Текст книги "Чоновцы на Осколе"

Автор книги: Владимир Долин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА XVII

Солнце стояло над головой, когда Василий и Женька с коровой в поводу, в сопровождении Пащенко, наряженного в красочный украинский сарафан, покрытого голубым шелковым платочком, поднявшись на приреченский косогор, увидели зеркальные воды Оскола. Отсюда до плотины было недалеко. У плотины стояла застава из четырех человек, вооруженных винтовками и ручным пулеметом. На высоком берегу над Осколом прогуливались нарядные приреченские парни и девушки.

– Слухайте, хлопцы! – остановил ребят Пащенко. – Сойдемте трошки с дороги вон на ту полянку, хай корова попасется, а мы под кустиками передохнем.

Ребята покорно последовали за своим провожатым. Сели под колючими кустиками боярышника, уже трепетавшего при дыхании ветерка клейкими зелеными листочками. Василий держал корову на поводу. Пашенко, задрав расшитый подол сарафана, присел на корточки и стал из-за кустов внимательно разглядывать патрулей, стоящих на переправе, гуляющих на другом берегу парней и девчат.

От крайней хаты Зареченской слободки в сопровождении мелодичных звуков гармоники долетали слова знакомой задорной песни:

 
Эх, яблочко с червоточиной,
С властью царскою все покончено.
Эх, яблочко с ветки падает,
Пролетарская власть сердце радует.
Эх, яблочко запеченное,
Бить бандитов пойду бойцом ЧОНа я.
Эх, яблочко наливается,
Власть советская укрепляется!..
 

Пащенко повернулся к ребятам.

– Вот что, хлопцы, давайте договоримся так: я с вами дальше не пойду, нечего мне в Уразове делать. Пойдет Женька, вызовет Софью Никаноровну и скажет, что корову привели, пусть приходит сюда… Где у тебя пакет, давай-ка его мне, – обратился он к Женьке.

Женька неохотно завернул штанину потрепанных, забрызганных грязью брюк, достал из чулка пакет.

– Вот так-то, я уразумею, надежней будет. Придет она сюда, все сам передам!

Пащенко спрятал за пазуху пакет и сердито сплюнул:

– Добрым людям праздник, пьют, гуляют, а ты тут как прокаженный по кустам ховайся… Ну, иди, пацан, да пошвыдче; не забудь, шепни там хозяйке, хай бутылочку горилки для меня прихватит!

– А как Василь? – спросил растерявшийся Женька.

– Василь твой со мной посидит. Я, что ль, корову пасти буду?

– Вот и хорошо, устал я очень, передохну, – сказал спокойно Василий, бросив взгляд на нерешительно топтавшегося Женьку, – иди, только скорей возвращайся, а то завечереет, без пропуска через греблю не пройдем.

«Наверно, боится оставить меня одного с этим бандитом, оказавшимся намного осторожней и сообразительней своего атамана, – наблюдая за удалявшимся братишкой, думал Василий. – А впрочем, откуда мне знать, может быть, такой осторожности потребовал от своего начальника штаба сам Булатников!.. Как быть? Не наделает ли Женька сгоряча глупостей – возьмет и бухнет на переправе, что я тут сижу в кустах лицом к лицу с вооруженным бандитом?.. От Пащенко это, конечно, не ускользнет. Ребята кинутся его ловить, он выхватит из-за пазухи наган или гранату, и тогда без жертв дело не обойдется, первая пуля полетит в меня…»

Пащенко тоже внимательно следил за Женькой.

Вот Женька уже подошел к гребле; прошел мимо заставы – патрули разговаривают с какими-то девчонками и не обращают на него никакого внимания. «Молодец», – мысленно похвалил брата Василий.

По-своему, видимо, остался доволен и Пащенко. Убедившись, что Женька благополучно прошел мимо заставы, он снова с увлечением и завистью стал разглядывать гуляющую публику, слушать заливистые девичьи голоса, смотреть, как лихо отплясывает под гармошку какой-то молодой парень в буденовке. На груди плясуна алел не то боевой орден, не то красный бантик. «Наверно, красноармеец-отпускник приехал с фронта на побывку… А может быть, боец отряда чекистов?» – думал Пащенко.

