Текст книги "Реальная история гвардии старшего сержанта"

Автор книги: Владимир Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Шёл уже второй год прозябания семьи Степана Ильича в Нарыме. Весной, когда вода спала, Николай возобновил свой лесной промысел. Софья и Лиза работали на некотором подобии пашни, которую поселенцы раскопали и засеяли рожью, чтобы урожай по осени сдать государству. Но это была просто трудовая повинность, потому что толку от этой пашни никакого быть не могло, ввиду сырой и тяжёлой земли, а также учитывая число голодных глаз, взирающих на наливающиеся пищевым соком колосья. После кончины Матрёны Максимовны Софья и Лиза продолжали выходить на работу, оставляя «дом» и детей под присмотром Дуси, которой было уже четырнадцать лет. В помощь ей был Василий – он охотно ухаживал за маленьким Ильёй.

Известий о муже Лиза не получала. Долго ли здесь придётся жить? Наверное, до самой смерти… Вон она смотрит из-за каждого угла глазами голодных и обессиленных… Но жить надо! Нельзя отчаиваться! Бог терпел и нам велел…

Арестант

О высылке своих родных Степан Ильич узнал летом 31-го года, списавшись через одного вольнонаёмного со своим другом Василием Кошарным. Он был потрясён, узнав от сибиряков-охотников о месте высылки, как о совершенно безлюдном и гиблом из-за болот. Несколько дней Степан Ильич приходил в отчаянье от бессилия сделать что-нибудь во спасение своих родных. Успокоение приходило с усердием на тяжёлых работах по лесоповалу. По крайней мере, это отвлекало от горьких дум, как непосредственно при работе, так и после, когда невольно прислушиваешься к организму, который звенит от перенапряжения.

Весной 1931 года Степана Ильича из Каргатского лесничества перебрасывают в город Кузнецк²⁷ на рытьё котлована под Кузнецкий металлургический комбинат. Он отрешённо жил и работал, уже не пытаясь обращаться за помилованием… к тому же, теперь опасно было напоминать властям о себе: при пересылке сюда ему добавили в личную карточку политические обвинения, которые, в общем, тянули на расстрел: Агитация против мероприятий сов власти и вредительство.

На земляных работах при возведении комбината почти на 100% применялся ручной труд. Основная тяжесть работ ложилась на плечи «бывших кулаков и подкулачников», то есть, людей с самыми крепкими руками. Тысячи таких день и ночь работали на склонах огромного котлована, перебрасывая землю всё выше и выше, где её, уже на поверхности, с помощью лошадей развозили вольнонаёмные. Кормили хорошо, а поскольку положены были и какие-то деньги, Степан Ильич, не слишком напрягаясь, работал за двоих.

За работой землекопов с интересом наблюдали американские специалисты.²⁸ Иногда они кидали сверху сигареты и громко смеялись, глядя, как землекопы старались опередить друг друга, чтобы подобрать драгоценное зелье. Все, но не наш герой. Может, он ещё не втянулся в эту пагубную привычку – Степан Ильич начал курить, как и пить спиртное, только после ареста отца. Но не это было главной причиной его сдержанности. Просто он смотрел с нескрываемым презрением на тех, кто ведёт себя по-собачьи. Это вызывало раздражение у окружающих. Самый накрученный из них решил высказаться перед Степаном Ильичом по этому поводу.

– Ты что, самый умный у нас? По-моему ты тупой, как упрямый вол, ты можешь только, как крот, рыть землю…

Что бы он ещё мог сказать – неизвестно, потому что Степан Ильич отмахнулся от него с помощью лопаты, так что наезжающий свалился с ног. Этого человека он больше не видел рядом с собой.

Степан Ильич продолжал утомлять себя на рытье котлована. Он был даже, можно сказать, горд своим вкладом в «великую стройку»²⁹ и ощутил невольное удовлетворение, когда его лопата коснулась, наконец, коренных пород, вскрыть которые требовалось по проекту. Это было на глубине за сто метров. Увлечение работой продолжало быть способом ухода от горьких дум.

