Текст книги "Стихи-Я Пушкина (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Буров Владимир Борисович
Стихи-Я Пушкина

Оглавление:

Часть первая

Стихи-Я Пушкина,

или

Маленькие Хэппи-Энды

Часть вторая

Расшифровка Хеппи-Энда Евгения Онегина

Борис Парамонов говорит про Мейерхольда, что он говорил:

– Я не верю человеку, который говорит, что Пушкин лучший поэт. – Но!

Эти люди и не требуют этой веры к себе, ибо говорят это между прочим, а именно:

– Пока принесут к пиву креветки. – Они не знают о Пушкине больше ничего, так как и вообще о русской литературе:

– Ничего знать принципиально не хотят, ибо:

– Не бывает, – не бывает, как нужная не людям, а лично мне реальность.

Человек настолько запрещен, что ему только и нужен один Пушкин:

– Он-то точно был. – А дальше?

Дальше здесь не бывает:

– Ни науки, ни искусства, как именно не болтологии, а реальности.

Но одного имени Пушкина, как сказал Блок, нам уже хватает, чтобы сказать:

– Жить можно. – Имя Пушкинского Дома в Академии Наук. Нам всегда знакомый звук.

Пушкин – человек 18-го века, – говорится.

Говорится, что Пушкин чтит Петра Первого. – Но!

Это не очевидно. Ракурс, в котором Пушкин говорит о Петре очень далек от конкретности. Славные дни Петра – это еще не значит, что они славны Петром, а таковы были, наоборот, независимы от него.

Говорят, Пушкин возвышает Первобытного Человека над современным.

Да, это вполне возможно, что человек явился на Земле более совершенным, чем потом стал, хотя и маловероятно. Скорее всего, Человек мог стать хуже, потому что и послан сюда, чтобы постепенно, но всё равно должен:

– Проигрывать и проигрывать Врагу Человека.

Б. П.:

– Пушкин не был демократом.

А Шварценеггер?

Здесь Демократию понимают слишком учебно, ибо реальные демократы – это Герои фильмов Голливуда – по сути Первобытные Люди, ибо руководствуются, как истиной своей личной моралью. Но это и есть демократия:

– Человек на верху Пирамиды, один человек, а не масса, как здесь продолжают пытаться объяснить.

Б. П.:

– Против Пушкина пошла вся последующая литература, – и надо добавить именно, как против настоящей демократии.

Пушкин – это и есть настоящий герой – нет, не нашего времени, а именно герой:

– Голливуда – Я есмь.

Николай Полевой был против Пушкина, когда он написал стихотворение:

– К Вельможе.

Позже можно проверить, в чем там было дело, но думаю, Полевой исходит, как и власть, из:

– Правил писаных, – однако, не когда-то наперегонки с Абу Али ибн Синой, – а:

– Взятых, как здесь сейчас принято: с обратной стороны ученической тетради, как кодекс строителя коммунизма.

Полевой, как и многие пропагандисты и агитаторы держится – в своих текстах – возможно – какой-то отчужденной от самого себя системы, а система Пушкина – это сам человек:

– Я – это и есть сам Компьютер. – И именно поэтому становится возможна конкретность.

Не зря Пушкин порицался первыми комсомольцами после революции 17-года.

Просто жить – об этом все фильмы Голливуда, но в то же время реально искать и Чашу Грааля.

Борис Парамонов говорит, что царь не мешал Пушкину писать то, что он хотел.

Но вот это вряд ли, ибо произведение Пушкина:

– Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана – было до того не понято, что не было опубликовано – не включено в собрание сочинений до 1885 – кажется – года. – Вот интересно, помню, кажется, это был 1884 год, но теперь интернет уже не хочет и хочет отвечать на конкретные вопросы – работает только, как:

– Вся советская энциклопедия: вот те 10 томов – сам ищи-свищи, что там когда-могда существовало.

Точно также, как и Воображаемый Разговор с Александром 1 остался только в черновиках.

Или Расшифровка Пиковой Дамы – ни разу не слышал, чтобы хоть кто-нибудь сказал, что слова Германна в Обуховской больнице:

– Это быть, или нет быть Гамлета, – быть или не быть миру, – что это размышления Бога:

– А не вернуть ли всё созданное назад в мусорную корзину?

