Текст книги "Двое из ларца"

Автор книги: Владимир Болучевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 14

На следующий день, в четверг, после полудня Петр Волков, созвонившись заранее, заехал домой к Адашеву-Гурскому, чтобы отвезти его в аэропорт.

Войдя в квартиру, он остановился в передней и воззрился на друга, который был готов к броску на Дальний Восток.

– Так. И в кого мы на этот раз играем? Ты, как я погляжу, уже в роли. А я что-то не пойму…

Гурский оглядел себя в зеркало: армейский офицерский камуфляж, из-под куртки которого виднелся черный свитер; высокие шнурованные кожаные ботинки; на голове – черная, закатанная чуть выше ушей шерстяная шапочка спецподразделений, а поверх всего – пронзительно-оранжевый охотничий пуховик с большим, откинутым за спину капюшоном.

– А может, так лучше? – Александр раскатал шапочку, закрыв ею лицо и оставив только щель для глаз. – Как считаешь?

– Да тебя же свинтят уже в Пулково. На раз. Мы же договаривались – выпьем перед посадкой. Что ж ты раньше времени-то?..

– Ошибаис-ся. Меня лично никто даже и не заметит. Все будут пялиться на камуфляж и куртку. Вот ты, например, способен запомнить мое лицо? Ты его видишь?

– Сними шапку, я не вижу твоего лица.

– Вот! Куртка обладает удивительным цветом: олени его вообще не видят, людей он гипнотизирует настолько, что они только его и запоминают. А меня не замечают. И у нее шестнадцать карманов, из которых четыре потайные.

– А ты мосты взрывать собираешься? Тайком от северных оленей? Сними шапку немедленно, не валяй дурака. Тебя в самолет не пустят.

– И вот опять ты ошибаис-ся. На меня никто даже внимания не обратит. Забьемся?

– Кальсоны взял?

– Все здесь, – Гурский кивнул на большую дорожную сумку, которая на три четверти была пуста.

– Поменьше у тебя нет, что ли?

– Все продумано.

– Ладно, тебе жить.

– А я тебе докажу, вот увидишь, – Адашев, выйдя из квартиры, запер дверь и спускался по лестнице, стараясь переступать через одну ступеньку.

– Саша, иди как люди ходят, ебанешься.

– Не могу. Я должен настроиться на экстраординарное поведение. Это сделает меня невычисляемым, а следовательно, и неуловимым. И собьет со следа погоню. Проверено.

– Какая, на хрен, погоня? Кому ты нужен? Топай давай, экстраординарный ты наш.

– Так я и топаю, чего пристал? Сам же раззвонил всем – и Ирине этой, и братцу ее. И про трубку, и про выставку, и про Комсомольск. Умный ты сильно, как я погляжу. Да сейчас об этом уже кто угодно знать может. А на Хабаровск еще вчера через Москву махнуть можно было с пересадкой, я узнавал, между прочим. Так что не один я, возможно, эту трубку там искать буду. Наверняка еще люди есть, которые свой отдельный интерес к ней имеют. А они, между прочим, могут быть вооружены и опасны. Понятна моя мысль?

– Да иди ты… Сколько сегодня выпил-то?

– Достаточное количество промиллей в организме имеем. Еще вопросы есть?

– Есть: «Зачем?»

– Акрофобия. Я же говорил.

– Ты что, на самом деле летать боишься?

– Боюсь я только выстрела в упор и микробов. От первого не увернуться, а вторых, гадов, не видно. Но они тоже убивают. А летать самолетами – опасаюсь. В аэроплане я беспомощен ситуационно. Что бы ни приключилось, от меня лично ничего не зависит. При кораблекрушении хоть за обломок доски ухватиться можно и выплыть, а тут… А от ощущения высоты еще и в заднице щекотно. Мне не нравится. Выход один: залудить и задрыхнуть. Наркоз-анабиоз.

