Текст книги "Старая Крепость (Книга 1)"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ОДИННАДЦАТАЯ ВЕРСТА

На другой день после отъезда Куницы Маремуха принес мне лобзик Еще вчера я просил его об этом Я хотел лобзиком пропилить дырку в стенке крольчатника, чтобы устроить там турманам настоящую голубятню. Я уже и досок припас для нее и гвоздей. Прежде чем приняться за работу, я предложил Петьке поесть вместе со мной Тетка ушла на речку полоскать белье и оставила мне в глиняной миске гречневой каши с молоком. Вооружившись деревянными ложками, мы с Петькой сели за стол и принялись за кашу В это время из своей комнатки к нам на кухню вышел Полевой. – Тише! Ложки поломаете! – засмеялся он, остановившись у порога. Петька Маремуха сразу присмирел и оставил ложку. – Слушайте, молодцы, кто из вас знает дорогу в Нагоряны? – вдруг спросил нас Полевой. – Я знаю. А что? – Хорошо знаешь? – пытливо посмотрел на меня Нестор Варнаевич Широкоплечий, лохматый, он стоял в дверях, загородив собой весь проход Ворот его гимнастерки был расстегнут, на груди алели три остроконечные красные полоски – их звали "разговорами". – А как же? Хорошо знаю! У меня там дядька живет,– сказал я, предчувствуя какое-то интересное дело – Мне надо за фуражом съездить,– медленно объяснил Полевой. – Хочешь прокатиться со мной? Еще бы! Как не хотеть! Но я спокойно, безразличным тоном ответил: – Верхом поедем или как? – Нет. На бричке. Наши лошади останутся здесь. – А Петьке можно? – показал я на Маремуху. Он, бедняга, жалобно, с тоской смотрел на Полевого. А тот, поглядев на Маремуху, сказал: – Ну что ж, хорошо, езжайте вдвоем! Петька чуть не подпрыгнул от радости. Подумать только, какое счастье: проехать столько верст на казенных лошадях, да еще вместе с красноармейским командиром! И вот после обеда мы прибежали к Полевому в епархиальное училище. У бревенчатой конюшни во дворе училища мы увидели запряженную парой сытых лошадей желтую полковую бричку. Полевой стоял у входа в конюшню Он внимательно следил, как маленький белобрысый красноармеец запрягал лошадей в забрызганную грязью подводу. На плечах у Полевого была длиннополая кавалерийская шинель, а на голове – барашковая с малиновым верхом кубанка. Увидев нас. Полевой строго спросил: – Не оделись почему? – Так сегодня же не холодно, дядя Полевой! – удивленно ответил я. – Да, не холодно. Ночью в поле очень холодно. Бегите-ка домой и возьмите пальто. Только побыстрее – одна нога здесь, другая там! Что делать? Ведь бричку уже запрягли. Пока мы побежим до Успенской церкви, ездовой приготовит и подводу. Разве станут они дожидаться нас? Возьмут и покатят сами в Нагоряны. Нет, бежать домой за пальто никак нельзя. – Нестор Варнаевич, у нас нет пальто! Мы так поедем! И не простудимся, честное слово, не простудимся! – сказал я. – Ах вы лентяи, лентяи, – покачал головой наш квартирант. – Неохота бежать? Правда? Ну, ладно! – и, запахнув шинель, он ушел в конюшню. Немного погодя он вынес оттуда потрепанную и обсыпанную соломенной трухой кавказскую бурку с приподнятыми плечами. – Это моя собственная, старинная, – сказал Полевой. – Ездила когда-то со мной в обозе. Я уж не думал, что будет нужна, а сейчас пригодится. Ею еще пять таких мальцов, как вы, закутать можно. Ну, залезайте в бричку, живо! Я уселся рядом с Полевым, а Петька полез на облучок к Кожухарю. Свернутая черная бурка лежала у ног Полевого. От нее пахло лошадиным потом. Полевой уложил на бурку две винтовки с ремнями и несколько обойм русских патронов с белыми острыми пулями. – Поехали! – приказал он Кожухарю. Тот подобрал вожжи и чмокнул губами; лошади тронулись, и мы выехали со двора епархиального училища прямо на Успенский спуск. Дорога предстоит немалая, ехать будет хорошо. Бричка весело подпрыгивает по булыжникам мостовой. Низенькие пожелтевшие липы, пестро размалеванные вывески парикмахерских, деревянные будочки медников, жестянщиков мелькают по обеим сторонам дороги. Вот мы проехали дворик Стародомских. Как жалко, что Куница уехал в Киев. Подождал бы еще денька два – мы бы и его захватили сегодня в Нагоряны. Мимо нас в новых буденовках проходит рота курсантов военно-политических курсов. Ротой командует пожилой сутулый командир в темно-коричневой гимнастерке. Курсанты поют:

Гей, нумо, хлопцi, ви комсомольцi Треба нам в спiлку єднаться! Пану гладкому, богу старому Годi вже нам покоряться!

В Черному морi панство топили, Гади й в Парижi дрнжали... Рейдом зарвались глибоко в Польшу, Чули. "Дайош!" – пiд Варшавой.

