Текст книги "Чоновцы на Осколе"

Автор книги: Владимир Долин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА III

У дубовых ворот двухэтажного деревянного дома купца Булатникова Василию пришлось простоять немало времени, пока ему отворили тяжелую, окованную железными полосами калитку.

– Вы к кому? – спросила высокая смуглая женщина в накинутом на плечи шерстяном полушалке.

– Я к фельдшерице Антонине Александровне Гоженко, – ответил Василий, пытаясь пройти мимо женщины.

Женщина проворно загородила собой проход, намереваясь захлопнуть калитку.

– Фельдшерица только что ушла в больницу, – там можете и увидеть…

Но Василий уже не слушал ее.

– Мама… Мамочка! – закричал он обрадованно, увидев в глубине широкого двора маленькую худенькую женщину, несущую на плече тальниковую плетушку с кизяками. Проскользнув мимо неприветливой женщины, он ринулся навстречу матери.

Мать хотела опустить с плеча тяжелую плетушку и в волнении опрокинула ее. Кизяки посыпались на землю.

– Васенька, сыночек… живой!

– Живой, мама, живой, – целуя мать в обветренные сухие губы, повторял Василий.

Мать с ног до головы оглядывала сына, ощупывала его руками, как бы не веря своим глазам.

– Ах, грех-то какой! Ах, грех-то!.. – осеняя себя крестным знамением, твердила она. – А я-то, прости господи, и не знала до сих пор, как тебя числить. За здравие и за упокой тебя записала в поминание, – призналась мать, вытирая концом серого головного платка глаза.– Грех-то какой перед богом и перед тобой! А все это дьякон, шут кошлатый, надоумил. «Пиши, – говорит, – и туда и сюда!»

– Вижу, мама, вы все так же продолжаете ходить в церковь и слушать разбойников в черных рясах, – заметил с усмешкой Василий.

– Ну, какие они разбойники? Грехи наши перед богом замаливают!-оправдывалась мать.

– Плохо вы их знаете, мамаша…

Василий присел на корточки и стал собирать в корзинку рассыпавшиеся кизяки.

Вспомнилось ему, как в восемнадцатом году воронежское духовенство, не желая смириться с декретом об отделении церкви от государства, с конфискацией многих миллионов рублей, хранившихся в банках, с национализацией лучших в губернии монастырских земель, лугов и лесов, поднялось с оружием в руках против советской власти.

Всплыли в памяти и картины недавней встречи с попами и монахами на Дону, под Меловаткой. Тут они были уже сформированы в специальные полки «крестоносцев» и числились в составе белогвардейских войск генерала Краснова.

Это было поздней осенью девятнадцатого года. Прижатые к высокому берегу реки красноармейцами сто сорок третьего стрелкового полка 8-й армии, «крестоносцы» дрались яростно, пытаясь прорваться сквозь цепи красных. Подняв над головой свои черные шелковые знамена с вышитым золотом распятием, подоткнув за пояс длинные полы черных ряс, со штыками наперевес они шли в контратаку, удивляя своим упорством старых испытанных солдат.

Десяток пулеметных лент сменил Василий, отбивая атаки остервенелых чернорясников. Вода в кожухе «максима» клокотала, а «крестоносцы» все шли и шли густыми цепями, волна за волной. И когда им, наконец, удалось на левом фланге потеснить красных и ворваться в хутор, откуда не успели эвакуировать полевой госпиталь, они, орудуя штыками, и прикладами, прикончили всех тяжело раненных, изнасиловали и убили медицинских сестер и санитарок…

– Нет, мама не такие они безобидные, как вам кажется, подальше от них держаться надо! – заключил вслух Василий.

– Это что ж, Екатерина Петровна, старшенький ваш? Из коммунистов будет? Или как? – подходя к матери, спросила елейным голосом женщина, открывавшая Василию калитку.

– Старшенький, хозяюшка, старшенький. Два года не видела. Ишь, как вытянулся, еле признала… А коммунист ли он – откуда мне знать…

Василий в недоумении посмотрел на мать.

– Пойду метлу возьму, намусорила я тут, – спохватилась мать.

