарь Центрального Комитета ВКП (б) – И. Сталин

Выполнялась эта директива в режиме внезапной военной операции. Уже через две недели вглубь страны пошли мононациональные эшелоны. Товарные вагоны с нарами в два яруса уравняли всех в социальном статусе – и простые крестьяне, и учащиеся, и домохозяйки, и малолетние дети, и такие известные на Дальнем Востоке личности, как активный борец за советскую власть Хан Мён Се, видный военно-морской командир, в прошлом начальник штаба одного из антияпонских партизанских отрядов Цой Шен Хак, легендарный командир «Армии справедливости» Хон Бомдо – стали теперь называться спецпереселенцами.

О том, как это происходило, через 75 лет вспоминал один из тогдашних жертв выселения Ли Ги Нам (впоследствии, несмотря ни на что, он получил высшее образование – закончил Ленинградский университет, 30 лет проработал сельским учителем, удостоен звания «Отличник народного образования Узбекской ССР». Переехав в Киргизию, многие годы жил в Бишкеке, умер в январе 2015 года, незадолго до своего 95-летия):

«…6 сентября 1937 года я ездил в Надеждинский райком комсомола на утверждение пионервожатым (ему было тогда 17 лет – В.Ц.). Жили так бедно, что носили одежду всю в заплатках. Чтобы поехать в Надежденский райком комсомола и выглядеть более или менее прилично, мне пришлось попросить рубашку и брюки у соседей. На обратном пути, на мосту через речку Суйчун, я увидел наряд милиции, которого раньше не было. Меня остановили и после допроса, кто я, откуда, отпустили домой. А дома меня ждала новость о том, что нас переселяют в Среднюю Азию и для сборов дали всего девять дней – с первого по девятое сентября (то есть фактически на сборы, получается, дали три дня). В других местах об этом узнали раньше. Люди молча отнеслись к решению правительства. Может быть, и роптали, но никто не слушал и не слышал. Начались поспешные сборы к отъезду. Собирали недозревшее зерно, сушили, рушили, готовили толокно, солили овощи и мясо, конечно, у кого оно было. Домашний скарб был нехитрый: постель да самая необходимая посуда. Привезли нас на грузовых машинах в село Раздольное, где была железнодорожная станция.

Погрузили в грузовые вагоны – двадцатитонники, площадью в 20 квадратных метров. В каждый вагон разместили по 3 – 4 семьи. Вещей разрешалось брать по 30 кг на каждого человека. Нам досталась верхняя сплошная полка. Около стенки лежал больной отец, потом мать с годовалым ребенком – нашим братишкой и мы трое в середине: я, Ги Нам, средний брат Бо Нам, сестра Бондюа. На второй полке напротив нас поместилась другая, тоже многочисленная семья. На полу устроились две другие семьи. Семья моего двоюродного брата Ли И Нам ехала в другом вагоне. Их было шестеро: дед, отец, мать и трое детей. Дед был сильно болен, требовал постоянного ухода за собой. Тут же, в вагоне, все спали, ели, болели, умирали, ходили по нужде. Освещения никакого не было, а пользоваться керосиновыми лампами строго запрещали – боялись пожара. Тяжелее всех было матерям с грудными детьми. По ночам сидели в темноте, рассказывали разные были-небылицы, мечтали о том, что судьба смилостивится над нами и пошлёт нам на новом месте хорошую жизнь. В середине эшелона был один пассажирский вагон, где был оборудован санитарный пункт. Там же находились начальник поезда и сопровождающие милиционеры во главе с майором Пак.

Так начался наш переезд – в антисанитарных условиях с неимоверными трудностями. Свежей водой могли запастись только на разъездах, если останавливался поезд. В крупных населённых пунктах обычно поезд не останавливался, зато на разъездах нас загоняли в тупик на два – три часа. Тогда начиналась беготня – кто за хлебом, кто за водой, кто искал дровишки, чтоб сварить что-нибудь съестное. Если не успевали сварить, котел заносили в вагон и доваривали на следующей остановке. Были случаи, когда приходили работники железной дороги и пинками выбрасывали кастрюли с варевом. В соседних вагонах умирали старики, которых уносили куда-то, женщины рожали детей. В таких кошмарных условиях мы ехали целый месяц. Уму непостижимо, как могли люди всё это выдержать.