Я знаю эту песню. Ее всегда поют комсомольцы. Мы проезжаем Успенский базар. Дощатые, крытые жестью рундуки закрыты на тяжелые засовы. Мальчишки с удивлением поглядывают на нас. Как мы гордимся тем, что едем на полковой бричке вместе с командиром Полевым! Смотрите, смотрите! А вот вас не возьмут на бричку, как бы вы ни просились! Бричка взбирается на гору. Мы выезжаем на Житомирскую улицу. Вдоль нее тянутся рядами молодые акации, каштановые деревья и высокие грабы. А вот и усадьба доктора Григоренко! Над резными дубовыми дверями докторского дома колышется белый флаг с красным крестом посредине. Теперь здесь помещается дивизионный лазарет. На столбе у ворот можно заметить светленькое пятно: оно напоминает прохожим, что когда-то здесь висела медная дощечка с фамилией Котькиного отца. Бричка въезжает на Тюремную улицу. Влево от нас белеет тюрьма. Перед нашими глазами расстилается широкое поле с уходящим к горизонту Калиновским трактом. Мы уже за городом. Где-то, за высокими подсолнухами, кричит "пить-пилить" запоздалый перепел. Пахнет чабрецом, мятой и полынью. Полевой закуривает трубку. Синий дымок вьется над бричкой и сразу же уносится вольным полевым ветром. До нагорянского кладбища оставалось совсем немного – каких-нибудь полверсты, как вдруг у нашей брички лопнула задняя ось. Полевой спрыгнул на землю. Он осмотрел лопнувшую ось и, крякнув с досады, достал из брички свою шинель, винтовки, патроны, черную бурку и бросил их на траву. – Вот петрушка приключилась, будь ты неладна! – с сердцем произнес Кожухарь. Подвода, которая ехала сзади, догнала нас. Белобрысый красноармеец спрыгнул с облучка и подошел к Кожухарю. Вдвоем они ощупывают ось, советуются. Из села нам навстречу идет сутулый крестьянин в коричневой свитке. Поравнявшись с нами, он снимает шапку и кланяется. – Добрий день! – Здравствуй, папаша, – ответил Нестор Варнаевич. – Скажи, где тут кузница? – Кузня? А он, за церквою, на горбку! – А Манджура в селе сейчас? Вы его знаете? – спросил я у старика. – Авксентий? В сели, в сели. Вин у нас голова сильрады! – Кто, кто? – заинтересовался Полевой. – Манджура? Он что, председатель сельсовета? – Эгеж! – подтвердил крестьянин. – Твой Дядя? – тихо спросил у меня Полевой. Я кивнул головой. – Хорошо я, значит, сделал, что взял тебя, – улыбнулся Полевой. – Давай тогда искать твоего дядьку. – И, подойдя к Кожухарю, Нестор Варнаевич приказал: – Вот тебе, Петро. винтовка, патроны. Езжай полегонечку к кузнице. Как-нибудь дотащишься. А потом шпарь в город один – мы на подводе доедем... Ну, садитесь, ребята. Миновав кладбище, мы заезжаем прямо во двор к Авксентию. Дядьки нет дома, и Оська мчится за ним в сельсовет. Авксентий радостно встречает нас. Я знакомлю его с Полевым. В хате дядька рассказывает: – А в селе у нас новостей, новостей! Староста наш прежний, Сигорский, удрал с петлюровцами, пес поганый. Мельницу водяную у помещика Тшилятковского мы отобрали. Главный мельник у нас теперь Прокоп Декалюк вы ж его наверное, знаете? А я, кто я – как бы вы думали? – смеется дядька. – Такая шишка, не дай бог! Я голова сельрады! Верное слово! Был сход – беднота меня и выбрала. "Ты, говорят. Авксентий, пострадал от петлюровцев, так будь теперь у нас за главного". Ясное дело, куркули ой как недовольны. Знают, лихо им в бок, что я покажу им бенефис! Они уж мне записки бросали: "Не загибай, Авксентий,– подожжем!" Так я и испугался! Одно плохо, что они с бандитами снюхались, а те немалую шкоду могут селу сделать. Их же много теперь по лесам шляется. Тем временем жена Авксентия ставит на стол миску с зеленым борщом и каравай хлеба. За едой Нестор Варнаевич договаривается с дядькой о поставке фуража. – К четвергу подготовлю тебе десяток возов, а сейчас дам подводу, обещает Авксентий. Оксана разостлала на столе вышитое полотенце. Она приносит в подоле яблоки-цыганки и высыпает их на стол. Яблоки твердые и чуть продолговатые. – Ну как, племянничек, много ты стекол побил за это время? – спрашивает Авксентий, видя, как я уплетаю вместе с Маремухой яблоки. – Он – герой, дорогу нам сюда показал, – хвалит меня Полевой. – Мы вот его скоро в комсомол определим, пусть только подрастет немного.

