Текст книги "Смерть отбрасывает тень"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава пятая

Визит Голикова на пищевкусовую фабрику не остался незамеченным. Не успел майор войти в свой кабинет, как позвонил Конюшенко и, как бы шутя, заметил, что, мол, не годится отбивать чужой хлеб, а затем пригласил к себе.

Кабинет Конюшенко резко отличался от голиковского. Он чем-то напоминал апартаменты Леонова, уменьшенные вдвое. Только телевизор был черно-белый и на столе стояла обыкновенная зеленого стекла пепельница.

– Я бы не советовал тебе ссориться со Струковым, – бесцеремонно начал он. – Убежден, что глубоко копнуть на пищевкусовой вряд ли удастся, а о твоем походе к Леонову уже сегодня известно наверху.

– Значит, на тебя я положиться не могу? – сухо поинтересовался майор.

– От меня мало что зависит, – подполковник развел руками. – Ты же знаешь, Яковлевич, что я тебе редко в чем отказывал. Но здесь, кроме неприятностей, ничего не жди. К тому же, у тебя самого нет твердой уверенности, что Петрова убита, а самоубийство, как я понял, никто в штыки не примет, – говорил Конюшенко уверенным голосом, глядя мимо Голикова, делая вид, что не замечает багрового от возмущения лица майора. – Пойми меня правильно, Саша. Я давно хотел бы тебя видеть подполковником, но если ты… Короче, пора уже тебе опуститься на землю.

– Ну и ну, спасибо… Удружил… А я, дурья голова, отказывался слухам верить, – Александр Яковлевич поднялся и, не доходя двух шагов до двери, обернулся. – А советы твои я постараюсь учесть, – не без иронии добавил он, уже выходя.

– Подожди! – крикнул Конюшенко и вскочил с кресла. – Все, о чем я тебе говорил, отражает реальную ситуацию. Ты даже не представляешь себе, с кем ты хочешь… – подполковник резко махнул рукой и оборвал себя на полуслове, заметив скептическую улыбку Голикова, потом близко подошел к нему и заговорил, понизив голос: – Ладно, не кипятись, я постараюсь тебе помочь. Учитывая положение, могу предложить лишь один приемлемый вариант, – он внимательно посмотрел на майора, как бы взвешивая, говорить или нет. С Александром Яковлевичем они работали давно, но таких серьезных разногласий между ними еще не было. – Все, что будет в моих силах, я сделаю, – наконец решился Конюшенко. – Но уговор – всю информацию буду передавать тебе лично. И об этом никто не должен знать… Это мое главное условие… А там поступай, как знаешь…

– Вот, значит, как! – Голиков достал папиросы, закурил и, криво усмехнувшись, сказал: – Боишься в открытую заниматься своей работой?… Хорош! И добавить нечего! – он поискал глазами пепельницу и со злостью загасил папиросу. – Или я ошибаюсь? Или я тебя неправильно понял?

– Твое дело. Я тебе все сказал откровенно…

А встревать в историю я не намерен, – Конюшенко замолчал и отвернулся к окну, чтобы не встретиться взглядом с Голиковым.