Но в минуты отдыха отсутствие проблеска надежды на освобождение начинало угнетать и злить Степана Ильича. Трудно предположить, чем бы кончились переходы от состояния отрешённости и переживаний острой паники до трудно сдерживаемого возмущения и тихой злости, если бы не сочувственное отношение к нему и призывы к благоразумию одного осуждённого, бывшего учителя. Это был пожилой уже мужчина. Он вёл учёт земляных работ. Для арестантов он был как отец. Этот добрый человек заставлял и помогал им писать прошения о реабилитации, разъясняя тем, кто упал духом, скрытое значение бумаг и вселяя надежду на освобождение. Как ни суровой кажется советская власть, она, во-первых, предоставляет право оправдываться. Писать заявления и жалобы не запрещается. И, как ни странно, эти бумаги не пропадают в столах чиновников – они в обязательном порядке регистрируются и должны рассматриваться в соответствующих инстанциях за небольшое, в общем, предписанное законом время. Во-вторых, мир не без добрых людей – нужно надеяться на случай, когда твои послания попадут в добрые руки. И, что самое интересное, ходят слухи, что вроде уже вышло постановление о воссоединении лишённых прав со своими, находящимися в ссылке семьями. Этот старый учитель убеждал поникших в горе арестантов отправлять властям теперь не только просьбы о помиловании, а просить о воссоединении с семьями. Заявления и просьбы на этот счёт он писал сам и отсылал их в Запсибкрайисполком…

Но вот он умер. Говорили, что этот добрый человек оставил записки – несколько тетрадей, в которых подробно описывал всё происходящее с ним (даже такие детали, как скрип колёс), и очень хотел, чтобы его записи не пропали. И будто бы перед смертью он успел передать свои тетрадки одному вольнонаёмному, некоему Третьякову.

Но – о чудо! Степану Ильичу, как и многим другим, разрешили воссоединиться со своими семьями!.. доставив их сюда… в свою ссылку… Это случилось в сентябре 32-го года.

Конечно, отъезд большой группы рабочих не случайно совпал с окончанием строительства Кузнецкого металлургического комбината, когда необходимо было сокращать число рабочих рук. С первой партией Степан Ильич был направлен по этапу в Томск. С ним был его друг Пётр Литошенко, брат Николая Литошенко, приговорённого к расстрелу вместе с отцом Степана Ильича, и прославленный на весь Барабинский край рыбак Николай Попов.

Группу «отпускников» довезли до Томска, но там вдруг оставили для строительства каких-то складов. Это было слишком… Вскоре ночью часть из них, семь человек, среди которых был и Степан Ильич с Петром Литошенко, по уговору Николая Попова ушли без разрешения, попросту – сбежали, прорезав дыры в палатках. У реки они умыкнули большую лодку и направились в Нарым. Плыли ночами.

Надо сказать, Бог что ли им помогал: был уже октябрь, но холодов ещё не было!³⁰ Так что отважные путешественники даже по ночам не очень мёрзли в своих ватных фуфайках. Питались они тем, что могли найти в лесу и поймать в реке. В окрестности населённых пунктов удавалось иногда напиться молока – встречались сами по себе пасущиеся коровы. Правда, подоить их не всегда получалось. Степан Ильич своими крепкими руками обычно держал корову за рога, а кто-то её доил. Однако та с испугу могла ударить ногой по ведру, молоко разливалось, а корова удирала.

Между тем дни шли чередой, и Нарым приближался. Прийти ни с чем к своим голодающим родным главы семейств не могли, а поскольку у каждого из них были какие-то деньги, то по пути, приставая иногда у прибрежных сёл, они приобретали кое-какие продукты у местных жителей (магазины во встречных посёлках были пустые, или их не было вообще). Самым ценным была мука или лапша, а также мыло, табак и спички.

И вот беглецы на Васюганщине! Трудно описать волнение ссыльных, вдруг увидевших – после полутора лет пребывания на краю смерти – увидевших на пороге землянки живого и здорового своего сына, мужа, отца! Но, конечно, у нашей ссыльной семейки преобладала радость, что не скажешь о переживаниях Степана Ильича при виде голодных и худющих своих родных, прозябающих в тесноте сырой землянке. Но они были живы! Все, кроме Матрёны Максимовны… Вечная ей признательность и память.

