Текст книги "Избранное"

Автор книги: Владимир Бурлачков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Самые давние тайны

Он сразу понял, что она не такая, как все. И даже не из-за красивой одежды и необычных, дорогих игрушек. Она казалась совсем взрослой – спокойной, немногословной и уверенной. Не прыгала, не хлопала в ладоши в порывах нечаянной радости и не обращала внимания на глупости. У нее был удивительный взгляд. Она смотрела не снисходительно, но ласково и горделиво. Невозможно было ее обидеть – толкнуть или дернуть за косу.

Большой двухэтажный дом с застекленными верандами – один из самых красивых в поселке – купил ее дед. Про деда говорили, что он композитор. По воскресеньям у их непроницаемого забора стояли две-три машины, слышались голоса, музыка и легкий дымок вперемежку с запахом жареного мяса. Забор был таким высоким, что заглянуть за него было невозможно даже с велосипеда, и все, что происходило за ним, оставалось неведомым. В будни девочка открывала калитку и выходила на улицу. С ней все быстро перезнакомились, и только его что-то удерживало подойти и заговорить. Он пролетал мимо на велосипеде, вызывая злые окрики ее деда, играл вместе с ней на улице, но так ни разу и не заговорил. А когда однажды она позвала всех к себе на веранду, он заорал, что ни за что не пойдет и остался один.

Скоро он понял, что его нарочитость всем заметна. Он так испугался, что перестал приходить к ее дому.

Они столкнулись в толпе возле кинотеатра и переходили улицу совсем рядом.

«Ой, тише!», – сказала она, боясь, что он побежит перед встречной машиной, и взяла его за руку. Он почувствовал мягкое прикосновение маленькой пухлой ладони и обернулся.

Он посмотрел ей прямо в глаза и не смог оторваться. И что вдруг так заколдовало? Отчего потерял дар речи? Стоял и смотрел в ее глаза – ясные, несравненные, дивные. Они были добродушными, милыми, чуть удивленными; они смотрели на него очень внимательно. Реснички глаз чуть моргнули и он пришел в себя. Отвернулся, отпустил ее руку и бросился через улицу.

Про любовь нельзя было рассказать ни единому человеку. Он понял это сразу. И еще он понял, что любовь должна погибнуть. Они из разных миров: он – из того, что простирался вокруг, – со старыми домишками, в одном из которых он жил, с грязной улицей, с криками и бранью; она – из чистого и странного, в котором он никогда не был и который мог быть для него только враждебным.

В конце августа девочка уехала в Москву. Оставалось ждать осенних каникул. По вечерам он забирался на крышу сарая, прятался под ветки старой яблони и сидел, глядя в темноту и думая о том, что все в жизни получилось так нескладно и нет надежды на то, чтобы будущее хоть что-то исправило. Даже в самых своих далеких мечтаниях он не видел себя рядом с ней. Для него она оставалась недосягаемой.

К десятому классу его любовь стала проходить. Но стоило увидеть ее – охватывала такая растерянность, что даже голос менялся. Он старался, чтобы она ничего не заметила, равнодушно здоровался и проходит мимо.

После школы она с первой попытки поступила в консерваторию и на втором курсе вышла замуж за оперного певца.

С годами певец прославился и стал непременным атрибутом концертов, которые показывали по телевизору по большим праздникам.

На одном из таких концертов телекамера пробежала по зрительному залу и на мгновения остановилась на ней. Она была очень красивой. Оператор помедлил и она повернула голову. Взгляд у нее был таким же доброжелательным и горделивым.

Через несколько лет на Декабрьских вечерах в Пушкинском музее он увидел в программке фамилию ее мужа и подумал, что она может быть в зале.

В антракте он увидел ее рядом с двумя щеголеватыми седовласыми мужчинами. Он ждал, пока хотя бы один из них отойдет в сторону. Он знал, что скажет ей о поселке, о стареньком кинотеатре, о лодках на пруду и еще о чем-то таком, что составляло их детство. У него не было никаких сомнений, что она его поймет.

Она слушала своих собеседников, иногда что-то отвечала и улыбалась. Чуть повернула голову и посмотрела на него. Глаза у нее были глубокими и милыми, и он обрадовался тому, что они остались такими, какими он их помнил.

«И сколько времени прожито, и кое-что в жизни достигнуто, – думал он. – И сейчас, конечно, могу подойти и рассказать о себе. Она, скорее всего, вспомнит».