Но хозяйка предупредительно остановила ее:

– Успеется, Екатерина Петровна. До этого ли вам сейчас! Вот радость-то для матери к светлому христову воскресению… – Хозяйка положила белую пухлую руку на плечо матери. На длинных гладких пальцах руки сверкнули золотые перстни и кольца. – Все беды, Екатерина Петровна, от войн на наши женские плечи ложатся. Вот ваш пришел, а где мой дорогой Николенька страдает? Дождусь ли его? Как мобилизовали моего сыночка, ни письма от него, ни весточки. Жив ли он? Ночи не сплю, все думаю о нем, все жду…

Хозяйка говорила мягко, певуче. Закатывая немного раскосые темные глаза, она то и дело вздыхала и покачивала головой.

Мать молча слушала ее, нетерпеливо перебирая бахрому головного платка смуглыми потрескавшимися пальцами.

– А это все от зависти человеческой, – продолжала хозяйка. – Режут, стреляют друг друга. И когда это только кончится?! Как тихо, мирно жили до революции… Что, сынок к вам надолго? Погостить?

Мать неопределенно пожала плечами. Василий искоса бросил на хозяйку недружелюбный взгляд.

Желая поскорей отделаться от хозяйки, мать тяжело вздохнула и опустилась на корточки рядом с сыном. Но хозяйка не ушла. Зябко закутывая свои плечи в мягкую шаль, она, как бы подводя итог своим мыслям, сказала:

– Оно, конечно, если здраво рассуждать, новый дом иметь лучше, чем старый, но расчетливый хозяин сначала новый-то построит и только тогда старый ломает…

Кизяки были собраны. Василий помог матери подняться на ноги, взвалил тяжелую плетушку на плечи. Лицо его поморщилось от острой боли в груди.

– Пошли, мама, – сказал он, поворачиваясь к хозяйке спиной, – мусор я после вымету.

Мать и сын направились к высокому резному крыльцу.

– А что Женька делает? Почему сама такую тяжесть таскаешь? Он теперь уже не маленький! – заметил Василий.

– Сладу с Женькой-то нет. Большой вырос, не справляюсь с ним. Совсем от рук отбился. Дома почти не бывает, все с комсомольцами носится, – жаловалась мать.

– А учится он как? – спросил Василий, пропуская мать впереди себя на чисто вымытые ступеньки высокого крыльца.

– Четвертый класс кончает. В школу только что убежал. Всю ночь с комсомолом в патрулях ходил…

«Ой и умоталась мамаша с нами, детками! – подумал Василий, видя, как тяжело, с трудом поднимается она по лестнице на второй этаж. – А с братишкой нужно будет по душам потолковать…»

Сестра снимала просторную, светлую квартиру из четырех комнат; в пятой, маленькой, при кухне, ютилась мать. Полы и стены в жилых комнатах были покрыты масляной краской. Комнаты обставлены богатой мебелью. Стулья, кресла, диван, рояль – все в чехлах из белой холстины.

Следуя за матерью, Василий вошел в детскую. Здесь стоял полумрак. Сквозь плотную ткань штор едва пробивались желтые лучи утреннего солнца. Василий хотел заглянуть в кроватки, стоявшие у стены, но мать удержала его за руку:

– Спят твои племянницы, не надо их будить. Пойдем на кухню, накормлю тебя, поговорим, пока никого нет…

Мать растопила печку, налила водой доверху бак-кипятильник, поджарила на сковородке с кусками розового свиного сала яичницу, нарезала полную тарелку белого пшеничного хлеба.

– Перекуси пока, сынок, вода согреется – выкупаешься. А после бани позавтракаем вместе, чайку попьем.

Василий вымыл руки теплой водой, умылся.

– Вот теперь закусим с аппетитом! – садясь за стол, сказал он, жадно вдыхая аромат свежего домашнего хлеба и дымящейся на сковородке яичницы. – Давно ничего такого даже видеть не приходилось.

– Мы тут, слава богу, голода не чувствуем. У Тони специальность хорошая, работает в больнице и практику частную имеет. Приезжают за ней чуть ли не за сто верст. Война войной, а люди женятся, детей рожают, – рассказывала между делом мать, наливая воды в самовар, возясь у плиты с кастрюльками и чугунками.

– А где сейчас Иван Яковлевич?

