Текст книги "Двое из ларца"

Автор книги: Владимир Болучевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 43

Гурский миновал вещевые ряды, обогнул крытый центральный корпус рынка и медленно пошел вдоль прилавков, на которых была развешана на бечевках, разложена грудами на больших железных подносах всевозможная свежая, соленая, подкопченная рыба, расставлены стеклянные банки и пластиковые бидоны из-под импортного майонеза, наполненные красной икрой.

Он шел, пробовал икру, приценивался, торговался, советовался с продавцами, какую лучше взять рыбу, чтобы не испортилась в дороге без холодильника, и тайком бросал взгляды по сторонам.

«Должен он меня пасти, – рассуждал Адашев-Гурский, – должен. Он небось и вчера весь извелся, пока я сутки в номере спал и носа не высовывал. На выставку прощаться с Димкой я не заходил, это он знает, улететь вечером не мог, рейсы мои дневные. Значит, здесь я где-то. И уж на рынок-то за гостинчиком местным для друзей, для семьи, по его понятиям, заглянуть должен. Это мне Димон правильно подсказал. Здесь ему, для того чтобы меня засечь, самое правильное место. Не по улицам же бегать. Тем более что я его внешне, считается, как бы и не знаю. Где же ты, родное сердце?

Интересно, а вот когда червяк на крючке извивается, его поведение относительно окуня можно характеризовать как виктимное?»

Он дошел до конца рядов и медленно пошел обратно.

«Нет, только здесь он должен меня караулить. Не шмотки же китайские я домой повезу? Икорку, только икорку и рыбку. Ну? Где же ты?» – Гурский остановился, достал сигарету и, пытаясь прикурить, быстро, не поворачивая головы, одними глазами огляделся по сторонам. Потом, якобы загораживая пламя от ветра, развернулся, склонился к зажигалке и оглядел пространство за спиной.

«Оп-паньки, голуба моя… Вот ты и нарисовался». Александр увидел метрах в десяти позади себя рослого парня в кожаной куртке с откинутым на спину подбитым мехом капюшоном. Тот склонился к прилавку и пробовал с ложечки икру.

Гурский подошел, встал рядом.

– Ну и как, не очень соленая?

– Да нет вроде… – поднял голову парень. – Вкусно.

– И почем? – спросил Гурский у продавщицы.

– Ну, вон ту, – она указала на литровую стеклянную банку, – за сто рублей отдам.

– Да стекло везти неудобно. Кокну еще. А это? – он коснулся рукой, держащей сигарету, пластикового бидончика с крышкой и ручкой.

– Ну, тут побольше двух килограмм…

– За двести, а?

– Ну ладно.

– А довезу я до Ленинграда, не испортится?

– Ничего ей не сделается. Вы ж самолетом?

– Ну да. Сегодня. Вот только вещи в гостинице заберу.

– Довезете, не переживайте.

– Вот и спасибо, – он расплатился, взял бидончик. – Теперь рыбки еще, и все.

«А может, это и не ты вовсе? – думал он, покупая рядом пару балыков кижуча и две теши. – Мало ли здоровых ребят в меховых куртках ходит. Холодно. И рожа не такая уж и бандитская. И вообще, что значит „бандитская рожа“? Ничего не значит. Ровным счетом. Тот на Димку зверем смотрел с высоты своего роста, вот он и оробел. А этот даже и симпатичный. Взгляд открытый. Вот в глазах, правда, что– то… Так это теперь почти у каждого. Жизнь такая. Куртка коричневая. И сумка на плече… Ладно, посмотрим».

Парень не стал ничего покупать и не спеша направился к выходу с рынка.

Александр походил еще немного между рядов, купил и сразу съел большое китайское яблоко и пошел в гостиницу.

Войдя в вестибюль и увидев давешнего парня у стойки регистрации, разговаривающего о чем-то с администратором, он испытал смешанные чувства. Где– то внутри шевельнулись одновременно и тревога, и азарт. Гурский невольно окинул взглядом рослую широкоплечую фигуру.