Чтобы никто и не помнил уже никогда, что хоть что-то здесь, на Земле было.

Догадается ли хоть когда-нибудь человек, что фраза:

– Я лжец, – воскликнул Лжец – истинна, т.к. имеет решение.

Иван Толстой сейчас говорит, что поэт подчиняется стихии. Закон нужен только народу.

Вот это ошибка, ибо Пушкин в отличии от примитивизма народа, решает эту задачу, что Человек Может два раза войти в одну и ту же реку, может решить задачу Бога, что Будущее может изменить Прошлое!

Это, как раз не стихия, а верх и цель Разума.

Сейчас Иван Толстой и Борис Парамонов рассматривают только внешний, видимый мир, а Пушкин, как Данте:

– Спускался в Ад, чтобы посмотреть, нет, не как там живут, а удостовериться в Связи между Адом и Нашим Миром, как это сделал в своё время Одиссей Благородный, возвращаясь из разрушенной Трои.

Ошибку допустили, но стандартную, что гению не нужна культура, но под культурой имеют в виду магазин школьно-письменных принадлежностей, которые не перешибить никакими университетами, где знают больше, но только количественно – качество остается неизменным:

– Дважды два – четыре.

Нет, нет и нет, как сказал Риман на личной встрече с Гауссом:

– Параллельные прямые пересекутся.

А говорят, Пушкина варвар! Нет, наоборот, ибо у варвара параллельные прямые не пересекутся.

Никто не считает дикарем Эйнштейна – за редким одиозным исключением – а Пушкин – это фундаментальный Эйнштейн, а точнее:

– Пьер Ферма.

Но здесь, разумеется даже не упоминается, что Повести Белкина – это связь миров Этого мира и мира Невидимого.

Одна истина Б. Парамонова:

– Актеры категорически не умеют читать стихи.

Дак боятся, конечно, ибо как было сообщено Георгием Бурковым:

– За спектакль платили всего лишь рупь писят.

Б. П.:

– Отступления в Евгении Онегине играют не меньшую роль, чем сам текст. Как и вообще в литературе. – Но!

– Не только в литературе, а и в самом мире, ибо Отступление – это и есть спуск в Ад, возможность попасть в Другой Мир.

Резюме:

– Балагана немного, но всё равно главное в Пушкине не понято, именно то, о чем не раз говорил сам Пушкин про Данте:

– Гениальность Плана его Ада.

А здесь так, хорошая литература, хороший текст вплоть до его дикой природности, – а!

А про самое главное, про Разум, о чем, собственно, и писал А.С. Пушкин, про Каменного Гостя – ни гу-гу.

Связь Человека с Богом – вот главная мысль, которой достигает поэзия, как и написано в Предисловии к Повестям Покойного Ивана Петровича Белкина:

– Письмо ваше от 15-го сего месяца получить я имел честь 23-го сего же месяца.

И самое главное, Пушкин не просто декларирует эту связь, а как в Евангелии:

– Их есть у меня.

Владимир в Метели – это реально гусарский полковник Бурмин.

И, можно сказать, почти сознательно распространяют Дэзу, прикрываясь школьной разумностью и университетской не-дикостью.

Хороший пример из Шекспира, который в принципе делал тоже самое, что и Пушкин:

– Доказывал Двойственность Мира, – как это рассказано и в Евангелиях, если:

– Верить в Бога.

А именно, стоит задать вопрос в компьютере о пьесе Шекспира Два Веронца, как тут же сообщается о двух ошибках – еще юного Шекспира, что:

– По суху не плавают, как по воде! – Ссылка на то, что Шекспир реально мог не знать, что Верона и Милан города не прибрежные – не выдерживает критики. Ибо вторая, так сказать, Ошибка Шекспира – это уже просто невозможная Описка – точно также доказывают Ошибки и Описки Пушкина в Воображаемом Разговоре с Александром 1 – С.М. Бонди – что плыли-то в начале пиесы в Милан, а без предуведомления Читателей – в том числе и критиков – остановились в Падуе.

Ибо – во втором варианте про Падую и Милан – перебор сумятицы в голове Шекспира настолько через чур высок, что его не заметили даже и:

– Все остальные, – как-то: актеры, владельцы театров и т.п. и т.д.