Темнеет. В горницу входит Оксана, шлепая по глиняному полу босыми ногами. Она зажигает коптилку. – О, да мы заговорились! – сказал Полевой. – Ну, спасибо, хозяин, за яблоки да за сено. В четверг я пришлю к вам обоз. – И, встав из-за стола, он протянул руку Авксентию. Пока мы прощались. Полевой надел шинель и туго застегнул ее на все крючки. Потом перебросил через плечо ремень своего тяжелого маузера. На дворе уже прохладно. Хорошо, что Полевой захватил для нас бурку. Мы еще раз попрощались с Оксаной, с Оськой и Авксентием и полезли за Полевым на самый верх подводы. Легли животами на мягкое, упругое сено и укрылись буркой. Полевой улегся рядом с нами на сено – большой, чубатый, от него здорово пахнет табаком. Ездовой – низенький красноармеец – примостился с винтовкой в руках где-то внизу, на облучке; он почти закрыт нависающей над ним копной сухого сена. Нам видно только, как дрожат внизу туго натянутые им вожжи. Лошади, почуяв дорогу домой, упрямо мотают головами, – крепкие постромки то и дело трут их шелковистую кожу. Мы глядим вперед на дорогу, по которой, подскакивая и качаясь, едет наша подвода. За березовой балкой всходит луна. Чем дальше мы едем, тем сильнее ее голубоватый свет заливает окрестности. Когда мы выезжаем с проселочной дороги на ровное шоссе, Полевой легко поворачивается на бок и вынимает из кобуры свой маузер. Щелкает предохранитель Вдоль шоссейной дороги тянется частый сосняк. Все реже и реже мелькают случайные просеки, полянки. Чем ближе мы подъезжаем к городу, тем гуще становится лес. Теперь плотная стена деревьев уже окружает с обеих сторон Калиновский тракт. Вдруг, когда мы, перевалив через бугор, спускаемся вниз, из придорожной канавы, наперерез нам, выскакивают три человека. – Кто это? Неужели бандиты? Ну да, бандиты! – Сто-ой, холер-ра!.. Это закричал бандит, изо всей силы ухватив под уздцы наших лошадей. Испуганные кони, захрапев, подмяли бандита и круто повернули в сторону. Подвода стала поперек дороги. От неожиданного поворота я чуть не слетел вниз. – А ну, слезай, холера тебе в живот! – скомандовал ездовому бандит, остановивший лошадей. Два других медленно, опустив револьверы, подходят к лошадям. Они, наверное, думают, что ездовой на телеге один. – Тащи его оттуда, паскуду! – хрипло выругавшись, потребовал один из бандитов. И в эту минуту около нас хлопнул сухой, резкий выстрел. Маремуха от испуга схватил меня обеими руками за плечи. Выстрелил Полевой. Он чуть приподнялся над сеном. Его каракулевая кубанка слетела. Почти к глазам прижав длинный маузер, он стреляет по бандитам. Видно, как из тонкого ствола маузера вылетают остренькие лучики огня. Кто-то из бандитов, крикнув, тяжело повалился. Остальные два метнулись в сторону. Вот они с размаху, один за другим, перепрыгнули канаву и пропали в лесу. Внизу, под нами, грохнул выстрел. Это пальнул из винтовки по убегающим бандитам ездовой. Эхо прокатилось над безмолвной листвой и замерло. Как тихо стало сразу вокруг. Слышно только, как слева от нас, в лесу, куда убежали бандиты, трещит валежник. Кажется, будто какой-то полуночный встревоженный зверь, меняя свое логово, мчится среди деревьев. Внизу, под колесами, застонал подстреленный Полевым бандит. – Погоди, Степан, не стреляй! – громко, но совершенно спокойно приказал ездовому Полевой. Потом с маузером в руке он спрыгнул на землю. – Гляди по сторонам! – тихо приказал ездовому Полевой. а сам подошел к бандиту. Нам с Петькой стало жутко оставаться на подводе. – Слезем, а, Петька? – шепнул я Маремухе, кивая на дорогу. Тихонько, цепляясь руками за веревку, мы спрыгнули на дорогу и подошли к Полевому. Он опустился на корточки перед подстреленным бандитом и обыскивает его. Страшно, но и мне хочется посмотреть на бандита. Пересиливая страх, я наклонился. Бандит уже не шевелится. Его лицо залито кровью. Левая рука запрокинута далеко назад, точно он хочет схватить камень. Я вздрогнул... Нет... не может быть... я ошибся... Я наклонился к бандиту совсем близко, и снова мурашки забегали у меня по коже. Бандит очень похож на Марко Гржибовского. – Петя, это не Марко? – толкнул я под бок Маремуху. Петька тоже наклонился к бандиту, но тотчас же отпрянул. – Марко!.. – испуганно прошептал он и попятился от трупа. Ну, конечно, это Марко, широколобый, курносый Марко, сын колбасника пана Гржибовского. Это его упрямый лоб, его крутая шея. Да ведь и френч-то на нем, кажется, тот самый, английского покроя, с высоким стоячим воротником, в котором мы видели Гржибовского последний раз в Нагорянах. – Дядя Полевой! Это Марко Гржибовский! Мы его знаем! – сказал я нашему квартиранту. Но Полевой вместо ответа строго приказал: – А ну, пошли на сено! Без вас разберутся! Он, видимо, не хотел, чтобы мы смотрели на убитого. Мы отошли в сторону и только было собрались лезть вверх, на сено, как в эту минуту за перевалом громко застучали колеса какой-то подводы. Едут к нам. А что, если это спешат на выручку приятели Марко Гржибовского? Мы с Петькой сразу запрятались в тень, под сено. Мне кажется, что лес подкрадывается к нам со всех сторон, с голенастыми своими соснами, с ветвистой ольхой, с низеньким кустарником. Лошадиный топот и дребезжание колес раздаются все громче. Внезапно из-за бугра вылетает запряженная парой коней бричка и, не доехав шагов пяти до нашей подводы, останавливается. – Кожухарь, ты? – негромко окликнул Полевой, подняв навстречу маузер. – Товарищ начальник, я тебя малость не признал, – радостно откликнулся с брички Кожухарь и, спрыгнув на землю с винтовкой в руке, побежал к Полевому, но, чуть не наступив на руку Марко, отпрыгнул и растерянно протянул: – Э-э, да у вас тут...– но не договорил. Он с изумлением стал разглядывать освещенное луной мертвое лицо Гржибовского. – Ладно, поехали! – коротко распорядился Полевой и спрятал маузер в деревянную кобуру. И вот через несколько минут мы едем дальше, к городу. Мы с Петькой лежим на сене, едва дыша, не шевелясь. Я пристально вглядываюсь в лесную чащобу. Теперь мне кажется, что из-за каждого ольхового ствола выглядывает бандит. Тень деревьев хорошо скрывает бандитов, а мы, наоборот, освещены луной и видны отовсюду отлично. Зачем только ездовой так быстро гонит лошадей? Ехал бы потише! Ведь подковы так звонко цокают по камням! Стук лошадиных подков и громыхание колес разносятся эхом по всему лесу. Наверное, услышав этот грохот, приятели Марко Гржибовского – страшные, волосатые бандиты – уже подползают к дороге, чтобы отомстить нам. В руках у них бомбы, обрезы. В этом дремучем лесу они хозяева – каждая тропа им знакома... Но вот заискрились за лесом далекие огни епархиального училища. Уже близок город. Там стоит полк Полевого, там живет мой отец. В городе горят на улицах электрические фонари, а на мосту возле крепости стоит часовой. Если бандиты погонятся за нами, он не пустит их в город. На радостях я крепко прижался к Петьке Маремухе. А хорошо ехать здесь, на сене! Теплая бурка греет нас, как одеяло. Мы все ближе подъезжаем к городу. А впереди нашей подводы, на желтой бричке, мой приятель Кожухарь везет в уездную Чрезвычайную комиссию труп Марко Гржибовского.

