Текст книги "Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было"

Автор книги: Владимир Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Сценарий пятый
«ТАЮЩИЙ АЙСБЕРГ»

В высокотемпературной лихорадке ограниченной гласности и безграничного плюрализма вся классическая история России словно тает и постепенно растворяется всеобщей критикой всего и всея подобно тающим льдам Арктики и Антарктики в нашу эпоху глобального потепления. Казавшийся несокрушимым айсберг классического сценария Куликовской битвы «Руси защитник» буквально разваливается на куски. От него уже откололись глыбы других сценариев, о которых речь шла выше, но центральный монолит до сих пор пытается сопротивляться глобальному историческому потеплению, цементируемый государственной идеологией, полуофициально признающей день Куликовской битвы всенародным праздником, государственными наградами, среди которых набор памятных медалей «Куликовская битва» и орден РПЦ «За служение отечеству» (святых великого князя Дмитрия Донского и преподобного Сергия игумена Радонежского), и наконец авторитетом православной церкви, хоть и с огромным опозданием, но принявшей Дмитрия Донского в сонм благоверных святых. Некогда девственно белоснежные склоны ледяного гиганта активно разъедают ручейки талой воды, вследствие чего они теряют былой глянец и, по мере того как льдина айсберга кружится в головоломных водоворотах истории, поворачиваясь к нам то одним, то другим боком, нашему взору предстают самые разные, порой не слишком приглядные картины, набросанные разводами проступающей на талом льду вековой грязи.

Первый ручеек с тающего айсберга, вроде бы робкий, но предвещавший страшное половодье межнационального конфликта прожурчал в Татарстане. Российские татары тоже хотят иметь свое славное прошлое и, в частности, ищут его в истории Золотой Орды, стремясь выставить ее исторической и духовной предшественницей нынешнего Татарстана. Разве можно отказать им в этом праве? Как ни верти, Казанское ханство входило в Орду и стало одним из ее преемников. Между тем тонкая материя отношений татар и русских, двух основных национальных и конфессиональных составляющих российского народа, отчетливо затрещала по всем швам при первой же попытке узаконить дату Куликовской битвы в качестве общероссийского праздника. Татары обиделись. Естественно, у них не было ни малейшего желания праздновать поражение и унижение своих предков или, если хотите, тех, кого они хотят считать своими предками. У российского руководства на сей раз хватило политической мудрости идею всенародного куликовского праздника спустить на тормозах, но дискуссия в обществе активно продолжается. В этой дискуссии татарская ученая мысль родила для необходимости пересмотреть роль и значение Куликовской битвы в истории России рациональное обоснование, которое кратко, но четко выразил ректор Российского исламского университета Р. Мухаметшин: « Многие историки сошлись на том, что Куликовская битва не является событием, внесшим кардинальные изменения в будущее российского государства. Это было одно из рядовых военных столкновений в рамках феодальной междоусобицы». Таким образом, факт битвы не отрицается, ее географическое место вообще не дискутируется, но радикально пересматривается историческое место и роль в истории России. Куликовской битве отказывается в чем-либо национально-освободительном и вообще национальном – так, рядовая драчка феодальной междоусобицы. Между прочим, в целом созвучно сценарию «Костромской хан», если не заостряться на географических координатах этого внутриордынского междусобойчика.

Говоря о крупных сражениях Средневековья, нельзя не признать, что российская и советская историография не может похвастаться объективностью и непредвзятостью оценок их значения. Достаточно вспомнить Окуневское и Кондурчинское сражения. Наверняка большинство читателей о таких слыхом не слыхивали.

