Текст книги "Под чужими знаменами"

Автор книги: Владимир Беляев

Соавторы: Михаил Рудницкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Голиняк наблюдает, как почтенный доктор Барвинский толкает в пропасть новую жертву. Барвинский пишет Гансу Пулюю письмо, в котором просит его принять под свое покровительство еще одного кандидата в шпионы – Юрия Панькевича.

* * *

Новый протеже Барвинских, вступивший на стезю шпионов в их уютном особняке, Юрий Панькевич оправдал рекомендации не только перед гитлеровской Германией, но и перед новыми гальванизаторами фашизма.

После того как гитлеровская военная машина была разбита, а наемники фашизма в страхе перед Советской Армией бросились в районы Европы, занятые англичанами и американцами, уже в Италии, в одном из лагерей для так называемых перемещенных лиц, бывшего агента абвера Юрия Панькевича заметил некий английский капитан. Участник «большой игры», этот английский разведчик был воспитан на произведениях Р. Киплинга и любил повторять изречение певца британского империализма и проповедника шпионажа: «Когда все умрут, только тогда кончится Большая игра».

Мы не знаем, изучал ли этот капитан методику вербовки шпионов у своего предшественника – видного агента английской разведки капитана Сиднея Джорджа Рейли, который таким же способом в 20-х годах нынешнего века объезжал лагери петлюровцев, находившиеся на землях панской Польши, и прощупывал каждого националиста-петлюровца со специальными целями. Во всяком случае, то, что произошло с Юрием Папькевичем, удивительно напоминает почерк Сиднея Джорджа Рейли, о котором рассказывают в своей книге «Тайная война против Советской России» Сейере и Кан.

Окончательная перевербовка абверовца Юрия Панькевича в британскую Интеллидженс сервис состоялась в другом лагере для перемещенных лиц. Лагерь этот называл однажды в своем выступлении на Генеральной ассамблее Организации Объединенных Наций глава советской делегации А. Я. Вышинский, требуя от правительств Англии и Америки выдачи СССР военных преступников, которые все еще гуляют на свободе под видом перемещенцев.

Метаморфоза, которая произошла с Юрием Панькевичем, объяснит нам, почему именно так цепляются и сейчас за перемещенцев некоторые их новые покровители из стран американского блока.

В обвинительном заключении, оглашенном на открытом судебном заседании по делу Александра Барвинского 27 января 1948 года во Львове, было сказано:

«Юрий Панькевич был направлен из-за границы на связь к Барвинским в 1946 году».

Бывший агент немецких разведывательных органов абверкомандо 106–102 и «Цеппелин», Юрий Панькевич, будучи перевербован в Италии английской разведкой, направлялся по ее поручению во Львов, имея специальный пароль именно к Барвинским.

Однако на пути у Панькевича возникло неожиданное препятствие – советская контрразведка. Панькевич пытается устранить работника органов советской государственной безопасности, мешающего ему связаться с Барвинскими, готовит его убийство, но в самую последнюю минуту неожиданно для самого себя оказывается разоблаченным и пойманным. План и связь не удались! Вместе с ним была арестована и поймана оуновка, террористка Леось, по кличке «Русалка». Оба они на следствии, под тяжестью улик, сознались во всем.

На суде прокурор спросил Барвинского:

– Каким же это образом английский капитан послал сюда к вам Панькевича? Разве английский капитан – хозяин украинских земель? Для чего Панькевич был направлен сюда?

Барвинский отвечал:

– Ясно для чего. Со шпионскими заданиями!

…Спустя некоторое время после ареста Юрия Панькевича Наталка Барвинская говорила доктору:

– Ты знаешь, Сашко, какой провал? Арестован Юрий Панькевич!

От этого известия шпион побледнел, почувствовав приближение неминуемой развязки.

На суде во Львове мы увидели не только наводчиков и сообщников гитлеризма – украинских буржуазных националистов типа Барвинских, но и их вчерашних хозяев.