РАДОСТНАЯ ОСЕНЬ

Занятия в школе начинаются поздней осенью. Уже облетают с деревьев последние желтые листья. Многие зареченские хозяйки ворохами собирают их в мешки на Новом бульваре. Будет чем зимой растапливать плиту и кормить коз. Погода стоит ровная: свежие холодные дни, небо синее, ясное, целыми днями не увидишь ни тучки, ни облачка. Воронье в эти прозрачные осенние дни целыми стаями кружится над Старой крепостью, над пожелтевшими ее бастионами. Черноголовые снегири уже качаются на ветвях рябин около доминиканского костела. Одну за другой они хватают своими крепкими толстыми клювами терпкие рябиновые ягоды. Пунцовые брюшки снегирей мелькают по садам и у нас на Заречье. Много их налетело к нам в эту осень! Скоро начнем ловить их западнями, силками, обмазанными клеем прутьями. Над балконом нашей бывшей гимназии, за голыми ветвями каштановых деревьев, краснеет новая вывеска:

С гимназией покончено навсегда! Я пришел в класс, как старый знакомый: заново составляли классный журнал, и меня вместе со всеми моими товарищами вписали туда. Новостей в нашей школе уйма! Скоро, говорят, будет выбран ученический комитет. Пани Родлевская – учительница пения – ходит по коридорам скучная-скучная. Не придется уж, видно, ей, караморе. больше разучивать с нами "Ще не вмерла...". А новые наши песни петь она еще не научилась. Ее перевели в соседний класс. Говорят, что, когда ученики называют ее "товарищ учительница", она морщится так, будто ей наступили на платье. Вместо Родлевской в учителя пения нам дали Чибисова – того самого, который раньше преподавал в высшеначальном училище. Чибисов очень худой и носит дымчатые очки. Так он учитель ничего, смирный, не кричит, когда, случается, разгуляешься на его уроке, – беда вот только, что каждый день после уроков он ходит в кафедральный собор. Чибисов – регент: он командует на клиросе соборными певчими. Он весь прокоптился в церковном дыму, от него за версту, словно от попа, пахнет ладаном и палеными свечами. Учитель украинского языка Георгий Авдеевич Подуст бежал за границу вместе со своими дружками – петлюровцами. А вот природовед Половьян доволен! Он бегает по лестницам как угорелый. Он сам снял в актовом зале портреты всех петлюровских министров, выдрал из рамок и водворил на их место под стекло старые фотографии своих животных и в первую очередь портрет знаменитого муравьеда. Тощего Цузамена что-то не видать. Я слышал, он все болеет – видно, соскучился по своим немцам. А может быть, он просто боится большевиков? Но самая главная и радостная новость, особенно для нас, прежних высшеначальников, это та, что заведующим нашей трудовой школой назначен Валериан Дмитриевич Лазарев. В первый же день занятий он собрал нас в актовом зале и сказал: – Вы не смейтесь, ребята, что я плохо говорю по-украински. Я хоть и украинец, но учился в русском университете – тогда царь не разрешал студентам заниматься на их родном украинском языке. Конечно, я кое-какие слова перезабыл. Но сейчас-то мы с вами живем в Советской Украине, где большинство населения говорит по-украински. Вот и наша советская трудовая школа будет поэтому школой украинской. И вы будете основательно учить наш родной украинский язык, чтобы знать его хорошо. Давайте, хлопчики, жить дружно, не ссориться. Война окончилась, и теперь мы сможем учиться спокойно. Наша школа названа именем великого украинского поэта Тараса Шевченко. Не забывайте никогда его мудрые, простые слова:

Учiесь, читайте: I чужому научайтесь, Й свого не цурайтесь...

Мы рады были услышать после долгого перерыва мягкий, спокойный голос любимого учителя, да и те, которые его увидели впервые, тоже встретили Лазарева хорошо. Он всем понравился. В субботу, через три дня после собрания в актовом зале, мы с Петькой встретили Валериана Дмитриевича возле учительской. Я отважился и спросил: – Валериан Дмитриевич! А когда вы нас в подземный ход поведете? – В какой подземный ход? – удивился Лазарев. Тут выскочил Петька Маремуха и, запинаясь, объяснил: – А помните. Валериан Дмитриевич, вы нам обещали, еще как Петлюры не было? – Погодите... погодите... Мы собирались пойти в подземный ход возле крепости? – Ага, ага! – закричал Петька Маремуха. – Ну что ж, можно и сходить. – Правда, Валериан Дмитриевич?! – даже не поверил я сначала. А Петька Маремуха протянул: – А как же мы туда пойдем, раз у нас фонаря нет? Валериан Дмитриевич улыбнулся. – Это в самом деле закавыка. Ну, хорошо, я велю Никифору раздобыть фонарь.