Никто не замечает, как и у Пушкина ОЧЕВИДНУЮ правду – как в Евангелии, не забуду добавить – Пьеса – это Театр, Текст – это тоже самое:

– Деление мира на две части, – и что самое замечательное:

– Оче-вид-но-е-е.

Пишет человек в кресле, а Текст – это не одно и тоже, а возникает Перед Ним.

На это совершенно спокойно утверждается:

– Артефакт нашего грешного мира.

И если есть этот Артефакт, то и Пушкин, и Шекспир неправы. Это что за логика, если только не сознательное вранье?

А логика простая, да, деление есть, но в Жизни-то никак не наблюдается! Театр? Это только условность, а не реальная конструкция мира.

Так утверждается по посылке, что весь мир уже был, и потому его больше нет нигде, как только перед нами, ни в аду, внизу, ни на небесах, ни в будущем, и более того, нет даже в прошлом. – А!

– А ВСЯ мировая литература только и занимается тем, что доказывают:

– Правы Шекспир и Пушкин, – также, как Ферма и Эйнштейн.

Но Пьеру Ферма и Альберту Эйнштейну разрешают иметь их правильное собственное мнение, а Пушкину и Шекспиру и другим Островам в Океане в виде даже Робинзона Крузо – категорически нет.

Т.к. наука изучает так себе сущую хреновину, как, например, колебания струны, а тут:

– ВЕСЬ МИР! – и вдруг, мама мия – Сиэтэ! – Так бывает?

Англичане, тем не менее, признали Шекспира магом и волшебником, включая даже все его закорючки в виде символов в изданиях разных прошлых лет, а Пушкина кто-то – как Марио Корти, например – ни за что не хотят пускать на мировую арену.

Эта, передача Бориса Парамонова и Ивана Толстого только подтверждение, нет, даже не клинической глупости местных литераторов, а страха, что и в России, и надо же:

– Был Пушкин. – Который, как минимум, не меньше, чем Шекспир в мировом масштабе.

А если иметь в виду, что знаю я, и написал об этом не раз в разных местах, то Пушкин превышает всех. Даже Данте и Гомера. Хотя, естественно, эти два последних далеко-далеко не просто так погулять вышли, но это видно только по косвенным признакам, например, Одиссея Гомера, написанная хрен знает когда-могда о событиях тоже неизвестно какой точно давности, ибо также далеко не зря есть у него, несовпадающие с научной историей факты, как-то битвы на колесницах, когда их еще не было, но это тоже самое, что в Библии разрушение Стены Иерихона еще – по историческим данным – до ее постройки – ибо:

– Это правда, потому что такова конструкция реального мира.

Пушкин – это Библия, или Евангелие, точнее, имеется в виду по реальности конструкции.

А нам продолжают распевать песни в одну строку, строку только Содержания, а Форма:

– Да складно – всё!

Борис Парамонов даже Бориса Годунова различает только по степени правдивости чтения, а в нем даже прямо сказано:

– Не всяко слово в одну и ту же строку пишется – пропускается мимо ушей.

Собственно, можно даже сказать здесь, зачем делали революцию 17-го года:

– Царский режим стал ослабевать, и произведения А.С. Пушкина уже могли начать пониматься некоторыми личностями, а потом и многими – тире:

– Надо что-то делать, – и сделали Револушэн 17-ть, – когда:

– Думать можно только, когда нельзя. – Непонятно? Вот я и говорю, придумали такую логику, что именно Формы художественного произведения и как раз:

– Не быват!

А если быват в каком-нить Манеже – так это, как в песне:

– Только раз, – а потом всех поставили к своим корытам, как именно, к:

– Здравому смыслу. – Следовательно, не зря – значит была правда-то.

Какой Пушкин! Если простые стихи Ахматовой запретили, а Зощенко не дали даже только улыбнуться вместе со всем советским народом.