– Жив, слава богу, в Красной Армии служит. Недавно письмо прислал. Нескладно у него с политикой получилось. Он тут в революцию к меньшевикам прикомпанился. Известный на всю округу доктор, ну, те к себе его приарканили. Говорит он складно – образованный человек. Вот они его на всех митингах за оратора выпускали. А когда победили большевики, установилась советская власть, главные-то заправилы всех партий с белыми убежали, а он плюнул на них и остался. «Я, – говорит, – врач, мое дело лечить народ, быть с народом!»

– Правильно поступил, – одобрил Василий.– Кто не с нами, тот против нас!

– Ой и не знаю, сынок, ваше дело. Живите, как вам совесть подскажет.

Вытирая полотенцем мокрые руки, мать вышла из кухни и плотно прикрыла дверь в сени.

– Живите, сынок, по совести, как сердце подскажет, – повторила она, возвращаясь на кухню и опускаясь рядом с сыном на деревянную табуретку. – Только поменьше кричите об этом, не выставляйте себя напоказ. Отец ваш из-за этого погиб, все похвалялся, что ему ни черт, ни бог не страшен, что сокрушит весь мир. Вот и не дожил до наших дней, выбили из него душу в остроге царские жандармы. А какой богатырь был… – Мать ситцевым передником смахнула с ресниц слезинки. – В смутное время живем… Хозяйка дома, Софья Никаноровна, только сегодня перед твоим приходом сказала мне по секрету, что белые опять берут верх. Говорит, старая власть обязательно восстановится. А хозяйке можно верить, она-то знает…

Василий подчистил со сковородки всю яичницу, вытер губы.

– Что ж, ваша Софья Никаноровна чародей? – смеясь, спросил он.

– А ты, Вася, не смейся, – строго заметила мать, – чародей не чародей, а человек знающий. Сын-то у нее офицер, в белой армии служит. Сколько он уже тут при ихней власти большевиков да комиссаров перевешал, перестрелял, один бог знает. А сам хозяин в Чека взят заложником. В Валуйках или в Воронеже по сей день сидит, а может, и расстреляли давно…

– Значит, все в порядке. Сынок-вешатель тоже от карающей руки не спасется!

– Тише, тише, кричишь-то очень громко, – прошептала мать. – Ведь не за себя я беспокоюсь, за вас. Сын-то хозяйский, Николай, где-то недалеко. Хоть и говорят, что он с белыми ушел, а мне кажется, он тут где-то поблизости скрывается.

– Останется такой, как же! Разве вешателю простят? На что ему надеяться?

– Этого я не знаю, только у меня приметы есть…

Мать нагнулась к самому уху Василия, но в это время скрипнула дверь.

В кухне появилась худенькая смуглая девочка лет семи, в длинной ночной рубашке.

– Бабушка, иди скорей, Ритка плачет!

– Это племянница твоя, Наташа, – обращаясь к Василию, сказала мать. – Ты ее видел в Воронеже, когда ей было всего два годика.

Девочка подбежала к столу.

– Ну, будем знакомы, Наташа, я твой дядя, – сказал Василий, целуя девочку.

– А я вас знаю, вы большевик! – заявила Василию племянница, обхватив его шею тонкими горячими ручонками. – Покатайте меня на спине!

– А ну-ка идем сначала оденемся, казак! Больно много знаешь! – Бабушка взяла девочку за руку. – Я сейчас приду, посмотри за самоваром…

Василий достал из кармана кисет, свернул козью ножку, но курить в кухне не решился. Курить по-настоящему Василий начал на фронте. До этого курил украдкой, чтобы мать не видела.

Сейчас Василий считал себя уже совсем взрослым парнем. Как-никак два года провел он на фронте, но все же по старой памяти как-то стеснялся курить при матери.

Он подошел к плите, достал железным совком из поддувала зеленый уголек, закурил и, пряча цигарку в ладони, вышел в сени. Здесь можно было курить, не боясь прокоптить квартиру гнилой фабричной махоркой.

Наружная стена сеней, застекленная, как дачная веранда, выходила во двор.

Он оглядел широкий двор с длинными бревенчатыми сараями и каменными амбарами, тянувшимися по обеим сторонам к большому густому саду. За садом вдалеке сверкала широкая полоска синеватой воды: видимо, там и протекала река, о которой говорил ему Стрижов. Дальше виднелся лес, и над ним тянулись к горизонту меловые горы.