* * *

День прошел в суете и нервотрепке, но домой удалось вырваться раньше обычного, даже Марина еще не вернулась с работы. Голиков включил телевизор – ничего интересного. Посидел немного, после чего улегся, предварительно отключив телефон, чтобы хоть часок отдохнуть. По привычке он начал анализировать прошедший день: «Да, трудно будет доказать причастность работников пищевкусовой фабрики к убийству Петровой, а то, что это убийство, – нет никаких сомнений. Но за преступниками или преступником, судя по всему, кто-то стоит. И этот «кто-то» имеет немалый вес, положение в обществе… Черт бы их всех подрал!.. Правда, и раньше тоже приходилось закрывать глаза на делишки отдельных высокопоставленных должностных лиц, но тогда хоть начальство объясняло, что так надо, что нельзя бросать тень на заслуженных людей и подрывать авторитет партии. Противоправно, но убедительно… Но сейчас!.. Не понимаю. Неужели жизнь человека ничего не стоит?… Возможно, я заблуждаюсь, и убийство Петровой не связано с пищевкусовой фабрикой… Но даже если это и так. Закон для всех одинаков… Так дайте же мне возможность произвести обычную проработку версии в полном объеме, – Голиков, взбудораженный своими рассуждениями, поднялся, прошел в кухню, поставил чайник и закурил. – Алиби Борисова почти подтвердилось, хотя и есть небольшие несовпадения по времени. Правда, в кафе тоже могли ошибиться, но главное – доказано, что он был там. Заходил он и в суд. То, что Борисов чего-то боится, я еще могу понять, а вот поведение Конюшенко… Дожились!.. Что же происходит? Какое-то массовое равнодушие, настоянное на страхе… Вот даже Марина, жена, затаилась и молчит. Но я нутром чувствую, что она меня жалеет. Понятно, не оправдал надежд. До сих пор майор. Конюшенко и тот упрекнул в этом… И еще один парадокс: количество раскрываемых дел растет, но на фоне увеличения числа преступлений процент раскрываемости уменьшается. Прежний начальник на выговоры не скупился, хотя и прекрасно понимал, что моей вины в том не было… Но и с него требовали, а крайний всегда должен найтись. Спасибо, что хоть в дела не лез… А вот Струков… Кто-то мне говорил, что начальник инспекции личного состава Зубатов «Волгу» приобрел… А за какие шиши?… – мысли Голикова переключились на другое: – Хорошо еще, что Марина на работу вышла, а то моей зарплаты только на кормежку хватает… Сынишке надо одежонку справить, да и самому не мешало бы о новом костюме побеспокоиться… – и снова о работе: – А исполнители-то – профессионалы! Следов в квартире Петровой не оставили, вернее, – грамотно, со знанием дела уничтожили. Правда, с золотом явный перегиб, рассчитанный на дилетантов. Зато в остальном – ни малейшего прокола… Но как они выманили Петрову домой, заставили полезть в ловушку?… Может, Борисов и способствовал этому, а теперь боится признаться? Во всяком случае, вряд ли он мог предположить трагический исход встречи… Все, за что ни возьмись, – зыбко и расплывчато. Почему, например, Березин не слышал крика Петровой? Ведь в панельных домах слышно даже, о чем говорят за стеной в повышенном тоне. Но и врать старику не резон…»

Голиков настолько глубоко задумался, невидяще уставившись в окно, что не услышал, как щелкнул замок. Вошла жена. Он вздрогнул, услышав знакомый голос:

– Как же это ты умудрился раньше меня оказаться дома?… Чудеса да и только… А вот чайник у тебя, как всегда, выкипел! – она выключила газ и поставила сумку с покупками около холодильника. Александр Яковлевич никак не отреагировал на упрек жены. Он только вздохнул и полез в карман брюк за очередной папиросой.

– Не надо так часто, – попросила Марина, укоризненно посмотрев на мужа, и легко забрала из его рук пачку «Беломора».

Голиков повернул жену к себе и, заглянув в ее большие черные глаза, устало сказал:

– Понимаешь, Мариночка, никак не могу разобраться в происходящем вокруг меня… Такое впечатление, будто проспал много лет подряд, а сейчас вдруг проснулся – и волосы на голове дыбом… До чего мы докатились!

– Так вот что мучает, – почему-то шепотом сказала Марина. Честно говоря, она давно ожидала откровенного разговора с мужем, но постоянно мешало то, что он, как правило, приходил домой поздно, а то и вовсе на несколько дней исчезал в командировках. Особенно она беспокоилась о сыне, который жил без отцовского присмотра. Да и в семейном бюджете едва удавалось сводить концы с концами. Не хватало денег на самое необходимое. Вспомнив про это, она нерешительно добавила: – Тебя беспокоит наш быт?…

Александру Яковлевичу показалось, что голос Марины слегка дрогнул, и он тут же пожалел о минутной слабости, но было уже поздно. Марина перехватила инициативу:

– Да о чем я тебя, глупая женщина, спрашиваю? Ведь тебя кроме работы ничего не интересует. Ты нас с Мишей можешь в упор неделю не замечать. Стыдно слушать, как соседки толкуют, что у нашего Миши брюки уже давно малы, да и не только брюки… А ты посмотри на свой костюм или на пальто. Их в химчистку неловко уже сдавать… Да что это я пристаю к тебе с такими мелочами – у тебя ведь дела глобального значения, – с горькой иронией подвела итог Марина.