Размеренным, вымуштрованным шагом, в желтом нацистском френче в зал под конвоем вошел сам Герберт Кнорр, и при виде его Барвинский весь сжался на своей скамье, зная, что сейчас-то он будет окончательно разоблачен.

Гауптштурмфюрер СД Герберт Кнорр в годы оккупации возглавлял отдел культуры и духовенства управления Зихергайстдинст СД «дистрикта Галиция». Иными словами, он ведал судьбами интеллигенции и служителей различных религиозных культов на земле, равной территории европейского государства.

Лавочник из Маркнейкирхена в Саксонии, Кнорр в 1929 году, еще до прихода Гитлера к власти, вступил в национал-социалистскую партию, затем практиковался в органах «службы безопасности» в Дрездене, охранял в 1941 году Ганса Франка в Кракове и осенью 1941 года прибыл во Львов.

Кто же помогал ему устанавливать и укреплять террор на захваченных гитлеровской Германией землях, кто наводил его на новые жертвы, подсказывая, кого надо арестовывать, кого уничтожать?

Глазами Кнорра на землях Западной Украины в первую очередь были именно такие люди, как барвинские. К услугам Кнорра была вся буржуазно-националистическая интеллигенция, подготовленная идеологически к службе в карательных органах фашистской Германии. Эта часть буржуазной интеллигенции свято верила в победу гитлеризма и всегда ненавидела свободолюбивые стремления русского и украинского народов. Ее подготовляли к предательству интересов славянства еще Габсбурги. Они натравливали буржуазных националистов на Ивана Франко, на Василия Стефаника, на всех прогрессивных деятелей, понимавших, что только в союзе с великим русским народом Украина может получить самостоятельность и государственность. Мелкими подачками Габсбурги приучали буржуазную интеллигенцию лизать сапоги австрийским монархам, двурушничать, предавать, служить тому, кто больше заплатит.

И украинская буржуазная интеллигенция, блокируясь с агентурой Ватикана верхушкой греко-униатской церкви, яростно нападала на все радикальные течения в украинском народе.

Ведь именно благодаря личным проискам Александра Барвинского-старшего, отца подсудимого, великий украинский писатель-революционер Иван Франко не был допущен на кафедру украинской литературы во Львовском университете, хотя имел на это гораздо больше прав, чем любой из его современников.

Но до пределов низости, до самого отвратительного падения докатились лидеры украинского буржуазного национализма, когда поступили в услужение к наци, когда стали глазами кнорров среди украинцев.

…Первое знакомство Кнорра с Барвинским состоялось в оперном театре во время антракта. «Потом, – рассказал Герберт Кнорр суду, – доктор Барвинский посетил меня в моем служебном кабинете».

Кнорр сохранил хорошее впечатление о своем новом агенте. Когда у Кнорра начался суставной ревматизм, он немедля набрал номер 2–00–04 и сказал: «Вы дома, доктор? Не уходите, я сейчас к вам приду».

Спустя некоторое время Александр Барвинский решил пригласить своего начальника в ресторан вместе с его шефом – руководителем СД «дистрикта Галиция» лейтером Фердинандом Шенком.

– Мы говорили о делах, пили водку, ели бутерброды, – восстановил на суде подробности этого ужина Кнорр.

– Кого же вы еще знаете из семьи Барвинских? – спросил Кнорра прокурор.

– Я знаю профессора музыки Василия Барвинского и его жену.

– Когда вы познакомились с Василием Барвинским?

– Я познакомился с ним в конце 1941 года, когда Василий Барвинский стал моим секретным агентом, – твердо сообщает Кнорр.

В зале суда – шум. Неожиданность этого разоблачения поражает многих. Кто в городе не знал композитора Василия Барвинского, повсюду декларировавшего свое невмешательство в политику?

И дальше Кнорр рассказал обстоятельства вербовки. Это произошло в кино «Виктория» после окончания концерта. Сперва Кнорр и Барвинский поговорили о музыке, а потом гауптштурмфюрер СД, видя, что перед ним человек, знающий подвластную ему, Кнорру, провинцию, прямо предложил Василию Барвинскому сотрудничество в СД.