«Буду рыбачить, читать книги и спать, спать… Отсыпаться за всю бессонную фронтовую жизнь… Ленин призывает нас учиться. Буду готовиться в техническое училище. Подберу учебники и засяду!.. – думал Василий. Однако мысли его снова вернулись к прерванному разговору с матерью. – Мать, несомненно, что-нибудь серьезное заметила. Надо получше ее расспросить, поближе познакомиться с хозяйкой и обо всем этом поговорить в ревкоме… Остаются ведь наши для ведения подпольной работы среди населения на территории врага. Почему же белому офицеру не остаться в нашем тылу? – рассуждал Василий.-Ведь кто-то организует кулаков, дезертиров в банды, кто-то ими руководит?!»

ГЛАВА IV

К обеду пришел из школы Женька. Узнав от матери, что приехал брат, сияя золотистыми веснушками на свежем, круглом лице, он, запыхавшись, влетел на кухню, бросил на стол книги и, не переводя дыхания, выпалил:

– Вот здорово, что приехал! Рыбу пойдем глушить на Оскол!

– Чем же будем глушить? – спросил Василий.

– Об этом не беспокойся, у меня есть целый ящик ручных гранат, – лукаво подмаргивая, похвастался Женька.

– Ну, милый, гранатами глушить рыбу в такое время, когда их на фронте не хватает, – это преступление! А еще комсомолец. За такое дело никто по головке не погладит, – охладил Василий рыбацкий пыл брата.

– Да никто и знать не будет… Мне рыба не нужна, сазанов мы с ребятами на удочки здорово ловим. Поучиться бросать гранаты хочется, – начал оправдываться Женька.

– А при школе разве военному делу вас не обучают?

– Постарше ребят, которым уже шестнадцать, учат, а нам и винтовки в руки не дают…

– А где же ты нашел гранаты? – поинтересовался Василий.

– Здесь, в одном месте. После обеда пойдем, покажу, – пообещал Евгений.

К обеду из больницы пришла Антонина.

Василий давно не видел сестру – с тех пор, как приезжала она последний раз в Воронеж, чтобы проводить мужа на австро-германский фронт. Тогда она выглядела совсем девчонкой. Стройная, шустрая, с длинными каштановыми косами, красиво уложенными вокруг маленькой головки. Глаза ее, большие, карие, светились как светлячки. Сейчас ее трудно было узнать. Она чрезмерно располнела. После перенесенного тифа волосы ее были коротко острижены, в затуманенных глазах скрывалась какая-то глубокая печаль.

– Ты больна? – спросил Василий сестру.

– Устала… Когда все это кончится? Кругом убийства, пожары, грабежи… Сегодня утром в больницу привезли двух женщин. Их выбросили на ходу из поезда. У одной перелом ноги, у другой – поврежден позвоночник и разбито все лицо. Обе женщины ехали из Иванова за хлебом. Говорят, что красноармейцы между станцией Валуйки и Уразово отобрали у них вещи, а самих столкнули под откос. Что ж это делается? Народные защитники! Даже не верится…

Василий вспомнил перекрещенного брезентовыми патронташами бравого комвзвода Пащенко, женщин со слезами на глазах, умолявших посадить их в теплушку. «Не эти ли женщины стали жертвами мародеров?» – мелькнула у него мысль.

Василий рассказал о случае с диверсией на железной дороге, о раненом мальчике Афоне Горобцове и спросил сестру, видела ли она его в больнице.

– Парнишка живой, бодрый. Рана у него не опасная. Кость пулей не задета. Через несколько дней трепака будет отплясывать…

После обеда, когда Антонина вновь ушла в больницу, Василий с Женькой отправились на реку.

Заметив во дворе хозяйку, Василий нарочито громко спросил Женьку:

– Через сад можно пройти к реке?

– А чего же? – удивился Женька.

– Для вашего братца никаких преград не существует, – расплывшись в улыбке, заметила хозяйка.– Он в калитку у нас не ходит, а через забор перемахивает… Хоть бы вы, молодой человек, как старший, на него повлияли. Ни сестра ваша, ни мать не могут с ним справиться.

– Махнешь и через колокольню Ивана Великого, если и днем и ночью ворота на запоре! – сердито огрызнулся Женька.

– Ну, ты действительно по-хулигански ведешь себя, – прикрикнул Василий на братишку. – Не будешь слушаться мать и сестру, тебе придется иметь дело со мной!

– Вот так его! Может, малость остепенится, – заметила довольная хозяйка.