А Василия замучила корова. Проголодавшись за дорогу, она то и дело вырывала из рук пеньковый повод.

– Куда, скаженная! Стой, чертяка! Цигарку, проклятущая, свернуть не дает! – то и дело покрикивал Василий.

– Да отпусти повод, никуда она не сбежит! -с досадой отрываясь от своих наблюдений за лихо откалывающим гопака красноармейцем, заметил Пащенко. – Или привяжи ее за куст, веревка-то длинная.

– «Привязать». Вот это дело! Как я сам не догадался, – подхватил Василий. – Все руки оттянула…

Пащенко засмотрелся на плясуна. Вот тот пошел вприсядку, подпрыгнул высоко, перевернулся вниз головой и прошелся по кругу на руках, позвякивая блестевшими на сапогах шпорами. Буденовка с него слетела, обнажив гладко выбритую голову… Вот он снова вскочил на ноги и, закинув руки за спину, пошел на носках.

– Ну и силен, подлец! – Пащенко хотел что-то еще сказать, открыл рот и… не смог произнести ни звука. Горло его стянула пеньковая петля, накинутая Василием.

Бандит повалился на бок и стремительно заскользил по зеленой лужайке за ринувшейся со всех ног вниз, к реке, коровой. Он мельком увидел бегущего впереди, размахивающего дрючком Василия и, ухватившись левой рукой за веревку, силился освободить от нее сдавленное горло. Изловчившись, он выхватил правой рукой из-за пазухи наган и, не целясь, выстрелил в Василия. Корова, напуганная выстрелом, рванулась еще сильней. Бандит потерял сознание.

Когда Пащенко снова пришел в себя и открыл глаза, он уже без посторонней помощи подняться с земли не мог. Ноги и руки его были крепко стянуты веревкой. Какой-то смуглый вихрастый парень, снимая с его шеи обрывок веревки, говорил рядом стоявшему Василию:

– Разве так можно с «языком» обращаться?! Петля портит человеку позвонки и голосовые связки… А если он вдруг немым окажется?!. Так лучше его сразу, подлюку, тут прикончить… – и, вытащив из кармана кожанки наган, парень крутанул барабан о шершавую ладонь левой руки.

– Товарищ Шорников, не убивайте его, он заговорит, – убежденно проговорил Василий.

И Пащенко, открыв рот, поспешил это подтвердить:

– Пить хочу… Дайте хоть глоток горилки… – пробасил он охрипшим голосом.

Вовремя подоспевшие на помощь Василию парни весело рассмеялись.

ГЛАВА XVIII

Выступая на митинге, посвященном дню Международной рабочей солидарности, Стрижов почувствовал вдруг слабость во всем теле, закашлялся и еле закончил речь. Голова у него кружилась, глаза застлал туман.

– Пустяки, ночь не спал, переутомился. Немного отдышусь, все пройдет! – отмахнулся он от окруживших его товарищей.

После митинга во главе колонны трудящихся председатель ревкома пошел на станцию, где сам руководил погрузкой в вагоны хлеба, собранного сверх разверстки комитетами бедноты и отправляемого в подарок рабочим Москвы и Петрограда. Вместе со всеми участниками субботника Стрижов таскал тяжелые мешки с пшеницей от пакгауза к вагонам, подбадривал молодежь, шутил, смеялся.

– Принимал бы лучше зерно в вагонах, чем таскать такую тяжесть, вредно ведь при твоем здоровье, – не раз по-дружески советовал Стрижову Гулин.

Стрижов не слушал его.

– Владимир Ильич Ленин с эсеровской пулей в плече счел для себя обязательным выйти на субботник бревна таскать, а нам с тобой, Константин, стыдно не возглавить такое дело, на нас молодежь равняется.

– Но ты же делаешь это во вред своему здоровью. Я за тебя лучше лишний мешочек сволоку, мне это не повредит, – убеждал его Гулин.

– И за Ильича рабочий класс всего мира мог бы свое плечо подставить, однако он никому не позволил заменить себя в этом деле.

И, всячески скрывая свое недомогание, Стрижов продолжал таскать тяжелые мешки.