Во, как велика правда конструкции мира, что даже в рифму нельзя говорить, если просто так, без напряжения на кирпичной кладке деревенского коровника, нельзя, смеяться – даже над собой – и то запрещено, а тут Пушкин пишет слова:

– Гениальный План – однако, имея в виду не прошедшую и даже не следующую пятилетку, а:

– АД – Данте. – И, следовательно, если он гениален, значит:

– БЫВАЕТ. – И даже:

– Существует-т. – Как говорится, тогда логично и:

– Бог – есть.

Но вот в чем и запрет на Воображаемый Разговор с Александром 1, что он своей конструкцией доказывает существование Бога. И профессор литературы С.М. Бонди пишет не только в душу времени, но и верит в логику своих Пушкину возражений:

– Пушкин допустил в этом – Разговоре с Богом – две ошибки: один раз написал частицу НЕ там, где ее быть не должно, так как не может, а другой раз наоборот:

– Пропустил частицу НЕ там, где она должна быть обязательно.

Буквально, как Шекспир получается два раз неправильно стасовал карты:

– Один раз сушу спутал с морем, другой – Милан с Падуей.

Один вопрос только так и остался открытым:

– Зачем тогда вообще писал эту лабуду?

Не специально же, наверное, чтобы только описаться.

Далее, стихия ли это? И слово: Гордись, поэт – откуда взялось?

Говорят, что произведения Пушкина – это стихия, противостоящая цивилизации. Что имеется в виду, что это, собственно, чума, что ли? Не думаю, что Борис Парамонов и Иван Толстой так думают, но не знают, что правильного хорошего противопоставить порочной цивилизации, как только опять двадцать пять:

– Начинай сначала.

Но вот Бог думает, оказывается не так, а:

– Правит Своё Творение – Мир, его продолжением.

Конкретно, Золотого Литого Тельца меняет на Две Скрижали Завета. Поэтому за стихию здесь надо принимать веру в Литого Тельца, а Пушкина, его две скрижали за науку и искусство, за цивилизацию по сравнению с Избой Читальней Золотого Литого Тельца.

Наоборот, цивилизация, Театр противостоят стихии реваншизма возвращения к Хаосу. И Пушкин, как и Шекспир это сделал. Но блок такому пониманию литературы поставлен очень точный в 17-м году, поставлен полным запретом Веры в Бога. Почему не могут понять Воображаемый Разговор с Александром 1 Пушкина? Только по одной причине:

– Не в состоянии вообразить, как это может быть, что сначала было СЛОВО.

А то, что сие не находится в воображении, что может существовать НЕПРЕДСТАВИМОЕ не только в Теории Относительности Эйнштейна, не только в доказательстве Великой теоремы Ферма, но в литературе, где – думают – ОБРАЗ – это сам факт её, литературы, существования.

И, как говорится уже не раз, поэтому мы пошли по пути Лермонтова, а не Пушкина. Хотя и Лермонтов не так прост, чтобы его округлять до этой хренопасии Образа. Тем не менее, Пушкин сделал так, что вообще не оставил никакой надежды тем, кто хотел бы изучать его образы. Ибо образ Пушкина – это не школьное сочинение на его тему, а:

– Портрет, твой портрет работы Пабло Пискассо – что значит:

– Новое художественное произведение.

Но люди этого сочинения не делают, и думают, что можно и ТАК – молясь Золотому Литому Тельцу – верить в бога, ибо мы же ж:

– Не капиталисты, не предприниматели, не художники, не композиторы, которые выдают номера:

Чертог сиял. Гремели хором

Певцы под звуки флейт и лир.

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир;

Сердца неслись к ее престолу,

Но вдруг над чашей золотой

Она задумалась и долу

Поникла дивною главой.

И пышный пир как будто дремлет,

Безмолвны гости. Хор молчит.

Но вновь она чело подъемлет

И с видом ясным говорит:

– В моей любви для вас блаженство?

Блаженство можно вам купить...

Внемлите ж мне: могу равенство

Меж вами я восстановить.

Кто к торгу страстному приступит?

Свою любовь я продаю;

Скажите: кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою? -

Рекла – и ужас всех объемлет.

И вот получается, что признать первенство Слова над Материей и означает:

– Купить правду ценою жизни.