Композитор с большой копной седоватых волос сперва побледнел, но потом охотно дал согласие быть агентом СД и находиться под рукой у всевластного Кнорра. Он не проявил никаких колебаний в выборе своего нового пути, потому что еще задолго до этого разговора его психологически подготовил к служению германскому фашизму украинский буржуазный национализм и его «философы» – всякие донцовы, левицкие, дорошенки…

Доктор Александр Барвинский рукоплещет германским Фашистам, которые убирают прочь его конкурентов – врачей евреев и поляков. Чем меньше их останется в живых во Львове, тем лучше заживет доктор Барвинский. Вот когда, наконец, он сможет вырваться на широкую дорогу процветания и наживы. Он приезжает вместе с бургомистром Львова Гиллером и чинами СД на Яновское кладбище осматривать огромную братскую могилу расстрелянных ночью жителей. Он прекрасно знает, что среди убитых есть и врачи, его вчерашние коллеги и знакомые. Хотя могила аккуратно приглажена и засыпана сверху песочком, но кое-где насыпь еще шевелится. Она как бы дышит, показывая, что несколько несчастных не добиты. Барвинский ходит около могилы, пробует глубину насыпи палкой с серебряными монограммами, а сам злорадно думает:

«Туда им и дорога. Еще несколькими конкурентами меньше!»

Рассуждал так, вне всякого сомнения, и его родной брат – композитор Василий Барвинский, когда немцы, по указанию Герберта Кнорра, уничтожали лучших музыкантов города: Мунда, Штрикса, Приваса. Ведь на собственном пианино Барвинского приезжавшие в его дом после акций гестаповцы играли сочиненное Якубом Штриксом «танго смерти».

Василий Барвинский знает, что блестящий пианист Леопольд Минцер, которому в 1940 году аплодировали на концертах москвичи, ленинградцы и жители других городов Советского Союза, перед своей гибелью служил денщиком у штурмбаннфюрера СС на Пушкинской улице, в трех кварталах от особняка Барвинских.

Штурмбанфюрер занял виллу Минцера, самого его переселил в дровяной подвал и по утрам приказывал чистить себе сапоги. Если Минцер не мог навести глянец так, как этого требовал гестаповец, штурмбанфюрер принуждал пианиста съедать по коробке гуталина.

Знал Василий Барвинский и о том, что магистр философии, автор многих песенок о родном городе и в их числе популярной еще и доселе в Советском Союзе песенки «Только во Львове» Эммануил Шлехтер был превращен немцами в маляра и штукатура. Сперва Шлехтер покрасил здание ратуши, в котором заседал ежедневно доктор Александр Барвинский, а потом немцы убили и сожгли Шлехтера в лагере смерти на станции Белзец.

Зная все это, а равно и тайну исчезновения 35 видных ученых Львова, Василий Барвинский все же пошел охотно на службу к гитлеровцам, потому что он был кровно заинтересован в победе фашизма.

Четко и ясно доложил об этом суду и Кнорр:

– Я считал., что семья Барвинских полностью пронемецкая, она хотела и стремилась помогать нам любыми способами. Могу подтвердить, что когда родственник Барвинских Савчук записался добровольно в дивизию СС, это событие явилось в их семье праздником.

Василий Барвинский докладывал Кнорру о всех интересующих СД фактах музыкальной жизни города. Это не была обычная информация, поступающая к гитлеровцам в порядке, так сказать, ведомственного надзора. На следствии Кнорр подробно рассказал, что по его поручению Барвинский немедленно докладывал о всяком заслуживающем внимания музыканте, певце, танцоре из украинцев. Эти сведения нужны были Кнорру для того, чтобы ни в коем случае не давать развиваться талантам украинского народа, чтобы отодвигать в тень, а то и просто уничтожать физически всякого способного украинца, могущего конкурировать с людьми «высшей расы» – немцами.

Так оба родных брата помогали гитлеровцам получать интересующие их сведения о медицинском и музыкальном мире города. Но если Василий Барвинский ограничивал свою деятельность рамками города, то у доктора Александра Барвинского размах был значительно шире.