А когда хлеб был погружен и к эшелону подали отремонтированный комсомольцами-железнодорожниками паровоз, председатель ревкома, возбужденный и радостный, обратился к участникам субботника со словами благодарности.

Он поднялся на площадку товарного вагона. Яркое солнце слепило ему глаза, ударяя в бледное лицо прямыми лучами.

– Товарищи, мы все в неоплатном долгу перед рабочими Москвы и Петрограда, первыми во главе с Лениным поднявшими знамя пролетарской социалистической революции. Я рад отметить, что сегодня, отправляя этот эшелон с хлебом, мы показали себя честными должниками… Спасибо вам всем…

Говорил он, как всегда, страстно, прочувствованно, и никто не заметил, как тяжело ему было, чтобы не прерывать речь подпиравшим к горлу кашлем, не задохнуться от недостатка в легких воздуха. Выручили его железные нервы, воля, привычка преодолевать любые трудности.

И, только вернувшись в ревком, он попросил Димку вызвать к себе врача-терапевта Иконникова, не раз помогавшего ему еще в партизанском лагере.

Врач внимательно прослушал Стрижова, выписал лекарства, велел лежать, поменьше разговаривать и по возможности лучше питаться.

Приняв выписанную врачом микстуру и порошки и вздремнув часа два у себя в кабинете на диване, Стрижов снова был на ногах. Ему доложили о благополучном возвращении из разведки Терехова и о захвате им с помощью зареченских комсомольцев начальника бандитского штаба Пащенко. Стрижов немедленно созвал на совещание всех членов ревкома.

Результаты разведки Василия Терехова, сведения, полученные при допросах Пащенко и арестованного в Валуйках землемера Шмыкова, позволили выяснить полную картину о расположении, численности, вооружении банды Булатникова и ее моральном состоянии.

Банда была полностью деморализована и охвачена паникой. Чтобы спасти свою шкуру, Булатников намеревался посадить остатки еще верных ему головорезов на коней и тачанки и перебазироваться в леса соседней губернии. Нужно было не дать ему удрать.

На совещании ревкома разработали план боевой операции. Отряд чоновцев разбили на четыре группы, чтобы подойти к Думскому лесу с четырех сторон и окружить бандитский лагерь.

Первой группе в восемьдесят человек с двумя пулеметами под командованием Шорникова поручалось подойти к опушке леса с западной стороны. Второй – в семьдесят пять человек, с пулеметом, под командованием Алексея Гораина – с восточной, третьей – под командованием начальника железнодорожной охраны Охрименко с шестьюдесятью красноармейцами и пулеметом – с южной стороны.

Василию Терехову с командой конников в числе сорока человек и двумя станковыми пулеметами на тачанках поручалось занять позицию на северной стороне леса, на дороге, ведущей к селу Меленки, чтобы прервать связь с селом и отрезать бандитам единственно возможный путь к отступлению.

Общее руководство боевой операцией было возложено на Гулина.

Выступление отряда ЧОН назначалось на двенадцать часов ночи.

Приняв команду конников, осмотрев коней, проверив оружие, Василий Терехов пообедал вместе с чоновцами и прилег в казарме на солому отдохнуть. «Не буду домой заходить, нечего беспокоить мать. Да и Женька не должен знать, что я отправляюсь на операцию, а то непременно увяжется за мной», – решил Василий.

В помещении казармы было шумно – чоновцы готовились к предстоящему походу. Чистили винтовки, разбирали и собирали пулеметы, набивали патронами пулеметные ленты. Несколько парней, окружив молодого веселого рабочего с кожевенного завода Бабкина, ловко орудовали шилом и дратвой, сами чинили свои разбитые сапоги и ботинки.

Конники из группы Василия, усевшись в углу на соломе, пели:

 
На горе козла поставим,
Деникина петь заставим:
«Прощай, мама, прощай, папа,
За границу буду драпать!»
Под Ростовом, под горой,
Битый плачется Шкуро:
«Ноют раны, ломит кости,
Принимай, Антанта, в гости!»…
 

Василий положил голову на седло и вскоре заснул.

В десятом часу вечера его разбудил голос дневального Димки Стрижова:

– Коммунары-чоновцы, на ужин!