Ибо кто не знал, что сначала было Слово? Бонди не знал, когда правил текст Пушкина Воображаемый Разговор с Александром 1, Аникст не ведал, что по Вильяму Шекспиру:

– Весь мир ТЕАТР, и, следовательно, имеет деление на ДВА мира, не только на Милан – если по пьесе смотреть Два Веронца – но и на Падую, находящуюся на Сцене, ибо в посылке того, что сначала было Слово – означает:

– И Милан тоже находится на Сцене.

Можно не понимать этого, но как ученый, не по приказу свыше, имеется в виду власти перед решением 1948 года о запрете Генетики и Кибернетики, и где был принят исправленный Бонди вариант Текста Пушкина – понять можно было, что Пушкин в этом тексте не мог не следовать правде, которой и является:

– Театр, – ибо:

– Иначе не выйдет, что:

– Сначала было Слово!

Скорее всего, разум мутила Посылка: окружающий нас мир менее реален в самой настоящей реальности, чем театр! – принять этого нельзя было не только из-за запрета веры в бога, но и просто вот так по логике видимого мира, что первично:

– Театр или его Материя в виде постановлений партии и правительства.

Тем не менее, и несмотря на это Ученый должен был признать правду Пушкина, ибо она была налицо. – Но!

Но для этого, видимо, надо было не только увидеть ее логикой, но и почувствовать. Да, почувствовав, можно ахнуть:

– Как?! – неужели это правда и Бог Есть.

Следовательно, кто почувствует, что Шекспир не ошибся, написав Падуя вместо предполагаемого Милана в Двух Веронцах – тот почувствует – имеется в виду даже раньше логики – что Владимир в Метели – это в новом времени, после войны 1812 года – гусарский полковник Бурмин.

Что Граф в Выстреле – это сам Сильвио! Как же остальное? А остальное – это изображение – театр! Необходимое прикрытие, как и в Дубровском, когда слуга Дубровского исполняет роль Дубровского, а Дубровский – роль князя Верейского. Маша – тоже играет роль. Все в Метели Повестей Белкина:

– Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленький улан были скромны, и недаром: их приняли артистами в этот театр, как:

– Фигаро здесь – Фигаро там, что значит: жить – значит играть роль.

И, спрашивается:

– Перед кем, мил херц?! – Дак перед самым главным на театре Персонажем:

– ЗРИТЕЛЕМ.

Но суть этих спектаклей – Связь Времен, а не участие в делах повести.

Конструкция мира, создаваемая Пушкиным в Повестях Белкина может помочь разобраться, в чем, по его мнению, гениальность Плана Ада Данте.

Театр – это и есть Две Скрижали Завета, которые принес Моисей с горы Синай.

Суть: именно народ – этот зритель и игнорируется целиком и полностью, когда Слово ставится не на первой место. А нам пердонят как раз обратное:

– Ему, народу, по зарез и за глаза хватит, если на клубе в его деревне напишут для храбрости миропонимания:

– Физкультура – это не просто так, кот наплакал, а, так и напиши, сынок, повыше, настоящая:

– Фи-зи-чес-кая Культ-Ура!

Что, мол, народу, простому народу, ваше Слово не нужно – иму зерна выдай из заначки губисполкома, ибо план? А когда мы его выполняли? Не бывает.

Пушкин, следовательно, делает как раз наоборот, не Стихию производит, а:

– Словом ее укрощает, превращая в мир для человека – Христианство.

Вот так как раз думал Евгений в Медном Всаднике, и ему показали Куськину Мать, Потоп, а потом и сам Медный Всадник, как Материя за Духом:

– Погнался.

Или мистер Х-ера, привезенный возницей евреем в село Горюхино, заставил его мирных и добрых жителей повесить носы, и прекратить писать даже про физическую культуру на клубе, заставил, чтобы доказать:

– Материя определяет его сознание, – и не только:

– Даже наше.

Как, спрашивается, после этого не поменять частицы НЕ в Воображаемом Разговоре местами? Да, трудно, но трудно поверить в Бога, а ученый мог бы и последовать логике. Как и в Двух Веронцах, Аникст мог бы заметить, что таких Описок, как спутать сушу с морем, а Милан с Падуей:

– Не бывает-т.