– И ты всю жизнь вот так и летаешь?

– Так и летаю, – вздохнул Гурский. – Поэтому, в частности, и не долетел кое-куда однажды. Ссадили на дозаправке. А было обидно. Весьма.

– Я думал, ты шутишь.

– А я не шучу. Я в детстве на балкон второго этажа выйти не мог. Это врожденное.

– А с собой-то есть?

– Нет. Я думал, ты захватишь. У меня и рублей-то не осталось.

– Так ты что, – Петр сел за руль и вставил ключ в замок зажигания, – без копейки?

– Почему, – Гурский забрался в машину, – у меня баксы с собой. Только мне поменять было некогда.

– Ладно, поехали.

Волков выехал из двора на Малый проспект Васильевского острова, потом, проехав по Девятой линии, сделал левый поворот и вырулил на набережную. По Дворцовому мосту переехал Неву, постоял на светофоре у въезда на Дворцовую площадь и повернул направо.

– Слушай, – Гурский смотрел через стекло на воду, гранитные набережные, фасады дворцов, – а ведь непогано все-таки, а? Вот так посмотришь… и как-то легче. А это что такое? – он указал на большой парусник, который стоял у спускающихся к самой воде гранитных ступеней прямо напротив Адмиралтейства. – Чей он? Почему не наш? Представляешь – жить на нем, а? Ришар же живет в Париже на барже. А это… Ты только посмотри, какие обводы! А корма!..

– Для того, чтобы на нем жить, Саша, нужно свою собственную корму столько раз подставить и так, и эдак, что вообще жить не захочется. – Волков повернул налево, пересек Исаакиевскую площадь и выехал на Вознесенский проспект. – Здесь тебе не Париж.

– Жалко. А иначе нельзя?

– Можно, – кивнул Петр. – Пострелять, правда, немножко придется. Только потом его все равно взорвут. Сучье время.

– Эпоха перемен.

Глава 15

В аэропорту Волков и Адашев-Гурский поднялись к буфетам и, встав у одного из высоких круглых столиков, открыли поллитровку «Абсолюта», которую купили по дороге.

– Ты как? – спросил Петр. – Не поплывешь?

– Спокуха, Хрящ, бубен не напрягай.

– Пойду закуски возьму.

– Ну вот, начинается, – обреченно вздохнул Гурский. – Только гамбургеры всякие не бери, пожалуйста. Неизвестно, что они туда кладут.

– Стаканы-то у них взять можно?

– Стаканы взять нужно.

Петр вернулся, неся в руках тарелку с нарезанным холодным мясом, рядом с которым лежали несколько кусков пшеничного хлеба, и два пластиковых стакана.

– Наливай пока, – Гурский стал делать бутерброды. Один кусок мяса был явно великоват. Александр сделал было движение рукой куда-то за спину, но, взглянув на Петра, осекся.

– Петя, у тебя ножика нету? – Давай-давай, рейнджер хренов, доставай.

– Донт андерстенд.

– Ага, конечно… – Волков скользнул рукой под куртку Адашева и вынул у того из-за спины большой военно-морской боевой нож.

– Ну? Совсем с головой не дружишь? Ты с этим в аэроплан собрался? Ну-ка давай сюда ножны.

– С ремнем возиться придется.

– Снимай давай, быстро.

Адашев смиренно задрал под оранжевым пуховиком камуфляжную куртку, расстегнул пряжку брючного ремня, выдернул его до половины из шлевок и, сняв, положил на стол черные деревянные ножны.

– Больше ничего нет?

– Больше ничего нет, – Александр заправлял и застегивал ремень.

– Саша, ну ты о чем думаешь, честное слово… Как дитя малое.

– Я думаю о превратностях.

– Кстати, на-ка вот, – Волков достал из кармана и протянул ему железнодорожные ключи. – Это к вопросу о превратностях.