«Ну… если в честном открытом бою, – прикинул он, – то шансы выжить вообще-то есть. Но только нам это без надобности. Хотелось бы обойтись без рукосуйства. Истинный мастер побеждает без поединка. Максимум, так сказать, общения при минимуме спорта».

Александр поднялся на свой этаж, взял у дежурной ключ, зашел в номер, запер за собой дверь и занялся приготовлениями к осуществлению своего немудреного плана. Все необходимо было сделать очень быстро.

Первым делом он достал купленную трубку, собрал на ладонь немного влажной песчаной грязи с рифленой подметки своего ботинка и плотно потер бурой кашицей девственно блестящую полировку чубука. Затем тщательно обтер комком туалетной бумаги и заново подполировал о краешек шерстяного свитера.

Осмотрел со всех сторон – стало вроде убедительнее. На всякий случай немного погрыз мундштук, оставив на нем явственные следы зубов, и тоже затер их краем свитера. Понюхал чубук – изнутри пахло сгоревшим табаком, потянул воздух через мундштук – на языке остался горьковатый привкус.

«Ну что, – подумал, – по запарке должен схавать. А времени раздумывать ему никто давать и не собирается. И потом, его номер – шестнадцатый. Ему небось не меньше моего вся эта канитель обрыдла. Он тоже домой хочет. Формально он свою задачу выполнил – вот она, трубка. А там дальше пусть старшие гадают. Верно, дружок?»

Переложил настоящую трубку из пуховика во внутренний нагрудный карман камуфляжа, небрежно бросил пуховик на стол и очень аккуратно вложил в один из раскрывшихся его карманов другую, недавно купленную, но так, чтобы она, якобы наполовину вывалившись, сразу, с порога, бросалась в глаза. Отошел к двери, посмотрел, вернулся и чуть подправил.

После этого вынул из сумки большой прозрачный мешок с разноцветными пластмассовыми горошинами и длинные толстые шерстяные носки. Взяв со стола небольшую увесистую пепельницу из литого стекла, опустил ее в носки, засунув один в другой, и убрал в широкий набедренный карман камуфляжных брюк. Мешок поставил возле дивана. Подошел к окну и задернул плотные шторы. Теперь гостиная, освещаемая лишь через дверной проем светом из окна спальни, погрузилась в полумрак. Вернулся к мешку с шариками, подцепил вилкой пластиковый бок, надорвал и потянул за образовавшийся лоскуток. Через дыру содержимое хлынуло на пол. Отступая от стола к двери, равномерно и тщательно разровнял шарики на твердом гладком полу. В мешке оставалось еще достаточно, но и того, что высыпалось, вполне хватило, чтобы покрыть изрядную площадь пола ровным плотным разноцветным ковром.

Распрямился и оглядел результаты труда: полоска света очень удачно падала прямо на торчащую из кармана трубку, оставляя в сумраке плоскость пола. Взглянул на часы – уложился в несколько минут.

«Так… – подумал. – Вот и все, пожалуй».

Зашел в ванную, включил душ и прошел несколько шагов по коридору до небольшого холла, где у столика дежурной по этажу увидел стоящего к нему спиной парня в коричневой кожаной куртке с капюшоном.

– Девушка, – подошел он к столику. – А у меня воды горячей нет. Это как?

– Где?

– Да вон, в номере у меня, в кране. Чуть ли не джакузи есть, – сказал он, обращаясь к парню, – а воды горячей нет. А?

– Бывает… – хмыкнул тот.

– Вы подождите. Откройте воду и подождите, она пойдет, только не сразу, – успокоила Гурского дежурная.

– Ну ладно… – Он развернулся и пошел в номер.

«А коридор от ее столика не просматривается, – отметил про себя. – И в коридоре темновато, свет в номер почти не падает. Все как надо».

– Спасибо! – громко сказал Александр, выглянув из номера. – Все в порядке!

– Ну вот видите… – ответила девушка. – А вы переживали.

«А мы и не переживали ни разу…» – сказал Гурский про себя, запершись в санузле и оставив чуть приоткрытой входную дверь номера.