Он направился в ее сторону и прошел мимо. Ему не надо было мучиться над вопросом, почему он так поступил. Он давно знал, что для него она навсегда останется недосягаемой.

Прогноз непогоды

Он прождал ее возле работы больше получаса. Она вышла из подъезда с двумя приятельницами, быстро распрощалась и стала переходить улицу. На ней были светлые брюки и мешковатая блузка навыпуск.

Ему показалось, что она его не заметила. Он опустил стекло в машине и высунулся, чтобы окликнуть. Оказалось, что она его видит.

Пока она усаживалась рядом с ним на переднее сидение, он успел заметить, что настроение у нее самое паршивое. Ему она ничего не сказала и, как всегда, со всего маху хлопнула дверцей.

– Что так долго? – спросил он.

Вместо ответа она поморщилась и после паузы сказала:

– Жарища какая сегодня.

– Ко мне поедем? – предложил он.

– Нет, – сказала она и даже не захотела объяснить.

Он подумал, что возле дома она скажет: «Ну, пока!». – И уйдет.

Тверскую они проскочили быстро, но на Бульварном кольце стояла пробка, и они тащились ни шатко, ни валко.

– Я подумал: ну, нам все-таки не по двадцать… И даже не по двадцать восемь, – сказал он.

– Тем более, – ответила она и вынула из сумочки пачку сигарет.

– Ну, вот жизнь и устроится, – сказал он.

– Я тебе уже говорила! – ответила она жестко и холодно.

– Но почему? Почему? – заторопился он. – Что за глупость?!

– Ой, вперед лучше смотри, – сказала она, показывая на дорогую машину, с которой они чуть не сцепились бамперами.

– Что за глупость? – повторил он.

– Вешать все это на себя на старости лет – вот это глупость, – сказала она и отвернулась.

– Другие вешают, – сказал он. – И радуются, когда так случается.

– Вот с другими эту тему и обсуждай. – Она всем своим видом показывала, что поддерживать этот разговор не собирается.

– Но ведь нам сколько уж… – сказал он.

– А что ты раньше думал? – съязвила она.

– «Раньше!» «Раньше!»… Я про «сейчас».

– Сейчас мне уже все ясно. И мама говорит…

– При чем тут мама?

– Отстань! – выкрикнула она.

Они проехали мимо Боровицкой башни и выскочили на мост. Жара спадала. Город стал не таким душным. За день жители успели вычистить его своими легкими.

– Может, махнем куда-нибудь искупаться? – предложил он.

– Не, устала, – сказала она.

Он помолчал и сказал:

– Ты у меня и молодая, и красивая. И я у тебя такой орел.

– Если бы молодая… – вздохнула она. – А ты – орел, где не нужно.

– Почему не нужно?

– Ой, сколько раз тебе говорила – найди себе бабу помоложе…

«Искал, не ищется», – подумал он.

Ему хотелось ее обнять. Он знал, что она сразу обмякнет, скинет раздраженность и станет ласковой, как в их лучшие времена, когда они любили бродить вечерами по весеннему холодному городу. Во всяком случае, он верил, что так еще могло быть.

– Мы же поженимся, – сказал он.

– А при чем тут это? – вспыхнула она. – При чем тут одно и другое?

– И что, вдвоем на старости лет останемся? – сказал он.

– Вот именно, что на старости, – сказала она.

– Все-таки я тебя не понимаю.

– Я решила! Не хочу и все.

– Ну, знаешь… Это не только тебя касается, – сказал он.

– Нет, только меня! – выкрикнула она.

За углом был ее дом. Сейчас она выйдет из машины, как всегда, с силой хлопнет дверцей и уйдет. Ему так не хотелось оставаться одиноким.

Свидание

Пароход отчалил. Репродукторы взревели от оптимистичного марша. Публика облепила бортики на всех палубах. Из трубы потянуло горячей и едкой гарью.

Музыка быстро смолкла. Вода оказалась со всех сторон, и от ее близости пришло ощущение зыбкости. Пароход втягивался в русло канала, пароходная жизнь входила в обычную колею. Пассажиры сновали по лестницам, толпились в буфете, рассаживались перед телевизором с бегающими по экрану черными и белыми полосами.

