Текст книги "Вся наша жизнь"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Кто такой Раф-аль-Мон, господин? Не далее, как вчера, он явился ко мне с распиской на получение... некоторой суммы денег. Расписка была выдана вами.

– Верно, – подтвердил принц. – Мной. А что тебя смущает? Некоторая сумма ? Пустяки. А кто такой этот Раф-аль-Мон, я не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Торговец, который продал нечто, что мне понравилось.

– Благодарю, Пресветлый. Значит, завтра...

– Завтра, завтра, – лениво проговорил Талигхилл. – И никак не раньше.

– Как будет угодно Пресветлому, – казначей поклонился и вышел.

На пороге он столкнулся с Джергилом – телохранитель пропустил Харлина и вошел в комнату:

– Ваши вещи распаковали, Пресветлый.

– И махтас?

– Да, как вы и приказывали – в желтой комнате.

– Отлично. Больше никого ко мне не впускайте. Харлина тоже не следовало бы, ну да я не давал вам по этому поводу никаких распоряжений, так что вашей вины в том нет. Ступай.

Телохранитель покинул комнату принца, а тот снова откинулся на подушки и стал размышлять об услышанном от Домаба. Думать о таких вещах Талигхилл не привык. Некоторое время он лежал на кровати, пытаясь разобраться с собственными чувствами и постановить, как же относиться ко всему, сказанному управителем. Потом поднялся и подумал, что не помешает немного развеяться. Как быть с тем, что рассказал Домаб, он решит завтра. А сейчас...

Не прогуляться ли мне до желтой комнаты?..

Талигхилл поднялся с мятого покрывала и решительно направился к двери. Джергил вопросительно взглянул на Пресветлого, но тот лишь отмахнулся:

– Можешь остаться здесь. И ты, Храррип, тоже.

Все-таки один из телохранителей должен был следовать за принцем – они переглянулись, и Храррип последовал, а Джергил остался. Талигхиллу, впрочем, было все равно.

Желтая комната находилась недалеко от его покоев, Пресветлый распахнул дверь и вошел, жестом повелев Храррипу остаться снаружи.

– Вы все еще здесь, Тиелиг? Я думал, мы обсудили все, что вы хотели – и смогли – обсудить.

Жрец оторвал взгляд от игральной доски и поклонился:

– Вы правы, Пресветлый. Но я услышал от слуг об этом чуде, – Тиелиг указал на махтас, – и решил зайти сюда, чтобы взглянуть на него.

– Где я вас и застал, – завершил за него принц. – Удивительно, как много вы стали себе позволять, Тиелиг. Просто удивительно. Ходите там, где ходить вам не положено, заглядываете в покои Пресветлых – просто поражаюсь тому, как вы... осмелели. Что, культ Ув-Дайгрэйса приобрел популярность в народе?

– Не большую, чем раньше, – ответил жрец. – Я, видимо, должен просить у вас прощения за свои действия.

– Должен, – согласился Талигхилл. – Но ведь не просите. Да и что мне в ваших просьбах?.. Скажите-ка лучше, Тиелиг, вы любите играть в азартные игры?

– Мне не полагается: сан, – с поклоном ответил жрец. – Но, позволю себе заметить (если вы имели в виду махтас), что это – не азартная игра. По крайней мере, в нее мне играть не запрещается.

– Да, я имел в виду махтас, – согласился Пресветлый. – Так что же, сыграем?

– Как пожелаете.

– Пожелаю сыграть, – сказал Талигхилл, усаживаясь в кресло. – Итак, начнем со знакомства с правилами игры...

– Простите, Пресветлый, но мне они уже знакомы, – сообщил Тиелиг, также устраиваясь в кресле.

– Да? – удивился принц. – Откуда же?

– За мою долгую и неспокойную жизнь приходилось встречаться с разными вещами, – уклончиво ответил жрец. – В том числе и с махтасом.

– Выходит, Тиелиг, вы опытный игрок?

– Все относительно, Пресветлый. Есть игроки, по сравнению с которыми я младенец.

– Отлично. Если вы знакомы с правилами, тогда начнем.