Гремя солдатскими котелками, чоновцы выходили из казармы, строились во дворе в очередь к полевой кухне.

Конники из группы Василия оказались хваткими, расторопными ребятами. Среди них были и комсомольцы, принимавшие участие в ночном походе на хутор Гарный. Они первые получили на кухне по котелку на двоих гречневой каши с кусками жирной баранины.

– А это вам, товарищ командир, – Димка подал Василию котелок с кашей и деревянную ложку.

На лбу и носу Димки была содрана кожа, словно по лицу его провели теркой, но Димку это, видимо, мало огорчало.

– Спасибо, – поблагодарил Василий, принимая котелок с кашей, – на дорогу подзаправиться не мешает, когда-то вернемся обратно…

– С нами в поход и кухня отправится, – сообщил Димка, присаживаясь на солому рядом с Василием.

– Это совсем по-армейски, – с удовлетворением отметил Василий.

– А как же? Папка мой – старый солдат! Эта кухня с нами в партизанском лагере была. Пещеры и землянки, что вы в Думском лесу видели, мы своими руками вырыли. Зимовали в лесу. А теперь эти паразиты их заняли.

– Выкурим их оттуда, к утру ни одного бандита в лесу не останется.

– Жаль, папка прихворнул, он ведь в лесу каждую тропку знает, – с досадой в голосе заметил Димка.

– Ничего, Димка, справимся и без него. Вот переловим всех бандитов, тогда меньше ему работы будет, отдохнет…

– Не умеет он отдыхать, не привык. Вот и ружья у нас охотничьи есть, а ни разу с ним за все время не пришлось сходить поохотиться…

Когда чоновцы заканчивали ужин, в ревком пришли артисты кружка самодеятельности Народного дома, ездившие в село Кожухово со своим руководителем Подгоркиным давать первомайский концерт.

Ребята были возбуждены; на их бледных, усталых, запыленных лицах еще виднелись следы искусственных румян.

По дороге из Кожухова на переезде через овраг на них наскочили бандиты и пытались остановить тачанку. Не растерявшись, ездовой Афоня Горобцов выстрелил из обреза, ударил по лошадям, и тачанка с перепуганными артистами, разбросав в стороны бандитов, благополучно вымахнула из оврага.

Сильные, сытые кони версты две неслись галопом. А когда Афоня перевел лошадей на шаг, чтобы дать им немного передохнуть, все хватились – в тачанке не оказалось самого руководителя, Саши Подгоркина!

– Как же так могло случиться? Безобразие! – возмущался Шорников. – В панике товарища потеряли! Ты, как член комитета, будешь за него отвечать! – набросился он на Катю Буланову.

– А что я могла сделать? Он сидел в тачанке сзади нас, мы все только бандитов перед собой и видели в этом овраге. Они ведь как из-под земли перед нами выросли. Да и оружия у нас никакого не было. Вот только у Афони Горобцова обрез оказался. Ты же знаешь, Саша считал неудобным ехать на концерт с оружием.

– Мне непонятно все же, откуда в Кожухове бандиты появились? Что там с вами случилось, как прошел концерт? Расскажите все по порядку, – попросил Шорников.

– Все шло хорошо. По два, по три раза приходилось исполнять отдельные номера. Народу было много. Проводили концерт на открытой лужайке против сельсовета. И все бы обошлось хорошо, если б Подгоркин не вздумал после концерта обратиться к кулакам с речью. Он стал их совестить, призывать все хлебные излишки сдавать государству, которое желает сделать равными всех граждан. Ну, тут вышел из толпы один бородатый дядька, выше всех на целую голову, поднял здоровенный кулачище и спросил у Подгоркина: «А этого не видел? Когда вырастет твоя голова с мой кулак – сравняемся с тобой!»

Саша хотел тут же вступить с ним в дискуссию, но дядька повернулся к нему спиной и скрылся в толпе… Но мы с представителями комбеда все-таки за свой концерт собрали в Кожухове тридцать пять пудов хлеба, – не без гордости сообщила Шорникову Катя Буланова.

– Хлеб собрали, а товарища потеряли. – раздраженно заметил Шорников.

Оттеснив плечом в сторону Катю Буланову, перед Шорниковым предстал Димка Стрижов.