На одном разъезде, недалеко от Спасска-Дальнего, рядом оказались два эшелона: один наш, другой – сформировавшийся в Спасске-Дальнем. На этом разъезде чуть не произошла большая трагедия с фатальными последствиями. Как только остановились эшелоны, все молодые ринулись с вёдрами за водой. А всего-то на станции была одна колонка, поэтому выстроилась очередь длиною в километр. Всем нужна была вода, особенно тем, у кого остались в вагоне больные старики и дети. Кому-то нужна была вода срочно, кто-то не хотел ждать своей очереди, и на этой почве началась перебранка. Чувства перехлестнули здравый смысл, и пошла сначала мелкая потасовка, которая переросла в злобную драку между людьми из двух эшелонов. Это было настоящее “мамаево” побоище. Сопровождавшие милиционеры кое-как выстрелами вверх разняли дерущихся и погнали всех в вагоны. Конечно, многие остались без воды, а другие – с увечьями. Так своим разгильдяйством начальнички спровоцировали драку. Правда, потом уже никогда не ставили два эшелона на одной станции.

В Хабаровске поезд стоял около двух часов. Всем нам разрешили посмотреть достопримечательности города. До сих пор не могу понять, с какой целью это было сделано. По-видимому, начальство решило, что корейцы уже больше никогда не вернутся в эти края и поэтому пусть посмотрят в последний раз город.

А ещё труднее было с туалетом – помыться, справить нужду негде. Больные старики оправлялись прямо в вагоне, молодые ещё терпели и ждали остановки. А на остановках все выбегали, садились и женщины, и мужчины прямо на виду у всех. Обстоятельства вынуждали людей терять стыд. Один пожилой мужчина залез под вагон по нужде, но вдруг поезд подался вперед, а потом назад и остановился. Старика сильно ударило колесом, но не раздавило. От сильного ушиба он потерял сознание и истекал кровью. Молодые быстро унесли на руках в санпост. Человек выжил, потом мы его видели на подходе к Узбекистану. Иногда, вспоминая все эти ужасы “переселения”, я прихожу к выводу, что нас вывозили из Дальнего Востока как скот.

Когда проезжали “славное море, священный Байкал», красота озера поразила всех. Я впервые увидел длинный мост, тоннель. Мне было очень больно покидать такой красивый край. Впоследствии, сват Когай Николай рассказывал, что, проезжая мимо, люди выкидывали завернутые в тряпки трупы своих родных из вагонов прямо в Байкал. О славный Байкал, думал ли ты, что когда-нибудь примешь такой “подарок” в свои воды? Какую силу, какой моральный дух надо было иметь людям, чтобы всё это вынести и не сломаться.

В Новосибирске поезд стоял полдня. Объявили банный день. В приказном порядке все должны были сходить в баню. Но старики, особенно больные, конечно, оставались в вагонах, а молодёжь выполнила этот приказ. Потом я понял: высшее начальство боялось, что корейцы могут завести инфекцию, эпидемию какой-нибудь болезни в места, куда их выселяли.

Когда подъезжали к границе Казахстана, в соседнем вагоне у женщины умер грудной ребёнок. Он простудился от сквозняков, от купания в прохладной воде, а лечить не было возможности. Надо было его хоронить, а где взять доски для гробика? Родственники ходили по вагонам в поисках каких-нибудь дощечек. Одна женщина отдала им старенькое маленькое деревянное корытце, освободив его от продуктов. Оно оказалось впору, чтобы уложить в него младенца. Накрыли его бумагой, картонками, старой материей, перевязали верёвочками и стали ждать остановки, которой долго не было. Наконец, поезд остановился на каком-то полустанке на полчаса. За это время люди вырыли могилку – кто палками, кто маленькой тяпкой, а то и руками, чтобы предать младенца земле. Все были удручены этим событием и ещё долго по ночам говорили о том, что может статься с несчастной матерью. Говорили, что время – лучший лекарь. И я, ещё молодой, подумал, что женщина-мать забудет своего младенца и нарожает ещё много других детей. Вспоминая всё это, я содрогаюсь при мысли, что у нас в вагоне, в нашей семье тоже могло такое случиться.

