Текст книги "Чоновцы на Осколе"

Автор книги: Владимир Долин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА VII

В клубе, в большом зале, собрались человек пятьдесят комсомольцев. Василий увидел Шорникова, когда тот с папкой в руках собирался подняться на сцену.

– Мне нужно с тобой поговорить по одному делу, – задержав его у самой лестницы, шепнул на ухо Василий.

– Только после собрания. На повестке очень важный вопрос – о мобилизации молодежи на борьбу за хлеб. Времени мало, а до десяти часов должны собрание закончить.

Василий не стал настаивать, прошел через зал и сел в заднем ряду.

Собрание избрало в президиум Шорникова, его заместителя Гораина и заведующего культпропотделом Катю Буланову.

С докладом выступил Шорников.

При неровном, мигающем свете небольшой электрической лампочки лицо Шорникова то светлело, озаряясь розовым огнем, то становилось черным, угольным. Несмотря на свои восемнадцать лет и высокий рост, на большой клубной сцене он казался совсем мальчишкой.

Шорников заметно волновался, но говорил горячо. Густой чуб то и дело спадал на широкий лоб, и взмахом руки Шорников отбрасывал его к затылку.

– Белополяки угрожают Киеву… Крым еще не очищен от врангелевцев… – Голос Шорникова с каждым словом звучал все сильней, уверенней. – Буржуазия, кулачество внутри страны вновь поднимают голову. Толстопузые мироеды убивают на селе представителей комбедов и работников сельсоветов. Пытаются поднять темные массы отсталого крестьянства против советской власти, угрожают задушить социализм костлявой рукой голода. Не допустим этого! Мобилизуем на борьбу с голодом всю рабочую молодежь, всех учащихся!..

«Хорошо говорит, молодец!» – думал Василий, увлеченно слушая Шорникова. И под впечатлением страстной речи, полной веры в силы дружного юношеского коллектива, Василию стало казаться, что перед ним сидят не стриженные под машинку мальчишки и еще не успевшие отрастить длинные косы девчонки, а хорошо организованная армия бесстрашных воинов, способных преодолеть любые трудности, противостоять кулацкой стихии, бандитизму, спекуляции.

Когда Шорников закончил доклад, в проход между рядами вышел белобрысый парнишка. Комкая в руках старую солдатскую фуражку, он нерешительно спросил:

– Товарищ Шорников, можно мне?

– Не тяни, Москаленко, что хочешь спросить, говори, – поторопил его Шорников.

– Не уразумею одного. Вы говорили о хлебной разверстке так, будто мы ничего не сделали. А ведь мы уже выполнили план и, как нам ни трудно было, собрали тысячу пудов сверх плана в подарок рабочим Москвы и Петрограда. Хлеба в наших селах еще, конечно, богато, но ведь идти-то нам придется за ним опять же к тем куркулям, у которых уже брали? А у них квитки на руках о сданном государству хлебе! Мало того, обрезы и пулеметы у чертей припрятаны!

– Товарищи, – обратился к присутствующим Шорников, – Кирюша Москаленко не уразумеет: нужно ли нам брать хлеб у того, у кого мы уже брали. Он, видимо, решил, что мы выполненным планом разверстки всех спасли от голода и наши богатеи, имеющие в запасе тысячи пудов хлеба в ямах, могут свободно гнать из него самогон, спекулировать им на рынке, когда рабочие и дети умирают от голода. Смешной и нехороший вопрос. Прикрывать квитанцией мародерство, спекуляцию мы никому не дадим. К богатеям, утаивающим хлебные излишки, спекулирующим хлебом, оказывающим нам вооруженное сопротивление, мы будем применять суровые меры наказания по законам революционного времени.

На сцену стремительно поднялся бледный, худой юноша, одетый в потрепанную студенческую тужурку.