Василий, схватив Женьку крепко за руку, крикнул:

– А ну, иди! Я там с тобой еще не так поговорю. Мать замучил, сестра от тебя покоя не знает…

Не на шутку перепуганный Женька пытался вырваться, убежать, но Василий не отпускал его от себя, пока не скрылись за калиткой фруктового сада. Здесь он шепнул Женьке:

– Ори, чтоб хозяйка слышала, будто тебя бьют. Обзывай меня бандитом, петлюровцем…

– Зачем? – опешил братишка.

– Потом узнаешь. – Василий рванул Женьку на себя за руку, и тот завопил во всю глотку, словно его на самом деле собирались убить.

– За что бьешь, Антанта контрреволюционная, бандюга проклятая. Я на тебя жаловаться буду в ревком, в Чека…

Поняв по довольному выражению лица Василия, что тот неспроста затеял такую комедию, Женька, не стесняясь в выражениях, то крестил брата самыми последними словами, то визжал на весь сад недорезанным поросенком.

А Василий еле сдерживался от смеха.

– Ну, хватит. Теперь беги к реке, я за тобой пойду. А то, пожалуй, хозяйка расчувствуется, сама выручать тебя придет.

Вспугнутые криком грачи снялись с гнездовий и, кружась над высокими тополями, громко горланили.

Скороспелки яблони и вишни были уже сплошь покрыты бледно-розовыми цветами. От свежего чистого воздуха, напоенного хмельным ароматом весны, у Василия кружилась голова.

Брата он нашел под старой склонившейся над широкой заводью ивой.

– Ну, отдохнул после трудов праведных? – опускаясь рядом с Женькой на пригретую солнцем траву, спросил Василий.

– Не понимаю, накой тебе вся эта комедия?

– Успокойся, сейчас узнаешь. Только сначала расскажи мне, что ты знаешь о наших домовладельцах?

– А чего о них рассказывать? Контра, известная на всю слободу. Хозяин – купец богатый, скупщик кож, немцам в оккупацию при всем народе хлеб-соль на блюде подносил. Сейчас в Чека сидит. А сын его белогвардейский офицер. Хозяйка, стерва, ждет не дождется, когда белые вернутся.

– У нее кто-нибудь бывает?

– Бывает. Землемер из Валуек наезжает…

– И часто?

– Почти каждую неделю. Под вечер приедет, переночует – и чуть свет на коня.

Василий в раздумье свернул цигарку, закурил, пуская кольцами сизый махорочный дым.

У прибрежной старой осоки покачивались, шевеля зелеными плавниками, раздувшиеся от икры щуки. Где-то в глубине камышовых зарослей покрякивали дикие утки.

– Эх, шарахнуть бы в омут гранату, – не отрывая от воды взгляда, мечтательно произнес Женька.

– Ты вот что, давай покажи, где твой ящик с гранатами, – поднимаясь с земли, сказал Василий и бросил в воду недокуренную цигарку.

Женька привел брата к большой деревянной беседке в глубине хозяйского сада, окруженной густыми кустами сирени. Продравшись через кусты, он лег на живот и, шурша прошлогодними листьями, как ящерица, прополз под беседку.

Вскоре в отверстии под беседкой показался деревянный ящик.

– Вот, тащи! – прошептал Женька. – Тяжелый, дьявол…

Василий вытащил большой продолговатый ящик и приподнял крышку. Ящик был доверху наполнен ручными бутылочными гранатами, густо смазанными маслом. Тут же лежали завернутые в промасленную бумагу и холстинную тряпку крючковатые медные трубки капсюлей.

– Ты отсюда ничего не брал? – спросил Василий.

– Ничего…

Василий пересчитал завернутые в тряпку капсюли, их было пятьдесят штук. Значит, и гранат было столько же.

– Где же ты нашел это?

– Да тут и нашел. Наши девчонки играли в беседке в мячик, а в полу дыра, крысы, верно, прогрызли, мяч туда и провалился. Отодрать доску нечем было. Я подкопал здесь, и мячик достал, и ящик обнаружил.

– А девчонки видели?

– Никто не видел. Наташка тут же растрепалась бы всем. Я думал, хозяин свои ценности какие сюда заховал. Это, наверно, белые, когда убегали, спрятали, чтоб нашим не досталось…

– Ну, в этом после разберемся. Засовывай ящик обратно.