Голикову было больно и непривычно выслушивать от жены упреки, хотя, чего греха таить, он и сам частенько задумывался над семейной жизнью, тысячу раз давал зарок круто изменить свое отношение к ней, но потом работа затягивала, и он все откладывал и откладывал планируемые изменения. Вот и сейчас Голиков поймал себя на том, что мысли его заняты анализом разговора с Конюшенко. Просто наваждение какое-то. Он крепко обнял жену и с грустью в голосе заговорил:

– Ты права, Мариночка. Сто раз права… Что мне, больше всех нужно?… Хватит!.. Сыт… Вот возьму и совсем уйду из органов! – сказал и испугался своих слов. Но слово не воробей. И он с беспокойством начал ждать ответа Марины, которая знала, что муж, если решил, то от своего не отступится. Но на сей раз предложение Александра Яковлевича было настолько неожиданным и нелепым, что даже Марина, несмотря на подавленность, невольно улыбнулась.

– Куда же ты пойдешь? Что ты умеешь?… Если бы ты слышал, с какой гордостью Миша в садике детям рассказывает, что его папа бандитов ловит, то не говорил бы глупостей. Уйду, уйду… И все-таки ты не ответил, что у тебя там случилось? – она выдвинула из-под стола табуретки и они сели, прижавшись друг к другу. За окном густела серая мгла, иногда тишину вечера нарушал сигнал автомобиля, шаги и голоса случайных прохожих.

* * *

Воскресенье, как и было обещано Марине, Александр Яковлевич провел с семьей. Они долго кружили по зоопарку, потом поехали в лесопарк на детскую площадку, где Миша – главное действующее лицо – перепробовал все качели, карусели и аттракционы. И, только изрядно проголодавшись, они вернулись домой.

Пока Марина накрывала на стол, Александр Яковлевич не утерпел и позвонил дежурному по городу, затем дежурному следователю и разговаривал с ним минут десять, в течение которых Марина подала обед, и они с Мишей, нетерпеливо переглядываясь, ожидали его. По выражению лица мужа Марина попыталась определить, хорошие или плохие вести сообщили ему, но так и не смогла. Александр Яковлевич спокойно бросал в трубку ничего не значащие для непосвященного фразы. Наконец он закончил разговор и отправился в ванную, а вернувшись, с широкой улыбкой, озорно блестя глазами, спросил:

– А кто у нас еще не мыл руки?

Марина с Мишей, вытянув перед собой ладошки, смеясь, хором закричали:

– Чистые!.. Чистые!..

Ели молча. Голиков, изредка встречаясь глазами с женой, отводил взгляд в сторону.

– А компот где? – вдруг нарушил тишину Миша, отодвинув пустые тарелки. – С пирожным и конфетами! – требовательно добавил он.

Марина с удовольствием выполнила просьбу сына, незаметно подмигнув Голикову – мол, обрати внимание, как полезны для детского организма длительные прогулки на свежем воздухе. На что тот ответил жестом, который означал примерно следующее: «Ничего не поделаешь, сам вижу, но – обстоятельства!»

Переговорив друг с другом жестами и мимикой, каждый занялся своим: Миша громко пил компот, Марина убирала со стола грязную посуду, а майор погрузился в путаницу размышлений: «Так-так… Значит, нашли паренька, которого старушка Марья Ивановна встретила возле своего дома. Плохо, что задержали его еще вчера вечером, а опознание произвели только сегодня утром… Вечные, ничем не оправданные нарушения. Хорошо еще, что Березина сразу его опознала. А паренек-то раньше был судим за соучастие в краже, а с судимыми обращаются известно как. Так сказать, граждане второй категории, ради которых соблюдать закон вовсе не обязательно… И все-таки придется повторно вызвать Селезнева, Леонова и прочих… Закон должен быть для всех одинаков… И с условной помощью Конюшенко, как ни печально, а придется согласиться…»

– Так что там у тебя за новости? – перебила его мысли Марина.