Гурский взял в руки три ключа: один – с треугольной выемкой внутри круглой головки; другой – обыкновенный, похожий на ключ от врезного замка; и короткий, как широкая отвертка. Все они были склепаны на одном стержне и свободно на нем вращались.

– Возьми на всякий случай. Мало ли в поезде приспичит, а сортир закрыт. Или из вагона в вагон перейти. Всякое бывает.

– Спасибо. Мы выпивать будем? У меня уже, между прочим, регистрация вовсю. А я трезвею неуклонно.

– Ну давай, поехали.

– За победу.

– За нашу…

Они выпили и закусили бутербродами с холодной вареной телятиной.

– Гурский, – Волков отодвинул от себя пластиковый стакан, – я тебя давно спросить хочу: вот ты барин по жизни, страшно ленивый, акрофобия у тебя, этого ты не ешь, того не пьешь, бабу тебе подавай непременно с тонкими пальцами, иначе у тебя на нее не встанет, ничего тебе не хочется. Так?

– Все не так. Каждый пункт обсуждается.

– Это – детали, неважно. А в принципе?

– Ничего себе «детали»… Да вся жизнь из деталей, они-то как раз и важны. Впрочем, вопроса не слышу.

– А вопрос таков: «Какого хрена ты каждый раз соглашаешься вписываться в мои заморочки?» Это ж головная боль сплошная. Ну, то, что я тебя прошу, мне это надо, это понятно. Но ведь ты несильно и отказываешься. И еще чему-то радуешься при этом, цирк устраиваешь.

– Такой вот вопрос?

– Да.

– Не понимаешь?

– Н-ну… любопытно, как ты сформулируешь.

– Наливай.

Волков налил в стаканчики водку.

– Но пасаран?

– Син дуда… – пожал плечами Гурский.

Они выпили и закусили.

– Ты спрашиваешь, – Александр смел рукой со стола хлебные крошки на ладонь и ссыпал их в тарелку, – в чем мой интерес?

– Да. – Петр вставил морской нож в ножны и убрал его в карман куртки.

– Отвечу тебе притчей.

– Давай.

– Ты комара видел?

– Ну, допустим, скажу «да».

– А хер, извиняюсь, у него видел?

– Скажу «нет».

– Но ведь он же у него есть… Как считаешь?

– Изящно, – кивнул Волков. – Пошли, там регистрация заканчивается.

– Момент, – Гурский достал из кармана пуховика прозрачную пластиковую флягу, перелил в нее оставшуюся в бутылке водку и протянул Петру. – Долей, пожалуйста, соком.

– Каким?

– Лучше бы лимонным, но если нет – грейпфрутовым.

У стойки регистрации Волков раскрыл бумажник и протянул Гурскому русские деньги.

– На, возьми. Где ты менять-то в дороге будешь? Грабанут еще.

– Да не надо, потом разберемся.

– Бери, Бюро оплачивает, я с Дедом согласовал. Считай, что ты на работе. Билеты и счет из гостиницы не выбрасывай.

– Не буду так считать. – Гурский взял деньги. – Я ни на кого не работаю. Я следую «срединному пути».

– Барышня, вот смотрите, – раскатав черную шерстяную шапочку, закрывшую все его лицо, кроме глаз, обратился он к девушке, одетой в форму Аэрофлота, которая стояла за регистрационной стойкой. – Похоже, что я на работе?

– Похоже, что сегодня у вас выходной, – уловив запах спиртного, улыбнулась она. – И проходите скорей, самолет без вас улетит. Бомба у вас с собой?

– Да, – кивнул Александр. – В ручной клади.

– Хорошо. А то в багаж нельзя. Прощайтесь… – посмотрела она на Петра.

– Ну что? – Гурский повернулся к Волкову лицом, закрытым раскатанной ниже подбородка черной шапочкой спецназа. – Полетел я потихонечку…

– Пока.

– Давай.