Василий положил в карман пиджака сверток с капсюлями.

Пока братишка, пыхтя и отдуваясь, засовывал ящик под беседку, Василий потер ладонью о землю и, когда всклокоченная с золотистыми волосами голова Женьки показалась из-под беседки, мазнул его всей пятерней по вспотевшему лицу.

– Ты что надо мной издеваешься?! – не на шутку обиделся Женька.

– Ничего, терпи, казак, атаманом будешь, – улыбнулся Василий. – Вот теперь иди домой с ревом и постарайся, чтоб тебя хозяйка с такой физиономией увидела. Одним словом, дай понять, что тебе немало от меня оплеух перепало!

Оставшись один, Василий вошел в беседку.

Солнечные лучи сквозь затянутые густой паутиной стекла решетчатых окон падали на укрепленный посредине круглый деревянный стол, на крепкие дубовые доски пола, усыпанного потемневшей прошлогодней листвой, желтым песком, крысиным пометом.

Василий внимательно оглядел каждый уголок.

Вот размером с кулак дыра в полу. Очевидно, в нее и проскочил мячик.

Внимательно осмотрев половицу с дырой, Василий заметил, что в широкой дубовой доске нет шляпок гвоздей, а на месте их виднелись еще не засоренные отверстия. Было ясно, что гвозди кто-то совсем недавно вынул. Это подтверждали и свежие следы топора в пазу между половицами. Значит, доска эта вынималась, и, очевидно, через нее был спущен под пол беседки ящик с гранатами.

«Не запрятано ли там еще что-нибудь? Тщательно ли Женька обследовал подпол?» – подумал Василий. Ему хотелось самому заглянуть под беседку. Он достал из кармана перочинный нож, раскрыл его и, поддев половицу, попробовал приподнять ее. Стальное лезвие ножа хрустнуло и, полетев вниз, звякнуло, ударившись обо что-то твердое. Половица крепко сидела в своем гнезде. Василий осмотрелся кругом, но под руками не нашлось ничего подходящего, чем можно было бы приподнять доску.

«Придется это дело отложить до завтра, – с огорчением подумал Василий. Но тут же его встревожил вопрос: – А что, если тем, кто запрятал сюда оружие, оно потребуется сегодня? Придут ночью и заберут!.. Надо немедленно сообщить об этом Стрижову!..»

Возвращаясь домой, Василий встретился на крыльце с хозяйкой.

– Однако вы, молодой человек, очень жестоки. Так отдубасить своего родного братца! – заметила она и снисходительно добавила: – Впрочем, он получил по заслугам. Очень уж разболтался мальчишка, целыми днями и ночами носится за комсомольцами… А вы надолго к нам?

– Не знаю… Немного поживу, если ничего не случится… А то подамся дальше. Неспокойно тут у вас. Осточертело все. Белые, красные. Залег бы в медвежью берлогу, пока все это не кончится… Есть у вас тут лес близко? – оглядываясь по сторонам, неожиданно спросил Василий.

Хозяйка после минутного раздумья, окинув Василия с ног до головы внимательным взглядом, словно она его в первый раз увидела, сказала:

– На днях у меня будет один мой знакомый. Он отлично знает всю округу. Я вас познакомлю с ним.

– А когда на днях?

– Может быть, даже сегодня или завтра. Я вас позову, когда приедет…

– Очень, очень буду вам обязан!

Хозяйка осмотрелась кругом и, убедившись, что поблизости никого нет, тихо сказала:

– На улицу не показывайтесь. По вечерам патрули ходят, документы проверяют…

Она спустилась с крыльца и, удаляясь к амбару, запела:

 
Белой акации гроздья душистые
Вновь ароматом полны…
 

– За что же ты так Женюшку отколотил? Два года не виделись, ни одного дня не проходило, чтобы он не вспоминал тебя, а ты его в первый же день так обидел, – упрекнула Василия мать.

Лицо ее было опечалено.

«Переиграл парень!» – с болью в сердце подумал Василий, тронутый огорчением матери.

– Где он?

– В кабинете Ивана Яковлевича уроки делает.

– Ты не огорчайся, – обнимая и целуя мать, сказал Василий. – Мы поссорились, мы и помиримся. Я сейчас все улажу.

– Скоро ужинать будем. Скажи ему, чтобы никуда не уходил.