– Ты же обещала, Мариночка, что никогда не будешь спрашивать меня о работе.

– Ох, я опять нарушила конвенцию, – улыбнулась она.

Голиков поднялся, на минутку привлек к себе жену, и, словно извиняясь, шепнул:

– Пока ничего не ясно.

– Можно подумать, что ты всегда охотно делишься со мной, когда даже все ясно, – отпарировала Марина.

Глава шестая

Острая обида и недоумение расслабили крепко сбитое молодое тело Виктора Никулина. Плечи его безвольно опустились. «За что?… Почему я здесь?… Почему он мне не верит? – он сел на лавку, свесив круглую, коротко подстриженную голову. – Я же честно рассказал, что действительно видел старуху и даже предлагал ей поднести сумки, но она сама отказалась… Обидно, что Тоня будет ждать сегодня вечером, а я здесь торчу… Но в чем меня обвиняют? Что они от меня хотят?… Должен следователь сказать… Правда, я от кого-то слышал, что обвинение предъявляется в течение десяти суток, а на сегодня только сутки прошли…»

Виктор Никулин находился в комнате для задержанных Московского райотдела со вчерашнего вечера. Водворил его сюда районный участковый.

Целую ночь камера наполнялась задержанными, в основном это были пьянчуги, попавшие за разную мелочь: матерную брань в людном месте, драки и прочее. Виктор старался избегать разговоров, но волей-неволей вынужден был слушать их косноязычный бред. Лавки, а их в камере было две, были донельзя засаленными, но бороться со сном сидя не хватило сил, и он, стянув с себя голубую куртку, сделал из нее изголовье и улегся на жесткие вонючие доски, время от времени переворачиваясь с боку на спину. Глаза были закрыты, но сон не шел.

Утром он начал старательно приводить себя в порядок. Отряхнул брюки и безуспешно пытался разгладить смятую куртку, служившую ему подушкой…

Сейчас Никулин находился в камере один. Еще рано утром каждый из задержанных получил свое. Начальник райотдела построил их в дежурной части и определил дальнейший маршрут. Большинство отвезли в суд, кого за пятнадцатью сутками, кого за штрафами. Никулина следователь повел к себе в кабинет, где уже сидели двое ребят, совершенно не знакомых Виктору.

Усадив всех троих под стенку, следователь предупредил, чтобы сидели молча, пока он сам не заговорит с ними. Потом подошел к двери и, просунув в нее большой хрящеватый нос, что-то сказал, и тотчас в кабинет вошла старушка, которую Виктор узнал, но никак не мог припомнить, откуда она ему знакома. Следователь спросил, не знает ли она кого-либо из сидящих здесь. Старушка внимательно осмотрела каждого, пожевала губами и отрицательно покачала головой. И дернул же Виктора черт спросить, не узнает ли она его. Старуха оживилась, подошла к нему поближе и, долго не раздумывая, указала на него… Откуда же ему было знать, что его и после этого не выпустят. Вины за собой он никакой не чувствовал, но поневоле мучительно копался в памяти, стараясь припомнить, где и когда встречался со старушкой… Бесполезно. Его попытки здесь, в камере, трезво разобраться во всем перекрывала назойливая мысль, что он так и не встретился с Тоней и что она может подумать…

Наконец лязгнул замок, открылась обитая железом дверь, и в камеру вошел широкоплечий мужчина в штатском. Уставившись на Виктора темными, спокойно-наглыми глазами, он глуховато спросил:

– Ну что, вспомнил?… Или нужна помощь?

– А мне и вспоминать нечего… Жаль только, что свидание с одной девчонкой сорвалось, – высказал наболевшее Виктор, прикидывая, кто бы это мог быть.