– Да, Саша! – окликнул Петр.

– Что? – обернулся Адашев.

– Постарайся не подохнуть, как собака.

– Так для того, чтобы попасть в рай, Петя, – глухо, сквозь ткань шлема, произнес Гурский, – как раз сдохнуть-то сначала и необходимо. Прости за назидание. А во-вторых, от пенделока и слышу.

– Спасибо за внимание, – кивнул он девушке у стойки и прошел на посадку.

Глава 16

Проводив Гурского на край света, Волков сел в автомобиль, выехал на Московское шоссе и не спеша поехал в сторону города.

«Ну хорошо, – думал он, – сегодня у нас четверг. Сутки туда, если чистое время считать, без часовых поясов, сутки обратно. День, ну два – на то, на се. В начале следующей недели Сашка и привезет эту трубку. Посмотрим, что там в ней такого. Возможно, все сразу ясно и станет. И вообще… „А был ли мальчик?“ Может, старик и правда просто сбрендил.

Есть, конечно, в рассуждениях Гурского свои резоны, не слишком-то, по нынешним временам, и навороченные, но какие-либо версии на них строить рановато.

Евгений Борисыч.

Ирина Аркадьевна.

Брат ее – Виктор.

О первом вообще пока ничего не известно, кроме того, что крутится он на антиквариате, лавку свою имеет в Голландии и дружен был с покойным Аркадием Соломоновичем Гольдбергом. Возможны гешефты, конфликты? Весьма возможны. Но и только.

Ирина. Убивается по батюшке как-то не очень выразительно. И что? Это что, дает нам право заподозрить ее в целенаправленном злодействе? Странно было бы наблюдать, как нормальная, молодая, неглупая женщина, многое наверняка успевшая повидать, рвет на себе одежду, от невыносимой горечи утраты царапает до крови щеки и посыпает голову золой. Где она золу-то возьмет, в пепельнице?

Виктор Аркадьевич. Бизнесмен. Крутит какие-то дела. Могли на него наехать, украв отца за выкуп? Обязательно могли. Кто? И кто его крышует? Вопрос. Вот, по крайней мере, хоть один вопрос, который на сегодняшний день конкретно стоит и за который, в силу его эрегированности, ухватиться можно. И дернуть. Глядишь, кто и вскрикнет. А на голос уже и стрельнуть можно. Попадем не попадем – главное шумнуть, чтобы забегали. На бегу думать трудно. А нам легко. Мы в засаде».

Волков взял сотовый телефон и набрал номер.

В квартире покойного Гольдберга трубку никто не снимал. Петр взглянул на часы.

«Ладно, – решил он, – завтра».

Глава 17

На следующий день Петр Волков проснулся, как обычно, в восемь утра. Еще лежа в постели, он привычно прокрутил в уме список дел, которые были запланированы на сегодня. Потом разделил их на «важные» и «важные, но не сильно».

Вторые сразу вычеркнул.

Первых набралось не так много, но мысленно он и их сократил втрое и перенес на завтра. Никогда не следует делать сегодня того, что можно сделать завтра. Ибо, по нашей теперешней жизни, мало того что сегодняшние проблемы завтра окажутся пустяками, недостойными внимания, но и тех причин, что породили эти самые проблемы, завтра может уже просто не существовать в природе.

Мучается, к примеру, гражданин вопросом – как лучше вернуть кредитору долг, который занимал в баксах месяц назад, если сегодня у него в наличии только рубли? Отдать по курсу в долларах или поменять? А если поменять, то сегодня или завтра? Может, доллар все-таки упадет? Откладывает решение этого вопроса, а завтра, глядишь, кредитора кто-то уже и грохнул.

Кому-то там, на Западе, может, и не понять такого подхода к делу, а для нас – будни. Эпоха перемен.

Торопиться не надо.

И вообще, живем как в поезде: проснулся, выглянул в окно – средняя полоса России; на следующий день выглянул – глядишь, а уже Китай.