Когда по всей Западной Украине начался принудительный набор в дивизию СС «Галичина», гитлеровцы послали Александра Барвинского осматривать волонтеров на периферию. Он побывал в Бродах, в Коломые и, наконец, забрался на Гуцульщину, в Коссов. Из Коссова и его окрестностей вербовщики доставили к Барвинскому всего 500 молодых гуцулов, не сумевших своевременно бежать в горы.

– Годен! Годен! – выкрикивал Барвинский, бегло осматривая до поздней ночи новых рекрутов в войска рейхсфюрера СС Гиммлера.

После ужина доктор Барвинский отправился ночевать в пансионат Василевской. Спал он плохо, ворочался с боку на бок, кто-то из жильцов пансионата шумел и смеялся, мешал постояльцу с нечистой совестью загнуть.

Около трех часов ночи Барвинский вышел во двор. И здесь из работника медицины он снова превратился в агента СД. Скрытый тенью кустов, он увидел, как во двор пансионата заехала машина с вооруженными партизанами. Они прошли в кухню к Василевской, поужинали там и, забрав продукты, уехали. Пансионат был продовольственной базой действующего в Карпатах антифашистского партизанского отряда.

Спустя несколько дней, уже во Львове, доктор Барвинский делал в управлении «дистрикта Галиция» доклад о своей поездке гауптштурмфюреру СС Шульце. Он рассказал, какое количество рекрутов было осмотрено, кто именно из местных украинских фашистов отличился при вербовке, и под конец доклада, хитро осклабившись и угодливо сгибаясь, доложил:

– А вот в Коссове, в три часа ночи…

Шульце немедленно поднялся к губернатору провинции Отто Вехтеру и сообщил ему наблюдения Барвинского. В тот же день из Львова была снаряжена в Коссов карательная экспедиция.

Спустя некоторое время Шульце увидел Барвинского и сказал ему:

– Вы молодец, доктор! Какая наблюдательность! Эти партизаны пойманы и хозяйка пансионата тоже…

– Разве это не предательство? – спрашивает на суде прокурор Барвинского.

– Безусловно.

– Вы выдавали гитлеровцам людей, которые не пошли по вашему пути, а боролись с фашистами?

– Да, – соглашается Барвинский.

…В последние дни июля 1944 года, когда войска 1-го Украинского фронта взломали Бродский заслон немцев, гауптштурмфюрер Кнорр встретил на улице своего подчиненного Фрея и сел к нему в машину.

Кнорр и Фрей поехали по пустынным улицам заминированного Львова на улицу Захаревича спасать одного из самых активных своих агентов и его семью. Семью шпионов! Доктора дома не было. Металась по комнатам простоволосая фрау Наталка, она кричала: «О, майн готт, что с нами будет! Спасите нас, спасите!»

И хотя у руководителей СД Шенка, Кнорра и Фрея каждая минута была на счету, они нашли время, чтобы выдать святому семейству Барвинских и другим украинским националистам марш-бефель – эвакуационные документы с печатями СД. В марш-бефель, который получил доктор Барвинский, было указано также, что семья Барвинских снабжена из Фондов СД продуктами на дорогу до Вены. Даже в последние минуты пребывания на галицийской земле гитлеровцы рассчитывались натурой со своими агентами из лагеря украинского национализма.

Передовые части Советской Армии стали просачиваться в предместье города – Персенковку Здесь они встретили славных разведчиков-партизан Пастухова и Кобеляцкого. Советские разведчики успели заранее, при помощи местного населения, начертить план минирования Львова и передать его в руки советского командования. Захватив электрическую станцию на Персенковке и тем самым прекратив подачу тока в заминированный город, советские разведчики помешали полицейлейтеру Ульриху подорвать все заложенные его агентами мины.