Со станции Арысь по ошибке начальника поезда наш эшелон отправили в сторону Кзыл-Орды. Долго мы ехали по безжизненным сухим степям Казахстана и на всём пути не встретили ни один населённый пункт. Потом повернули нас обратно и всю ночь и день без остановки везли до станции Арысь. Было очень трудно – без воды, без еды, без туалета. А когда приехали, объявили, что наш состав будет тут стоять два часа. Я решил пойти на базар купить арбуз для больного отца. Когда вернулся, эшелона нашего не было. Я не растерялся, хотя был деревенским юношей, обратился за помощью к начальнику станции. Пришлось долго объяснять, так как по-русски говорил я очень плохо. Но начальник сам лично посадил меня в пассажирский вагон, и уже через три станции я встретился со своими. Можно понять, какую тревогу, страх пережила моя семья. Тогда я думал, что есть хорошие люди (начальник станции), а вообще это, оказывается, была их обязанность – не оставлять переселенцев по дороге, обязательно доставлять их на место назначения.

В Чимкенте мы впервые увидели поля хлопчатника, колхозников, работающих до позднего вечера. Что-то знакомое почудилось нам, защемило сердце. Видели виноградники, бахчевые поля, но всё это встревожило нас – какова будет дальнейшая наша судьба в чужом краю.

В Ташкент приехали днём. Мы все знали, что Ташкент – город хлебный. Всем хотелось посмотреть на этот “хлебный” город, но никому не разрешалось выходить из вагонов. В окно мы видели, как забегало начальство с бумагами. Всё-таки некоторые смельчаки выбегали на перрон, покупали узбекские лепёшки, виноград и другие фрукты. Всё это для нас было в диковинку, особенно сладкий виноград. Ведь на Дальнем Востоке виноград был мелкий и кислый. Поезд тронулся через двадцать минут, и мы поехали дальше.

Ровно через месяц, 9 октября 1937 года, наш эшелон из пятнадцати вагонов, наконец, прибыл в пункт назначения – на семьдесят второй разъезд, наверное, Туркестанско-Сибирской железной дороги, – в Паст-Даргомский район Самаркандской области Узбекской ССР. Так закончилась наша трагическая эпопея переселения. Мы проехали следующие крупные населённые пункты: Уссурийск, Спасск-Дальний, Хабаровск, Биробиджан, Благовещенск, Чита, Улан-Удэ, Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Барнаул, Семипалатинск, Алма-Ата, Джамбул, Чимкент, Ташкент, Джизак, Самарканд и остановились на маленьком разъезде номер семьдесят два…»

А двумя с половиной неделями раньше, 21 сентября 1937 года, то есть ровно через месяц после названного постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) (однако, любили тогда точность!), нарком внутренних дел СССР Николай Иванович Ежов уже докладывал: «выселение корейцев из ДВК по первой очереди заканчивается; в КазССР вывезено 21 296 человек, в УзССР – 30 003 человека, всего семей 10 369».

Итак, 10 369 семей, в которых в общей сложности насчитывалось 51 299 человек, выселено «по первой очереди». Значит, должна была последовать вторая очередь. И вот 28 сентября 1937 года, то есть спустя месяц с небольшим после объединенного постановления СНК и ЦК ВКП(б), родилась новая директива – постановление Совнаркома СССР № 1647-377сс «О выселении корейцев с территории Дальневосточного края».

ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 1647-З77сс

СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР

28 сентября 1937 г. Москва, Кремль

О выселении корейцев с территории Дальне-Восточного края

Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановляет:

1. Выселить со всей территории Дальне-Восточного края всех оставшихся корейцев. Выселение провести в течение октября месяца 1937 года в порядке, установленном для первой очереди выселения.

2. Выселение провести, как и первой очереди: на территорию Казахской ССР (в пределах Актюбинской, 3ападно-Казахстанской, Карагандинской, Южно-Казахстанской областей и Гурьевского округа) – 12.000 хозяйств и на территорию Узбекской ССР (севернее железной дороги) – 9.000 хозяйств.

3. Отпустить Дальне-Восточному крайисполкому и СНК Казахской и Узбекской ССР из резервного фонда Совнаркома Союза ССР средства по утвержденным постановлением СНК СССР от 11 сентября 1937 года за № 1571-356сс расчетам на дополнительную численность в 21.000 хозяйств и стройматериалы – по заявкам СНК Казахской и Узбекской ССР.

4. Обязать Наркомвод и НКПС предоставить, по заявкам Далькрайисполкома и СНК Казахской и Узбекской ССР, морской, речной и железнодорожный транспорт для перевозки переселяемых.

5. Предложить Народному Комиссару Машиностроения отпустить и немедленно отгрузить для Наркомвнуделов Казахской и Узбекской ССР на нужды переселения: грузовых автомобилей (1 и 3-тонны) – по 60 каждой республике, легковых автомобилей М1 – по 3 и тракторов – по 45 штук.