Хотя Пушкин – в общем-то – предупредил:

– Чтобы увидеть это, победы его героев во всех Повестях Белкина – кажущиеся с первого взгляда поражениями – надо увидеть:

– Дом Джентльмена в сельской местности, Дом этого самого Белкина, как:

– Эфирную структуру дома Германна из Пиковой Дамы, – следовательно, надо быть:

– Рыцарем Розы и Креста, – а:

– Это еще больше запрещено, чем верить в бога.

Тем не менее, повторю еще раз: ученый мог настоять на том, что Пушкин в Воображаемом Разговоре с Александром 1 изобразил Сиэтэ, ну, как Шекспир всегда делал.

Но вполне возможно Мистер Икс – Х – запретил и это весьма недвусмысленно. Удивляет:

– Откуда они в 17-м году знали все эти премудрости? Чтобы очень логично запретить их враз и завсегда, – я не понимаю.

Неужели древняя идеология Золотого Литого Тельца была так проработана в России перед 1917 годом, что ее всей душой, всем сердцем поняли в России и, возможно, даже не только евреи?

В любом случае можно сделать вывод:

– Стихия – это не Пушкин, а его антипод, и второй:

– Стихия, да, есть, но и она, похоже, тоже кем-то управляется.

Поэт идет: открыты вежды,

Но он не видит никого;

А между тем за край одежды

Прохожий дергает его...

– – – – – – – -

И в конце:

Как Дездемона избирает

Кумир для сердца своего.

–

И вопрос:

– Как выбирает Дездемона? – И можно думать, душой, стихией, как думают Борис Парамонов и Иван Толстой, но вот Пушкин конкретизирует, что нет, не только, а точнее:

– Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа.

И более того, она проверяет по этой книге то, что говорит Бурмин, объясняясь ей в любви, укрощая свою стихию театром:

– Я вас люблю, – сказал Бурмин, – я вас люблю страстно...

И она видит: совпало – это первое письмо Сен-Пре, вспомнила, с кем она переписывались в юности письмами из этого романа Жан-Жака Руссо Новая Элоиза.

Поэтому.

Поэтому Человеку, чтобы поверить в Бога – надо только вспомнить всё, – как сказал Арнольд Шварценеггер, вспомнить свой с Ним Завет – не чужой:

– Свой Завет.

Кажется:

– Ну не смешно ли противопоставлять ТЕАТР – Стихии, тем более управляемой?

Говорят, бог был против театра, – но это может быть только, как против профанации истины.

Недаром какая сейчас ведется борьба с театрами-то! Поняли, что не вырубить топором – театр с легкостью даже аннигилирует.

Далее, про формулировку Толстым: Гордись поэт! – Откуда взято? Также:

– Гнилой пень вместо того, что сейчас вижу я в тексте открытой книги:

– Чахлый.

Толстой читает:

– Волнует степь и пыль несет, – когда написано:

– Подъемлет лист и пыль несет.

И вот этот:

– Гордись поэт, – тогда, как у меня просто:

– Таков поэт: как Аквилон

Что хочет, то и носит он.

И делается заключение:

– Этим Гордись Пушкин отменяет нравственность.

Похоже на какой-то черновой вариант в стиле допотопной лирики Жуковского.

Здесь дело не в гордости, принципиально не в этом дело, когда Пушкин пишет:

– Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночи мглу? – а до этого про ветр в овраге, когда надо гонять корабли по морю, про орла, покидающего горы и башни ради чахлого пня.

И продолжает:

Таков поэт: как Аквилон

Что хочет, то и носит он -

Орлу подобно он летает

И, не спросясь ни у кого,

Как Дездемона избирает

Кумир для сердца своего.

И, не мудрствуя лукаво, Иван Толстой называет такое поведение:

– Стихийным! – Вопрос:

– Почему тогда Чарский молчал, изумленный и растроганный?

– Ну что? – спрашивает поэт.

И Чарский рассказывает, чем он очень удивлен и растроган, – нет, не стихией, клокочущей в Медном Всаднике, а наоборот, тем, что чужая мысль, чуть коснувшись слуха поэта, тут же стала его собственной! Как будто он думал об этом же самом всю оставшуюся жизнь.

Понимаете, думал всю жизнь! Вот в чем дело, в том, что поэт только о том и думает, как:

– Укротить Стихию, – едва она появится. – А не наоборот, сам такая же стихия.