– Ты мне телками зубы не заговаривай. И поменьше улыбайся, а то как бы плакать не пришлось! – с неожиданным озлоблением произнес незнакомец и, подойдя почти вплотную, неожиданно ударил Виктора коленом в пах. Тот, охнув от боли, согнулся, попятился к стене, а незнакомец молниеносно рубанул ребром ладони по шее. Виктор, всхлипнув, повалился на пол, но и это не остановило озверевшего незнакомца: острыми носками башмаков он начал молотить его, приговаривая:

– Ты у меня все вспомнишь, паскуда!.. И кто с тобой на дело ходил!. И куда золото подевали!.. И как бабу вешали!..

Виктор поначалу пытался было сопротивляться, но безуспешно. Незнакомец бил заученными, точными, профессиональными ударами. По печени, по почкам, по селезенке, и с каждым ударом все больше распалялся. Ответы Виктора уже мало интересовали его, он вошел в раж, даже некое подобие улыбки появилось на его тонких бледных губах. Видимо, удовольствие, получаемое от самого процесса избиения, будоражило его.

Едва не теряя сознание от неистовой боли, Виктор, как ему казалось, кричал, умолял остановиться, звал на помощь, но на самом деле голос его все время срывался, превращаясь в бессвязные вскрики и хрипы, которые вскоре и вовсе перешли в животный истошный визг. Когда он обреченно затих, удары прекратились, и незнакомец, тяжело отдуваясь, вытирая платочком пот со лба, зло процедил:

– На сегодня с тебя хватит!.. Но если ты к вечеру опять ничего не вспомнишь, пеняй на себя. Приятного отдыха! – издевательски проговорил он и вышел из камеры.

Виктор хотел подняться, но ноги не подчинились ему, хотел что-то сказать вслед уходящему, но язык не ворочался, так как один из ударов ногой пришелся в лицо, после чего губы моментально распухли, а рот наполнился соленой кровавой гущей.

Через какое-то время дверь в камеру вновь открылась и до лежащего на полу Виктора донесся голос дежурного старшины:

– Иди умойся… Вот народ… Так налижутся, что с лавок падают, – но видя, что все старания задержанного подняться ни к чему не приводят, он подошел к нему и помог встать. Все равно ноги плохо слушались, подгибались. Кое-как передвигаясь, поддерживаемый старшиной, он вошел в туалет.

Вода обожгла губы, как огнем, и прополоскать рот он так и не сумел. Язык распух и лежал во рту, как чужой. Ноющая боль пронизывала, особенно чувствовалась она в области почек, поэтому он даже не смог сходить по нужде.

С трудом умывшись, Виктор опять с помощью старшины вернулся в камеру.

Старшина, уходя, посоветовал:

– Не упрямься, парень, а то… – и запнулся под ненавидящим взглядом Виктора, но потом все-таки добавил: – А жаловаться станешь – всю жизнь каяться будешь.

Не дождавшись в ответ ни слова, старшина захлопнул дверь камеры и ушел, бодро насвистывая под нос, в дежурную часть.

* * *

В понедельник перед работой Голиков решил заехать в Московский райотдел, чтобы переговорить с дежурным следователем, пока тот не сменился. Работники дежурной части приветствовали его, а старший по райотделу капитан Короленко пояснил, что следователь, к сожалению, ненадолго отлучился, но предупредил, что скоро будет, а Голиков пока может побеседовать с инспектором розыска Карым, который помогал вести дознание задержанного Никулина Виктора Афанасьевича.

Александр Яковлевич счел совет капитана дельным и поднялся на второй этаж. В кабинете следователя из-за стола вскочил инспектор розыска лейтенант Карый.

– Здравия желаю, товарищ майор! Рад вас видеть! Мы со следователем Чалым целую ночь раскручивали Никулина. Оказался крепким орешком, но у меня, – Карый ухмыльнулся углом тонкого, бескровного рта, – и не такие ломались… Слыхали, наверное!

– Как же, как же… – скептически парировал майор, до которого действительно доходили слухи, что Карый пользуется недозволенными методами допроса, но поскольку жалоб от задержанных и подследственных не поступало, то Голиков при случае ограничился лишь беседой на эту тему с начальником ОУР Московского района, майором Роденко. – И что же удалось выяснить?