– Начнем, – согласился жрец.

Две армии зашевелились, выстраиваясь в боевые порядки и нацеливаясь на крепость, что находилась в центре поля. Еще некоторое время ей предстояло быть ничейной территорией, а потом... Потом – как получится.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

После сеанса Мугид попрощался с нами, пожелал спокойной ночи и удалился только тогда мы начали выходить из комнатки, все так же, в молчании. И взглядами старались друг с другом не встречаться. Наверное, каждый думал о толстухе. Кроме, разумеется, меня. То есть, я тоже думал о ней, но совершенно иначе, чем все. Я был ей благодарен.

Потом я заметил Карну – она медленно поднималась по лестнице и выглядела очень печально. Наверное, ей было не по себе оттого, что вчерашняя собеседница сегодня сошла с ума.

Я догнал ее, взял за локоть и тихо сказал:

– Мне очень жаль.

Снова банальности, старина.

Мельчаешь.

– Да, – согласилась она, – жаль ее. Но может, это и к лучшему. Как знать, вдруг ей и впрямь удастся благодаря своему сну спасти сына?

– Вы верите в то, что ей снился вещий сон? – удивление в моем голосе не пришлось имитировать – я на самом деле был обескуражен такой суеверностью глупо верить всуе, в то, чего не может быть. А еще историк...

Девушка внимательно посмотрела на меня:

– А вы что же, после всех этих повествований считаете подобное невозможным?

– Почему же, считаю возможным. Было возможным. Но только не в наше время.

Кривишь душой.

– Почему?

– Потому что Боги ушли, древний Ашэдгун слился с Хуминдаром, а Пресветлых больше нет. Вот почему. Время Богов миновало, Карна. И теперь не стоит надеяться на сверхъестественные силы. Мы сами становимся Богами, изобретая самолеты, пароходы, телевизоры и многое другое, мы летаем в небесах и спускаемся под землю. Мы, если вам будет угодно, заняли ту экологическую нишу, которая до сих пор была прерогативой Богов. А сами Боги вымерли. Поэтому их чудеса стали невозможными, хотя раньше были объективной реальностью; теперь же наши самолеты-телевизоры превратились в такую реальность – а тогда они были невозможными. Вот такие пироги.

– Да, – согласилась она. Ну, по крайней мере, кивнула так, будто согласилась. – Но сон-то ей приснился.

– Мне сны тоже снятся, – признался я. – Некоторые даже сбываются. Конечно, не полностью, но все же...

Понимаете, если я очень хочу приобрести, скажем, дачу на одном из живописных берегов Ханха , как принято об этом писать в рекламных проспектах, – так вот, если я очень этого хочу, думаю об этом все время, то и присниться мне эта дача может запросто, даже не раз и не два. Ну а удивительно ли будет то, что в конце концов я накоплю денег – или, скажем, ограблю банк – и приобрету-таки эту свою двухэтажную мечту? По-моему, вполне закономерное явление.

– Но Сэлла не мечтала о том, чтобы ее сын погиб, – заметила девушка.

– Да. Не мечтала. Но она могла, предположим, беспокоиться о нем, бояться, что такая катастрофа произойдет. Вот и приснилось.

Карна остановилась и внимательно посмотрела мне прямо в глаза.

– Нулкэр, вы же не верите ни единому своему слову. Тогда зачем говорите? Чтобы утешить меня, да?

Не знаю, насчет историка, но психолог из нее великолепный. А утешитель из меня...

– Верю, – сказал я. – Верю, Карна. Потому что если не верить в мои слова, тогда – что же остается?..

– Наверное, раскрыть глаза и посмотреть на правду. Сделать то, чего так боялся Талигхилл.

Карна развернулась и ушла, а я некоторое время так и стоял, с некрасиво отвисшей челюстью. Поговорили, значит. По душам. Только твои слова ее ни в чем не убедили, даже не утешили, а ее – шарахнули тебя по темечку. Только... я же не Талигхилл! Я же знаю: происходит что-то непонятное. Я даже сам догадался про то, что это очень похоже на божественный дар Пресветлых. Тогда почему?...