Петр не спеша поднялся и пошел в ванную.

Полчаса спустя, чисто выбритый и пахнущий хорошим одеколоном, он сидел на кухне, прихлебывал кофе и, просматривая купленную вчера газету, поглядывал на часы.

Наконец стрелки, образовав идеально прямой угол, сигнализировали ему о том, что наступило девять утра и, следовательно, настало время, когда его телефонный звонок, вне зависимости от правил, заведенных в доме телефонируемого, не может быть расценен как хамство телефонирующего.

Петр снял трубку и набрал номер.

– Алло… – ответил ему сонный женский голос, незамедлительно вызвавший непрошенные ассоциации с теплыми мятыми простынями и припухшими со сна губами.

– Доброе утро, Ирина Аркадьевна, не разбудил?

– Разбудили, конечно…

– Это Волков вас беспокоит.

– А я узнала, Петр Сергеич… – на том конце провода сладко потянулись. – Что это вы так рано?

– Не быть мне богатым. А еще говорят, кто рано встает, тому, дескать…

– И вы верите?

– Верю. Вот один мальчик проснулся однажды рано-рано, пошел в булочную, чтобы сестренке к завтраку свежих бубликов купить, и нашел, пока все остальные спали, полный кошелек денег.

– Назидательно. Но не однозначно.

– Это как?

– А вы не задумывались над тем обстоятельством, что тот, кто этот кошелек потерял, встал еще раньше?

– Нет, честное слово, – с улыбкой признался Волков.

– Не переживайте. Просто вам, как большинству мужчин, весьма импонирует лапидарный взгляд на вещи. Раз-два, коротко и ясно. Парадокс вам чужд.

– Это грубо…

– Конечно. А чего вы ждали от женщины, разбуженной вами на заре электрическим звонком?

– Ну, я не знаю… беззащитного лепета.

– Не дождетесь.

– Хорошо, осознал. Чем способен искупить?

– А свежими бубликами.

– Ага… я приду, а вы меня сковородкой по башке.

– Не бойтесь, я вас сегодня во сне видела. Правда.

– В эротическом, надеюсь?

– Надейтесь. Великий Данте не случайно на воротах ада поместил слова о надежде. Нет надежды – закончена жизнь.

– А остальные две барышни?

– Вера и любовь? Знаковая совокупность вовсе не тождественна совокупности понятий. Эй… Вы там где?

– Я здесь. Простите, я конспектирую.

– Берите свой блокнот и приезжайте завтракать. В личной беседе мои тезисы более доступны. Вы уже завтракали?

– Нет, – соврал Петр.

– Вот и приезжайте. С бубликами. Вам сколько добираться?

– Минут пятнадцать, если в булочной очереди не будет.

– Ого!.. Если не будет, идите в другую, в которой есть. Я же еще в постели. И не одета совсем.

– Совсем?

– Ну вот, я уже и покраснела.

Петр положил на правое переднее сиденье бумажный пакет со свежими круассана-ми, завел машину и тронулся с места, стараясь ехать потихоньку.

Подъехав к дому, в котором жил покойный Гольдберг, со стороны Сытнинской улицы, он оставил машину во дворе и не спеша пошел к парадной.

«А если Ирина, как она говорит, не очень-то с братцем дружит, – думал он, – то информации о его делах у нее, конечно, – ноль. Но хоть объяснит, по крайней мере, как контору его найти. С чего-то начинать надо…»

Волков поднялся на третий этаж и нажал на кнопку звонка.

Последовательность дальнейших событий ему впоследствии никогда не удавалось восстановить в памяти с достаточной степенью отчетливости.

Выходило так, что вот стоит он перед дверью квартиры, а потом вдруг, безо всякого перехода, осознает, что оказался в постели и в самой банальной позе осуществляет неистовый половой акт.