Разница большая:

– Тигр и его Укротитель.

Как говорится:

– Я звал тебя и рад, что вижу! – Это не просто бой Лермонтова с барсом – или что у него там было, в ожидание смертельной ничьей – а ожидание противника, чтобы победить его, однако:

– Во славу Божию! – Как и написано в другом месте:

– И как гром его угроза поражала мусульман.

В конце там же написано, что вернувшись домой после победы:

– Как безумец умер он. – Ибо:

– Вступить в бой со стихией – это одно, победить её можно, как это сделал Импровизатор из Египетских Ночей, – но.

Но, видимо, бессмысленно, взять ее Гением можно, но в Этом Мире – не до конца.

Как и сказал Иисус Христос печально, искушаемый последний раз тем же, чем пушкинский Импровизатор и Жил на свете рыцарь бедный, Духом смелый и прямой:

– Искушаемый победой над стихией! – ибо:

– Я могу, Господи! – но это МОГУ не принимает во внимание, что Стихия – это тоже бог, бог, сам желающий измениться, но вот с помощью смерти части себя в роли:

– Сына.

В любом случае Пушкин – это не стихия, а надо иметь в виду не только содержание стихотворения, но и то, что поет эту стихию сам поэт, загнавший ее, как Аполлон в свою Лиру, сделавший из нее:

– Спектакль.

Повторю еще раз Пушкин, как и Шекспир противопоставил Стихии:

– Театр.

Как и Евангелие – это сплошной театр, правда, в самом конце, после Тайной Вечери:

– Смертельный.

Апостолы идут в свой последний бой сознательно, уже подготовившись на Тайной Вечере, а не вынужденно стихийно, как:

– Нам ничего не осталось, как только умереть. – Ибо и сказано:

– Смертию смерть поправ.

Хотя, конечно, им было страшно, даже Иисусу Христу не хотелось идти в эту последнюю битву со стихией – по сути, с какой-то частью самого бога – что Он даже вынужден был сказать:

– Но как Ты хочешь, а не Я.

Сам Бог в роли Иисуса Христа вступил в бой со своим же древним хвостом.

Поэту потому, следовательно, нет закона, как сердцу девы и ветру, что:

– Он с Законом и призван вступить в бой, как с древним драконом, ставшим стихией, как Иисус Христос требует новых мехов для нового вина. – Зачем?

Именно затем, чтобы спасти Адама, чтобы изменить Прошлое. И Евангелие своей конструкцией показывает именно такую конструкцию мира, что:

– В одну и ту же реку можно войти дважды! – Чего, похоже, не смог понять бедный и простой рыцарь, бившийся за Деву Марию:

– В лоб ее, стихию не возьмешь, идти надо слишком далеко, однако:

– Назад, чтобы всё переделать.

Бог создал мир, который можно изменить – вот в чем дело. А Иисуса Христа именно за то и критиковали фарисеи, что Он предложил им решить задачу, которая в принципе не решается.

Отсюда Фарисеи прошлых лет и сделали вывод:

– Лучше нету того свету, – нет, не когда яблоня цветет, а нет ничего сильнее стихии, как сейчас Борис Парамонов и Иван Толстой – и:

– Только с помощью Евангелия можно доказать, что есть, ну и:

– Пушкина, естественно.

Поэт – это победитель не снежных барсов, а победитель Стихий, будь они похожи даже на Ветряные Мельницы, как определил их природу Дон Кихот Ламанчский, или, по крайней мере, на стадо баранов – это одно и тоже.

Сейчас Иваном Толстым и Борисом Парамоновым опять приводится неправильный вывод, делаемый из видимого спокойствия, например, царицы, когда она знает совершенство наслаждений и спокойно предлагает желающим умереть за них:

И с видом ясным говорит:

– В моей любви для вас блаженство?

Блаженство можно вам купить.

Внемлите ж мне: могу равенство

Меж вами я восстановить.

Кто к торгу страстному приступит?

Свою любовь я продаю;

Скажите: кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?

Рекла – и ужас всех объемлет.