6. Обязать Наркомат Обороны отпустить для оборудования эшелонов 60 походных кухонь.

Председатель СНК Союза CCР – В. Молотов

Управляющий Делами СНК Союза ССР – Н. Петруничев

Таким образом, «театр действий» резко расширялся, а масштаб возрастал. На 25 октября того же 1937 года было отправлено только в Казахстан 20  170 семей, 92 256 человек, в Узбекистан – 15 272 семьи, 76 525 человек, а всего в 124 эшелонах вывезено в эти республики 36 442 семьи, 171 781 человек, причём с опережением директивных сроков – исполнители прямо выпрыгивали из себя, демонстрируя служебное рвение, спеша рапортовать об «успехах», что усложнило и без того острую проблему с размещением прибывших в новых местах. «Ни в Казахстане, ни в Узбекистане, – пишет доктор исторических наук, профессор Г. Ким в монографии «История иммиграции корейцев», – принять и устроить такое большое количество людей не были готовы. По ходу депортации число корейских хозяйств, подлежащих приёму и размещению, выросло на 30–40 процентов по сравнению с первоначально указанной цифрой, менялись регионы, области и районы вселения и количественное распределение переселенцев, что создавало дополнительные трудности в их обустройстве». Заметьте: «усердие» исполнителей многократно умножило беды людей. (Встречающийся в приведённой цитате термин «депортация», от лат. deportatio – изгнание, ссылка, в строгом значении слова, согласно решениям Нюрнбергского международного трибунала, уместен, когда речь идёт о перемещении людей из одной страны в другую в условиях оккупации. Так что здесь и дальше он несёт несколько иной смысл – как принудительная высылка большого числа людей в другую местность, обычно под конвоем.)

Типичным примером того, с каким трудом корейцы налаживали свою жизнь в новых местах, может служить история казахстанского колхоза «III Интернационал». Это хозяйство образовалось в 1929 году на Дальнем Востоке, в селе Пианка Никольского района Уссурийской области под названием «Кедровая звезда». Рано утром 3 сентября 1937 года оно, по свидетельству очевидцев, внезапно было окружено военными, а 5 сентября под строгим надзором спешно загнано в товарные составы и отправлено в казахские степи. Многие не успели даже продать свои дома, живность, собрать урожай. В конце сентября «Кедровую звезду» в числе двух других дальневосточных хозяйств – «Червонная земля» и «Утренняя заря» выгрузили в Кармакчинском районе Кызыл-Ординской области, на маленькой станции Джусалы. Приезжим местность показалась безжизненной. Кругом жёлто-бурая голая земля, даже трава росла редкими чахлыми кустиками, деревьев почти не видно, пыль, поднимаемая порывами ветра, застилала горизонт… Было от чего прийти в уныние.

«Новосёлов» разместили в сорока километрах от районного центра, среди сплошных зарослей камыша высотой в три–четыре метра: «Кедровую звезду» и «Червонную землю» – на участке Кашкансу, а «Утреннюю зарю» – на участке Акжарма. Старики рассказывали, что там даже водились камышовые тигры (наверное, камышовые кошки). Люди пришли в ужас, когда увидели, куда их привезли. Многих охватило отчаяние. Почему?! За что?! В чём они оказались виноваты? Ведь трудились на совесть, поднимали земледелие, сельское хозяйство, улучшали жизнь…

Когда тоска становилась невыносимой, спецпереселенец Ким Тен Себ доставал бережно хранимую им газету «Известия» за 4 января 1936 года. В ней было напечатано его, председателя колхоза «Утренняя заря» Ханкайскоro района Дальневосточноro края, выступление на совещании «передовиков урожайностн по зерну, тракторнстов н машиннстов молотилок» с руководителями партии и правительства. Он снова перечитывал текст, хотя знал его почти назубок:

«Товарищи, разрешите передать горячий колхозный привет от колхозников и колхозниц – корейцев Дальневосточного края руководителям партии и правительства и великому вождю, другу и учителю трудящихся и угнетённых народов всего мира товарищу Сталину.

Наш корейский колхоз «Утренняя заря» находится в пограничной полосе Ханкайского района. Колхоз организован в 1925 году. Вначале в колхоз вступило 46 дворов, а сейчас в колхозе всё село, состоящее из 141 двора. Я вспоминаю нашу корейскую жизнь в старое, до Октябрьской революции, время, безземелье, постоянный голод и эксплуатацию со стороны помещиков и купцов. Благодаря Октябрьской революции, благодаря ленинско-сталинской национальной политике корейское трудящееся крестьянство Дальневосточного края получило равноправие, получило землю, вступило в семью народов Советского Союза. (Аплодисменты). Наш колхоз имeeт сейчас семь тысяч гектаров навечно закреплённой земли, из которых тысяча гектаров нами освоена.