– Разрешите мне с ребятами съездить поискать Подгоркина. До Кожухова всего четыре версты, может, мы его выручим…

И Шорников поручил ехать на выручку Подгоркина Василию с его конной группой. Но пока ребята седлали коней, во двор ревкома влетел сам пропавший гуманист.

– Где Шорников? – С ходу, налетев на Афоню Горобцова, спросил он и, не получив ответа от растерявшегося от неожиданности Афони, как угорелый понесся в помещение казармы. Он был без сапог, без студенческой тужурки, рубаха разодрана от ворота до пояса, с лица грязными струйками, оставляя на щеках черные полосы, катился пот.

– Что с тобой? Откуда ты? – спросил оторопевший Шорников.

– Скорей, скорей дай мне винтовку, гранату, пулемет! Дай мне ребят… Стрелять мерзавцев, вешать олухов надо! – прерывисто дыша, истерично выкрикивал Подгоркин.

– Постой, постой. Кого вешать, кого стрелять?– будто ничего не зная, спросил Шорников.

– Кулаков, шкуродеров, позорящих честный народ… Вот как они за человеческое к ним отношение платят… – И Подгоркин, заголив на себе порванную рубаху, показал всем окровавленную спину. – Это они меня разули, раздели и шомполами отмолотили! В лес хотели затащить, повесить на дереве, да, к счастью, выручили подоспевшие кожуховские комсомольцы. Одного бандита застрелили, а трое в лес удрали… – И, обращаясь к Кате, Подгоркин добавил: – Среди них тот бородатый дядька был, что мне кулачище показывал.

– Как же ты вывалился из тачанки? – спросила Катя.

– А я не вываливался, бандиты меня сдернули. Я сидел с краю, ну, этот бородатый меня и цапанул за воротник… Пулемет мне, тачанку!.. Ну что ж вы стоите, в самом деле? – потрясая кулаками, продолжал горячиться Подгоркин.

– Иди, Саша, наверх к девчатам – остынь! Пусть тебе Маруся Ткаченко спину получше йодом смажет. Бородатый дядька от нас не уйдет, найдем его. А если у тебя проявился такой воинственный дух, приведи себя поскорей в порядок, поедешь с нами на более важную операцию, – улыбнулся Шорников.

– На бандитов этих, кулаков? – Подгоркин аж подпрыгнул. – Тогда я сейчас… Чего же вы сразу мне об этом не сказали?!

ГЛАВА XIX

Василий Терехов со своей конной группой и двумя станковыми пулеметами на тачанках обходным путем через хутор Гарный во втором часу ночи прибыл к северной опушке Думского леса.

Со стороны Меленок Булатников, видимо, не ожидал никакого нападения – высланная Василием разведка никого не обнаружила.

И только продвигаясь по просеке в глубь леса, чутко прислушиваясь к ночным шорохам, возглавивший разведчиков командир взвода комсомолец Пронин вдруг почуял едкий запах махорочного дымка.

Приникнув к земле, зорко всматриваясь в ночные сумерки, чоновцы заметили впереди сверкнувший под кустами красный огонек. Подкравшись поближе, они услышали сдержанный старческий кашель и приглушенные голоса.

…– Охота тебе, Софроныч, сосать такую отраву?

– А ты спи себе, – ответил ему хриплый натуженный голос. – Светать начинает, скоро тебя взбужу, подменишь меня.

– Заснешь тут, когда ты, знай, чадишь да над ухом бухаешь, как жинка мешалкой по пустой макитре. Не дай бог налетит на огонек батька, он из тебя кашель с печенками выбьет. Ему человека прикончить – что белке орешек разгрызть, – не то осуждая атамана, не то восхищаясь им, заметил, ворочаясь на ворохе сухих листьев, бандит.

– Озлоблен человек! У него небось поболее нашего большевики кусок отхватили. Сорок миллионов в Земельном банке накрылось. Отца чекисты шлепнули. У меня комбедчики голопузые тридцать десятин пахотной земли отхватили, и то я им по гроб жизни не прошу!

До бандитского секрета оставалось не более десяти шагов. Воспользовавшись разговором часовых, разведчики затаив дыхание подползли к ним вплотную.