– Товарищи, – начал он, – вопрос, заданный Москаленко, очень важный. Он призывает нас к осторожности. А товарищ Шорников от него так легко отмахивается. Хлеба у нас в районе укрыто куркулями еще много. Но с какими глазами мы к ним пойдем? Товарищ прав. Надо какие-нибудь новые формы агитационно-просветительной работы придумать. Вот давайте с концертами, с постановками увяжем это дело. Тут можно и со словами убеждения к людям подойти. А меры принуждения, я считаю, не вяжутся с нашей великой идеей борьбы за счастье народа. Это не гуманно. Мерами принуждения мы только усилим озлобленность в народе…

В зале поднялся яростный шум, крики, многие повскакали с мест, словно под ногами обломились балки и рушился пол.

– А гноить в ямах хлеб, гнать из него самогон, когда люди умирают от голода, гуманно?!

– А стрелять из-за угла в наших коммунистов и комсомольцев человечно?

– Сдрейфил студент, бандитов испугался! В деревню не хочется ехать? Так и скажи!

– Паникер, гнилая интеллигенция. Твоими словами враги говорят!..

– А еще с «Капиталом» Маркса под мышкой носишься. Вернись в дом к своему батьке хомутами, седелками на ярмарках торговать…

– Поздно бычка от матки отвадили…

Оскорбительные реплики, вопли негодования неслись со всех сторон.

Стукнув кулаком по столу, Шорников сразу восстановил нарушенный порядок.

– Если бы, товарищ Подгоркин, мы не знали тебя с пеленок, после сегодняшнего твоего выступления говорить с тобой было бы не о чем! На твое счастье, мы знаем тебя хорошо. Человек ты культурный, начитанный, в учительской семинарии учился. Но нельзя жить одними книгами. Надо уметь разбираться в людях. Для тебя батрак, бедняк, кулак-мироед – все народ. Чувствительное у тебя больно сердце, за всех болеешь. Вот послушай, что сказал Ленин на заседании ВЦИК…

Шорников взял со стола газету, спокойно нашел нужное место и, обращаясь к сидящим в зале, прочитал: «К кулакам, преступникам, мучающим население голодом, из-за которых страдают десятки миллионов, к ним мы применяем насилие…»

– Вот так, понятно? – заключил Шорников и, не повышая голоса, обратился к оратору:

– Вот поедешь, товарищ Подгоркин, в деревню, попробуй без принуждения, с помощью своего красноречия взять у кулака излишки хлеба, убеди его вспахать на своих быках десятину-другую многосемейной вдове-красноармейке. Очень хорошее дело сделаешь. А панику разводить нечего, нас озлобленностью кулаков не запугаешь.

– Я не запугиваю. И сам ничего не боюсь, – выкрикнул Подгоркин. – Нужно ехать – поеду и постараюсь убедить зажиточных крестьян без принуждения отдать все излишки хлеба государству, оказать помощь односельчанам-беднякам семенами и тягловой силой. Кулак, надо понимать, тоже человек, сознание имеет…

– Вот это, Саша, по-деловому, – называя студента по имени, поддержал Шорников. – Подберем тебе самое богатое село. А когда вернешься, поговорим с тобой о сознании кулака, о гуманизме… Ну, а теперь иди садись, в ногах правды нет. Прибереги силенки для более убедительных выступлений перед сельскими мироедами…

Подгоркин, подняв высоко голову, с независимым видом зашагал со сцены, но, зацепившись ногой за коврик, всплеснул длинными руками, чуть не полетел в зал с дубовых порожков лестницы. В зале послышался легкий смешок. Накаленная атмосфера разрядилась. Лица взволнованных ребят посветлели. Из задних рядов прозвенел колокольчиком девичий голос:

– А как же с подготовкой первомайского концерта, ведь Саша у нас и музыкальный руководитель и хормейстер?

– Концерт готовьте! Всех принимающих участие в репетиции прошу после собрания остаться, – объявил Шорников.

ГЛАВА VIII

После собрания Шорников пригласил Василия в комитет комсомола, который помещался тут же, при клубе.

– Ну, что скажешь, товарищ Терехов? Как тебе понравился наш гуманист?

Затягиваясь дымком козьей ножки, Василий пожал плечами:

– Мне кажется, в голове этого студента порядочный ералаш. Не набрался ли он «гуманизма» от тех, кто всунул в руки Каплан браунинг с отравленными пулями?