Прекрасный седоглавый и древний Львов остался в руках освобожденного народа почти неповрежденным, а воины освободившей его Советской Армии помешали убежать от справедливого суда тем, «то вместе с гитлеровцами совершал злодеяния против человечества. Один из этих предателей, не успевших скрыться в Западную Германию, доктор Александр Барвинский, был посажен в конце января 1948 года на скамью подсудимых, чтобы дать украинскому народу ответ за все содеянное. Обличенные показаниями свидетелей, другие шпионы из его семьи – Василий Барвинский и Наталка Барвинская-Пулюй – были взяты под стражу по приговору суда, когда процесс уже начался.

Так была сорвана завеса, долгие годы скрывавшая тайны дома Барвинских – одного из преступных и весьма типичных очагов украинского буржуазного национализма.

Побег из цитадели

…По затемненным улицам, поглаживая лучиками света вороненые булыжники, мчится длинная серая машина. Кроме шофера, она везет двух пассажиров.

Сидящий с шофером хозяин машины Бено Паппе – гауптштурмфюрер СС и криминаль-комиссар.

В четвертом отделении гестапо «дистрикта Галиция» Паппе возглавляет самое таинственное отделение 4-Н. Этот худощавый и лысоватый немец, с узкими губами, ведет внутри гестапо всю разведку и контрразведку, обладая при этом самыми широкими полномочиями. Паппе косвенно, да и то лишь по хозяйственным делам, подчиняется начальнику гестапо штандартфюреру СС Витиска и руководителю всей немецкой полиции безопасности в Галиции бригаденфюреру СС Диму. Во всем же остальном Паппе повинуется непосредственно главному управлению имперской безопасности и лично группенфюреру СС и генерал-лейтенанту полиции Мюллеру.

Сослуживцы из других отделов полиции прозвали Паппе «Сфинкс». Такое прозвище льстит самолюбию этого выскочки и делает его еще более загадочным. Да и в самом деле, в тридцать лет, кроме капитана войск СС, получить еще звание уголовного советника – большая честь.

Даже многие старые криминалисты Германии, начинавшие свою служебную карьеру еще во времена Веймарской республики и служившие до Гитлера канцлерам Брюнингу и Папену, и те не дотянулись до такого звания!

* * *

Всякий новый день приносит Паппе неудачи в этом загадочном старинном украинском городе. Вот вчера, например. Выводили из Замарстыновской тюрьмы закованного в кандалы коммуниста. По пути в машину он сбил с ног охранника и бежал. Трудно предположить, чтобы он мог устроить побег один, без посторонней помощи, да еще в кандалах! В него стреляли – и было попадание: следы крови протянулись до Татарской. Но в квартале домов, соединявшем Замарстыновскую и Жозковскую, след бежавшего потерялся. Правда, сегодня на рассвете гестапо нащупало квартиру, где мог скрываться беглец. Но стоило лишь агентам позвонить, как тот через кухонное окно перебрался пожарной лестницей на крышу и убежал по ней, скрылся, босиком, в серой пижаме. Хозяйка квартиры, украинка, задержана. У нее найдена улика, вполне достаточная для того, чтобы пустить ей пулю в лоб без промедления: перепиленные ножовкой ручные кандалы. Но какая польза от такой улики, когда тот, кому кандальные браслеты перетирали кисти, уже вторые сутки на свободе? Известно, что бежавшего зовут Альфред Пират, что родился он в Испании, а затем переехал в Польшу и некоторое время жил во Львове. Установлено, что в 1936–1938 годах Пират сражался на стороне красных в Испании, в батальоне Домбровского, в знаменитой Интернациональной бригаде. Пока он сидел в одиночке на Замарстыновской, Паппе получил из Мадрида от испанской полиции точные сведения об Альфреде Пирате. Теперь ясно, кто убил в ноябре 1943 года вечером на Задвужанской улице Львова железнодорожного полицейского, фольксдейче Михеля Трефлера. Возле убитого был обронен испанский самозарядный пистолет системы «Изарро», и уже тогда Бено Паппе высказал предположение – не орудует ли во Львове какой-либо из испанских республиканцев? Не иначе – это была работа Пирата! Но грош цена этим сведениям, когда бывалый антифашист, должно быть, с наступлением темноты может собственноручно срывать со стен расклеенные по всему Львову розыскные листы, в которых гестапо сулит выдать задержавшему Пирата 20 000 марок! И много добавил бы от себя лично к этой сумме Паппе, чтобы заполучить Пирата снова в свои руки, пальцы которых украшены массивными золотыми перстнями..