– А за-ахадити к на-ам на агане-ек… – негромко пропел он под шум душа, сел на закрытую крышку унитаза, отвинтил пробку с захваченной из сумки пластиковой фляги со стратегическим запасом коньяка, нетронутого аж еще с того времени, когда он отхлебывал из нее, сидя на железном полу вагонного тамбура, сделал хороший глоток, закурил сигарету и стал ждать.

Прошла минута.

Две.

Три.

Гурский докурил сигарету, потушил ее под краном и бросил в корзину для мусора.

«А может, это все-таки и не он вовсе, а? – зашевелились сомнения. – А я сижу тут, как этот… как последний пенделок».

Он встал и приложил одно ухо к запертой двери ванной, заткнув другое пальцем, чтобы не мешал прислушиваться шум льющейся из душа воды.

Тишина.

И вдруг ухо уловило какой-то легкий шорох. Потом еще.

Адашев-Гурский осторожно вытащил из кармана и свободно свесил вдоль бедра носки с засунутой в них увесистой пепельницей. Тело его напряглось, словно это он сам прокрадывался в чужой номер, стараясь ничего не задеть в полумраке, не издать ни малейшего звука, он даже перестал дышать. Так нинзя стелится, сливаясь с тенью, пробираясь в логово врага.

И вдруг тишина взорвалась.

Практически одновременно раздались: скользкое шварканье и звук упавшего тела, сдавленное яростное ругательство, звон разбитого стекла, сухое щелканье разлетающихся по комнате и отскакивающих от стен жестких пластиковых шариков и еще какой-то отчетливый короткий, неприятно костяной стук.

«Это же он небось башкой…» – болезненно сморщившись, догадался Гурский.

– Кто там? – крикнул он через дверь. – Я сейчас, только оденусь. Вы там осторожнее, у меня шарики рассыпались…

Подождал еще минуту, потом подергал за ручку двери и хлопнул по ней ладонью:

– Вот черт! Секундочку, сейчас, тут задвижку заело.

Наконец, сосчитав до десяти, открыл дверь и вышел в маленький коридорчик, ведущий от распахнутой входной двери в гостиную.

– Двери за собой закрывать надо, – ворчливо сказал себе под нос, плотно притворил и запер на замок дверь номера.

Аккуратно переступая через шарики, Александр подошел к окну и, распахнув шторы, огляделся: тяжелое кресло на колесиках отлетело к телевизионной тумбочке и разбило ее стеклянную дверцу, стол опрокинулся, куртка валялась на полу.

Гурский поднял куртку и проверил карманы – трубки не было. Присел на корточки и тщательно осмотрел пол. Кроме бесчисленных разноцветных шариков, закатившихся в самые укромные углы, и осколков стекла на полу ничего не валялось.

Трубка исчезла.

«Сокол ты мой, – благодарно подумал о парне Гурский. – Нинзя ты мой ушибленный…»

Подошел к телефону, набрал номер и, услышав заспанный голос Волкова, сказал:

– Привет, Петька, извини, что разбудил, я сегодня вылетаю.

– Все понял, встречу.

– У меня рейс…

– …все-все, Саня, я сплю. Я все понял, не волнуйся. Пока, – и Петр отключил телефон.

– Ну, все так все, – Александр положил трубку на аппарат, сделал шаг и, наступив нечаянно на подвернувшиеся под ногу предательские шарики, поскользнулся, взмахнул, пытаясь сохранить равновесие, в воздухе одной рукой, другой удерживая открытую фляжку, и растянулся на полу во весь рост, больно ударившись локтем. Взглянул на фляжку – левая рука удерживала ее в идеально вертикальном положении, ни одной капли коньяка из горлышка не расплескалось.

Адашев-Гурский приподнялся на здоровом локте, переложил коньяк в ушибленную руку, сделал несколько больших глотков, поставил флягу на пол, лег на спину, закрыл глаза и, вздохнув, сказал вслух:

– Мы собой довольны.

Глава 44

В пятницу поздним вечером Волков ехал в аэропорт.