Быстро вскочив на ноги, Пронин ударил курившего бандита по голове прикладом карабина, оборвав его хриплый противный голос.

На второго бандита, лежавшего на ворохе сухих листьев, набросились Димка Стрижов и секретарь комсомольской ячейки мелькомбината Иванов. Они пытались взять его живым, но бандит оказался очень сильным и ловким. Сбросив с себя Иванова, он быстро вскочил с земли, выхватил из-за пояса ручную гранату и стукнул ею по голове Димку Стрижова. Димка, охнув, тут же свалился. Облапивший бандита Иванов вскрикнул от невыносимой боли – бандит укусил его за руку. На помощь подоспел Пронин. Перехватив руку бандита, замахнувшегося на него гранатой, он ударил его ногой под гашник. Выпустив из рук гранату, бандит завопил диким голосом. К счастью, в это время на южной опушке леса поднялась стрельба.

Сняв секрет, разведчики вернулись к своей группе.

Расположив отряд с тачанками на опушке леса по обеим сторонам дороги, Василий Терехов решил выслать в сторону Меленок засаду комвзвода Пронина с десятью лучшими конниками и пулеметом.

– Укроешься с ребятами в балочке у дороги, – приказал он Пронину. – Ни один бандит не должен от нас уйти. Если кому посчастливится спастись от нашего перекрестного огня, перехватывай, бери в плен, не сдастся – руби в капусту!

– Не беспокойся, ни одного не пропустим! – заверил нарочито густым, мальчишеским баском Пронин, хлопнув ладонью по медной рукоятке своей казацкой шашки.

Развернув тачанки с пулеметами, тщательно замаскировавшись среди кустов зеленой опушки, чоновцы оседлали дорогу и стали терпеливо ждать появления противника.

Меркли в синеве безоблачного майского неба звезды. Начинало светать.

– Началось, – прислушиваясь к нарастающей со всех сторон стрельбе, вслух подумал Василий. – Наши окружают лагерь, а нам тут, наверно, придется просидеть без дела. Едва ли такой матерый волчище, как Булатников, вздумает удирать. Такие дерутся до последнего…

– А что, если нам не ждать, а пойти в наступление на лагерь этой просекой? – подсказал пристроившийся рядом с Василием на тачанке Димка Стрижов, оставленный за связного.

– Нельзя, приказ есть приказ! Изменить план боевой операции может только Гулин, которому поручено на совещаний ревкома общее командование, и то лишь в исключительном случае.

– Вот и мне тут, оказывается, совсем нечего делать, а там, наверно, уже раненые есть… Ишь, какой грохот кругом, – сказала Маруся Ткаченко.

– Ну, вам, Маруся, пришлось уже принять участие в боевой операции. Вон как лоб Димки выкрасили йодом.

– Да что у него, одна небольшая царапина да шишка Счастливый человек, успел уже по-настоящему повоевать…

Димке приятно было слышать о себе такую похвалу, но хотелось бы это слышать от другого человека, например, от Кати Булановой, которую почему-то назначили в группу под командованием Шорникова, куда попал и Саша Подгоркин.

– Царапина пустяковая, – признался Димка. – Однако здорово он меня саданул, аж из глаз искры посыпались.

– Тише, – всматриваясь в предрассветный туман, оборвал разговор Василий.

Все примолкли.

Из кустов выскочил большой серый заяц. Прижав к спине длинные уши, он понесся в поле.

Димка хотел что-то сказать, но прикусил язык. Со стороны просеки послышался конский топот. Ребята насторожились. Пулеметчик, смуглый лобастый паренек Архип Чумаченко, нервно схватился за ручки «максима».

– Спокойно, Архип, – толкнув его в бок, прошептал Василий.

Вскоре из леса на сером в яблоках коне выехал всадник На его широкий лоб из-под рыжей бараньей папахи спадал курчавый смоляной чуб. Придержав коня, он поднял над головой карабин, дал три выстрела в воздух и поскакал дальше, на Меленки.

– Пусть уходит. Это дозорный, дал сигнал, что дорога свободна… Пронин его не упустит, – сказал Василий, – теперь будем ждать.