– Не беспокойся мама, я его сегодня никуда из дома не отпущу…

Женька сидел за большим письменным столом и решал задачи.

– Ну, кому это сейчас нужно? – увидев Василия, он ударил задачником о стол. – Ребра сейчас считать надо у всякой белогвардейской сволочи, а не арифметикой заниматься!

– Ну, в этом ты не прав. Арифметика везде нужна. И в военном деле без математики не обойдешься, в особенности в разведке и в артиллерии, – заметил Василий, опускаясь на широкий кожаный диван. – Вот мне бы сейчас за парту… Кончится война, пойду на инженера учиться или на красного офицера.

– А кому нужны будут после войны красные офицеры?

– А кто, по-твоему, социалистическое государство от врагов революции защищать будет? Вот и выходит – нужны будут красные командиры. Так нам в полку комиссар говорил. А ты на кого учиться будешь?

– На доктора, лечить вас всех буду, или на пчеловода, буду всех медом оделять…

– Сладкую жизнь нам устроишь, это неплохо. Сладкое ты любишь. А вот что ты с матерью делаешь, орел?

– А что? Чего я наделал? – собирая со стола учебники, удивленно спросил Женька.

– Как чего? Ты ей наплел на меня черт знает что!

– Да сам же ты велел. Чудно только получилось. Иду я как дурак из бани с вымазанной мордой и хнычу. Хозяйки на дворе не видно. Прошел я мимо ее окон, поднимаюсь наверх, а она у нас на кухне с мамашей сидит разговаривает. Ну, мать увидела меня такого и сразу в слезы. «Кто же это тебя так, сыночек?»

Я и сказал, что ты меня ни за что ни про что отлупил до полусмерти. Хозяйка мамашу даже утешала, говорила: «Это ему на пользу пойдет!» Буржуйка чертова! Слышишь, поет! Это она от радости, верно, что мне влетело.

– Вот что, Женя, гранаты припрятал кто-нибудь из родственников или знакомых хозяйки. Она, может, сама не знает. Вспомни, кто еще, кроме землемера, бывает у нее?

– Ну, разные знакомые, соседи, поп с дьяконом заходят, но эти все днем бывают, а ночует у нее только землемер. Правда, мама говорила, будто видела сына хозяйского – офицера, только я думаю, ей с испугу померещилось. Наверное, этого самого землемера и видела.

– Ну, об этом я маму сам расспрошу. А ты мне скажи вот что: можешь ли провести меня в ревком садами?

– Могу. Если надо, идем сейчас, а то будет поздно, без пропуска и не пройдешь.

– Пройдем… Нам нужно только со двора уйти, когда стемнеет, чтобы никто не увидел…

– Тогда давай устроимся спать в чулане. Я летом всегда там спал. А сейчас тепло. Из чулана уйдем, и мать не заметит…

После ужина, пока Женька устраивал ночлег в чулане, Василий расспросил мать о хозяйском сыне.

– Видела я его в прошлую субботу. Собралась я уж лечь, да вспомнила, что белье не сняла. От дровяного сарая до конюшни через двор веревка у нас протянута, там оно и висело. Спустилась я с крыльца, иду к сараю, вижу, под одной из простыней возле сарая сапожищи со шпорами торчат и слышу голос знакомый: «Мама, это ты? Топо-р-р и клещи взяла?» По голосу-то я его сразу и опознала, разбойника. Рычит он сильно, букву «р» на версту растягивает. Бывало, когда их штаб при белых тут стоял, на весь дом его голос гремел: «Р-р-растр-р-реляю!»

Услышала я это рычание, сразу у меня ноги подкосились. Затрясло всю. «Неужто, – думаю, – белые опять заявились?» И белье не стала снимать. Повернула – и ходу, на крыльцо на четвереньках влезла. А он мне вслед: «Чего там еще, р-р-ра-каль-я, забыла?» – это он так маменьку свою величает.

Не помню, как и до постели добралась. Не за себя, за ребятишек было страшно. Про него говорят, будто он детей, сироток красноармейских, из зыбок за ножки брал и – головой об стенку…

– Ну, мама, на ночь такие страсти не вспоминают. Верно Женька сказал, что тебе показалось. Белая армия далеко. А в одиночку, какой бы он душегуб ни был, не осмелится сюда заявиться. А явится, мы ему место найдем!.. Давайте ложиться спать, устал я.