Вместе с Паппе в серой машине едет его первый помощник Вурм.

Отто Вурм – глаза Паппе, зоркие, хитрые, пронырливые. Вурм долго жил во Львове в польские времена, в фамильной квартире своего отца Ганса Вурма, офицера австрийской службы, человека «старой даты» и начальника разведки той самой Украинской галицийской армии, которая, пойдя в поход на Советскую Украину, покрыла себя несмываемым позором.

Отто Вурм был еще мальчиком, когда под ударами Красной Армии развалилась УГА, а ее старшины, оставляя в Виннице, Жмеринке и Гнивани умирающих от сыпного тифа рядовых стрельцов, возвращались в Западную Украину. Возвратился вместе с ними и Ганс Вурм. И хотя австрийская империя, интересам которой он служил, распалась, старый австрийский разведчик не терял надежд на ее восстановление. Он перед смертью завещал Отто: «Не брезгуй украинским языком, майн зонн! Пилсудчики здесь долго не удержатся. Возвратятся сюда наши, и тогда ты, знающий Львов, его людей и обычаи, станешь их глазами!»

Внимая советам покойного отца, молодой Отто Вурм поддерживал знакомство со львовскими адвокатами, которые хорошо помнили его папашу.

Летом Вурм загорал в бассейне «Железная Вода», вместе с украинскими студентами посещал их бурсу – Академический дом на улице Супинского, ходил с ними на забавы, праздновал пасху и рождество, веселился по очереди то на «Сильвестра», то на «Маланку», в ночи под католический и православный Новый год. Он намеренно хотел прослыть гулякой-парнем, а сам тайно все время поддерживал связь с секретарем немецкого консульства в Варшаве Карлом Биргом. Однажды к Вурму во Львов приехал помощник Бирга Рудольф Гутман, и Вурм, взятый гостем в его машину на Стрыйском шоссе, в течение доброго часа докладывал, как ведет свою работу во Львовском воеводстве филиал «Югенд-дейче партей».

Рано утром первого сентября 1939 года Отто Вурм сигнализировал ракетами с Высокого Замка фашистским бомбардировщикам, показывая военные объекты во Львове. За ним была снаряжена погоня. В его квартире сделали засаду. Но Вурм укрылся у родных жены-украинки. Думал, дождется там, в домике со статуей мадонны на фронтоне, прихода немцев, но они, как назло, не дотянулись каких-нибудь двух километров до центра Львова и задержались, остановленные Красной Армией, в предместье Клепаров. Еще той осенью 1939 года Вурм ждал от гитлеровцев хорошей должности во Львове, а тут прошел слух, что по настоянию Советского правительства фашиста отводят свои части на Сан и даже Перемышль переходит к Советам.

Ночью Вурм уже был в Засанье (граница только устанавливалась, и не зря в ту осень ее звали зеленой). За рекой Сан он связался со своим начальством из абвера. Вурм предполагал, что шефы, для которых он так долго работал в польском еще Львове, разведывая военные тайны гарнизона, встретят его с распростертыми объятиями и сразу же дадут ему погоны, если не гауптмана, то зондерфюрера.

Выяснилось, что продвижению Вурма по службе помешала, пусть ликвидированная к тому времени окончательно, но все же обозначенная в личном деле Вурма, женитьба на украинке.

Вопросы чистоты расы занимали и военную разведку гитлеровской Германии.

Один лишь Паппе, к которому, ссылаясь на знание Львова, с большими трудами перевелся из абвера Отто Вурм, делал вид, что не обращает большого внимания на неудачный выбор Вурмом подруги жизни.