Конечно же, по логике вещей, этому что-то предшествовало. Вроде бы открыла ему дверь Ирина, одетая лишь в полупрозрачный белый шелковый халатик, который не скрывал даже того, что всяко следовало, и вроде бы он протянул ей бумажный пакет с круассанами и даже произнес что-то глупое, типа: «Плиз-з…»

Потом имел место ситуационно неожиданный, но подсознательно желанный долгий чувственный поцелуй, перешедший непосредственно в то, что медициной целомудренно называется «актом зачатия».

Причем происходил сей акт в спальне, на широченной кровати с резными спинками из полированного дерева, но сам факт перемещения в пространстве (из передней в спальню) и процесс снятия верхней одежды и нижнего белья запечатлелся в сознании, как ускоренная перемотка видеомагнитофонной кассеты при включенном воспроизведении.

Почему-то в этот самый момент Петра больше всего волновал вопрос: что он снял с себя прежде – носки или брюки?

Носки, как известно, являются самой пикантной деталью мужского гардероба. Это запало в его душу еще в юные годы, в эпоху всеобщего дефицита, когда относительно приличные трикотажные трусы раздобыть по случаю еще было возможно, и при правильном с ними обращении служили они достаточно долго, не являясь в ситуации экспромта поводом для конфуза, но носки… То они были не того цвета. То с дырочкой. То (пардон, конечно) от них дурно пахло.

И вот иной раз возникает незапланированный момент известной биологам, да и просто всякому, кто знаком с взаимоотношениями полов и неудержимой их тягой к размножению, близости с очаровательной малознакомой барышней.

Хорошо еще, если барышня упорхнет под душ и предоставит возможность быстренько раздеться в одиночестве. Тогда еще носки можно и в карман засунуть, а уж потом снять брюки. А если все происходит в едином, так сказать, порыве? Ну, типа, в порыве страсти? В состоянии острого, если кто понимает, приступа полового влечения?

Вот тут – беда.

Все что угодно может снять с себя мужчина легко, элегантно и непринужденно: рубашку, брюки, трусы и даже, иной раз, наплечную кобуру с большой пушкой.

Но только не носки.

Вот такие мысли крутились в голове у Петра Волкова в процессе осуществления им того, что французы называют «фер лямур» и что в силу специфики этих самых мыслей затянулось. И затянулось весьма.

Ирина Гольдберг об этих его мыслях ничего знать не могла и поэтому восторженно восприняла столь необычно длительные любовные утехи как характеристику исключительной мужской силы своего случайного возлюбленного, что добавило ей страсти и раскованности. Она стала стонать и громко вскрикивать, вонзая полированные ноготки в мускулистую спину, а это, в свою очередь, вернуло Петра к действительности и позволило ему, наконец, добраться до того самого эмоционального порога, за которым заканчивается страна вожделения и начинается территория выполненного долга.

Они перешагнули этот порог вместе.

Задыхаясь, Петр перевернулся на спину и с закрытыми глазами протянул вперед руку, делая кистью хватательные движения:

– Дай…

Ирина звонко чмокнула его в плечо, легко выскользнула из постели, накинула на себя халатик, вышла из спальни и вернулась с прикуренной сигаретой и маленькой керамической пепельницей в руках.

– На.

Волков сел в постели, взял сигарету, пепельницу и, взглянув на дымящееся «Мальборо», спросил:

– А где… мое? – Формулировать он был не в силах.

– Кое-что здесь, – Ирина указала на кресло, где грудой лежали скомканные его вещи, – кое-что там, – она сделала рукой неопределенный жест в сторону гостиной. – Прости, я в ванну нырну.

– Далеко не заплывай.

– О'кей, – она улыбнулась и вышла из спальни.

Петр сидел на постели, курил сигарету и тщетно пытался придать мыслям хоть какое-нибудь направление.

В голове крутилось: «Меня трахнули. Господи, меня трахнули!..»