Ждать пришлось недолго. Не проехал дозорный и двухсот шагов, как из леса выехал на куцем, мышастого цвета иноходце Винька Скобцов, ординарец Булатникова, за ним – на стройном английском жеребце сам атаман в черной крылатой бурке и офицерской смушковой папахе.

– Уйдет! Это ж Булатников, – забеспокоился Димка Стрижов. – Разрешите, я его смажу из карабина, – дергая за рукав Василия, зашептал он.

– Не уйдет! Держи его на всякий случай на мушке! Только смотри, лошадь не убей, очень красивый жеребец…

Но Булатников не особенно торопился. Остановив жеребца под дубом на опушке леса, он достал из кармана брюк кисет и бумагу, спокойно начал крутить козью ножку, пропуская мимо себя колонну всадников.

– Башибузуков своих подсчитывает, – прошептал Димка.

Василий в ответ только скрипнул зубами. Как всегда перед боем, сердце его усиленно застучало, на лбу проступил холодноватый пот.

Закурив, Булатников что-то приказал своему ординарцу, и тот, ударив плетью коня, поскакал к голове колонны.

Василий посмотрел на Димку Стрижова, взявшего на мушку атамана, и поднес к губам свисток. В ответ на заливистую трель свистка с двух сторон дороги посыпались частые винтовочные выстрелы, бешено застучали станковые пулеметы. Василий успел заметить, как с головы Булатникова слетела на круп жеребца смушковая офицерская папаха, как бандит, низко пригнувшись к шее коня, рванулся из-под дуба в чащу леса.

«Промазал Димка, – с досадой подумал Василий. – Целил бы в грудь, а не в голову!»

Охваченные перекрестным огнем, бандиты посыпались с тачанок. Они залегли по обочинам дороги, укрылись в неглубоком овражке и открыли ответный огонь.

Бросившийся с десятком чоновцев выбивать бандитов из укрытий Челноков вдруг выронил карабин, схватился рукой за грудь и упал навзничь на обочине дороги. Заухали ручные гранаты.

Ошеломленные неожиданным нападением чоновцев, конники Булатникова, потеряв с первых же залпов почти половину убитыми и ранеными, с дикими криками и бранью обгоняя друг друга, бешено поскакали в сторону Меленок. Вдогонку им пулеметчик Чумаченко посылал очередь за очередью. Он спокойно, ловко поворачивал ствол пулемета то влево, то вправо, и бандиты падали под копыта коней, вываливались на ходу из седел; застряв ногой в стремени, волочились за конями по земле.

Василий видел, как оставшиеся в живых конники Булатникова, не доскакав до Меленок, встреченные из засады пулеметным и ружейным огнем чоновцев, метнулись от дороги влево, в степь, и помчались к лесу в сторону хутора Гарного. Им вслед, выскочив на конях из балки, сверкая обнаженными клинками, устремились чоновцы во главе с командиром взвода Прониным.

Василий спрыгнул с тачанки.

– По коням!

Чоновцы бросились в лес к коноводам, и через несколько минут верхом на чалом, широкогрудом жеребце Василий уже мчался со своими юными кавалеристами-комсомольцами по степи наперерез бандитам.

Утренний свежий ветерок бил в разгоряченные лица чоновцев, застоявшиеся кони летели как птицы. Василий, пригнувшись к луке казацкого седла, подбадривал своего коня поводом, бил под брюхо каблуками стоптанных солдатских ботинок. Он думал лишь об одном – опередить бандитов, отрезать, не дать им доскакать до леса, где они могли спешиться и безнаказанно скрыться, бросив коней.

На версту с лишним опередив бандитов, Василий со своими конниками отрезал им путь к отступлению. Развернув чоновцев лавой, он привычно скомандовал:

– Шашки к бою! За мной, в атаку! Марш! Марш!..

С громкими, разноголосыми криками «ура!» на галопе налетели чоновцы на бандитов. Со всего размаха ударил Василий казацким клинком по голове косматого, похожего на цыгана, головного бандита. Подняв на дыбы коня, начисто снес голову второму бандиту, замахнувшемуся на него прикладом карабина. Ловко, яростно орудовал шашкой подоспевший на своем вороном жеребце со своими конниками комвзвода Пронин.