Наши летописи настолько обходят молчанием битву на реке Окуневке близ Мозыря, что даже доподлинно не известен год, когда она состоялась. Западнорусские летописи относят ее то ли к 1259-му, то ли к 1270-му или 1271-му, то ли к 1275-му или 1276 году. Также точно не ясно, кто возглавлял татар: темник Балаклай или хан Курдан. Ни то, ни другое имя не встречаются в других источниках, если не считать Хронику Быховца, в которой титул казанского хана балтавар прописан как балаклай. Так что достоверными имеющиеся данные об Окуневском сражении назвать вряд ли можно. Тем не менее, согласно западнорусским летописям, на Литву пришло объединенное татарское войско Заволжской, Ногайской, Казанской и Крымской орд. Возможно, здесь мы имеем дело со свойственным нашим летописям преувеличением численности татарских войск, но, если дыма не бывает без огня, то сила на Литву навалилась немалая. К тому же, владимирский летописец, вскользь упоминая какой-то ордынский поход примерно того же времени на Литву, вроде бы включает в татарское войско неких «русских князей», из чего можно предположить, что в походе принимали участие, добровольно или по принуждению, войска Владимиро-Суздальского княжества. Этой силе Литва противопоставила свое объединенное войско, в котором под общим командованием Новогрудского князя Тройняты Скиримонтовича собрались князья Карачевский и Черниговский, Туровский и Стародубский, Киевский и Друцкий, Луцкий и Волынский. Вряд ли Окуневскую битву можно назвать, как это делает Е. Макаровский ^{6} , битвой народов – народов как таковых в ней принимало участие раз-два и обчелся, зато перечислено несколько орд и, самое главное, много русских княжеств с обеих сторон ордынско-литовского пограничья. Так что, судя по имеющимся данным, это была крупная битва, возможно не уступавшая по масштабу той же Куликовской по сценарию «Руси защитник», но, в отличие от нее, действительно освободившая от татарского ига значительную часть тогдашнего Великого княжества Литовского и прежней Киевской Руси, территориально соответствующую нынешней юго-восточной Беларуси.

Сражение 18 июня 1391 года на реке Кондурче в нынешней Самарской области между Мавераннахром и Золотой Ордой или, в персонифицированном виде, между Тамерланом и Тохтамышем, вне сомнений было одним из величайших сражений своего времени. Эта трехдневная битва, в которой, по некоторым оценкам, с обеих сторон принимало участие до четырехсот тысяч человек, вроде бы не должно было остаться незамеченным в северо-восточной Руси, которая фактически входила в Золотую Орду, тоже, весьма вероятно, принимала участие в битве на стороне Тохтамыша и, соответственно, была в числе потерпевших там сокрушительное поражение. Однако ни наши летописи, ни российская историография внимания этому событию не уделили. Может быть, именно вследствие поражения, а может быть, из-за того, что на самом деле никак эти сражение и поражение не отразились на Руси. Просто в очередной раз сгинули на чужбине непонятно за что русские ратники, а в Золотой Орде сменился хан – вполне рядовые события. В большей степени сражение на Кондурче затронуло, как ни странно, Великое княжество Литовское, куда Тохтамыш бежал после череды поражений, последовавших за кондурчинским, и тем самым втянул его в войну с Ордой Едигея и Тимур-Кутлуга. Эта война, как мы знаем, закончилась для Литвы форменной катастрофой на Ворскле.

Предание гласности этих двух и других так же замолчанных нашей историографией сражений неизбежно принизило бы Куликовскую битву. Однако некогда огромный куликовский айсберг продолжает успешно таять и вдали от вод Окуневки и Кондурчи.