– Практически все! – черные глаза лейтенанта радостно вспыхнули: знай, мол, наших. – Правда, пришлось повозиться основательно. Единственный прокол – не назвал сообщника. Но это поправимо… Завтра, послезавтра…

– Где он сейчас находится? – перебил лейтенанта Голиков.

– Пока у нас. Но Чалый пошел за санкцией в прокуратуру. Отправим его в тюрьму для созревания, а там уже дело техники. Готовенького возьмете, – Карый довольно хихикнул. – Вы уж и про нас с Чалым не забывайте… Давно мечтаю перейти к вам, а то в райотделе никакого размаха, да и дела помельче.

– Поживем – увидим, – уклонился майор от разговора. Его начали раздражать бахвальство и самоуверенность Карого. – А пока дайте мне взглянуть на показания Никулина.

Карый молча подал ему папку с материалами. Голиков присел на стул и не спеша начал просматривать их.

Допрос подозреваемого, протокол опознания, допрос обвиняемого, обвинение, предъявленное Никулину, – все оказалось составленным четко и грамотно, без малейших нарушений.

Не успел еще майор детально ознакомиться с делом Никулина, как в кабинет влетел следователь райотдела Чалый.

– Вот так-то, товарищ майор, – заторопился он, помахивая у себя под носом только что добытым в прокуратуре постановлением на арест Никулина.

– Надо было для начала хоть поздороваться.

– О, прошу прощения, товарищ майор! Здравия желаю, товарищ майор!..

– Ладно, ладно, продолжайте.

– Еле уговорил заместителя прокурора, – продолжал Чалый, все еще, как веером, обмахиваясь постановлением.

– Присаживайтесь, отдохните от трудов праведных, – пригласил Голиков, и следователь опустился на стул рядом с ним, вопросительно посматривая на Карого, пока майор знакомился с делом. Карый всем своим видом давал понять, что наконец-то они утерли нос Голикову, все в ажуре, и можно примерять новые погоны.

Несколько минут прошло в молчании, потом Александр Яковлевич отложил папку в сторону и спросил у следователя:

– Олег Савельевич, меня настораживает тот факт, что Никулин, признавшись, что стоял, как говорится, «на стреме», ничего не говорит о своем сообщнике. Обычно в таких ситуациях либо отрицают все, либо признаются во всем. Чем вы это объясняете?

– Позвольте с вами не согласиться, товарищ майор, – Чалый встал и засеменил по кабинету, его маленькое личико озабоченно хмурилось. – В данном случае он просто не смог отвертеться. Ведь доказано, что он был возле дома. В протоколе опознания это четко зафиксировано. Ну, а дальше он решил спасать свою шкуру, чтобы потом сообщник не свалил всю вину на него. А выдать его он просто боится.

– Трудно в это поверить, но вам видней, – Голиков решил rie продолжать бессмысленный спор, тем более что показания Никулина частично подтверждали правоту Чалого. – Единственное, о чем я попрошу – позволить мне переговорить с задержанным. – Заметив, что оба недоуменно переглянулись, майор добавил: – Я не настаиваю, однако…

Чалый перестал ходить по кабинету, сел на свое место за столом и официальным тоном произнес:

– Если вам, товарищ майор, понадобится допросить Никулина, то прошу вас согласовать это с моим руководством. Поймите меня правильно – у каждого из нас свои подходы, методы дознания.

– Ладно. Всего хорошего, – майор поднялся и, выйдя из кабинета, механически нашарил в кармане папиросы. «Да, эти наработают… работнички…» – подумал он и досадливо поморщился.