Основой для выживания семьи Степана Ильича послужили два обстоятельства. Во-первых, самая взрослая из женщин и, по-видимому, самая мудрая, догадалась, ожидая отправку в никуда, насушить столько сухарей, что их хватило на первую, самую трудную пору. Лиза, по прибытию Степана Ильича, на его вопрос о пропитании, прежде всего, сказала ему, что без сухарей Матрёны Максимовны они бы не выжили. Большой запас сухарей брать с собой не разрешалось, так что их пришлось тщательно прятать среди перевозимых вещей и в подкладках одежды. Вторая причина, почему семья смогла продержаться в Нарыме до прибытия своего избавителя, как мы уже знаем – среди детей был парень, успевший поднатореть в крестьянском труде, а также в охоте и рыбалке.

Вывезти семью Степану Ильичу сразу не удалось, потому что не было оказии – реки вскоре по его прибытию стали. Предстояло зимовать, а значит, как-то нужно добыть пропитание. Следовало предпринять что-то значительное, весомое…

В самом начале зимы он без разрешения покидает место ссылки и проходит пешком до реки Васюган и далее по ней до посёлка Усть-Чижапка,³¹ а это около семидесяти километров пути. В Усть-Чижапке был посёлок спецпоселенцев, заброшенных сюда одновременно с теми, кто был выслан на Нюрольку. Здесь Степан Ильич смог переночевать у одного ссыльного, вместе с которым они добирались до Нарыма из Новокузнецка, да, так стал называться Кузнец как раз с 32-го года.

Уже следующим днём через посёлок проезжал саночный обоз, и Степан Ильич договаривается с извозчиками за небольшую цену добраться с ними до Томска. Он сумел сойтись с суровыми возничими, представившись жителем Томска, явившимся сюда, чтобы проведать родных. Впрочем, когда ты угощаешь махоркой щедрой рукой, становится не важно, кто ты и откуда.

Степан Ильич легко вошёл в компанию извозчиков, так что смог устраиваться вместе с ними на ночлег в селениях на их пути, где они вместе кое-чем ужинали. С добрыми бывалыми мужиками он обсудил вопрос о возможности покупки за небольшую цену лошади с санной повозкой в одном из сёл по пути. Они допускали такую возможность и обещали посодействовать. Да, бывает, что крестьяне избавляются от лошади перед вступлением в колхоз или продают за любую предложенную цену колхозных, пребывая в оном.

Уже вблизи Томска в селе, где обоз остановился на последнюю ночёвку, Степану Ильичу удалось решить первую половину своей продовольственной операции – он стал обладателем лошади с санной повозкой…

В Томске Степан Ильич оставался недолго. В ближайшую же ночь, загрузившись мешком соли, которую ему удалось набрать у её россыпей на пристани, Степан Ильич отправился в обратный путь. Вскоре, заспешив, он нагнал обоз, направляющийся в Нарым.

В Усть-Чижапке он был предупреждён, что на Нюрольку приехали комсомольцы и строго смотрят дисциплину.

Уже свернув на Нюрольку, на подъезде к спецпоселению Степан Ильич, сколько мог, проехал в лес, бросил сани и, заведя лошадь вглубь леса, сумел её завалить… У него нашёлся для этого топор и нож. Он разделал тушу и, прихватив с собой часть конины и соли, припрятал всё остальное в труднодоступном месте, придавив тяжёлыми корягами.

В течение зимы Николай с рюкзаком за плечами регулярно уходил «на охоту», возвращаясь всегда с добычей… Соли и лошади хватило до весны.

Где-то в мае в спецпоселение появились вербовщики рабочих на рытьё канав для водопровода в Прокопьевске.³² Это было так кстати! Наши ссыльные весной 33-его покинули зловещий Нарым.

О том, что ссылка крестьян на Нюрольке была уникальной по тяжести условий жизни, можно судить по отсутствию упоминаний о ней в имеющихся свидетельствах о геноциде крестьян в начале тридцатых годов.³³ Этому напрашиваются такие объяснения:

Во-первых, мало, кто выжил. Во-вторых, выжившие чувствовали себя ущербными по сравнению с теми, кто был приговорён жить, и кто невольно смотрел на них, как на людей не совсем правильных. Выжившим не хотелось унижаться перед ними, вспоминая своё прошлое. В-третьих, выжившим было страшно вспоминать то, что они видели и пережили. Им хотелось скорее забыть всё это, забыть, чтобы стать «нормальными людьми», тем более, что среди того, что они пережили, возможно, было и такое, что может ворошить нашу совесть – неблаговидные дела и поступки, которые может совершать человек, поставленный на грань жизни и смерти³⁴.