Представление учеными Татарстана Мамаева побоища как локальной феодальной разборки по-своему развили два профессиональных российских археолога: начальник Верхне-Донской археологической экспедиции Государственного исторического музея М. Гоняный и руководитель Военно-исторического отряда этой экспедиции, непосредственно проводивший изыскания на Куликовом поле, О. Двуреченский. По их сценарию, оба участвовавших в Куликовской битве войска были конными и относительно небольшими. В московском войске – никакого народного ополчения, только воины-профессионалы: княжьи служилые люди и какие-то «городовые полки». Авторы обосновывают свой сценарий скоростью движения московского войска от Коломны до Куликова поля. По их мнению, за 24 дня марша (с 15 августа по 8 сентября) пешком или на повозке сложно преодолеть такое расстояние. Наверное, у археологов какая-то своя арифметика, которая с общечеловеческой явно не в ладах. На самом деле московское войско прошло, согласно одним источникам, приблизительно полтысячи километров (от Москвы до Куликова поля) за 24 дня, а по другим – порядка 200 километров (от устья Лопасни до Дона) за 11 дней, что в обоих случаях дает средний дневной переход около двадцати километров. Реально пешком в день можно проходить в полтора-два раза больше. Как видим, темп марша – отнюдь не галоп, он вполне пешеходный и еще оставляет пехоте достаточно времени на привалы и отдых. Так что войско Дмитрия Донского не было обязано следовать сомнительной арифметике Гоняного с Двуреченским и вполне могло включать пеших ополченцев. Точно так же пехота, в том числе и генуэзская, вполне могла входить в состав Мамаева войска, ведь его сугубо конный характер доказывается по той же археологической арифметике и, самое поразительное, на основании… все той же скорости движения московского войска! Дальше больше. Если на коней оба войска были дружно посажены хоть с каким-то, пусть липовым, основанием, то их численность – от пяти до десяти тысяч как с той, так и с другой стороны – М. Гоняный и О. Двуреченский называют откровенно с потолка, но зато вполне в русле концепции о типичной феодальной разборке местного значения с типовым для того времени числом ее участников. На том же потолке их не стесняемое классическим сценарием воображение рисует картину боя: « Битва длилась три часа… Однако три часа непрерывно рубиться невозможно… Пятнадцать минут – вот нормальная продолжительность схватки. Скорее всего было именно так – слетались сто на сто или пятьдесят на пятьдесят всадников, рубились, кто-то падал, и разъезжались, на смену им выезжали другие». Эдакая картинка рыцарского турнира, словно вышедшая из-под пера В. Скотта. Не хватает только трибун со зрителями и прекрасной леди Ровены, чей поцелуй стал бы наградой победителю и лучшим бальзамом на раны. К этому остается только добавить предположение, что такой сценарий родился у археологов Куликова поля как прямое следствие бесплодности их многолетних личных усилий по поиску на нем ощутимых следов великого побоища.

Вот так громада куликовского айсберга со стотысячными ратями истаяла у М. Гоняного и О. Двуреченского до небольшой льдины-ристалища, дрейфующей в сильно потеплевших водах альтернативной истории с решившими потешиться конными дружинами и экипажем Военно-исторического отряда Верхне-Донской археологической экспедиции в качестве зрителей. Этот небольшой оставшийся на льдине экипаж под гордо реющим российским триколором из последних сил защищает останки некогда великой святыни: « Вот только не надо спрашивать, была ли битва! Эту любимую тему псевдоисториков оставим без комментариев. Достаточно сказать, что следы этой битвы обнаруживаются во многих памятниках культуры, в том числе далеких от России: на Ближнем Востоке (в сказаниях о Тимуре), на Балканах (в сербском народном эпосе). А перекрестная ссылка всегда правдива, потому что источники друг от друга не зависят». При всем уважении к археологии и сострадании к дрейфующим на тающих льдинах археологам, откровенного вранья мы им не простим – еще как зависят!

Неужели Гоняный с Двуреченским будут всерьез утверждать, что какие-то акыны, авторы «Сказаний о Тимуре» и непонятно каким образом забредшие на Дон сербы были очевидцами побоища? А если не были, то какова цена всех этих «следов далеких от России памятников культуры»? Да грош им цена в базарный день. Весьма показательный пример «правдивости перекрестной ссылки» дает хроника Дитмара Любекского, не акына, заметим себе, не бродячего серба, а «профессионального историка» своего времени – монаха-хрониста, практически современника Куликовской битвы. В своей хронике он пишет: « В то же время была там великая битва у Синей Воды между русскими и татарами, и тогда было побито народу с обеих сторон четыре сотни тысяч; тогда русские выиграли битву. Когда они хотели отправиться домой с большой добычей, то столкнулись с литовцами, которые были позваны на помощь татарами, и взяли у русских их добычу, и убили их много на поле».

На Синюхе (Синей Воде) в 1362 году великий князь Литовский Ольгерд разбил объединенное войско западных ордынских улусов. То есть сражение имело место между литовцами и ордынцами. Спрашивается, как могли русские победить в битве, в которой не участвовали? Как могли быть литовцы позваны на помощь татарам, если именно они и воевали против этих самых татар? Численность войск каждой из сторон в той битве, по современным оценкам, не превышала двадцати пяти тысяч человек. Откуда взялись четыре сотни тысяч убитых? Очевидно, что Дитмар «слышал звон, не зная где он» и в своей хронике смешал и свалил в кучу битву на реке Синюхе и Куликовскую, причем, по крайней мере в отношении последней, вне всякого сомнения, пользовался московскими летописными данными, откуда и сотни тысяч побитого народу, и призванные на помощь татарам литовцы, и ограбление ими русских обозов. Ничего удивительного в этом нет. Судя по количеству дошедших до наших дней письменных материалов о Куликовской битве, они в древности были весьма многочисленны и популярны. Их копировали отечественные летописцы, переписывали иностранные хронисты, пересказывали сказители и перепевали акыны. Многие из них были творческими личностями и вносили свой авторский вклад самого разного свойства в устные и письменные предания. Но никого из них на Куликовом поле, конечно же, не было, а единственным источником их вдохновения были все те же наши летописи.