Вот сейчас говорят, что Пушкин призывает людей гордиться не силой духа, не моральностью – это для толпы, а гордись существованием в себе чувства беззаконности. – Можно сказать, это хороший пример того, что могли думать тогдашние люди, видя Петра, отрекшегося от Иисуса Христа во дворе первосвященника. Испугался и вся мораль пропала, ибо герой может гордиться только правом на беззаконность.

Кошмар, что может чувствовать человек в роли Петра – они абсолютно ни хрена не понимают, и, знаете ли, вполне могут сожрать его живьем прямо тут за этот беспринципный страх. А то, что герой не стихией в себе ублажается, а наоборот, увидел ее и сумел, как Пушкин сказать:

– Я звал тебя и рад, что вижу, – ибо окаменелость его не от страха, а как и окаменелость Мандельштама означает готовность к бою, однако:

– Именно со стихией, – в данном случае Петр подставляет свою грудь под стрелы, летящие с неба в Иисуса Христа, ибо летят они с надписью:

– Предатель, – имеется в виду, что Иисус Христос – предатель древней веры, а Петр предает Иисуса Христа, отрекаясь от Него, и тем самым указывает этим стрелам другой путь:

– Я – предатель, – и принимает это триплет на себя. – Делает это, естественно, не сам, а с помощью Бога. Сам он здесь может только испугаться.

Поэтому обвинения поэта в трусости в любви к беззаконию – это прямая, хотя и хитрая ложь. Обвинители не видят реальной цели. Того, кто бьется со стихией не на жизнь, а на смерть, как, например, герои Повестей Белкина, обвиняют, как Гробовщика, что он с ней, со смертью, заодно, и может шастать запросто в Ад, как Данте по Владимиру Высоцкому:

– К своей Алигьери.

Критики не видят реальной Стихии, как именно Древнего Закона, с которым Иисус Христос вступил в смертельный бой, смертельный именно потому, что Он Сам – Часть этого закона. И думают, что он играет с ним, как кошка – нет, не с мышкой, а с мячиком, так сказать:

– Свой свояка видит издалека. – Как:

– Лермонтов барса, – нет, они:

– Бьюцца.

Говорится – в передаче – что человек бессилен повелевать стихией в себе. И Пушкин поэтому должен отрицать эволюцию и нравственное совершенствование.

Да, в том смысле, что просто так, усилием воли никакой реальной эволюции и нравственного совершенства не достичь. Даже изучив садо-мазо самому отрубить свой хвост не получится.

Что надо?

Вот я сказал, что требуется:

– Превратить весь мир Театр, чтобы Быть было, как:

– Не быть.

– Тем самым, – сейчас говорят, – с человека снимается всякая нравственная ответственность. – Тоже хорошая краска того, за что могли гнать и распинать Апостолов, за аморальность. А то я читаю, читаю Библию, а не всё понятно как-то:

– Иван Толстой и Борис Парамонов просвещают, – только, к сожалению, в обратную сторону.

Теперь опять не та смесь, ибо идут чисто умозрительные придумки:

– Ему свойственна вражда к культуре.

Просвещение – это внутреннее укрощение стихии, – говорится, но это даже не смешно:

– Повесили на Избе Читальне объявление, что Физкультура – это не просто так, а:

– Физическая Культура, – и уже и как будто захотелось понять всё и до конца.

Этого мало.

Фактически продолжают и продолжают упрямо не замечать разницы между статьей, научной статьей и театром, но:

– Но, что тоже самое, не видят и не признают разницы между Ветхим и Новым Заветом.

Как можно увидеть эту разницу, разницу, где на самом деле находится Стихия и её беззаконие. Шекспир и Пушкин именно это и показывают. Но их указания принимают за их же, поэтов и писателей:

– Ошибки.

Шекспир в 3-х местах в Двух Веронцах показывает конкретную РАЗНИЦУ между древней верой Золотого Тельца и Двумя Скрижалями Завета, которые принес Моисей с горы Синай от Бога.

Но над ним, как над Пушкиным, только смеюцца:

– Они не знали жизни. – Ибо:

– Нельзя же ж вот так прямо, никого не спросясь, ходить по земле точно также, как плавать по морю! – Первая, как определил Аникст, несуразность Шекспира. Герои плывут из Вероны в Милан, а оба эти города никогда не видели моря.