Пока шел последний урок, наш старый знакомый сторож Никифор разыскал на складе фонарь и налил его казенным, школьным керосином. Не успел замолкнуть звонок, не успел природовед Половьян захлопнуть классный журнал, как я вырвался из класса в коридор. Следом за мной пустился Петька и, позабыв, что из соседних классов еще не вышли учителя, заорал на весь этаж: – Васька, подожди, Васька! На полу, около дверей в учительскую, стоял старый, поржавевший фонарь "летучая мышь". Я, не раздумывая долго, схватил его. Когда подбежал Маремуха, он сморщился от огорчения, но потом, поразмыслив, сказал небрежно: – Подумаешь, надо мне руки керосином пачкать... Из учительской, в фуражке, с клубком шпагата под мышкой, вышел Валериан Дмитриевич. Из-под чесучовой куртки выглядывала у него вышитая украинская рубашка, а на бархатном околыше форменной фуражки виднелась дырка от вынутой кокарды. – Уже собрались? – спросил Валериан Дмитриевич, оглядывая нас, и подал Маремухе клубок шпагата. – Неси! Петька, гордый доверием Лазарева, быстро метнулся к лестнице. На улице Петька посмотрел на Лазарева и спросил: – А где ваша кокарда? Лазарев быстро ощупал фуражку и растерянно сказал: – Потерял! И стал искать кокарду на земле. Тут я заметил, что он улыбается. "Ладно, ладно, – подумал я,– не проведешь!" Маремуха тоже понял, что директор шутит, и протянул: – Нет, в самом деле. Валериан Дмитриевич? Лазарев улыбнулся и сказал: – А вы дотошные. Все заметите. Ну, снял ее, не нужна больше. – А вы ее... выкинули? – осторожно спросил Петька. – Да нет, валяется где-то дома. Петька помолчал, пошмыгал носом, а потом вдруг, заглядывая в глаза Лазареву, дрожащим голосом попросил: – Подарите ее мне. Валериан Дмитриевич. – Кокарду? А зачем она тебе? – А так... я всякие значки собираю... "Ну и попрошайка! – подумал я про Петьку – И не стыдно?" – Ну что ж, подарю, – сказал Лазарев. – Правда? Ну, вот спасибо! – сказал Петька и расцвел весь от радости. Через несколько минут, когда мы спускались на крепостной мост, Петька, довольный, сказал: – А знаете. Валериан Дмитриевич, трусливые люди боятся этого подземного хода. А я – ни капельки! Мы вот ходили летом с Васькой в Нагоряны. Там есть такие здоровенные Лисьи пещеры. Мы все их облазили – и ничего! "Ну, что ж ты врешь?– чуть не закричал я.– Ведь мы не были в самих Лисьих пещерах!" Но Петька сам сообразил, что на радостях заврался. Он покраснел, застыдился и глянул на меня такими жалобными глазами, что мне стало жаль его. Я решил не выдавать Петьку. "Вот хвастун! – подумал я.– Ни капельки не боится, а? Посмотрим, как-то ты запоешь там, в подземном ходе?" Подземный ход начинался у обрыва, под высокой стеной. Снаружи он был похож на самый обыкновенный вход в погреб. Куда-то вниз вели белые каменные ступеньки, наполовину засыпанные мусором и навозом. Прямо на груде мусора, посреди входа, вырос большой куст ядовитого болиголова. Оттуда, из подземного хода, донесся к нам тяжелый запах плесени, гнилого дерева. Не сказав ни слова. Валериан Дмитриевич вынул из кармана спичечный коробок, чиркнул спичкой и, заслоняя от ветра ладонью ее огонек, зажег фонарь. В фонаре вспыхнула и сразу же погасла паутина, и ровный язычок пламени, почти незаметный здесь, на улице, потянулся вверх и стал гореть спокойно, как в комнате. Глухая деревянная перегородка преграждала путь. Кто-то нарочно и, по-видимому, очень давно заколотил подземный ход досками. Толстые широкие доски покрылись плесенью, а сбоку, там, где они были прибиты к столбу, вырос на них целый куст поганок. – Вот тебе и фунт изюму! – сказал Лазарев, оглядывая перегородку. Он повернулся к нам, прищурился и, хитро улыбаясь, спросил: – Повернем, значит, обратно? – А туда? – сказал я, показывая на перегородку. – Туда как же? Видишь, перегорожено. Наступило молчание. Назад идти не хотелось. Стоило спускаться сюда, чтобы, встретив на пути преграду, повернуть обратно. Я подскочил к перегородке, просунул обе руки в щель между скользкими досками и, упираясь ногами о нижнюю доску, сильно потянул перегородку на себя. Не успел я опомниться, как лежал уже на земле. Доски от старости прогнили, и потому я совсем легко отодрал верхнюю, а нижнюю продавил в подземный ход. Ноги мои были теперь по ту сторону перегородки, а скользкая, сырая доска лежала на груди. "А вдруг меня кто-нибудь потащит за ноги к себе с другой стороны подземного хода?" – подумал я и вскочил – Ты, Манджура, настоящий богатырь, – похвалил меня Лазарев Мы без особого труда оторвали еще одну доску и пролезли друг за другом через перегородку. Теперь мы шли по настоящему подземелью, где, возможно, уж много лет никто не ходил. Я шел, довольный тем, что пробил перегородку. Если бы не я, мы и в самом деле повернули бы обратно. Будет о чем порассказать хлопцам в школе. Даже сам Лазарев назвал меня богатырем. А это что-нибудь да значит! Идти было легко, приятно – под ногами лежала не то пыль, не то труха. Ноги неслышно ступали по ней. Вдруг у меня под ногой что-то хрустнуло и зазвенело. – Валериан... – выкрикнул я и не договорил. Лазарев сразу же опустил фонарь, и я увидел под старой холодной стеной чьи-то кости и рядом с ними белый, уткнувшийся глазными впадинами в землю круглый череп. – Что такое, Васька? А? – прошептал Маремуха, наваливаясь на меня сзади. Я не ответил Маремухе. Мне стало страшно. Теперь я пожалел, что мы пошли сюда, в этот проклятый подземный ход. Он лежал длинный и узкий, этот скелет, вытянув перед собою обе руки. Между ними, точно круглый булыжник, белел череп. Лазарев смело нагнулся и поднял с земли зазвеневшую цепь. Я увидел кандалы. Белые кости рук сразу высыпались из круглых кандальных очков на землю. – Кто это? – чужим, придавленным голосом спросил Маремуха. – Кто это? – спокойно повторил Лазарев, позванивая кандалами и поднося их почти к самому лицу. – Трудно сказать. Можно только догадываться... Давайте подумаем... В подземном ходе стало очень тихо. Фонарь горел, мигая. Неровные отблески фонаря прыгали по стенам. В тишине подземелья было ясно слышно дыхание каждого из нас. – Давайте подумаем, – медленно повторил Лазарев. – Когда уманский полковник Гонта вместе с Максимом Железняком поднял восстание против магнатов, известное в истории под названием Колиивщины, паны подавили это восстание и стали ловить казаков Гонты Здесь, в нашей Старой крепости, тоже сидели перед смертью пойманные панскими гайдуками казаки. Кто знает может, этот человек и есть один из них? Помолчав немного, Лазарев добавил: – А возможно, этот кандальник – один из друзей, славного повстанца Кармелюка. Бедняга погиб здесь не так давно. Я сужу по кандалам. Им лет полтораста, не больше. Во всяком случае, человек этот не был паном, иначе не стал бы он умирать здесь в кандалах... Я нагнулся и только хотел тронуть череп, как Маремуха заголосил: – Не надо, Васька, не надо!..– и шарахнулся в сторону. – Не надо трогать! Оставь! – строго сказал мне Лазарев. ...Я представил себе, как умирал здесь, в подземелье, этот неизвестный человек. Наверное, он долго бился своими закованными руками о перегородку да так и не смог ее разломать... Он несколько раз брел назад, к тюремному замку, затем снова поворачивал обратно, искал другого выхода из подземелья, пока, наконец, обессиленный, измученный пытками, не упал навсегда на эту сырую землю. Конечно, он приятель Кармелюка! Ведь только Кармелюк и его друзья могли решиться удрать из этой страшной крепости. Наверное, вот этот человек вместе с Кармелюком подстерегал на гористых дорогах Подолии панов, мстил им за издевательства над бедным людом. Может быть, вместе с Кармелюком этот человек скрывался в густых подольских лесах и где-либо на привале, в глухом, неизвестном панам байраке, пел вполголоса, в тихую звездную ночь, песню храброго Кармелюка:

Вбогi люди, вбогi люди, Скрiзь вас, люди, бачу, Як згадаю вашу муку, Сам не раз заплачу.

Кажуть люди, шо щастливий, Я з того смiюся, Бо не знають, як я часом Сльозами заллюся,

Куди пiду, подивлюся,Скрiзь богач панує У роскошах превеликих I днює й ночує

И, наверное, когда кончалась эта грустная, протяжная песня, наступал рассвет и звезды одна за другой гасли в небе. Тогда, при отблесках потухающего костра, товарищи Кармелюка, собирая оружие и готовясь выступать, затягивали новую, смелую песню:

Гайда, хлопцi, гайда, хлопцi, I я буду з вами! Нападемо ми на панство Темними шляхами!

И, должно быть, первый, кто запевал эту песню, был сам Устин Кармелюк. Я вспомнил все то, что рассказывал нам Лазарев об Устине Кармелюке, и увидел его в предрассветном лесу, в полумраке глухого оврага, рослого, плечистого, запахивающего коричневую чумарку из домотканого крестьянского сукна; я увидел грозное и смелое лицо его с клеймом, выжженным раскаленным железом на широком лбу. Я увидел, как Устин Кармелюк, подпоясавшись, нахлобучивает папаху, берет в одну руку старинный курковый пистоль, в другую – суковатую палку и говорит своим друзьям: – Рушаймо, хлопци! Почастуемо панив! ...Так, думая о Кармелюке, я шел за Лазаревым дальше по подземному ходу. Рядом посапывал напуганный Маремуха. Я протянул руку и нащупал клубок шпагата, который он держал перед собой. Шпагата оставалось совсем мало. А что, если мы здесь заблудимся? Я хотел попросить Валериана Дмитриевича повернуть обратно, но не решился. "Хорошо еще, что красноармеец заметил, как мы пошли сюда, – подумал я, – в случае чего он пришлет нам на выручку своих товарищей". – Стойте! – сказал Лазарев и поднял руку. Размахивая фонарем, он осторожно вошел в небольшой зал. Вправо в стену уходила черная квадратная дыра, а в левом углу зала чернели две щели. Лазарев повернул налево, и когда мы с ним подошли к щелям, то увидели, что продолжение хода здесь. Правда, ход был заложен большим квадратным камнем, но Лазарев сильно надавил камень одной рукой, и эта огромная глыба гранита повернулась на железной оси и стала поперек. Теперь по обе стороны каменной двери чернели высокие и узкие щели. В каждую из них мог пролезть человек. Лазарев молча передал фонарь Петьке, а сам, опираясь руками о камень, заглянул вглубь. Петька светил фонарем. – Предположим, что сюда идет главный ход. Ну, хорошо, а что ж это такое? И с этими словами Лазарев подошел к маленькой квадратной дырке, что чернела в стороне под самым потолком. Мы двинулись за Валерианом Дмитриевичем, и я споткнулся о камень. – А ну, посвети! – шепнул я Маремухе. Маремуха вытянул руку с фонарем так, словно на земле лежал новый череп. Он успокоился, лишь хорошо разглядев, что под ногами у меня обыкновенный квадратный камень. Наверное, им-то и была заслонена черная дырка, в которую заглядывал сейчас, приподнявшись на цыпочки, Лазарев. Вдруг Лазарев просунул в дырку руку и стал один за другим отваливать камни. Тяжело ухая, камни падали на землю, и полукруглый свод подземной залы трясся при каждом таком ударе. Лазарев смело отваливал камни, и за ними открывалась черная пустота. Когда дыра стала большой и круглой, Лазарев, кивая на черную впадину, сказал: – Сюда пойти, по-моему, интереснее. Как вы думаете, а, ребята? Мы молчали и, по правде сказать, думали только, как бы побыстрее выбраться отсюда на волю, на солнце, на свежий осенний воздух. Не дождавшись ответа, Лазарев, махнув рукой в сторону входа, загороженного камнем, добавил: – Главный-то путь, разумеется, там. Но туда мы пойти всегда успеем. Давайте лучше заглянем в потайное отделение. И Валериан Дмитриевич, взяв фонарь у Петьки, шагнул к выломанной в стене дыре. Мы полезли за ним. Идти сейчас было гораздо хуже, чем раньше. Из земли то и дело высовывались острые камни, дорога пошла в гору. Но не успели мы сделать и пятидесяти шагов, как подъем кончился, и мы стали куда-то спускаться. И чем дальше мы шли, тем круче был спуск и уже становился подземный ход. Вдвоем тут протиснуться было невозможно. Лазарев шел впереди, позванивая кандалами и размахивая фонарем. Но потом он стал идти медленнее, ощупывая стены свободной рукой. Ноги так и скользили вниз, я тоже упирался руками о скользкие стены, чтобы не подбить Лазарева. Ноги все чаще нащупывали мокрую землю. Снизу тянуло сыростью. – Валериан Дмитриевич! Подождите! – крикнул я, и голос мой сразу же замолк в этом сыром, затхлом воздухе. За шиворот капнула вода. По стенам журчали ручейки. Я уже шел по воде, и мне почудилось кваканье лягушек. Но вот откуда-то сверху повеяло свежим ветром. Я сделал несколько шагов и почувствовал, что ход снова пошел вверх. Тут было суше. Воды как не бывало. – Подожди, Васька! Не так быстро! – взмолился, догоняя меня, Маремуха. – Ну, давай