– Судорога челюстных мышц? – участливо осведомился Данкэн.

Я отстраненно посмотрел на него, но смолчал. Рот, правда, закрыл.

– Вы сейчас куда? – поинтересовался журналист.

– К себе, – неприязненно ответил я. – Расслабьтесь, Данкэн. Пока все нормально.

Помолчал, а потом добавил:

– Да и изменить сейчас мы ничего не в силах.

Он молча кивнул и ушагал. Наверное, вспомнил про свою работу и пошел разглядывать выставку древнеашэдгунского фарфора – или что здесь еще имеется, в Башне ?

Я тоже вспомнил про работу и решил, что до ужина было бы неплохо ею заняться. Ну и занялся в меру сил, исписал несколько листов, наговорил целых две кассеты. Потом пошел ублажать чрево.

За столом было тихо и задумчиво, словно у нас там поминки справляли. Я пристроился рядом с Карной и злорадно отметил, что Данкэн еще экскурсоводит самого себя по выставкам Башни .

Девушка улыбнулась мне – мягко и искренне:

– Простите, что сегодня сорвалась. Нагрубила, вы, наверное, обиделись. Вы ж хотели как лучше, а я... – она сокрушенно махнула рукой.

Я – тоже.

– Оставьте, мне досталось поделом. Просто день сегодня такой... Тяжелый день.

– Это точно. Знаете, хочется, чтобы пошел дождь. А то в воздухе так... сухо, что ли. Словно в склепе.

Я согласился с этим ее высказыванием, но сам подумал о том, что в комнатах холодно и так. Если еще и дождь пойдет, я точно замерзну или простыну. Или – и то, и другое.

Не успел я как следует поесть, а в зал уже ввалился Данкэн, весь сияющий, как лампа-факел с первого этажа нашей распрекрасной

Башни . Взглядом отыскал меня и чуть ли не обниматься полез – б-болван! Я, конечно, сверкнул на него глазами, но журналисту – как с гуся вода. Бухнулся рядом, начал накладывать себе в тарелку все, что только видел, да еще при этом какой-то мотивчик мурлыкал под нос.

– Что с вами, Данкэн? – спросила Карна. – Чему вы так необычайно радуетесь?

Он вскинул голову, несколько секунд растерянно изучал лицо девушки, словно видел ее впервые в жизни, а потом сообщил:

– Представьте, здесь есть библиотека! А там... Там такие книги! Уф!

Завершив свою речь этим многозначительным высказыванием, он уткнулся в тарелку. Я заметил, как удивленно вытянулось лицо господина Чрагэна, а сам он наклонился к уху своего соседа, жилистого седовласого мужчины – этакого генерала в отставке. До меня донеслось сказанное академиком : молодежь просто удивительная – представьте, интересуются книгами! Генерал в отставке скептически хмыкнул и расчленил тушку куропатки, хищно орудуя ножом и трехзубцовой вилкой. Я вздрогнул и поежился.

Карна уже прощалась с нами. Я кивнул и слабо улыбнулся, что должно было означать поддержку... ну и все такое прочее.

А сам подумал: опять придется выслушивать бред Данкэна. Что, интересно, он откопал на сей раз?

Но журналист так ничего вразумительного и не сказал. Я не стал дожидаться, пока он доест, пожелал спокойной ночи и тоже удалился. Завтра будет тяжелый день, и стоит выспаться.

Я даже не догадывался, насколько был прав.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Всю ночь шел дождь. В комнате мгновенно стало еще холоднее и неуютнее, я закрыл окно заглушкой, но выстукивание дождевых капель все равно было слышно. А потом...

Даже не знаю, как это описать. В первый момент я подумал, что башня рушится – началось землетрясение или что-нибудь в таком духе. Все вздрогнуло, меня подбросило на кровати, как детский надувной мячик. Я ощутимо приложился к каменной стене и помянул всех предков до седьмого колена – надо же, угораздило меня оказаться в этом месте в это время! Нет, чтобы дома сидеть, в потолок плевать – поехал деньги зарабатывать. Жить надоело, идиоту!.. – ну и все такое прочее. Потом выпутался из одеял, впрыгнул в одежду, содрогаясь от ночной прохлады, и подумал, что надо бы, наверное, выйти и поинтересоваться, в чем, собственно, дело.