– Это ты брось! – обиделся за товарища Шорников. – Я знаю своих ребят. Просто начитался парень всего без разбору, много у него в котелке непереваренного…

– Ну, черт с ним, – махнул рукой Василий, – я хотел поговорить с тобой по другому делу. Слышал, что ты с товарищами сегодня ночью встретился с бандитами. Расскажи, как это произошло.

– Очень просто. Стрижов послал нас забрать оружие, которое ты с братом обнаружил в беседке. Бандиты, видимо, тоже туда направлялись, вот мы и встретились. Была небольшая перестрелка. Одного убили, один на коне ускакал…

– А в беседке, кроме гранат, еще что нашли? – поинтересовался Василий.

– Как же, целый арсенал в яме под полом. Два ручных пулемета с дисками и пять ящиков винтовочных патронов.

– Хорошо… А в перестрелке с бандитами кто-нибудь из наших товарищей пользовался разрывными патронами?

– А что тут такого? – пожав плечами, спросил Шорников. – Мы бьем врагов их же оружием. Я стрелял… Мне еще от покойного брата остался немецкий трофейный карабин с ящиком разрывных патронов, которыми белые стреляли по нашим партизанам. Я вынужден этими патронами пользоваться, так как других у меня нет. А карабин очень меткий, хорошо пристрелянный.

Лицо Василия просветлело.

– Ну, раз так, могу тебя поздравить с удачей: и второй бандит не ушел. Он ранен в руку разрывной пулей и доставлен из Заречья в больницу. Жаль, что нет товарища Стрижова. Нужно установить личность бандита и произвести допрос. От парня можем получить ценные сведения о главарях банды. Меры должны быть приняты срочно. Он уже пытался бежать из больницы. Да и бандиты могут его выкрасть, охрану нужно организовать.

– Допросить мы сможем и без Виктора Григорьевича, – сказал Шорников. – С охраной вот не знаю… Сейчас столько народу надо отправлять по селам. Впрочем, в больнице лежат наши товарищи, раненные бандитами, поговорим с ними. Может, их вооружить?.. Только вот больницу у нас возглавляет не очень надежный человек, хотя и большой специалист, бывший эсер…

– Хирург Османовский?

– Да, он.

Терехов и Шорников вошли в палату. Увидев их, парень с ампутированной рукой, лежавший навзничь, со стоном повернулся набок, лицом к стене. Шорников, успевший мельком взглянуть в лицо парня, молча чуть заметным кивком головы спросил у Василия: «Этот?»

Василий так же кивком подтвердил.

На лице Шорникова отразилось недоумение. Он подошел к раненому парню.

– Сивачов! Ты это?.. Как ты сюда попал?

В ответ послышались сдерживаемые рыдания.

– Ну, ну, горю слезами не поможешь! – склонился над раненым Шорников. Он заботливо натянул на парня спустившееся на пол одеяло и сел против него на свободную койку. Рыдания скоро утихли. Парень повернулся и лег на спину.

– Когда тебя успели покалечить? – спросил Шорников. – И месяц не прошел, как тебя проводили в армию, а ты уж без руки?

Парень ребром широкой ладони вытер слезы, хотел что-то сказать, но, окинув взглядом уставившихся на него всех присутствующих в палате, промолчал.

«Глупо получилось, – решил Василий, – парень при всех ничего не расскажет». Он вышел в коридор и обратился к дежурной сестре:

– Маруся, нельзя ли раненого вынести в отдельную палату?

– Отдельных палат у нас нет. А почему вынести? Он сам выходит в коридор курить. Можно его вызвать ко мне в дежурку и там поговорить.

– Сделайте это, пожалуйста, – попросил Василий.

Через несколько минут раненый парень в сопровождении сестры и Шорникова вошел в дежурку.

Сев за стол, парень попросил у ребят закурить.

– Это Иван Сивачов, – обращаясь к Василию, сказал Шорников. – Приемный сын зареченского мельника Щербатенко, работал у него батраком…

Василий свернул парню цигарку.

– Здесь нельзя курить! – запротестовала сестра.