На палубе на глаза Савельеву попалась средних лет, невысокая женщина с короткой стрижкой. Женщина стояла у борта и выговаривала за что-то дочери – стройненькой светловолосой девчонке лет семнадцати.

За ужином мать и дочь заняли столик в углу. Савельеву хорошо была видна только дочь; мать загородил сосед по его столику – парнишка в белой рубашке. Парень оказался чопорным и всякий раз, когда тянулся к хлебнице, просил извинения.

Савельев поглядывал то на него, то на девчонку и думал, что они очень подходят друг другу. Оба – светленькие, с приятными тонкими лицами и спокойными глазами.

Вечером на корме нижней палубы началась дискотека и Савельев перебрался на нос, подальше от шума. Мать и дочь стояли рядом и о чем-то тихо переговаривались. Дочь быстро ушла.

Савельев подошел поближе к женщине и сказал:

– Дочка на дискотеку, наверное, побежала…

Женщина промолчала, даже не повернула голову. Как будто хорошо знала, кто с ней заговорил.

– С удовольствием бы вас пригласил, но вы не пойдете, – сказал Савельев.

– Не пойду, – недовольно ответила женщина.

Ему оставалось сказать:

– Жаль. Всего доброго.

– И вам… – сказала женщина и оглянулась.

Она смотрела на него свободно и насмешливо. Он подумал: «Как легко она смотрит». Но было непонятно, что ее развеселило.

В коридоре у музыкального салона стояли друг против друга та самая девчонка и парень – сосед по столику. Парень что-то говорил; девчонка слушала его смущенно и весело. Они все-таки познакомились.

Утро следующего дня было ветреным и публика появлялась на палубах, когда ненадолго выглядывало солнце. Парень и девчонка попадались Савельеву на глаза несколько раз, а женщина после завтрака из каюты так и не вышла.

Он увидел ее после полудня. Она шла ему навстречу и не отвела глаз, когда они поравнялись.

– Сегодня – непременно на дискотеку, – сказал он.

– Я думала, вы вчера натанцевались, – сказала она.

– Какие танцы без вас! – ответил он.

– Тогда – придется, – сказала она.

– А вы сейчас куда? – поинтересовался он.

– Я? Куда? – спросила она без удивления. – Туда – сюда.

– Посидим у меня в каюте? – предложил он.

Женщина не ответила, но по ее движению Савельев понял, что она пойдет за ним.

Ее звали Ларисой. От коньяка она отказалась. Попросила воды и села на неширокую постель.

Савельев разволновался. Заговорил быстро и сразу обо всем. И о работе, и об этой поездке, и о книге, которую взял с собой, но еще не открывал.

Она слушала его без интереса, принимая все, как должное, а как только он сделал паузу, поднялась и сказала, что ей пора.

Ему ничего не оставалось, как подняться вслед за ней. Они стояли совсем рядом. Он хотел что-то сказать, взглянул на нее, передумал и положил руки ей на талию. Она прильнула к нему. Сначала осторожно, потом сильнее, и глубоко вздохнула.

Савельев стал искать губами ее губы; она старалась отвернуться и наклонила голову. Взглянула на него и порывисто уткнулась губами в его губы.

– Все, все, – зашептала она. Отстранила его руки и поправила платье.

Наверное, он взглянул на нее растерянно. Она улыбнулась и сказала:

– Потом.

– Когда? – спросил он.

– Дочь пойдет в кино, – сказала она. – Вечером…

Она ушла. Савельев походил по каюте, думая о том, что все произошло так неожиданно и так обыденно, и вышел на палубу.

Лариса стояла у борта, сложив руки на груди. Дочка и ее парень стояли рядом. Смотрели друг другу в глаза, растерявшись от чего-то, увидев что-то совсем необыкновенное, и молчали.

Савельев подошел ближе. Лариса заметила его, но не оглянулась. Они стояли поодаль и смотрели на дальние, разъеденные дымкой, унылые берега. Разглядывать в глазах друг друга им было нечего.

Клочок обретенного мира

Две девчонки играют в голубой мяч на дорожке перед высоким забором. Обе в белых платьицах и белых гольфах. Одна повыше, с собранными в пучок светлыми волосами; другая маленькая и темноволосая.

Они бросают друг другу мяч и успевают о чем-то говорить. Мне кажется, что они заметили меня и говорят обо мне.