Вышел. Коридор выгибался дугой, а из соседних комнат не выглядывала ни одна озадаченная рожа. Наверное, меня поселили на этом этаже одного. По крайней мере, никого из гостей я здесь не замечал (кроме себя, разумеется).

В общем, тихо в Башне , тихо и благодатно было в эту пору. Что уже само по себе казалось неправильным.

Я вернулся к себе в номер, обулся и вышел снова, мысленно одобряя свой последний поступок. Не шаркать же шлепанцами по х-хол-лодному полу!

Когда я выбрался на лестницу, до меня долетели наконец первые признаки того, что землетрясение (или что это там было?) мне не приснилось. Хотя лучше, наверное, если б все-таки приснилось.

В общем, чей-то громкий голос вопрошал: В чем, собственно, дело?! Я

требую объяснений! Кажется, это был господин Валхирр. Впрочем, я вполне мог и ошибиться эхо и все такое.

Кто-то вторил вопрошавшему: Да! Кто-нибудь здесь способен прокомментировать случившееся?!

Ну, Данкэн, понятно, был при исполнении. Прокомментировать случившееся !

Да тут бы хоть кто объяснил, что вообще случилось!

Я начал спускаться по лестнице вниз, к голосам, все еще поеживаясь от холода. Тем временем к беседе подключилась и Карна:

Представьте, у меня в комнате была мышь! Это просто...

Я захохотал. Надо было, конечно, сдержаться: во-первых, не прилично, во-вторых, не по-мужски это как-то – смеяться над испуганной девушкой, а в-третьих... В общем, надо было сдержаться. Но не смог.

Они все так и уставились на меня, а я хохотал и хохотал, присев и схватившись руками за живот.

– По-моему, он свихнулся, – заметил Данкэн со свойственной ему непосредственностью.

Я мысленно поаплодировал.

– Что с вами? – строго и как-то обиженно вздымая кверху выцветшие брови, вопросил господин Чрагэн. – Вам нездоровится?

Я расхохотался пуще прежнего.

Потом все-таки нашел в себе силы и простонал сквозь смех:

– Простите... Просто... Тут вся Башня трясется, а... Мышь!..

Карна первой поняла, в чем дело, и засмеялась, весело и задорно.

– А ведь он прав! – заметила она, немного успокоившись. – Здесь земля трясется, а я мыши испугалась.

Остальные по-прежнему смотрели на нас с изрядной долей неодобрения. Но у меня словно гора с плеч свалилась: Карна не обиделась на мой бесцеремонный смех. А мнение остальных меня мало заботило в тот момент.

Появился Мугид, аккуратный и собранный – словно не спал вовсе, а так, стоял где-нибудь в темной нише и дожидался утра; но случилось непредвиденное, повествователю пришлось покинуть нишу и присоединиться к нам. Прежде всего – чтобы успокоить встревоженных и всех отправить по номерам, убеждая и заверяя, что к утру все непременно выяснится. А завтра – день тяжелый, так что вместо того, чтобы мерзнуть на морозе, шли бы вы, гости дорогие, спать. И не путались бы под ногами.

Уж не знаю, как ему удалось, но старик действительно всех успокоил. Утихомирил Валхирра, окоротил журналиста, пообещал Карне непременно извести всех мышей, сколько их есть в окрестностях Башни и в самой гостинице, – в общем, я даже не заметил, как все разбрелись по номерам. Но им-то как раз было хорошо, они здесь жили, на третьем, а мне еще до четвертого нужно было топать и топать. Под пристальным взглядом мугидовых глаз.

И я потопал. А этот старик все глядел мне вслед, словно на спине у меня было написано, сколько ему жить осталось, мелким таким почерком написано, и он все силился разобрать – потому и всматривался.