Радость освобождения от Нарымского ада омрачилась смертью Софьи, она умерла вскоре по прибытию в город Прокопьевск. Степана Ильича с семьёй поселили в одном из бараков на территории Прокопьевской районной комендатуры. Формальности по переводу его сюда из города Кузнецка были произведены без его участия.

Работа на Водоканале состояла в копке водопроводных канав двухметровой глубины. Лиза тоже была устроена на работу, но Степан Ильич копал и за себя, и за неё. Кормили супом из капусты один раз в день и выдавали немного хлеба, но этого было больше чем недостаточно. Приходилось ночами тайком покидать территорию комендатуры, чтобы поживиться картошкой или капустой на полях её подсобных хозяйств. Это ловко умел делать Трофим, подлезая под колючую проволоку.

Сразу же по приезду в Прокопьевск, в мае 1933 года, Степан Ильич послал заявление в Краевую Избирательную комиссию с просьбой восстановить его в правах.

      Заявление

Настоящим прошу Краевую комиссию разобрать мое заявление в том что я выслан неверно так как я занимался крестьянством и жил при отцу и мой отец имел следующее 5 рабочих лошадей коров 4 баранов 20 Конная молотилка Косилка Бричка и больше ничиво Семейство было 8 душ Рабочих из них 2 души Наемных у моего отца небыло И Теперь я одиленый от своего отца в 1929 году начто и был раздельный акт Я получил от своего отца сибе част имущества по акту следующее рабочие лошади 1 коров 1 баранов 8 и больше ничиво Тепер прошу Краевую Комиссию разобрать мое заявление и восстановит мне в правах Я считаю выслали неверно и выслали спецпоселенцем низнаю зачто начто прошу Краевую Комиссию обратить внимание В настоящее время я работаю на главном водоводе города Прокопьевска и живу с семьёй в бараке №32 от прокопьевской рай Комендатуры и прошу решение сообщить в адрес этой Комендатуры

И вот – ноябрь 33 года! Краевая Избирательная комиссия удовлетворяет ходатайство по заявлению Степана Ильича! Он восстанавливается в правах! Ему и Лизе в течение месяца были выписаны паспорта! Правда, в паспортах были отметки о пребывании в ссылке…

Краевая комиссия рассматривала дела отца и сына в совокупности. Интересно, что «мотивы ходатайства о восстановлении избирательных прав», фигурирующие в справке об их восстановлении, взяты из заявления Софьи, где она ссылается на постановление сельсовета: Черняка Илью восстановить как не имевшего батраков и при молотьбе закабаления нет. Кроме того, при решении о восстановлении в правах был учтён тот факт, также из заявления Софьи, что его сын отделился от отца, живёт самостоятельно. Далее, в оправдательном документе говорится, что по одной из справок сельсовета Черняк Илья имел постоянных и сезонных батраков. Однако, утверждает «Докладчик» по этому делу, заявлений об этом от самих батраков нет (!). К тому же, утверждается далее, согласно последней справке сельсовета от 25/V-1930 г. (той, которую оформлял Кошарный!) батраков у Черняка Ильи не было, за молотьбу производилась оплата по установлению сельсовета. Создаётся впечатление, что «Докладчик», имени которого в документе не приводится, очень скрупулёзно и ответственно отнёсся к разбору дела о лишении избирательных прав Ильи Яковлевича и его сына, внимательно рассмотрев все бумаги. И хорошо, что таких бумаг (заявлений и жалоб) было много! Они действительно, в соответствии со словами старого учителя, учётчика земляных работ в Кузнецке, до поры до времени хранились в делах обвиняемых, пока не нашёлся добрый человек, который внимательно их прочитал… или, может, пришло такое время, что ему было дозволено прочитать так?

Собственно, своим постановлением Краевая комиссия объявляла о реабилитация Ильи Яковлевича! А восстановление в правах Степана Ильича было просто следствием этой реабилитации!