Неделя прошла с того дня, как Адашев-Гурский отправился за трубкой, которая, возможно, была ключом ко всей истории. Добыл ее Александр или возвращался с пустыми руками – этого Петр не знал, ибо не стал задавать вопросов по телефону, который сам же специально подставил для прослушивания. Он нарочно оборвал разговор, чтобы ничего не подозревающий друг опять ненароком чего-нибудь не ляпнул.

По интонациям Гурского догадаться об успехе или провале экспедиции было невозможно. Он вообще был скуп на внешние проявления эмоций, никогда не демонстрируя крайние их состояния, и люди, мало его знавшие, полагали, что такие чувства, как восторг или отчаяние, вовсе никогда не продуцируются этой холодной, чуть сонной душой сноба. Возможно, так оно и было на самом деле. Даже в юношеских драках, на памяти Петра, Гурский был молчалив, расчетлив, но беспощаден.

«Да, неделя прошла, – думал Петр, направляясь к выезду из города на Киевское шоссе. – Сегодня пятница уже, а я его в четверг провожал. Везет он трубку – есть еще какие-то шансы. Нет – сливай воду. Все. Тупик».

За последние два дня произошли события, окончательно оборвавшие ниточку, которая, казалось, способна была привести Волкова к цели. И хоть события эти он спровоцировал сам, совершенно сознательно, но в глубине души таилась надежда – они не будут финалом, вскроются за ними еще какие-то факты, имена, события, обнажатся, наконец, те потаенные пружины, что, распрямляясь, двигали ситуацию к непонятному нападению на старика, с которого и началась вся эта кутерьма.

Собственно, смерть отца Ирины Гольдберг и была той загадкой, которую он должен был разгадать. За это ему деньги и платили. А все остальное… Но поскольку совершенно никаких следов вроде не просматривалось, Петр и полез в темную чащобу наугад, вслепую.

Так загонщики, обложив участок леса, где, предположительно, обитает зверь, идут цепью, молотят палками по стволам деревьев, орут и улюлюкают, загоняя его на притаившегося на номере стрелка. Только в данном раскладе и загонщиками, и стрелком одновременно был сам Волков.Вот так обстояли дела на тот момент, когда Волков, оставив машину на парковке, вошел в здание аэропорта.

Глава 45

Адашев-Гурский появился вместе с другими пассажирами в небольшом зале прибытия совершенно вымотанным, небритым, с темными кругами вокруг запавших глаз и совершенно трезвым. Увидев Волкова, он улыбнулся.

– Привет от старых штиблет…

– Здорово, – протянул руку Петр. – Зачем усы сбрил, дурик? И чего не пьяный такой?

– Так надо.

– А акрофобия?

– Присутствует. Но превозмог усилием. воли.

– Ну что, как дела?

– Сейчас, – Гурский окинул взглядом зал. – С нашего рейса уже выходил кто– нибудь?

– Да нет вроде… А что? Бабу потерял?

– Куда же он девался? Ведь со мной летел.

– Ну вот, уже мужиков клеишь.

– Ладно, потом. Пойдем, сумку мою заберем.

Они перешли в другой зал, получили багаж и не спеша направились к машине. Гурский украдкой оглядывался по сторонам.

– Кого ты ищешь-то?

– Да видишь ли… – Александр достал сигарету и с наслаждением закурил. – Хоть покурить-то по-человечески, а то все тайком, в сортире. Знаешь, сколько я летел? Пятнадцать часов! Девять часовых поясов. Думал, сдохну. Да еще трезвый.

– Причину назови, – Петр выруливал со стоянки.

– Конкурирующая фирма делегировала своего представителя, я тебе говорил. Соперник играл грязно, демонстрировал неспортивное поведение. Вплоть до пинков под зад перед открытой дверью вагона движущегося курьерского поезда. Я его на Камчатке переиграл, дурилку подсунул, но… Мало ли что. Он позвонить мог, уточнить у начальства, может, настоящая-то трубка особую примету какую-нибудь имеет, мы же не знаем. Слушай, а у тебя хряпнуть нет? Башка разламывается.

– В «бардачке».

Гурский вынул из перчаточного отделения маленькую плоскую фляжку коньяку.