Вошел я к себе в номер, рухнул на кровать, завернулся в одеяла и стал размышлять о том, что же все-таки произошло. Так ни до чего не додумался, и только решил, что завтра и так выяснится.

Выяснилось.

Утро было какое-то неприятное – полусонное и серое. Все сидели за столом, как травленые Мугидовым ядом мыши, разговаривать разговоры не желали, только изредка вяло скородили вилками да ложками по тарелкам. Наверное, не я один исстрадался, ломая голову над тем, что же это так знатно громыхнуло. Теперь вот досыпали и додумывали.

Только Данкэн вел себя как-то не так. (Он всегда вел себя как-то не так , но на сей раз это как-то не так отличалось от уже привычного). Журналист тоже сидел, опустив голову, и ни с кем не разговаривал – но ел тщательно, базисно так ел: словно впереди у него было несколько недель поста и он набивал брюхо впрок. Меня это наблюдение словно подхлестнуло, и я тоже с удвоенным старанием налег на еду. В особенности потому, что вспомнил: Мугид предупреждал – некоторые повествования могут затянуться от рассвета до заката. Грех не внять таким словам. Еще больший грех – не сделать из этого соответствующих выводов. Может, и Данкэн поэтому наминает за двоих?

Выяснить сие до повествования мне не удалось. Мугид (видимо, предчувствуя возможные вопросы касательно ночного происшествия) скоренько построил нас, вывел вниз, в повествовательную комнатку, усадил в кресла и начал повествовать. Мы, не то чтобы там вопросы задавать, и оглянуться не успели, как уже началось.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТОЕ

Тиелиг оказался сильным игроком. С ним было интересно, потому что жрец играл... нет, играл-то он по правилам. Только не по тем, что были в свитке Раф-аль-Мона, а по другим. У него имелся свой стиль... вернее, стиля, как такового, у Тиелига как раз не было. Жрец оказался непредсказуемым. В отличие от Талигхилла. И – в отличие от Талигхилла – он не любил играть в махтас. Принц заметил это еще в тот, первый раз, когда застал Тиелига в желтой комнате за разглядыванием игрового поля и фигурок бойцов.

Жрец тяготился игрой – но играл. И почти никогда не отказывался от предложений Пресветлого сразиться на расчерченной правильными восьмиугольниками деревянной доске. Талигхилл знал, что происходило это не потому, что он – Пресветлый. В чем-нибудь другом Тиелиг, пожелай он того, отказал бы принцу, и сделал бы это абсолютно без страха за собственную жизнь. Он был жрецом, а это многое дозволяло. В том числе – отказывать наследнику.

Но он играл. Садился в кресло, или на коврик, или на подушку, откладывал в сторону высокий деревянный посох и начинал двигать по доске фигурки – но при этом лицо Тиелига застывало, словно маска. И только внимательно приглядевшись, можно было заметить в прорезях-глазах огоньки неодобрения. Может быть, даже ненависти.

Впрочем, принц старался не присматриваться.

Минула неделя, плавно перетекла в другую – такую же жаркую и суетливую, наполненную многочисленными делами, делищами и делишками государственной важности. А еще оставались обязательные тренировки с оружием, после которых впору было лезть в бассейн с благовониями и долго отмокать – так бренное тело пропитывалось потом за эти несколько часов. А еще – церемонии и охота. А еще – махтас, хотя для него-то оставалось все меньше времени. А еще черные лепестки, не желавшие покидать сны принца.

Жизнь продолжалась.

В один из таких душных дней, когда все просители были одарены, бумаги подписаны, а улыбки розданы; когда наставник довольно кивнул и сообщил, что на сегодня тренировок достаточно; когда выдалось несколько свободных от людей часов, Талигхилл велел вынести доску с фигурками в сад и установить там в тени каких-нибудь подходящих для этого деревьев. Дворцовый сад, конечно, не чета приусадебному парку – поменьше и поправильнее, но здесь все же лучше, чем во дворце. Да и отыскать здесь принца, наверное, будет посложнее.