Представляется, что, если бы Степан Ильич был уверен, что Илья Яковлевич жив, теоретически он мог бы, воспользовавшись оправдательным постановлением Краевой комиссии, добиться и его освобождения. Но реалии были таковы, что, во-первых, сама эта высокая Комиссия не знала, где сейчас ложно обвиняемый, или делала вид, что не знает. В оправдательном постановлении об этом говорится так: По заявлению жены Софьи, её муж Илья взят ГПУ и неизвестно где находится (!). Во-вторых, как следует из этой сложной кухни с экономической политикой тогдашних властей, «кулаков» забирали не потому, что они преступники и что потом, при наличии новых фактов они могут быть освобождены, а потому, что у них такие руки, которыми можно не только запросто рыть котлованы стометровой глубины, но даже, если говорить фигурально, удерживать небо, то есть обеспечивать благополучную жизнь в стране. Советская власть понимала это и, уничтожая крестьянство, под занавес стремилась исчерпать возможности трудового инстинкта этой могучей категории людей по полной.

Крестьяне в веках были опорой России. Именно среди них были люди, подобные атлантам, которые держат небо на каменных руках. Как поётся в песне:³⁵

Их тяжкая работа

Важней иных работ:

Из них ослабни кто-то –

И небо упадёт!

Когда в России большинство крестьян-атлантов убрали туда, куда Макар телят не гонял, тотчас создалась угроза обрушения неба. В этой же песне слова

Во тьме заплачут вдовы,

Повыгорят поля –

это ведь о ссыльных и голоде после коллективизации,

А небо год от года

Всё давит тяжелей –

это последующая советская действительность, ведь атлантов, которые нужны, чтобы держать небо, становилось всё меньше и меньше…

Часть II. Война

Одиссея освобождённого

Степан с Лизой подумывали о возвращении на свою родину, в Журавку, но сомневались в благожелательном отношении к ним определённой группы односельчан, а также местной власти. Вряд ли её приспешники будут извиняться и каяться в своей лжи и клевете. Скорее они будут просто рады лишний раз унизить бывших «хозяев села». Решено было остаться пока в Прокопьевске, благо работы на Водоканале продолжались. И жили теперь ведь не за колючей проволокой, хотя и неподалёку от комендатуры – сначала в палатке, затем, под зиму, соорудили землянку. В Комендатуре по-прежнему можно было брать обед – та самая миска капустного супа и кусок хлеба. Но теперь оплата труда позволяла покупать что-то из продуктов.

Жизнь продолжалась! Вот уже семья Степана Ильича увеличилась ещё на одного ребёнка – в 1934 году в Прокопьевске Лиза родила девочку, назвали её Лидой.

После двух с половиной лет со дня освобождения они решили рискнуть – зов предков, это ведь не пустые слова! Лиза и Степан решили переместиться в родную деревню.

Итак, весной 36-го года Степан Ильич и Лиза оказались в Журавке. Остановились они в доме родителей Лизы, где встретили и обняли, наконец, своего первенца, дочку Аню, оставленную на попечение бабушки и дедушки, у которых она взрослела пять лет.

В Журавке круг родственников Степана Ильича включал в себя дядьку Милея и его детей. Дед Василий и все его дети с семьями ещё до коллективизации перебрались в небольшие ближайшие города, где перешли в сословие рабочих. Милей Яковлевич, будучи довольно крепким хозяином, вместе со своими сыновьями после ареста брата вступил в колхоз. Здесь они вели, можно сказать, нищенское существование. Также с трудом сводила концы с концами семья Василисы, старшей сестры Лизы, и семья её брата Николая. Но родители Лизы с дочкой Марией на выданье и девочкой-подростком Анной, жили сносно – Иван Кисиль остался единоличником и, не имея живности во дворе, кроме кур, был, можно сказать, на плаву в основном из-за пасеки и рыбалки. В его довольно просторном доме расположились все прибывшие со Степаном Ильичом, а это, кроме жены, считай, семеро детей – хотя Николай и Дуся уже вышли из детского возраста, но ведь были ещё не устроены. Естественно дом оказался перегружен.

Вскоре Степан Ильич узнал, что в селе есть пустующие хаты, оставленные крестьянами, сбежавшими из колхоза в город в период голода начала тридцатых.³⁶ Степан Ильич зашёл в сельсовет. Он встретился с председателем и объяснил ему своё положение: он не преступник, который отбыл свой срок, а невинно осуждённый, которого оправдали, и он хотел бы работать в колхозе, по крайней мере, в начале – по найму. По тону разговора с председателем Степан Ильич понял, как тот соскучился по людям, которые хотят