скорей! – цыкнул я на Петьку, и мы стали карабкаться все вверх и вверх, пока я снова не натолкнулся на Лазарева. Он стоял, согнувшись, и освещал засыпанную мелким щебнем стену. Подземный ход кончился. – Вот закавыка. Тупик! – сказал нам озадаченный Валериан Дмитриевич. И впрямь, было похоже, что здесь тупик, но воздух здесь был чистый, свежий. – Подержи, Манджура, – сказал Лазарев, протягивая мне фонарь. – А ну-ка, попробуем! – И Валериан Дмитриевич изо всей силы ударил ногой в стенку. И сразу же нога его ушла в мягкий, сыпучий грунт, а когда Лазарев вытащил ногу обратно, мы увидели круглую дыру, а за ней – солнечный свет. Руками мы быстро разгребли землю и, когда нора стала широкой, посторонились, чтобы дать дорогу Лазареву. Я вылез из подземного хода последним и сперва даже не мог сообразить, где мы находимся. Рядом с норой, окруженной кустами, поднималась высокая зубчатая стена какой-то башни. В двух шагах от башни начинался обрыв; далеко внизу, в скалистых берегах, текла блестевшая под солнцем река. И, только взглянув налево и увидев там, на холме, обращенную к нам тыльной своей стороной Старую крепость, я понял, что мы попали в предместье Татариски, версты за полторы от нашего Заречья. – Я думал, что мы в Калиновском лесу выйдем, а тут, смотри, как близенько! – с огорчением сказал Маремуха и добавил: – Надо было в тот ход идти. – Ну, давай пойдем! – вызвался я. – Полезли назад? – Нет, что ты! – испугался Маремуха. – Уже поздно. И, словно побаиваясь, чтобы я не потащил его обратно в эту черную дыру, Петька отошел в сторону, к высокой сторожевой башне. – Валериан Дмитриевич! Валериан Дмитриевич! – вдруг закричал он. Смотрите, тут что-то написано! – Где написано? – спросил Лазарев, подходя к Петьке. – А вот, смотрите! – показал Петька, задирая голову вверх. Над входом в сторожевую башню, в каменной стене, белела узенькая мраморная плиточка. На ней была высечена надпись: "Felix regnum quod tempore pacis, tractat bella". – Это поляки написали, правда. Валериан Дмитриевич? – радостно выкрикнул Маремуха. – Написано по-латыни, – сказал Лазарев. – Надписи этой лет двести пятьдесят. Только вот как ее перевести? Постойте...– И Лазарев зашевелил губами, шепча про себя какие-то слова. Мы, выжидая, смотрели на него. Наконец Лазарев весело сказал: – Ну вот, приблизительно здесь написано так: "Счастливо то государство, которое во время мира готовится к войне". В эту минуту я еще больше стал уважать Лазарева. Петька Маремуха смотрел Лазареву прямо в рот. Видно, Петьке было очень приятно, что он первый заметил и показал Валериану Дмитриевичу эту беленькую плиточку. А Лазарев поглядел вокруг, подобрал с земли кандалы и сказал – Ну, так вот – давайте, хлопчики, по домам! Нагулялись мы с вами сегодня – пора и честь знать – А мы еще пойдем сюда? – спросил я. – Обязательно! – пообещал Лазарев. – Соберем побольше охотников да в воскресенье на целый день в поход пойдем. Помните, как в крепость с вами тогда ходили? – В высшеначальном, да? – подсказал Маремуха Мы проводили Лазарева до самого бульвара, там попрощались и пошли к себе на Заречье обедать. Возле Старой усадьбы мы бросили жребий, кому послезавтра нести в школу фонарь Вышло, что фонарь понесет Маремуха А я, довольный сегодняшней прогулкой, побежал домой с пустыми руками Из Нагорян к нам в город переехал учиться Оська Часто, во время переменок, мы выбегаем с ним на площадь за каштанами Мы отыскиваем их в кучах пожелтевших листьев, набираем полные карманы – и айда обратно, на третий этаж. Очень приятно швырять каштаны с балкона через площадь – они летят, точно пули Петро Маремуха наловчился и добрасывает их до самого кафедрального собора, однажды даже Прокоповичу каштаном в спину угодил. Его, нашего старого бородатого директора, мы видим часто. Он пошел в попы и служит в соборе Смешным показался он нам, когда мы увидели его в первый раз в длинной зеленой рясе, с тяжелым серебряным распятием на груди. Теперь, как только попадется Прокопович на глаза, мы поднимаем крик: – Мухолов! Мухолов! Позанимались мы спокойно недели три и уже не думали, что в нашу школу будут записывать еще учеников, как вдруг в классе появился Котька Григоренко Я даже вздрогнул, когда увидел его в дверях нашего класса. У нас начался урок Природовед Половьян прикалывал к доске рисунки скелета мамонта. Котька осторожно, на цыпочках, чтобы не заметил Половьян, пробрался в конец класса. Он бесшумно уселся там на заднюю парту Весь урок меня подмывало обернуться, посмотреть хоть искоса, что делает Котька, но я сдерживал себя ведь мы же враги! На большой перемене Котька уже освоился и чувствовал себя так, будто и не уходил отсюда на каникулы. Он вымазал мелом всю доску, рисуя на ней хату под соломенной крышей, прыгнул несколько раз через парту, выменял