Тиелига не нашлось – кажется, сегодня проводились очередные служения в честь Ув-Дайгрэйса – так что играть пришлось в гордом одиночестве. Разумеется, сражаться с живым противником в сотни раз интереснее, но иногда не мешает и вот так – сам с собой. И пускай победит сильнейший!

Он сидел в саду, в легком соломенном кресле, и раздумывал над очередным ходом, когда прямо на игровое поле рухнул белый голубь. То есть, это когда-то птица была белой, теперь же она истекала кровью. Голубь рухнул в самый центр сражения, разбрасывая хрупкие фигурки крылом и вздрагивая всем телом. Сверху на птицу упала легкая тень, принц поднял взгляд и увидел сокола. Тот, напуганный присутствием человека, не стал преследовать добычу дальше, он сделал над головой Талигхилла круг, пронзительно вскрикнул и улетел в тень деревьев. Там сокол отыскал подходящую ветвь и уселся, внимательно наблюдая за происходящим.

Принц снова посмотрел на игральную доску. Голубь продолжал биться на ней, расшвыривая воителей и башенки в разные стороны. Видимо, когда падал, он сломал себе крыло, и теперь никак не мог понять, почему же ему так больно. Талигхилл осторожно протянул руки и взял в ладони маленькое липкое тельце. Голубь еще несколько раз ударил крыльями и затих. Тогда принц приподнял его и внимательно осмотрел. На лапке птицы он нашел то, что искал – миниатюрную бамбуковую трубочку, залитую с обеих сторон воском. Он отвязал трубочку от лапки голубя, а птицу уложил обратно на доску. Сокол потоптался на месте, наклонил голову сначала так, потом этак, присматриваясь к человеку. Спасшаяся добыча безжизненно лежала на доске, вывернув левое крыло.

Сцарапать воск и выбить на ладонь плотно свернутую трубочку было делом одной минуты. Потом принц развернул послание, прочитал, перечитал еще раз, дернул шеей, словно на нее села докучливая муха – затем медленно отложил записку в сторону.

Этого не может быть... Отец мертв? То есть... Руалнир – мертв? Война? Войско хуминов уже движется к границе? Бред какой-то!

Талигхилл встал с кресла и направился к дворцу расшатанной походкой дряхлого старика.

Голубь почувствовал, что теперь его уже ничто не спасет, снова забился на доске, сполз почти к самому ее краю, когда сокол решил наконец, что опасности нет, и слетел со своего наблюдательного поста. Он рухнул на добычу, ударил клювом, потом еще раз, и еще – для верности, после тяжело взлетел с безжизненным телом в когтях и отправился подальше в сад, чтобы беспрепятственно пообедать.

Подбежал встревоженный Джергил.

– Что с вами, господин? На вас кровь.

– Не моя, Джергил. Еще не моя.

Телохранитель пронзительно свистнул, в галлерее появилось несколько охранников, и все они помчались в сад, выяснять, что же произошло. Талигхилл стоял, схватившись за плечо Джергила и не замечая, что тот едва сдерживается от вскрика. Телохранителю было больно. Принцу было больнее во сто крат.

/смещение, от которого во рту остается горький привкус. У горла – колючий ком/

Храмовый район Гардгэна, как и столичный рынок, жил своей жизнью, обособленной, но не изолированной. В нем размещались все храмы и строения, связанные с той или иной религией. Кроме, разумеется, запрещенных культов Фаал-Загура и его жены. Приверженцы этих культов до сих пор считали, что Бог Боли и Богиня Отчаянья живы, хотя на самом-то деле, конечно... Ну, положим, как было на самом деле, знали одни Боги, но уж они-то точно правды не скажут. Боги вообще крайне молчаливы. Для того и существуют жрецы – чтобы говорить вместо Богов. А в случае чего... – там уж между собой как-нибудь разберутся.

Вэтнэкл редко бывал в этом районе. Ув-Дайгрэйс, которому он поклонялся, не требовал от своих приверженцев ни частых посещений храма, ни обильных жертвоприношений. Раньше было совсем по-другому. Но времена меняются, и Боги достаточно мудры, чтобы не требовать от людей невозможного.