Двуреченский безусловно вправе оставить скользкую и действительно любимую «псевдоисториками» тему реальности Куликовской битвы без своих комментариев. Особенно если возразить «псевдоисторикам» попросту нечего. Самым лучшим подтверждением реальности Мамаева побоища именно на Куликовом поле были бы археологические находки, однозначно подтверждающие факт сражения, в первую очередь братские могилы. Но именно этим археологи, включая копающихся как раз на этом самом поле Гоняного с Двуреченским, похвастаться не могут. Титанические усилия профессионалов и энтузиастов-любителей дали пока что более чем скромный улов. Гора упорно раз за разом рождает мышей. Вот и в 2009 году археологическая экспедиция Государственного музея-заповедника «Куликово поле» на четырех гектарах исследованной мемориальной территории нашла только 18 предметов снаряжения и вооружения, отнесенные к XIV–XVII векам. Сколько из них приходится на время Куликовской битвы и какая их часть могла бы быть как-то с ней связана, скромно не уточняется.

Отдадим должное сценарию «Тающий айсберг» – он снимает почти все нелицеприятные вопросы, на которые был бессилен ответить классический сценарий. Пусть численность московского войска взята с потолка, но она вполне реальна для Московского княжества того времени. Уход небольшой конной дружины к черту на кулички, то бишь Куликово поле, не оголял тылы и радикально не снижал боеспособность оставшихся защитников городов. В маневренном конном бою управление большими массами войск весьма затруднительно, поэтому Мамаю не нужны были никакие союзники, он их и не ждал. В такой «турнирной» схватке стратегия и тактика не играют особой роли, и Дмитрий Иванович вполне мог принять в ней личное участие, не теряя общего оперативного руководства боем. Потеряв судьбоносность, эта локальная битва перестала оказывать влияние на историю, а перестав влиять на дальнейшие события, в свою очередь, потеряла связь с разорением Москвы Тохтамышем. Два разделенные двумя годами локальных события оказываются просто никак не связанными между собой. По-прежнему непонятна только одна мелочь: чем Дмитрий Иванович заслужил почетное прозвание Донского?

Очевидное достоинство сценария «Тающий айсберг» не столько исторического, сколько политического свойства. Он устраняет предмет взрывоопасного спора между двумя основными народами и конфессиями России. Единственный же недостаток – это, по существу, упразднение Куликовской битвы как великого подвига русского народа и основания для присвоения московскому князю почетного прозвища.

Пустячок?

Сценарий шестой
«МОКРОЕ МЕСТО»

В последнее время тающая льдина былого айсберга сценария «Руси защитник» неожиданно наперекор естественному течению времени начала дрейф в прошлое. Для начала российский историк А. Журавель ^{7} передвинул Куликовскую битву с традиционно ей приписанного 1380-го на 1379 год и привел для такой передвижки сразу пять аргументов.

Во-первых, несвойственная ордынским правителям двухгодичная задержка с реакцией на вожский разгром 1378 года. По сложившейся в Орде практике Мамай должен был бы наказать Москву немедленно в том же, в крайнем случае следующем, то есть 1379 году. Вместо этого он осенью 1378 года ограничился разорением рязанских земель, а отмщение главному врагу, Дмитрию Московскому, почему-то отложил еще на два года. Во-вторых, хронометраж обмена посольствами между восшедшим на престол Тохтамышем и Дмитрием Ивановичем. Анализ Журавелем наших летописей дает не двух, а трехлетний интервал между Мамаевым побоищем и разорением Москвы Тохтамышем 1382 года. Обратный отсчет вновь приводит к 1379 году. В-третьих, гибель Мамая, по ордынским источникам, где-то весной-летом 1380 года. По золотоордынской хронологии, Тохтамыш разбил Мамая весной 1380 года, тот после поражения бежал в Феодосию и был там убит. Следовательно, если Дмитрий Донской бился с Мамаем в начале осени, а именно на день Рождества Богородицы, как утверждают наши летописи, то он успевал это сделать не позже 1379 года. В-четвертых, освящение церкви Успения Богородицы на реке Дубенке Сергием Радонежским 1 декабря 1379 года. Согласно летописям, эту церковь Дмитрий Донской заложил во исполнение обета после победы в Куликовской битве. Таким образом, либо, по общепринятой хронологии, Сергий освятил ее за год до закладки, либо, по единственно разумному объяснению, Мамаево побоище и закладка церкви состоялись в 1379 году. Наконец, в-пятых, датировки в «Сказании о Мамаевом побоище» этого самого побоища. В разных списках «Сказания» встречаются годы и 1380-й, и 1379-й. Еще больший разброс наблюдается в днях недели. В разных источниках битва происходит в среду, пятницу, субботу и воскресенье. Такая же неразбериха и с другими промежуточными датами: сбором и смотром войск в Коломне, выходом в поход, переправой через Оку.