В этом году мы посеяли риса 550 га, или 107 процентов по отношению к плану. Урожай с гектара на 67 га получили по 244 пуда, а со всей площади – по 183 пуда с гектара. Высокий урожай нами достигнут потому, что мы отказались от первобытного способа рисосеяния – сеять не по паханому и ожидать срока сева к 15 мая, сеять только в воду. Мы сделали хорошую рисовую плантацию, правильную оросительную систему. Применили глубокую пахоту, дискование, высеваем рис в почву, а не в воду. Сеем в ранние сроки, после чего уже соблюдаем правильный водяной режим. Своевременно три раза пропололи всходы и при прополке применили новый способ – боронование деревянной бороной. Провели в сжатые сроки уборку.

Эти агротехнические мероприятия и добросовестный труд колхозников обеспечили получение такого высокого урожая. Собрали мы риса всего 100 тысяч пудов. С государством по натуральной оплате и семенной ссуде рассчитались своевременно. Кроме того, продали по хлебозакyпy 49 977 пудов риса.

Сейчас в колхозе мы имеем 2 грузовые машины и купили ещё две машины, купили 12 вагонов леса, имеем молочно-товарную ферму из 152 коров и тёлок, свиноферму на 189 свиней , птицеферму на 427 гусей и уток. Рабочих лошадей – 91 голову. Наши колхозники в этом году получили на трудодень по 6 кг риса и деньгами по 2 рубля. Некоторые колхозники , как Хо Ен Тю, получили в этом году 270 пудов риса. Такого количества риса он никогда в своей жизни ещё не имел. Наши колхозники становятся зажиточными. Сейчас 110 колхозников имеют велосипеды, 113 семей – швейные машины.

Имеем 2 школы первой ступени и неполную среднюю школу. Имеем избу-читальню, клуб, парикмахерскую, баню и медицинский пункт.

Раньше корейцы пугались одного вида машины, а теперь из членов нашего колхоза подготовлены 2 механика, 3 тракторных бригадира, 45 трактористов, 5 шоферов; 9 колхозников учатся на агрономов, двое – в коммунистическом вузе.

Я даю слово товарищу Сталину в 1936 году посеять риса по колхозу 600 гектаров и получить урожай на 100 гектарах по 300 пудов и на остальных не менее как 240 пудов с гектара.

Да здравствует товарищ Сталин! (Бурные аплодисменты)».

Слово своё колхозники в тот год сдержали, а нынче могли бы достичь ещё большего. И вот на тебе! Жизнь, которую они оставили там, на востоке, вспоминалась теперь как сказка, а края, откуда они прибыли, казались земным раем. Но всех строго-настрого предупредили: никаких мыслей о возвращении, тем более о побегах. Делать было нечего, пришлось думать, как выживать.

Каждой семье выдали по мешку муки. Припасы, что удалось довезти, быстро кончились, переселенцы голодали. Пекли лепёшки из мякины и листьев одуванчика, куда добавлялось немного сахарина. Когда жуёшь такой хлеб – автор этих строк тоже не раз его ел, – во рту колется, а глотать вообще трудно – горло дерёт. Ослабевшие люди стали часто болеть, умирали. Не хватало витаминов – появилась цинга, куриная слепота. А потом вспыхнул брюшной тиф. Особенно страдали дети. Конечно, местные власти старались помочь переселенцам, ввели медицинское наблюдение, завезли сухофрукты, но возможностей у них было маловато.

Приезжим поначалу приходилось жить в условиях, которые нельзя назвать иначе как экстремальные, спали, можно сказать, прямо на земле, под открытым небом. Спешно стали вырубать камыши, очищать площадки, чтобы до начала холодов успеть вырыть землянки, устроить в них кудури (ондори) – что-то вроде широких глиняных лежаков, обогреваемых сделанными в них дымоходами. Работали в кошмарных условиях, от зари до зари. И кое-как зиму перетерпели.

Весной дело пошло веселее, люди стали обустраиваться основательнее, а за лето многие успели налепить из глины кирпичи и построить небольшие, в одну–две комнаты, дома. Быт потихоньку налаживался.