Не было во Львове сколько-нибудь заметного интеллигента-украинца, которого бы наизусть не знал с его достоинствами и пороками Отто Вурм. И часто, в зависимости от личности названного, он, даже не заглядывая в картотеку 4-Н, докладывал Паппе: «Служил большевикам», «Якшается с поляками», «Старый русофил», «Будет делать, что мы прикажем из трусости», «Наш, еще с австрийских времен».

* * *

И. наконец, кто, как не Вурм, отыскал виновника побега военнопленных из львовской цитадели?

Вряд ли кто-либо другой, помимо Вурма, смог бы дознаться, что побегу содействовала одна из машинисток Украинского центрального комитета Иванна Макивчук.

Временно работая в допомоговой комиссии, она попала в цитадель вместе с дамами-патронессами из УЦК.

Ужасен был вид бродивших на горе Вроновских за проволочными заграждениями захваченных в плен советских воинов. То опухшие, то высохшие от дистрофии, едва удерживаясь на ногах, они принуждены были еще работать с рассвета до сумерек. Иванна спросила у полицая в зеленом мундире с деревянной палкой в руке, чем кормят гитлеровцы этих несчастных.

Осклабившись, польщенный тем, что с ним заговорила такая красивая паненка, полицай охотно рассказал Иванне, какой рацион отпускается пленникам: утром они получали две чашки кофе, сваренного из эрзаца с древесными опилками и по сто граммов хлеба с подобными же примесями. На обед – тарелку овощного супа, а на ужин – пустой кипяток.

Пока старшая из дам-патронесс ходила в комендатуру «Шталага 328» (так называли немцы лагерь в цитадели) к полковнику Охерналю, Иванна прочла на дверях круглого кирпичного бастиона, украшенного римской цифрой «V», инструкцию по Шталагу.

Одиннадцатый пункт инструкции, составленной на ломаном русском языке, поразил ее больше всего:

«Запрещено есть разрезывать трупов воен. пленных и отделять таковых частей. Нарушения против этого будут по мере до этого выданного распоряжения, которое в помещениях прибито через переводчиков объявленно, наказаны за побеги загрожденное наказание будет также всем воен. пленным через переводчиков объявлено».

Намек, заключавшийся в одиннадцатом пункте, ужаснул Иванну. Обрекая пленных на голодное вымирание, гитлеровцы сами как бы наталкивали их на мысль о людоедстве. Им очень хотелось, чтобы умирающие от голода советские люди стали на путь каннибализма. Вот бы поработали тогда гитлеровские пропагандисты!

Впервые раскрылась перед Иванной не только трагедия нескольких тысяч обреченных, захваченных в плен во время первых боев на советской земле. Она поняла, что такое фашизм и какой «порядок» принес он народам. И ей сделалось очень стыдно при мысли о том, что в каких-нибудь нескольких десятках метров отсюда часть местного населения Львова, не подозревая, что творится в цитадели, развлекается иной раз на забавах, посещает храм св. Юра, слушает проповеди митрополита Шептицкого о том, что фашизм принес в Галичину порядок и счастье!..

Тут же, в цитадели, на особом положении содержались военнопленные французы и итальянцы, отказавшиеся присягать Муссолини и признавшие после захвата Сицилии маршала Бадольо. И если у них нашлись заступники среди американцев и англичан, которые через Женевский красный крест в Швейцарии слали сюда, в цитадель, сотни посылок, то о советских военнопленных заокеанские благотворители совершенно забыли. Им было все равно – погибнут во Львове от голода тысячи советских воинов или нет.

– Отсюда, паненка, для советских только один путь – на кладбище! – сказал, ухмыляясь, мордастый полицай, видимо очень довольный своей ролью стрелочника на этом пути.

…Пока дамы-патронессы из УЦК, похожие в своих старомодных черных платьях на высохших ворон, увещевали еле державшихся на ногах военнопленных украинской национальности подать прошение Гансу Франку, чтобы тот освободил их ив плена и принял на службу к гитлеровцам, Иванна, отойдя в сторонку, заговорила с молодым лейтенантом из Донбасса.