– Ну вот. А летели мы назад вместе, одним рейсом. Он же думал, что я его в лицо не знаю. Он, правда, в переднем салоне, а я в хвост пошел, там безопаснее по статистике. И пустой он был совершенно, я думал, покурить тайком удастся. А там…

– Что?

– В последний момент полный салон цыган набился. Представляешь? Ну полная жопа огурцов… С сумками, с детьми, галдят, младенцы орут! А «ромалэ», чтобы их перекричать, еще громче орут через весь салон. И причем почему-то по-польски… А еще говорят, что Аэрофлот – летающий Гулаг. Это,

Петя, дурдом летающий, точно. Ну скажи, вот ты можешь себе вообразить целый табор польских цыган, который у нас с Камчатки в Красноярск аэропланом кочует?

– Легко.

– Короче, решил я, на всякий случай, бдеть. Тем более что две дозаправки, в Хабаровске и в Красноярске. Из самолета выходить, то-се… Но он, похоже, так и пребывает в уверенности, что настоящую привез. Поэтому сразу исчез куда-то. Мало ли кто меня встречает, всякое может случиться. – Гурский отхлебнул коньяку. – Ну, а здесь у тебя как?

– Как… – Волков вкратце изложил события последней недели, обрисовав тем самым ситуацию.

– Так что, Саня, если эта трубка нам ничего не даст, – резюмировал он, – считай, приплыли. Суши весла.

– А я никуда и не отчаливал, – Адашев-Гурский сделал еще глоток и закурил новую сигарету. – Я трубку привез? Привез. А об другом, барин, разговора не было. Напущу полную ванну, чтобы с пушистой пеной, потом надену халат, вызвоню Татьяну и неделю на улицу выходить не буду.

– Ну, дело твое…

– А мы что, к тебе едем? – Александр взглянул в окно.

– К Ирине. Ты уж извини, но не могу я ее без присмотра оставлять. Я ж говорю, в нее стреляли. И пока я не разберусь, что к чему… Она, между прочим, деньги платит. И вообще.

– А вот это вот «вообще» – как?

– Что как?

– Ну-у… это самое.

– Да иди ты.

– Сам дурак.

Джип остановился во дворе. Гурский, забрав с заднего сиденья сумку, побрел за Петром к парадной.

– У тебя уже и ключи свои? – Александр приподнял бровь, глядя, как Волков отпирает дверь квартиры.

– И тапочки, – Петр пропустил Гурского вперед. – Проходи давай. Ира, это мы!

– Здравствуйте, – Ирина вышла в переднюю и протянула Александру руку. – Устали? Вон какие тени под глазами. Забирайтесь под душ, сами разберетесь, где что, а я пока что-нибудь перекусить…

– Минуточку, Ира, – остановил ее Гурский, доставая трубку. – Взгляните уж сразу, ваша?

– Ирина взяла трубку в руки.

– Да.

– Точно?

– Ну конечно, папина.

– Вот и хорошо, – Адашев снимал куртку. – А душ – это бы здорово. Там, в сумке, – пакеты. Петр, прокомандирствуй. Только бидон осторожнее, не переворачивай, я крышку подвязал, но…

Пока Гурский отмокал под душем, а Ирина хлопотала на кухне, Волков сел в кабинете покойного Гольдберга за письменный стол, включил настольную лампу и, разглядев трубку со всех сторон, осторожно отсоединил мундштук.

Металлический стержень, отфильтровывающий табачную крошку, в нем отсутствовал. Петр развернул чубук и поднес его поближе к свету. В глубине, в образовавшемся на месте вынутого фильтра пространстве что-то белело.

– Ира! – позвал он.

– Да? – вошла в кабинет Ирина.

– Слушай, у тебя пинцетика нет? Такого тоненького…

– Сейчас.

Она принесла пинцет, и Петр очень аккуратно вынул из чубука маленький бумажный комочек. Отложил пинцет и бережно расправил клочок бумаги, в котором угадывался обрывок входного билета, по всей вероятности того самого, который старик купил в кассе выставки восковых фигур. Тщательно разровнял его и прочел: «41 нибелунги числа 10, 33, 22».

– Ну? – взглянул он на Ирину. – И что он этим, ты думаешь, хотел сказать? Что это за сорок один нибелунг?