В связи с этими нестыковками А. Журавель приводит примеры других неверных датировок в наших летописях и объясняет их тем, что они были проставлены задним числом по прошествии многих лет и получены пересчетом с помощью специально составлявшихся для этого таблиц ^{8} . Однако даже таблицы не избавляли летописцев от ошибок. В отношении же конкретно Куликовской битвы Журавель идет еще дальше и предполагает, что «Сказание о Мамаевом побоиице» специально вводит нас в заблуждение в угоду православной церкви и ее тогдашнего предстоятеля митрополита Киприана. Дело в том, что некоторые редакции относительно поздно написанного «Сказания» представляют Киприана вдохновителем похода и духовным наставником Дмитрия Донского. Но на самом деле по причинам, к которым нам еще придется вернуться, Киприана в Москве в 1379 году вообще не было, появился он там не ранее весны 1380 года. Поэтому авторы «Сказания», чтобы ввести митрополита Киприана в число действующих лиц, вынужденно перенесли Куликовскую битву, реально состоявшуюся осенью 1379 года, на следующий год и задним числом скорректировали дни недели, не учтя небольшой нюанс – високосность 1380 года, – из-за чего и возникли многочисленные ошибки с днями недели.

Что ж, может быть, А. Журавель и прав. Но, по большому счету, так ли уж важно, состоялась ли Куликовская битва осенью 1380 года или годом раньше? В большинстве случаев для истории и нас, глядящих на исторические события с расстояния в несколько веков, не столь принципиален сдвиг того или иного события на год-другой вперед или назад. Однако последствия оказались совсем другими и далеко не безобидными, когда наша тающая льдина, набрав ход, продрейфовала навстречу течению времени еще один годик и ненароком заплыла в год 1378-й.

А. Петров, ученый секретарь Отделения историко-филологических наук РАН, как-то мимоходом заметил ^{9} : « Переписчик Рогожского летописца допустил ошибку именно в заголовке к рассказу о Куликовской битве, перепутав его с… «побоищем иже на Воже»». На это скромное замечание, которому, вероятно, сам автор не придавал особого значения, неожиданно последовало развернутое «возражение» писателя Н. Бурланкова ^{10} , суть которого сводилась к тому, что никакой ошибки летописец не допускал, потому что никакой Куликовской битвы вообще не было, а было именно и только побоище на Воже 1378 года, события которого оказались позже перенесены на выдуманную Куликовскую битву. Разумеется, такое «возражение» секретарь отделения РАН не мог оставить без внимания ^{11} , назвав его «историографическим абсурдом». Но при всей резкости высказываний и авторитете их автора, никаких содержательных возражений Бурланкову А. Петров так и не привел. И этот факт заставляет нас более внимательно присмотреться и к сценарию Н. Бурланкова, и к самой Вожской битве.

Битва на Воже 11 августа 1378 года стала едва ли не первой реальной крупной победой набиравшей силы Москвы в полевом сражении с ордынцами. Значение этой победы трудно переоценить. Во-первых, она показала, что татар можно бить в открытом бою. Во-вторых, она обозначила лидера сопротивления Орде среди северо-восточных русских княжеств и их князей. Наконец, в-третьих, она значительно укрепила не только личный авторитет Дмитрия Московского в княжеской среде, но и его позиции в отношениях с клерикальными кругами тогдашней Руси. Последнее, вероятно, требует пояснений.