Высокий и, видимо, некогда очень выносливый, лейтенант Красной Армии был истощен до того, что можно было разглядеть ребра, проступавшие под его рваной гимнастеркой. Иванна тихонько спросила лейтенанта, в чем он нуждается, и пообещала в следующий раз принести ему сухарей и табаку.

– А под сухарики, барышня, если не трудно, положите ножницы, чтобы проволоку можно было нам от такой жизни резать, – шепнул Иванне лейтенант озираясь.

И после этих слов, сказанных полушопотом, отзывчивым, девичьим сердцем поняла Иванна, что голод и унижения не смогли превратить этого офицера Красной Армии в раба! Ей стало ясно, что не в душеспасительных наставлениях слезливых благотворительниц нуждается высохший от истощения лейтенант из Донбасса с угольными каемочками под глубоко капавшими, но все еще полными надежды черными глазами.

Видно было из его немногих слов, что ни за что он не согласится изменить Родине и скорее выберет смерть, чем предательство.

* * *

Уроженка Карпатского села Криворивня, Исанна еще с детства росла девушкой смелой, любящей помогать обездоленным. Не притчи из священного писания, а легенды про славного ватажка опришков Довбуша запали в ее сознание и навсегда сохранились в памяти и во Львове, куда она переехала учиться весной 1940 года. Не будь немецкого вторжения, она бы уже смогла перейти на четвертый курс университета. Приход фашистов оборвал все!

Весною 1942 года во время очередной облавы ее задержали на улице и чуть было не вывезли на работу в Германию. Хорошо, что в сумочке у нее оказалось двести злотых, одолженных у подруги. Она поспешно сунула их в руку полицаю, и тот, принимая взятку, шепнул: «Беги».

Облава могла повториться в любую минуту, но уже с более печальным исходом. Во Львове могли жить люди только с надежным аусвайсом (видом на жительство). Иванна ночевала без прописки у подруг – то у одной, то у другой. Она пробиралась домой закоулками, лишь бы не показываться в центре, где облавы повторялись чаще всего. Иванна было подумывала возвратиться на Гуцульщину, но ведь и там ее могли настигнуть загонщики, ищущие новых жертв для военных заводов Германии?

Растерянная, измученная, не знающая толком, как ей поступить, Иванна познакомилась на именинах у своей подруги с недоучившимся студентом Ярославом Тарнавским. И хотя был он внешне приятен собою, смугл, а длинный модный серый пиджак хорошо гармонировал с его черными, вороньими волосами и вышитым воротом сорочки, Иванна невольно подумала про него: гогусь.(– франт) Еще молодчиков, подобных Тарнавскому, звали здесь почти непереводимым словом «бавидамек», то-есть развлекатель дам. Он и впрямь умел развлекать «общество», пел густым, сочным баритоном гуцульские коломийки, потом для разнообразия напевал немецкие модные танго и быструю фривольную песенку в ритме фокстрота «О гедвиг, о гедвиг, варум машина геет нихт?».

Танцуя же с Иванной, уставившись в ее черные глаза, Славцьо, вздыхая, запел: «Очі, ви моі одинокі, ви чарівні глибокі і найкращі в усіх…»

Про таких люди пустые и недалекие говорят: «Парень хоть куда: и к танцу и к венцу!» Но Иванну сразу оттолкнула развязность Тарнавского, его подчеркнутое стремление развлекать всех, развлекать во что бы то ни стало, его навязчивая до тошноты вежливость. Всякий раз, когда после танца он прикасался холодными губами к ее руке, Иванну передергивало от его приторной любезности и от этих ледяных поцелуев.

Сидя на противоположном конце стола, Иванна заметила, что подруга шепчет что-то Тарнавскому на ухо, показывая ему глазами на Иванну.

Ярослав вызвался помочь Иванне избежать вывоза в Германию. «Я умею делать «интересы», поверьте мне, и вам помогу», – посулил он. Ей показалось, что он искренне хочет добра для нее. Сама Иванна никогда и не подумала бы искать работу именно в УЦК.