Но Шорников, зажигая спичку, ответил:

– Ничего, Маруся, пусть покурит, успокоится. Сейчас не зима, окна откроем, комната проветрится.

Сестра вышла в коридор.

– Ну, рассказывай, Ваня, на каком фронте руку потерял? – спросил Шорников, свертывая себе цигарку.

Сивачов молчал. Широкие ноздри его грушевидного носа при каждом вдохе раздувались; под глазами виднелись следы невысохших слез.

Шорников хорошо знал Сивачова. Сиротой, еще до империалистической войны его привез мельник Щербатенко из Харькова. Поначалу пас у мельника скотину, помогал по хозяйству. За это мельник его кормил и одевал. А когда парень подрос, положил ему небольшое жалованье.

Несколько недель назад Ивана вместе с сыном мельника, Павлом, вернувшимся домой из царской армии после Февральской революции в чине подпоручика, мобилизовали в Красную Армию.

– Ну как, будем говорить начистоту, по-дружески или в Чека тебя придется для разговора отправить? – спросил Шорников упорно молчавшего парня. – Где твои документы? Почему ты поступил в больницу под чужой фамилией? Не будешь говорить, мы и без тебя все узнаем. Но тогда пеняй на себя…

Сивачов, затянувшись цигаркой, тяжело вздохнул.

– Эх, жизнь, – сказал он, вытирая ладонью вновь выступившие из глаз слезы. – Что мне рассказывать? Гнали нас на фронт… Боялся я, что там убьют. Вот и сбежал. А руку на вилы…

Шорников резко оборвал его:

– Говори правду, не морочь нам голову! С кем и зачем переправлялся ночью через Оскол? Чего тянешь? Кого выручаешь? В кулаке-мельнике отца родного себе сыскал? Эх, ты! Он тебе даже церковной школы не дал окончить. Темным, неграмотным тебя оставил. А родного сына Пашку на коммерсанта выучил, офицером сделал за счет твоей темноты…

Поняв, что Шорников почти все уже знает о нем, Сивачов признался, что его ранили ночью, что он бежал из армии в составе целого взвода мобилизованных крестьян Валуйского уезда во главе с командиром взвода Пащенко, что все дезертиры примкнули к банде белого офицера Булатникова и скрываются в Думском лесу.

– А где Пашка Щербатенко? – спросил Шорников.

– Эх, – вздохнул Сивачов, – пропала моя бедная головушка. Попал я между двух жерновов…

– Сам виноват… Не хотел с нами идти – попал на сторону наших врагов… Ну, об этом после поговорим. Давай выкладывай о бандитах все, что знаешь. Где Пашка Щербатенко?

– Мельник пригрозил меня убить, если я что-либо расскажу о нем. Он ни за что не хотел отпускать меня в больницу. А я боялся остаться у него…

– Знаем об этом. Теперь не убьет. Руки коротки. Говори: где Пашка скрывается?

– Павел тоже в лесу, он еще до меня сбежал, когда нас на формирование в Острогожск гнали.

– А с кем ты ночью переправлялся через Оскол? Быстрей, быстрей вспоминай, – торопил парня Шорников.

– С Зипуновым, из банды Булатникова… А откуда он, кто такой – не знаю. Зипунов должен был увидеться с матерью Булатникова, передать кому-то оружие, спрятанное у них в саду…

Ни о планах действия банды, ни о численности и вооружении банды Сивачов не знал. В лесу он был всего лишь один день и почти ни с кем, кроме дезертиров, бежавших с ним из армии, не разговаривал.

Успокоив парня и пообещав ему за чистосердечное признание и раскаяние добиться амнистии, Шорников и Василий вышли из больницы.

Шорников был готов пойти и арестовать тут же мать бандита Булатникова, но Василий уговорил его оставить это дело до возвращения из Валуек Стрижова.

ГЛАВА IX

У ворот дома Василий в недоумении остановился.

Тяжелая дубовая калитка исчезла, вход во двор Булатниковых был свободен.

«Неужели Женька свалял дурака? Это скандал! Хозяйка с ума сойдет», – подумал Василий.