Я иду вдоль берега речки по дороге с глубокими колеями, и пыль взлетает из-под моих сандалий.

Маленькую девочку зовут Олей. Она нравится мне с того самого дня, когда увидел ее на автобусной остановке. Мне очень хочется, чтобы девчонки сейчас окликнули меня. Но даже если они это сделают, я к ним ни за что не подойду.

Они бросают друг другу мяч, а я смотрю то перед собой, то себе под ноги, на сандалии и дорожную пыль, и все жду, что они меня окликнут. Мне так повезло, что я увидел их возле дома, и так хочется к ним, но я не могу подойти.

Я щурюсь – то ли от солнца, то ли от того, что не хочу их замечать. Они смеются, и мне кажется, что из-за меня.

Остается только одно – уйти, а потом размечтаться, напридумывать, чего душе угодно, и поверить, что все непременно сбудется.

Я поднимаю глаза и вижу, как к Оле летит голубой мяч, вырывается из рук и прыгает по траве у забора. Она хватает его, поднимает высоко над головой и смотрит в мою сторону. Ноги несут меня прочь. И позор бегства, который я переживаю, смешивается с острой горечью утраченной надежды.

Давным-давно нет ни дома у речки, ни пыльной дороги с глубокими колеями, но есть чистый и светлый мир, не засоренный и не замутненный.

В нем навсегда растянулся прозрачный летний день, и две девочки в белых платьицах играют в голубой мяч. Та, что поменьше, мне очень нравится. Никто этот мир не видит и не знает. Он остался только для меня.

Долгожданные встречи

Пора было выходить из дома, а дозвониться, как назло, не удавалось. Он нервничал и без конца набирал номер. Трубку, наконец, подняли, и он попросил, чтобы позвали Настю.

– Здравствуй, это я! – сказал он, когда она ответила.

– Да! Алло! – переспросила Настя.

Он понял, что она его не узнает.

– Это Алексей, – сказал он, стараясь успокоиться. – Я тебе вчера звонил. Ну, как, пойдем сегодня куда-нибудь?

– Сегодня? – удивилась она. – Ой, я, наверное… Я еще не знаю.

Вчера они договорились встретиться. Такой поворот был для него неожиданностью.

– А когда тебе позвонить? – спросил он.

– Наверное, лучше завтра, – сказала она.

– Как завтра? – почти выкрикнул он. И после паузы сказал:

– Может быть, я позже позвоню.

– Да, давайте, – обрадовалась она и первой положила трубку.

Ему надо было в самый центр города, через все пробки. Он должен был успеть, но зря поехал по Садовому кольцу и потерял минут двадцать.

Ирина открыла дверь и не поздоровалась. Сама вытащила из комнаты большущую дорожную сумку и сказала:

– Разгильдяй ты все-таки…

– Другого все равно не прислали, – сказал он.

– Больше не буду тебя просить, – сказала она, глядя в сторону.

Он мог бы напомнить, что в прошлый раз она говорила то же самое, но не стал.

Ирина как будто догадалась и сказала:

– Теперь точно не буду…

В машине она закурила и долго молчала. Ему захотелось все сгладить и он сказал:

– Накупаешься, загоришь, вина сухого попьешь и опять доброй будешь. На Акрополь не забудь подняться.

– Поехал бы со мной, сам бы поднялся, – сказала она.

– На какие шиши?.. – отозвался он.

– Когда хочешь, у тебя находятся. Или ты без меня куда-то собрался? – спросила она раздраженно.

– Опять ты за свое… – вяло ответил он.

– Значит, точно, – сказала она.

Он промолчал, хотя этот разговор его злил.

– И целых две недели где-то пропадал, – сказала она.

– Работал как лошадь.

– Раньше на все время хватало.

– Моложе был.

У аэропорта негде было оставить машину и они долго кружились, пока не остановились за какими-то ангарами. Надо было идти пешком минут десять. Ирина была очень недовольна и сказала:

– Все у тебя через одно место получается.

Он подхватил ее сумку и быстро пошел вперед.

Регистрация на ее рейс давно началась. Надо было торопиться.

– Ну, счастливо! – сказал он.

– Только не зови ее дружочком, – сказала она.

– Кого? – спросил он, делая вид, что не понимает.

– Кого себе завел…

– Опять ты об этом… – сказал он устало.

– И спать со мной теперь не хочешь.