Однако с посевными площадями возникли проблемы. Почва была тяжёлой, бедной, донельзя засолённой. Получить хороший урожай на таких землях считалось большой удачей. Но и эти участки отвоёвывались с огромным трудом. Корни камыша и колючих кустарников уходили глубоко в землю, оказались неимоверно живучи: только выкорчуешь, они прорастают снова и снова. Очень плохо было с водой. Чтобы подвести её к полю, приходилось копать многокилометровые каналы. Всё делалось вручную – кетменем и лопатой. В первый год удалось очистить лишь двадцать – тридцать гектаров, в следующем чуть больше – гектаров сорок. А ещё через год колхозные посевы риса и других культур занимали уже почти 250 гектаров.

Ветераны рассказывали, что с весны – лета 1938 года и государство стало лучше помогать. Привозили лес, пиломатериалы, стекло, краску, словом, многое из того, что требовалось для строительства. Пособляло и специалистами, в частности, оставил добрый след в артельных делах и в памяти колхозников прораб Алексей Емельянов. (Видимо, это был один из тех представителей рабочего класса промышленных центров страны, которых в те годы направляли на периферию налаживать советскую жизнь, проводить партийную линию на селе и поднимать сельское хозяйство. Они вошли в учебники по истории как двадцатипятитысячники – по числу посланцев).

У колхозников появилась надежда. Но грянула война. Она поставила под угрозу всё, что было добыто ценой огромных жертв и неимоверных усилий. Главное – отняла самых работоспособных людей. Молодых и здоровых мужчин мобилизовали в трудовую армию, в колхозе остались в основном старики, женщины, инвалиды, дети. И несколько человек по так называемой брони. Им пришлось взвалить на себя непосильную ношу – копать каналы и обрабатывать землю, сеять, полоть и выращивать рис, собирать и отправлять в закрома урожай.

Чтобы сдать зерно в счёт плана, надо было сначала его обрушить, то есть снять шелуху. Сейчас это легко делают мельницы, а тогда всё собранное раздавали по дворам, и каждая семья обмолачивала свою часть на корейской ступе – паи. Но прежде следовало рис-сырец очистить от зловредных зёрен курмяка, других сорных примесей. Делалось это вручную следующим образом: на середину низкого корейского стола горкой насыпалось зерно, вокруг садились все члены семьи, включая детей, и кто кусочком картона или фанеры, кто школьной линейкой (особенно удобна была треугольная) подгребали к себе горсть –другую зерна, пальцем вылавливали оттуда сор и сбрасывали его в чашечку, что стояла на подвёрнутых калачиком ногах. Так мешок за мешком. Сдавали государству отдельно цельный рис и дроблёнку – сечку. Калибровку делали опять же вручную с помощью специального сита, тоже изготовленного руками умельцев из листа жести, – оно пропускало мелочь, крупняк же оставался.

Война принесла колхозникам колоссальные трудности, но она и сплотила их. Люди творили чудеса. Только один факт. За грозовые годы посевные площади в колхозе выросли в четыре с лишним раза и превзошли тысячу гектаров! Откуда постоянно недоедавшие и недосыпавшие, до крайности истощенные люди находили силы – загадка для физиологов, психологов и… историков.

После войны хозяйство довольно быстро восстановилось и набрало силу. Прежние масштабы к 50-м годам стали тесны, и «III Интернационал» вобрал в себя два соседних колхоза – «Утренняя заря» и «Червонная земля». Теперь было где развернуться мощной технике, что стала поступать в колхоз. Площадь пахотных земель по сравнению с первым годом увеличилась почти в 120 раз, большую их часть составляли инженерно спланированные поля, то есть поля, «отутюженные» бульдозерами и грейдерами так тщательно, что перепад поверхности рисового чека площадью, скажем, в два гектара не превышал 3–5 сантиметров, иначе вода неровно заливала бы посевы, что в свою очередь плохо сказалось бы на развитии ростков, а значит, сборах зерна. Урожайность основной культуры – риса – поднялась в 8–10 раз.

Ветераны, которые знали жизнь в землянках и с чьих рук ещё не сошли мозоли от кетменей и лопат, успели поработать в колхозе, оснащённом современными тракторами, комбайнами, другими новейшими сельскохозяйственными машинами, имевшем фермы на 750 голов крупного рогатого скота и 100 свиней, кирпичный и асфальтовый заводы, швейную мастерскую, кулинарный и колбасный цеха, магазины. Хозяйство считалось в Казахстане одним из самых крепких и именитых, в числе немногих носило титул колхоза-миллионера.