С улицы и со двора все окна первого этажа хозяйской квартиры закрывались ставнями, и так плотно, что ни одного лучика света не пробивалось ни в одном окне. Дома ли хозяйка? Есть ли кто у нее?

Поднимаясь к себе на крыльцо, Василий услышал донесшийся от сарая стук ведра и хриплый мужской голос:

– Не балуй, скаженный! Тпр-ру!

«Ага, кажется, землемер пожаловал… Поит своего коня и задает ему на ночь корм». Василий поднялся на террасу. Из квартиры слышались громкие голоса, детский плач и притворный, знакомый Василию с детства мальчишеский визг Женьки.

Распахнув дверь, Василий обомлел: в коридоре на полу лежал братишка. Дородная хозяйка и сестра Василия – Антонина, держали Женьку за руки и за ноги. Мать с причитаниями и всхлипываниями всыпала ему по вздрагивающему заду толстым солдатским ремнем. Женька брыкался ногами, бодал хозяйку головой в грудь, но та крепко держала его за руки, прижимая их к полу.

Увидев Василия, мать выпрямилась, бросила на сундук солдатский ремень.

– Хватит, устала!

– Вот старший братец поможет, – обрадовалась хозяйка. – Мать-то только ремнем мух от сына отгоняет.

Воспользовавшись тем, что хозяйка ослабила свои руки, Женька, как мячик, подскочил с пола, и не успел никто опомниться, как он стрижом пронесся мимо Василия, выскочил на лестницу.

– На-ка, выкуси, чертова буржуйка! – крикнул он в приоткрытую дверь, показывая хозяйке кукиш.

В наступившей тишине был слышен только торопливый стук его каблуков по деревянным ступенькам лестницы.

– В чем дело? Что случилось? – спросил Василий.

– Да как же, что случилось? – развела руками хозяйка. – Разве вы не заметили, когда во двор входили, калитки-то нет!

– Как не заметил, заметил… Куда, думаю, калитка могла деваться…

– Пока я с Екатериной Петровной к вечерне ходила, братец ваш с ребятами снял калитку с петель и уволок на Оскол вместо плота, поплавать на ней чертякам вздумалось. Хоть бы перетопились в омуте, идолы. И калитки теперь не найдешь, полой водой невесть куда угнало. Я этого так не оставлю. Я пойду в ревком, буду жаловаться самому Стрижову! – возмущалась хозяйка.

– Вот это верно! Власть должна оградить граждан от хулиганства, – поддержал хозяйку Василий. – Распустили ребят, черт знает что творят. Обязательно сходите и заявите об этом безобразии в ревком… А с ним я разделаюсь по-своему, пусть только придет…

– А вы где гуляли? – спросила успокоенная хозяйка.

– В церковь ходил. Там тоже от хулиганов не протолкаться. Парни девушек вербой лупят…

– Да, да, – с горечью подтвердила хозяйка.

– Хорошо батюшка у вас служит. Певчий хор понравился мне, голоса приятные, звонкие, в особенности тенора и дисканты колокольчиками заливаются… А калитка пусть вас, Софья Никаноровна, особенно не тревожит. Я заставлю Женьку найти ее и навесить.

Хозяйка, довольная благонамеренным поведением Василия, осмотрелась по сторонам, хотя в коридоре, кроме нее и Василия, никого не осталось, таинственным шепотом произнесла:

– Не сможете ли на минутку спуститься ко мне? Мне хочется с вами кой о чем поговорить.

– Пожалуйста, если надо, я готов.

– Вот и пойдемте, чайку у меня попьете, наливочкой вишневой угощу.

– От такого удовольствия не смею отказаться!

Василий направился вслед за хозяйкой.

В прихожей высоченный мужчина лет тридцати в черной шерстяной кавказской блузе с карманами на груди и синих суконных брюках, заправленных в огромные яловые сапоги, смазанные дегтем, вытирал о расшитое полотенце руки. На загорелом лице, покрытом еле заметными оспинками, выделялся большой прямой нос, окрыленный густыми, сросшимися бровями, и карие, с огненным отливом глаза.