– Нет, – в раздумьи сказала она. – Это не сорок один нибелунг. Это… сейчас, подожди.

Подошла к стеллажу, где на полках рядами стояли тома «Брокгауза и Ефрона», и повела пальцем по корешкам.

– Вот, сорок первый том, Нибелунги.

– Ну-ка, ну-ка… – Петр вынул из плотного ряда абсолютно одинаковых книг ту, на которую указала Ирина, попытался перелистать и чуть не выронил на пол черную компьютерную дискету.

– Та-ак… – он подхватил дискету и, положив ее на стол, на всякий случай тщательно просмотрел том. Больше в нем ничего не было.

– Ну-ка, давай-ка посмотрим… – он включил компьютер, вставил дискету и стал ждать, пока тот загрузится.

– Ну и как? – вошел в кабинет Гурский.

– А вот что в ней было, – кивнул Волков на записку.

– В трубке?

– Ну да. Сорок первый том Брокгаузена… А в нем дискета.

На экране монитора развернулся ярко-желтый фон, на котором возникла рамочка с текстом: «Введите пароль».

– Ну вот, приехали… – откинулся на спинку стула Петр. – Ладно, давай попробуем. Какие там числа?

– 10, 33, 22.

Волков впечатал в оставленное для пароля окошко цифры и нажал на клавишу ввода. Экран моргнул и вернул надпись: «Введите пароль».

– Та-ак… Ну? – Петр обернулся к присутствующим. – Какие будут идеи?

– Поужинать, – высказался Гурский.

– Да, на самом деле, – согласилась Ирина и вернулась на кухню.

– Ну хорошо, – Волков выщелкнул дискету, положил ее вместе с запиской в ящик стола и выключил компьютер. – Тут уже шарады начинаются, это, Гурский, больше по твоей части. А ты некормленый. Я же вижу, об чем думаешь, вместо того, чтобы об деле…

– А об чем?

– Ладно, пойдем, все у нас припасено. Мы ж тебя ждали. Мы же, чекисты, не звери.

Они вошли в просторную кухню и сели к столу, на котором, помимо прочего, благоухали на большой плоской тарелке старого фарфора тонко нарезанные балык и теша подкопченного кижуча, а в изящной, но весьма вместительной серебряной вазочке лоснилась уложенная горкой, отливающая золотистым янтарем жировая дальневосточная икра. Рядом стояла водка, перелитая Ириной из бутылки в хрустальный графин, который, томясь в холодильнике, успел запотеть.

– Господи, – сказал Гурский, – просто Новый год какой-то. Или день рождения.

– А у меня и есть день рождения, – грустно улыбнулась Ирина и взглянула на мерно покачивающие маятником настенные часы. – Уже полтора часа как.

– Да? Минутку… – Гурский вышел в переднюю, порылся в сумке и вернулся, неся в руках небольшую, вырезанную из темного дерева фигурку какого-то пузатенького, заразительно смеющегося божка. – Это Пеликен. Он на Камчатке вроде нашего домовичка. Здоровье хозяев охраняет, приносит удачу, а если его вот так по пузику гладить, по часовой стрелке, приумножает материальный достаток. Это будет ваш талисман. С днем рождения!

– Спасибо… – Ирина взяла Пеликена, стала разглядывать и погладила пальцем его круглый животик.

– Не так, Ира, я же показывал, по часовой стрелке вокруг пупка.

– Да Бог с ним, с достатком.

– Ну, не скажите.

– За тебя, Ириша. С днем рождения! – поднял рюмку Волков.

– За вас! – присоединился Гурский.

– Спасибо, – Ирина чокнулась с каждым по очереди.

После ужина было решено, что время уже позднее и Гурскому разумнее остаться ночевать, благо есть где: комната, в которой располагалась во время своих приездов Ирина, пустовала; сама хозяйка дома спала на родительской постели; Петру, «как он есть недремно находящийся при исполнении служебного долга», постелили на диване в гостиной.

Все (а в особенности Гурский) согласились с тем, что утро вечера мудренее, и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись спать.