После смерти митрополита Алексия в феврале 1378 года Дмитрий Иванович пожелал поставить новым предстоятелем Русской православной церкви верного ему человека, своего духовника архимандрита Михаила, и не признал назначенного из Константинополя митрополитом болгарина Киприана, причем до такой степени, что летом 1378 года не пустил его во Владимир и Москву. Киприан однако опрометчиво решил настоять на своих законных правах и, понадеявшись на митрополичий иммунитет, отправился-таки в логово врага, но на подъезде к Москве был пойман и совсем не деликатно выдворен обратно в Киев. Злые языки поговаривали, что при этом существенно пострадали и сам митрополит, и находившаяся при нем митрополичья казна. Возмущенный Киприан по всей форме предал Дмитрия Московского анафеме и отлучил от церкви. Отлучением противостояние не закончилось, и неприглядная война за митрополичью кафедру продолжалась как на Руси, так и в Константинополе, прихватив заодно и Литву, фактическим митрополитом которой стал Киприан. В эту борьбу оказался косвенно вовлеченным Сергий Радонежский. Игумен Троицкого монастыря сначала продвигал на освободившееся со смертью Алексия место митрополита свою креатуру – суздальского епископа Дионисия – и категорически отказался поддержать протеже Дмитрия Ивановича. Позже в конфликте Дмитрия с Киприаном он, верный церковной иерархии и подчиняясь решению Константинополя, встал на сторону последнего, что привело к окончательному разрыву отношений Сергия с московским князем. Таким образом, Дмитрий Иванович вышел на Вожскую битву будучи проклятым русским митрополитом и находясь в ссоре с Троицким игуменом. Разумеется, при таком положении дел вряд ли могла идти речь о каком-то духовном напутствии и благословении на битву отлученного от церкви князя, тем более лично Киприаном или Сергием Радонежским. Своей сокрушительной победой на Воже Дмитрий, помимо прочего, как будто доказал Киприану и Сергию свою правоту «Божьим судом». И это подействовало! Киприан снял анафему с Дмитрия, был допущен в Москву и вел себя тише воды, ниже травы вплоть до нашествия Тохтамыша, а Сергий Радонежский как ни в чем не бывало освящал заложенные великим князем церкви и крестил его детей.

Н. Бурланков обращает внимание, что битва на Воже достаточно полно отражена в наших летописях, написанных по горячим следам, вполне соответственно своему значению и последствиям. Однако, удивительное дело, спустя несколько лет летописцы о ней как будто напрочь забывают. Вплоть до того, что среди многочисленных произведений, посвященных Мамаеву побоищу, его предтеча и своего рода «репетиция» – побоище на Воже – упоминается единственно в Краткой летописной повести да и то мельком! По мнению Бурланкова, это происходит потому, что обе битвы сливаются воедино и постепенно выдуманная Куликовская битва замещает в отечественной истории реальную Вожскую, разрастаясь в масштабе и значении по мере мифологизации.

Весьма действенным аргументом в пользу того, что никакой Куликовской битвы не было и что она – некий дубликат битвы на Воже, выступает все та же хронология событий по арабским хроникам, согласно которой Тохтамыш побеждает Мамая и захватывает его улус весной 1380 года, после чего следы Мамая теряются где-то в Феодосии и он физически не может воевать с Дмитрием Донским осенью того же года. Как мы помним, по этой причине А. Журавель уже сдвинул Куликовскую битву на год назад, и Бурланкову осталось лишь слегка подтолкнуть тающую льдину в том же направлении.

Другой весомый аргумент – пресловутое отсутствие ощутимых следов побоища на Куликовом поле несмотря на давние и старательные археологические и любительские изыскания. Пытаясь спасти Куликовскую битву, пусть и в неком деградированном виде локальной феодальной стычки, археологи, в частности уже знакомые нам М. Гоняный с О. Двуреченским, объясняют отсутствие существенных находок на Куликовом поле дороговизной в те времена вооружения, особенно железного, которое победители не бросали на поле боя, а тщательно собирали и уносили с собой. Пусть так, но трупы-то не уносили! Не говоря уже о том, что это физически невозможно и никогда не практиковалось, традиция прямо говорит о многодневном стоянии «на костях» для похорон павших. Но на Куликовом поле нет не только железа, но и костей. В то же время массовое захоронение примерно того же времени, как мы помним, есть в Москве у церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Даже если А. Фоменко неправ и это останки участников не Куликовской битвы, а каких-то других сражений, может быть защитников Москвы от Ольгерда или Тохтамыша, все равно наличествующая братская могила XIV века – реальное свидетельство какого-то большого сражения того времени. Жаль только, мы не знаем какого. Зато мы знаем, свидетельством какой битвы должны были бы быть массовые захоронения на Куликовом поле. Беда только, что их там нет как нет.