* * *

Приехав в управление, Голиков сразу же позвонил Струкову и доложил о задержании Никулина, потом попросил разрешения на допрос задержанного. Но полковник, очевидно, был в курсе всего, так как не задал ни единого вопроса, а на просьбу Голикова ответил категорическим отказом, мотивируя это тем, что целесообразнее будет майору не размениваться по мелочам и, вообще, больше доверять сотрудникам, давать им возможность проявлять инициативу. Голиков слушал его вполуха. Он был шокирован отказом, а если точнее, то решение Струкова показалось ему по крайней мере странным, но спорить с полковником он не стал. А тот в свою очередь напомнил майору о сроках и посоветовал в дальнейшем воздержаться от личных посещений работников пищевкусовой фабрики, поскольку такие визиты кое-кем могут быть истолкованы неправильно. Голиков воспротивился такой постановке вопроса, но полковник резко оборвал его. Тогда Александр Яковлевич попросил передать дело Петровой в следственное отделение Московского района, на что тоже получил отказ.

Кошки заскребли на душе у Голикова после этого разговора, и он долго задумчиво сидел за столом, пытаясь разобраться в сложнейшей ситуации: «Черт возьми! В какое дурацкое положение поставил меня Струков, – думал он, куря одну папиросу за другой. – Туда – не лезь! Того – не беспокой!.. Удивительные вещи происходят… Может, мне действительно пора менять работу?… Обратиться к товарищам повыше?… Неловко. Решат, что я копаю под Струкова… Но если трезво разобраться… Березина все же опознала Никулина. Хотя случайность его нахождения возле дома Петровой не исключена. Но ведь он сознался!.. Правда, методы допросов Карого тоже надо принять во внимание. Трудно понять человека, который под страхом физического воздействия вешает на себя убийство. Это не просто мелкий случай… Уф!.. Голова трещит от всего этого…»

Голиков достал из сейфа дело Петровой и начал его уже в который раз перелистывать. Папка была довольно увесистой из-за многочисленных заявлений и жалоб Петровой, а также копий ответов разных инстанций, на все лады варьирующих формулу – «факты не подтвердились».

«Но Петрова мертва, и это в подтверждении не нуждается! И я обязан найти виновников ее смерти! Чего бы это мне не стоило! – злость захлестнула майора при одной только мысли, что кто-то пытается вставлять палки в колеса, мешая расследованию. – Жаль, конечно, что много еще Струковых и Конюшенко. Но я-то, Голиков, должен остаться самим собой!» – приняв такое решение, он почувствовал мгновенное облегчение и достал из ящика стола чистые бланки повесток.

* * *

– Это ты, Селезнев? Молодец, что позвонил, а то я тебя по телефону разыскивал и в субботу, и в воскресенье. Никто трубку не брал… Я так и понял, что на даче. Ну ладно, батенька, это все мелочишка… У тебя в кабинете никого?… Тогда слушай. Приходил ко мне в пятницу ментяра… На работу, конечно… Тот самый, который вызывал… Неймется ему, и похоже, что сам по себе не образумится. Все еще не уразумеет, с кем тягаться вздумал, лягаш вонючий… Нет, пусть попрыгает. Думаю, что скоро он пар поспустит… Так ты говоришь, что его жена в инспекции по несовершеннолетним… И недавно на работу вышла… А-а-а, после декретного… Это хорошо. Когда человек на мели, он не особо дергается, так разве, для виду… Нет, я к слову. Платить ему пока не за что. К тому же розыск нам не очень и нужен… Обломаем как пить дать… Видать, неудачник. Сам посуди – сорок четыре, а всего только майор… Потом посмотрим… Если к тебе вдруг заявится, то особенно не церемонься… Пусть знает наших… Ну, батенька, все. До встречи! – Леонов положил трубку, вызвал секретаршу и попросил ее срочно разыскать Шульмана.

* * *

– А кто это у нас тут безобразничает, ой-ей-ей! – укоризненно протянул Александр Яковлевич, входя домой. Из прихожей он увидел сына, который ловко расправлялся с игрушечным медвежонком, пытаясь оторвать последнюю лапу. – За что же ты, Миша, покалечил своего тезку, Михаила Потапыча? – с напускной строгостью спросил он.

Но сына уже трудно было провести, он сразу почувствовал, что отец не сердится, и, подняв на него черные глазенки, недовольно спросил:

– А что ты мне принес?… Когда мы пойдем к живым мишкам?

– Ну, этого я пока еще не знаю, а вот как теперь твой медвежонок будет жить без лап, я просто не пойму.