– Вот, Михаил Васильевич, познакомьтесь с братом Антонины Александровны. Это Василий, я о нем говорила..

– Шмыков – межевой землемер Валуйского земельного управления, – протягивая Василию огромную ручищу, покрытую золотистыми волосками, буркнул Михаил Васильевич, скользнув из-под бровей внимательным взглядом по лицу Василия.

Прошли в гостиную.

На большом дубовом столе, покрытом вышитой украинской скатертью, на блюдах лежали поджаренная курица и копченый окорок. Нарезанный большими кусками свежий пшеничный хлеб горкой высился на деревянной резной хлебнице.

– Садитесь, сначала немного закусим, а потом попьем чайку, – сказала хозяйка.

Она подошла к буфету, достала граненый графин с вишневой наливкой, рюмки. Поставила на стол для Василия третий прибор – окаймленную золотым ободком тарелочку, серебряную вилку с фамильным вензелем и нож с бронзовой ручкой.

– Софья Никаноровна, достаньте-ка нам покрепче. Там, в углу, в буфете, я привез сегодня. Да пару стаканчиков вместо этих детских рюмочек, – потирая руки и усаживаясь за стол, попросил землемер.

Хозяйка достала большую бутыль и два граненых стакана.

Василий сел напротив гостя.

– Садитесь, Софья Никаноровна, и вы, – сказал землемер, наполняя из бутылки стаканы.

– Ой, нет, мне некогда, я пойду подогрею самовар.

Хозяйка вышла из гостиной.

– Значит, придется с вами по-холостяцки, – разламывая руками на две половинки курицу, сказал землемер. – Берите любую половину! – предложил он Василию,

– Что вы! Этой половиной можно накормить взвод солдат, – пошутил Василий.

– Поэтому вы такой тощий, что мало едите. Выпьем за наше знакомство!

Чокнувшись с землемером, Василий сделал несколько глотков и, морщась, поставил стакан на стол. В горле запершило, перехватило дыхание.

Землемер улыбнулся.

– Что, крепкая? Это горилка мужицкого производства! Закусывайте…

Он ловко опрокинул стакан в широко открытый рот, провел большим пальцем правой руки по губам и стал с аппетитом уплетать курицу.

– Мы в деревне привыкли к ней. Набегаешься по полям под дождем, на ветру настудишься, так после этого погреться чем-нибудь крепеньким – одно удовольствие!

Вернулась хозяйка.

– Ну вот и я вам компанию составлю, – сказала она, усаживаясь рядом с землемером.

– А вы что ж не пьете? – обратилась она к Василию.

– Спасибо, уже глотнул, еле отдышался. Уж больно крепка.

– Ну и прекрасно! Выпейте тогда со мной наливочки.

Хозяйка наполнила две рюмки красной густой наливкой.

Землемер жадно работал своими крепкими челюстями, сверкая белыми ровными зубами.

– А я хотела вас попросить об одном одолжении, – обратилась хозяйка к Василию.

– Пожалуйста, – насторожился Василий, вопросительно взглянув на хозяйку.

– Дело простое. Михаил Васильевич купил для меня в Меленках очень хорошую породистую корову. Это верст пятнадцать отсюда. Надо будет как-нибудь пригнать ее сюда.

Василий удивленно пожал плечами.

– Ну, что же.

– Конечно, я за этот труд постараюсь вас отблагодарить всем, чем можно. А вам это будет за прогулку, познакомитесь с нашими окрестностями. Увидите наши поля, леса… Можете захватить с собой и Евгения, чтобы он тут не болтался без дела. С Антониной Александровной я уже говорила…

– А бандиты не отберут у нас по пути вашу корову? – спросил Василий. – Ведь что у вас тут творится!

В разговор вмешался землемер.