Конечно, можно надеяться, что археологам просто не везло, и братские могилы когда-нибудь будут найдены чуть ли не под Красным холмом рядом с мемориалом Куликовской битвы. Что ж, тогда придется вернуться к этой теме, а пока археологам не улыбнулось их копательское счастье, сценарий Бурланкова вполне имеет право на рассмотрение наравне с другими. Тем более, что в его пользу говорят отнюдь не только ордынские хроники и отсутствие братской могилы на берегах Непрядвы. Н. Бурланков приводит не такой уж короткий перечень других аргументов в обоснование своей версии.

За всю долгую историю противостояния Москвы с Ордой, и до и после Куликовской битвы, московские владыки, если отваживались защищать свой город, встречали ордынцев только и исключительно на Оке. Даже окончательное, действительно положившее конец татаро-монгольскому игу «стояние на Угре» целым веком позже Куликовской битвы не выпадает из этого правила. Единственное уникальное исключение – авантюрный поход Дмитрия Донского на Дон, в котором, как мы уже видели, все участники, следуя сценарию «Руси защитник», ведут себя страннейшим образом, порождая те самые вопросы, дать ответы на которые классический сценарий оказался неспособен. К ним Бурланков добавляет еще одно справедливое наблюдение. В 1380 году не только Дмитрий Иванович идет в Дикое поле со всеми силами, бросив на произвол судьбы свою беззащитную перед Олегом и Ягайлом вотчину, но и Мамай тоже надолго уводит все свое войско далеко на север, более чем опрометчиво оставив в своем лишенном защиты тылу Тохтамыша, уже захватившего Сарай и готовящегося к нападению на крымскую резиденцию Мамая.

Далее, ни в одном документе нет описания пути московского войска к Дону, хотя путь неблизкий, а сам поход, как уже отмечалось выше, уникален в истории противостояния с Ордой. Единственный упоминаемый в «Сказании о Мамаевом побоище» промежуточный пункт – какой-то никому не ведомый Березуй, на котором происходит встреча Дмитрия Ивановича с братьями Ольгердовичами.

Зато в противовес Дмитрию есть кое-какие намеки на путь к Куликову полю Мамая, и путь этот весьма странен. Вместо того, чтобы просто придти к своему союзнику Олегу Рязанскому и, дождавшись другого союзника, Ягайла Литовского, совместно ударить на Москву, Мамай долго шатается вдоль Воронежа на донском левобережье, потом уходит на верхний Дон, зачем-то переправляется через него и, плюнув на союзников, в одиночку вступает в бой с московским войском на правом донском берегу.

С реками в источниках о Куликовской битве есть головоломная обойденная молчанием в классическом сценарии путаница. С одной стороны, Мамай договаривается о встрече с союзниками на Оке в конце августа, с другой – ждет Ягайла на Дону в сентябре, но в итоге не встречается ни с Олегом, ни с Ягайлом ни на Оке, ни на Дону. Непрерывно путаются Москва-река, Ока и Дон в плачах жен и вдов московских воевод в «Задонщине». Наконец, река, на берегах которой произошла сеча, в какой-то летописи, причем из самых подробных, называется не Непрядвой, а вроде бы Направдой. Похоже, что в самых ранних дошедших до нас летописных материалах она и вовсе зовется Непрой, то есть Днепром. Ко всему этому добавляется поразительное совпадение: в непосредственной близости к полям обеих битв, Куликовской и Вожской, протекают реки с одинаковым названием Меча. Не лучше ситуация и с городами. На Дону нет помянутых в «Задонщине» городов Чурова и Михайлова, между которыми, согласно «Задонщине», появился Мамай, зато города Щуров и Михайлов имелись на Рязанщине, причем первый из них стоял непосредственно на Оке напротив Коломны, а место Вожской битвы находится как раз посередке между ними.