– Ты так опоздаешь, – сказал он.

Она ушла. Он направился к выходу, но вспомнил, что забыл спросить номер обратного рейса. Вернулся, но она уже пересекала зал. Кричать было бесполезно.

У кольцевой автодороги он остановился возле автомата и позвонил Насте.

– Ой, это вы, – сказала она. – Ой, сегодня я никак не смогу.

– Тогда завтра? – предложил он.

– Давайте, – согласилась она.

– Может быть, домой позвонить? – предложил он.

– Нет, лучше сюда… Ну, я побегу. А то очень некогда, – сказала она. Он опять почувствовал горечь неопределенности.

Блажь

После работы Лешка мог ни с того, ни с сего позвать всех к себе. Прихватывали кое-что в соседнем магазине и тащились на другой конец города в новую Лешкину квартиру.

Катя открывала дверь без всякого удивления, даже улыбалась, как будто все так и должно быть. Ее оттесняли в сторону, развешивали пальто на вешалках, и Лешка мимоходом говорил:

– Ты нам приготовь чего-нибудь.

Все шли в комнату, а Ванин останавливался перед Катей и спрашивал:

– Помочь?

Она отказывалась, качая головой и усмехаясь, а ему приятно было разглядывать ее чуть смущенное лицо и темные глаза с длинными ресницами.

За столом он старался сесть напротив Кати. Исподволь, незаметно для всех смотрел на нее и думал: «Она и этот баламут Лешка! Странно, с какой это стати? Но она привязана к нему, если терпит все его прибамбасы и эти бесконечные компании».

Иногда он говорил с ней о чем-нибудь, и ему несколько раз казалось, что она не сразу убирала глаза, когда он долго вглядывался в ее лицо.

«Здесь ей скучно и неуютно, – думал он. – И наверняка хочется совсем иного. Хочется, чтобы ценили и понимали, а не напивались на глазах и не гоняли на кухню за закуской. Она чувствует, какая разница между Лешкой и им, Ваниным. Но что зависит от него? Да и нужно ли это ему?»

Она хотела пройти к балкону. Попыталась протиснуться боком вдоль стола; и сидящие подвинули стулья. Когда она была рядом, Ванин почувствовал на своих плечах ее руки. Оглянулся, не понимая, случайность ли это, и поднялся вслед за ней.

Катя стояла в углу балкона, положив локти на перила. Было ветрено. Из темноты летела дождевая пыль.

Ванин подошел ближе и тоже облокотился о перила. Катя не обернулась. Сказать ему было нечего. Но он не хотел ничего говорить. Он почувствовал, что с ней ему легко молчать.

Она поежилась, низко наклонила голову и неожиданно резко повернулась, чтобы уйти. Ванин хотел задержать ее, но она так быстро отстранила его руку, будто ожидала от него именно это.

В тот вечер он несколько раз пытался заговорить с ней. Но стоило ему попристальнее взглянуть на нее, она старалась отвести глаза.

Ему очень хотелось, чтобы то незаметное ни для кого, никем неуловимое понимание между ними, которое так часто ему мерещилось, было на самом деле. Эта тайна отмечала его и позволяла пребывать в том особом пространстве, которое было недоступно чужим словам и взглядам. Но все это длилось недолго.

Лешка начал спиваться. Стал раздражительным и скандальным. Ездить к нему перестали. Кончилось тем, что он назанимал у всех денег и уволился. Катю все очень жалели, на первых порах звонили и поздравляли с праздниками, и постепенно забыли.

«Но даже, если я ей позвоню? – иногда думал Ванин. – Что скажу? Может быть, все просто блажь, просто казалось… Она удивится и не поймет».

Через несколько лет он увидел ее на Киевском вокзале в очереди перед билетной кассой и не сразу поверил, что это она.

Катя ему не обрадовалась. Сдержанно говорила, что все у нее ничего, что работает там же и едет к подруге на дачу. Ванин спросил про Лешку.

– Давно развелись, – неохотно сказала она.

Он смотрел на Катю, вспоминал теплые руки на своих плечах и в глубине души жалел, что теперь не спросить, не узнать: показалось тогда, нет ли… Так давно было, что и гадать незачем.

И все же он подумал: «Взять у нее телефон, что ли? – И сам себе ответил. – Ну, это – совсем заблажить…».