Около двадцати бандитов – остатки отборной гвардии Булатникова, чудом ускользнувшие от пулеметного и ружейного огня чоновцев, были уничтожены в конном бою.

После боя, приказав собрать трофейное имущество, переловить оставшихся в живых бандитских коней, подобрать раненых, Василий вернулся к своей тачанке. Он хотел послать Димку Стрижова с донесением на южную опушку Думского леса, где находился командный пункт Гулина, но Димки нигде не оказалось. Увлеченный боем с бандитами, погоней за ними, Василий совсем забыл о своем связном.

– Где Димка? – спросил он у пулеметчика Чумаченко.

Архип Чумаченко пожал плечами.

– А я решил, что вы его куда-то послали. Он, как началась заваруха, спрыгнул с тачанки и куда-то исчез… Давайте я съезжу к Гулину с донесением.

Но ехать к Гулину никому не пришлось. Неожиданно на сером жеребце из леса появился сам Гулин и с ним на высоком караковом мерине уполномоченный Губчека. Левая рука уполномоченного была до локтя забинтована и висела на повязке.

– Как, хлопцы, дела? Где Булатников? – спросил Гулин, подъезжая к Василию.

– Тут, в лесу…

– Упустили… Я так и знал, – сердито проворчал уполномоченный и осторожно, держась одной рукой за ленчик седла, спустился с коня на землю.

– Ну что ж, раз он в лесу, значит, еще не упустили, – вступился Гулин. – А ну, хлопцы, прочешите эту часть леса. Теперь ему некуда удрать – лагерь окружен, а все оставшиеся в лесу бандиты сложили оружие.

– А наших много убито? – спросил Василий.

– Алеша Гораин убит, артист ваш Подгоркин тяжело ранен… Геройским парнем оказался, первый бандитскую заставу гранатами забросал, пулемет их станковый из строя вывел… Ну, а у вас как?

– Есть убитые… Раненых несколько человек.

Василий, прихватив с собой пятерых чоновцев, направился с ними к дубу, от которого Булатников после неудачного выстрела Димки скрылся в чаще.

На мягкой весенней земле ясно виднелись следы подков его лошади.

Чоновцы пошли по следам.

Следы петляли по лесу в разных направлениях и версты через полторы привели к мелкому частому кустарнику. За ним начиналось топкое болото. Возле болота на поляне лежал жеребец Булатникова. Видимо, бандит прикончил его сам. Дальше вдоль кустарника, прижатого к болоту, шли следы – одни от больших сапог, со шпорами, другие чуть сбоку поменьше, с оттиском набитых на каблуки подковок.

«Ну, это не иначе, как Димка за ним увязался», – мелькнуло в голове Василия.

– Быстрей, быстрей, хлопцы, – поторопил Василий чоновцев. – Такого зверя нельзя упустить.

И запыхавшиеся бойцы, то увязая по колено в болотной жиже, то перепрыгивая через старые поваленные деревья, продирались через кусты, стремительно продвигались вперед. И вот за кустами оснеженной цветением черемухи они услышали человеческий стон. На земле около старого соснового пня, положив на приклад карабина голову, лежал и стонал Димка. Увидев товарищей, он попытался улыбнуться, но улыбка у него получилась жалкая.

– Смазал я его, подлюгу… Там он, в трясине… Две пули в меня всадил из маузера…

Димка был ранен в грудь и локоть левой руки.

Булатникова нашли за поваленным деревом. Одной пулей у него было пробито плечо, другой просверлен лоб над самой переносицей.

Перевязав на скорую руку раны Димки, чоновцы уложили его на снятую с Булатникова бурку и, сделав из винтовок подобие носилок, подняли раненого на плечи.

– Не хочешь идти пешком, поедешь на извозчике, – пошутил один из чоновцев.

Димка открыл глаза и улыбнулся.

– Несите его к штабу, там теперь вся медицина и все наши раненые, – распорядился Василий, – а я вернусь к своим хлопцам.

Над лесом из болотного тумана занималась заря. Пахло сочными болотными травами, лесными цветами, черемухой. Звонко пела иволга, и где-то далеко за болотами монотонно куковала бездомная кукушка.