– Мама пишьет, – убежденно сказал малыш.

– Ну, нет уж, мама больше не будет пришивать Мишке лапы, – раздался за спиной Александра Яковлевича голос Марины, которая, привлеченная разговором мужа и сына, тихонько вышла из кухни и с нежной улыбкой наблюдала за ними.

Миша опустил голову, насупился, исподлобья поглядывая на родителей.

– А ну-ка, сыночек, подойди ко мне.

Мальчик встал и с неохотой приблизился к матери.

– Что ты мне обещал? – строго спросила Марина.

– Я больше не бую, – малыш готов был разреветься, и Марина не выдержала и прижала сына к себе, поглаживая по вихрастой макушке.

– Хорошо, сынок, я тебе верю. А теперь собери свои игрушки и ложись в кроватку. Тебе давно пора баиньки, а твой папа, раз уж появился пораньше, поможет мне.

Мише пришлось подчиниться, и он вернулся на то место, где застал его отец, и с кислой миной начал собирать разрозненные части медведя.

– Я пока на балкон выскочу, покурю, хорошо? – виновато скосив глаза, спросил Голиков. – Потом я в полном твоем распоряжении. Правда, толку от моей помощи будет не много… Лучше уж я Мишу спать уложу, а?

– Смотри, как знаешь, как бы потом не пожалел, – многозначительно проговорила Марина и, таинственно поджав губы, направилась в кухню.

Голиков, заняв свое традиционное место в проеме балконной двери, задымил.

Вечер выдался на редкость сухой и теплый. В сентябре такая погода гостит не часто. В темном прямоугольнике неба, который был виден Голикову, весело перемигивались звезды, обещая и на завтра хороший день. Над ухом пискнул комар, и, чтобы не напустить разной живности в комнату, Александр Яковлевич, прикрыв за собой дверь, вышел на балкон и облокотился на перила. Почему-то вспомнился приезд Марины к нему в Верхнеозерск. Он встретил ее с букетиком ландышей, которые до последнего момента держал за спиной. Он отчетливо помнил, что именно тогда в первый раз почувствовал, что присутствие Марины как рукой снимает с него усталость. И это ощущение не покидает его вот уже почти три года.

– Скоро ты там? – донесся из кухни голос жены. – Остынет все.

Уложив сына и, пообещав, что скоро к нему придет, Александр Яковлевич прошел в кухню.

– Саша, ты обратил внимание, какой сегодня замечательный вечер? Почти как у нас в Южноморске. Не хватает только моря да чаек над зеленой водой, – мечтательно проговорила Марина.

– Насколько я помню – вода была синяя или голубая. Даже в песне поется, что самое синее в мире – Черное море, – улыбчиво возразил Голиков.

– Не спорь, Саша… А еще сыщиком называешься!.. Вода в море постоянно меняет оттенок – от голубого до зеленоватого, – попыталась серьезно объяснить Марина, но заметив лукавинку во взгляде мужа, воскликнула: – А-а-а!.. Так ты потешаешься над собственной женой!.. Не выйдет!..

– О чем это ты, Мариночка? Народная мудрость гласит, что спорить с женой – все равно, что нырять зимой в холодную воду – никакой пользы, одни неприятности. Конечно, моржи в счет не идут.

– Вот и великолепно! – засмеялась Марина. – Значит, тебе надо поступить в группу моржового здоровья. А пока садись и ешь!

Подождав, пока муж справился с ужином и потянулся за чашкой чая, Марина, гремя в* раковине посудой, как бы между прочим сообщила:

– А ты знаешь, перед твоим приходом звонил какой-то мужчина и просил передать тебе, чтобы ты опросил жильцов из того дома, что стоит перпендикулярно к дому, в котором произошло убийство. Он утверждает, что точно знает, что убийца приехал и уехал на машине, а его машина стояла у перпендикулярного дома, – Марина тылом ладони отвела со лба прядь волос и, не дождавшись от мужа ответа, продолжила: – Судя по голосу, это был мужчина преклонных лет.

– Такой звонок мог быть организован умышленно, – наконец отозвался Александр Яковлевич.