у Яшки Тиктора за два карандаша австрийский патрон. Со мной и Маремухой Котька не разговаривал. А на другой день к нам на парту, как только окончился третий урок, подсел конопатый Сашка Бобырь. – Хлопцы, помогите! – прошептал он, оглядываясь на соседей. – А что? – спросил Оська – Хлопцы, слушайте, – взмолился. Бобырь, – у Котьки есть мой бульдог Он принес его в класс Я подсмотрел, он показывал Тиктору. Хлопцы, я вам за то дам дроби, у меня есть целый фунт дроби Только помогите, хлопцы! – А где же Котька? – спросил, вставая, Маремуха. Его глаза загорелись. Он вышел из-за парты. – Наверх побежал, наверх! – с волнением ответил Бобырь. Он так волновался, что даже его веснушки побагровели Мы нашли Котьку в конце пустого коридора третьего этажа Он шел из уборной к нам навстречу, заложив руки в карманы. – Котька. послушай! – дрожащим голосом остановил его Сашка Бобырь – Ну? – насторожился Котька и вынул руки из карманов Он стоял перед нами в серой гимназической курточке, чуть нагнув вперед голову; в его недобрых блестящих глазах было опасение, тревога. – Котька, отдай бульдог! – решительно сказал Бобырь – Бульдог? – встревожился Котька – У меня его нет! – Не обманывай, есть! – прохрипел Бобырь. – Он у тебя в кармане. И в ту же минуту Котька прыгнул назад к окну. Наперерез ему бросился Петро и закричал: – Хватай его за ноги! Хорошее дело – хватай за ноги! Но ведь это не так просто, как думает Петрусь Котька размахивает ногами так быстро и сильно, что подойти к нему невозможно Спиной он отталкивает Маремуху, но тот крепко сжал Котькины руки и не отпускает. Григоренко кряхтит от злости, мотает головой, но вырваться не может, – Да ну, хватай! Дай ему леща! Что вы боитесь! – подбодрил нас Петрусь. В эту минуту мне удалось поймать Григоренко за ногу. Я крепко ухватил его за ботинок и потянул изо всей силы к себе. Бобырь понатужился и швырнул Котьку на пол, под самую печку, к ногам Маремухи. Теперь Григоренко нам не страшен. Сейчас мы его обыщем! – Пустите, сам отдам, – сквозь зубы прохрипел Котька. – Отдашь? – сидя верхом на Котькиных плечах, недоверчиво переспросил Бобырь. – Отдам... Ей-богу, отдам,– пообещал Григоренко. – А ну, пустите его, хлопцы! – приказал Бобырь и вскочил на ноги. Не очень охотно мы выполнили это приказание. Помятый, взъерошенный Котька, не глядя на нас, медленно поднялся и отряхнул со штанов пыль. Потом он полез в карман и неторопливо вытащил никелированный бульдог. Это был очень хороший бульдог – новенький, блестящий: видно, из него стреляли очень мало. Бобырь даже облизнулся. – Ну, дай сюда, – попросил он, протягивая свою длинную худую руку. – Дать? Что дать? Что ты хочешь?..– крепко сжимая рукоятку бульдога, удивленно спросил Котька. – Револьвер! – простонал Бобырь и протянул навстречу другую руку. – Револьвер? А, дудки! – и с этими словами Котька, размахнувшись, вышвырнул бульдог в открытое окно. – Нате! – злобно прошипел он, и в эту минуту внизу, на площади, хлопнул револьверный выстрел. Вот так штука! Это, видно, выстрелил, ударившись о камни, Сашкин бульдог. Мы присели. А вдруг пулей убило кого-нибудь на площади? Маремуха попятился к лестнице. А Котька, одернув рубашку, злобно улыбнулся и спросил: – Получили? Только сейчас мы пришли в себя, поняли, как ловко обманул нас Григоренко. – Ты... ты... к папе захотел? – выкрикнул, заикаясь, побледневший Сашка Бобырь. – Подожди! – остановил Бобыря Петька. – Побежали на балкон, посмотрим! Мы помчались по коридору. – Он что у тебя – самовзвод? – догоняя Бобыря, с сочувствием спросил я. – Ну да, самовзвод...– жалобно ответил Сашка. Мы осторожно выглянули с балкона на улицу. На площади пусто. Желтые листья валяются на камнях. На самом углу гимназии, под тем окном, из которого только что выбросил револьвер Григоренко, стоит какой-то красноармеец и смотрит вверх, на третий этаж, где ветер качает обе половинки открытого окна. Постояв немного под окном, красноармеец сунул револьвер в карман и медленно, то и дело оглядываясь, пошел прочь. Сашка с тоской следил за каждым его шагом. Никогда уж не видать ему своего бульдога! Да и мы все с сожалением смотрели вслед красноармейцу, а я подумал даже: "Не побежать ли за ним вдогонку?" Мне казалось, что, если бы как следует попросить красноармейца, он бы отдал нам бульдог. Зачем он ему, этот маленький, пустяковый револьвер с мягкими свинцовыми пульками? Ведь, наверное, у красноармейца есть наган. Но пока я думал так, красноармеец скрылся за кафедральным собором. Бежать было поздно. Уже в классе Котька Григоренко, отойдя к учительской кафедре, погрозил: – Мы еще с вами поквитаемся! Погодите... – Ладно, ладно. Еще захотел? Гадюка петлюровская! – со злостью ответил Маремуха. В класс вошел с нотами под мышкой Чибисов, и Котька, озираясь, сел за парту