– Лесные бандиты не страшны. Я вот день и ночь по деревням разъезжаю, и никто ни разу пальцем меня не тронул, потому что добро людям делаю, землей народ наделяю. Настоящих бандитов у нас нет. Есть люди, несправедливо обиженные властью. Кто же за свое откажется постоять? И бояться вам нечего. Землемера Шмыкова весь уезд знает. Если на дороге кто остановит вас, скажите, что корова моя, и никто нигде вас не задержит… Кстати, слышали последние новости? Харьков тово, тю-тю, красные оставили, на Купянск бегут. Не сегодня, так завтра белые в Уразово могут пожаловать…

– А я политикой не интересуюсь, – равнодушно заметил Василий. – Мне все равно: белые, красные, лишь бы кончилась поскорей война, установился какой-то порядок, наладилась мирная жизнь…

– Это вы зря! Желая для себя лучшего, нельзя стоять в стороне от всего, чем живет народ. По чьей вине началась эта народная резня? Не знаете? По вине большевиков! Авантюрой власть в свои руки захватили. Установили диктатуру пролетариата, рабочего класса. А что такое рабочий класс в нашей крестьянской стране? Пылинка, капля в море народном. Мужик – вот главный производитель всего, чем жизнь человеческая на земле держится! – потрясая над столом куском белого пышного хлеба, самоуверенно поучал землемер Василия. – А вы: «политикой не интересуюсь»! Нельзя в наши дни жить без политики. Согнут большевики в бараний рог нашего брата при таком отношении. Нас большинство в стране, и мы по праву должны стать хозяевами земли русской… Ну, мы отвлеклись. Давайте выпьем!

Землемер налил себе еще стакан «горилки мужицкого производства» и наполнил рюмки вишневой наливкой.

Хозяйка принесла маленький пузатый самовар, налила крепкого чая в стаканы, поставила на стол вазу с вареньем из райских яблок. От выпитой вишневой наливки она раскраснелась.

– Что вы все о политике? Давайте споем! – и она запела свою любимую песенку «Белой акации гроздья душистые», но ее никто не поддержал.

У Василия не столько от вина, сколько от сдерживаемой ярости и тайного желания сцепиться с мужиковствующим политиканом, сторонником кулацкого национального «социализма», кружилась голова, сердце учащенно билось.

А землемер, опрокинув в рот горилку из стакана, вновь провел по своим губам большим пальцем и, сжевав на глазах Василия всю курицу, принялся за окорок.

– А бандитов вы не бойтесь. Бандитов как таковых нет, – уставясь на Василия сверкающими глазами, твердил землемер. – Есть народная мужицкая армия, не желающая иметь на своей шее никаких паразитов! Вы еще молоды, жизни не знаете. А если бандитов боитесь, возьмите для собственного успокоения вот это… У меня еще есть! – Землемер достал из кармана брюк большой плоский пистолет.

– Это кольт – лучший пистолет в мире, – сказал он, протягивая через стол Василию. – Мушку только один дурак напильником надрезал. Привыкли, как дикари, на все тавро свое ставить.

Василий, долго не раздумывая, взял и опустил револьвер в свой карман.

– Я согласен пригнать вашу корову, – сказал он. – Только вы, будьте добры, напишите какую-нибудь записку, что корова ваша, чтобы у меня ее дорогой не отобрали. А то, если отберут, после на меня обижаться будете!

– Это я вам напишу… А теперь посмотрим, куда вам нужно будет идти.

Землемер вышел из-за стола, взял лежавший на мягком бархатном кресле планшет, достал из него вчетверо свернутую карту Валуйского уезда.

– Вот, – сказал он, показывая на карте черненькую точку, обведенную красным карандашом, – это и есть Меленки.

Дорога прямая, здесь вот знаменитый Думский лес… Вы не пугайтесь, дорога идет опушкой, и если кто встретит вас на пути, с моим письмом не задержит… А сейчас идите спать, я вижу, вы уже опьянели. Я выпью еще чайку и примусь за работу, мне нужно написать несколько писем, а с утра в Валуйки ехать…

– Да, я действительно пьян, – выходя из-за стола, сказал Василий, – пойду спать. А когда нужно идти за коровой?

– Я хотела бы поскорей, – подходя к землемеру и обнимая его за шею, сказала хозяйка.

– Ну что ж, можно хоть завтра, письмо я приготовлю.