Прихоть судьбы

Пятнадцать последних лет в их встречах не бывает ничего нового: Кутепов заглядывает в кабинет Марины Сергеевны, не обращая внимания на очередь, и спрашивает: «К вам можно?».

Иногда она сразу приглашает войти, иногда просит подождать, и тогда ему приходится торчать перед дверью, чувствуя на себе недовольные взгляды людей из очереди.

Если у Марины есть свободное время, они закуривают здесь же, в ее кабинете и болтают о грядущих отпусках и последних реорганизациях в их конторах. Но если она торопится, Кутепов быстро раскладывает перед ней папки с проектами, и она, даже не пролистав, ставит на них штамп «согласовано».

В те времена, когда Мариночка появилась в этом учреждении впервые, она была тоненькой и улыбчивой. Кутепову не оставалось ничего иного, как подумать о подарке судьбы.

Целый месяц его главным занятием были поиски повода, чтобы появиться перед ней лишний раз.

Мариночка встречала его появления равнодушно и ему ничего не оставалось, как заводить разговоры с ее соседкой по комнате Ангелиной.

Про Ангелину он рассказал своему сослуживцу и приятелю по курилке Толику Петренко. В один прекрасный день Толик явился согласовывать проекты вместе с ним и Ангелину одобрил, а заодно без тени сомнения договорился с девчонками пойти всей компанией в кино. По этому поводу Толик звонил Ангелине по три раза в день и непременно говорил, что Мариночке большой привет от Кутепова.

После кино они зашли в кафе. Толик танцевал и с Мариночкой и с Ангелиной. Кутепову танцевать с Ангелиной не очень хотелось, но приходилось.

Музыка закончилась. Кутепов и Ангелина вернулись и сели за стол, а Толик и Марина остались посреди зала. Он обнимал ее и что-то вкрадчиво говорил, а она молчала и время от времени начинала моргать. Музыку долго не включали, но к столу они не возвращались.

Кутепов вел с Ангелиной натянутый и нудный разговор ни о чем, подливал себе и ей шампанского и ждал.

Толик и Марина вернулись, как ни в чем не бывало, и шумно уселись на свои места.

– А вы что не танцуете? – спросил Толик. – И, не дождавшись ответа, сказал:

– Такой вечер, ребята! Давайте еще шампанского!

Из кафе Толик и Марина вышли, держась за руки. Кутепов плелся позади всех, чуть поодаль от Ангелины. Понимал, что происходит нечто непоправимое, и от бессилия еле передвигал ноги.

Ангелина направилась к метро, не попрощавшись. Толик оглянулся и крикнул:

– Ты с нами? – И отвернулся.

Кутепов посмотрел им вслед и подумал: не бежать же теперь за ними?

На следующий день Толик увидел его в курилке и сказал:

– Ты чего вчера загрустил? И нас бросил. А мы чего-то развеселились. Ехали, ржали на весь вагон.

Он слушал Толика и думал: «Странно! И сказать ему в ответ нечего. Что ни скажи, будет страшная нелепица». И он промолчал.

Марина звонила Толику часто. Когда Кутепову приходилось брать трубку, он сухо здоровался, звал сослуживца и старался под каким-нибудь предлогом выскочить из комнаты.

Как ни хотелось Кутепову, но идти к Марине после того вечера все-таки пришлось. Сидел перед ней как на иголках, и не мог дождаться, пока она пролистает проекты, и ему можно будет бежать.

Когда уходил, Марина сказала:

– А как там Толик? Привет ему передавай.

Он понял, почему последнее время она перестала звонить.

Через полгода Толик перешел в НИИ, но при встречах неизменно интересовался у Кутепова, заходит ли тот к Марине, и просил передать привет. Сначала Кутепов передавал, потом ему надоело. Через какое-то время Толик уволился из НИИ и пропал в неизвестном направлении.

Иной раз, сидя перед Мариной, Кутепов думал, не пригласить ли ее куда-нибудь. Не то, чтобы не решался, но сомневался, стоит ли. Обида так и осталась, хотя даже непонятно, на что…

За эти годы Мариночка превратилась в Марину Сергеевну – располнела и стала подкрашивать хною седеющие пряди. Но обручальное кольцо на ее руке так и не появилось. Несколько раз Кутепов собирался сказать ей, что холост, но всякий раз думал: теперь-то зачем? Влюбленность давно прошла. Только сожаление осталось.