Молодой воин ступил на мощеную черным булыжником улицу Церемоний. На этой, самой широкой и длинной улице храмового района, сейчас почти не было прохожих. Где-то вдалеке брели два монаха Оаль-Зиира – тощие фигуры в белых халатах, постукивающие хэшагами – традиционными для служителей этого культа посохами. У облупленной стены храма Гээр-Дила, Бога Удачи, сидел низенький обрюзгший человечек и торговал амулетами. Заприметив Вэтнэкла, он набрал в грудь побольше воздуха и крикнул:

– Молодой человек! А, молодой человек! Мне кажется, вам сейчас не помешает немного удачи. Могу кое-что предложить.

Вэтнэкл отмахнулся от продавца и поспешил дальше. Удача, конечно, ему сейчас не помешала бы. Но вряд ли у торговца найдется что-нибудь по-настоящему эффективное – особенно, если учесть масштаб того, что надвигается...

Молодой воин помотал головой: думать об этом сейчас не стоило. Он и не знает-то всей правды. Вот только брошенные мимоходом фразы, которые довелось услышать Вэтнэклу... их было достаточно. Пре-достаточно.

Храм Ув-Дайгрэйса стоял по левую руку, среди наиболее богатых и почитаемых храмов. Впрочем, даже он выглядел не так ослепительно, как когда-то... Широкие фиолетовые ступени вели к портику перед входом, обрамленному с трех сторон витыми колоннами. Распахнутые створки ворот приглашали: Входи, прохожий!

Вэтнэкл взбежал по ступеням, остановился на мгновение перед раскрытыми створками, вызывая в душе необходимое почтительное состояние – потом ступил в храм.

Внутри оказалось не так жарко, как на улицах; в изящных подставках дымились ароматные палочки. Когда Вэтнэкл входил, в помещении не было ни души, но через мгновение рядом с ним уже стоял мускулистый парень в традиционном одеянии младшего жреца Ув-Дайгрэйса.

– Бог Войны приветствует вас, господин, – пророкотал жрец. – Что...

– Мне нужно видеть Тиелига, – оборвал его Вэтнэкл. – Сообщение от Пресветлого Талигхилла. Срочное.

– Ступай за мной, – велел жрец.

Он направился к алтарю – высокому, со скульптурным изображением Ув-Дайгрэйса, – приоткрыл маленькую дверцу, скрывавшуюся в стене, и жестом пригласил Вэтнэкла входить.

Молодой воин колебался всего мгновение. Нагнувшись, он шагнул сквозь дверной проем и оказался в узком коридоре. Коридор выгибался натянутым луком, а концы его скрывались за поворотами. Сзади кашлянул жрец, Вэтнэкл смущенно отошел от двери, и тогда в коридор пробрался его провожатый. Он запер за собой дверцу и, не задерживаясь, направился в левый отрезок коридора. Вэтнэкл последовал за жрецом.

Они шли недолго, и за все это время повстречали всего одного человека. Жрец удивленно посмотрел на Вэтнэкла и его проводника, но смолчав, отправился дальше по своим жреческим делам. А проводник уже стучался в невысокую деревянную дверь.

– Не заперто.

– К вам посланник, господин, – сообщил проводник. – От Пресветлого Талигхилла.

– Пускай войдет.

Вэтнэкл вошел.

Келья, в которой он очутился, была не слишком просторной, но достаточной для жизни одного человека. Этот самый человек сидел сейчас у стола и прихлебывал из пиалы душистый чай. Тиелиг внимательно посмотрел на молодого воина и кивнул:

– Приду. Вот только чай допью.

Скороход – уже усатый, но еще юнец – покачал головой:

– Срочно, господин! Пресветлый Талигхилл велел...

Жрец оборвал его небрежным жестом левой руки. Пиала в правой даже не покачнулась.

– Ты слышал мой ответ. Ступай.

Младший жрец мягко подтолкнул посланца к выходу, поклонился Тиелигу и закрыл за собой дверь, оставляя верховного наедине с собственными мыслями и недопитым чаем.

И как только таких молодых пускают с подобными поручениями?

Тиелиг отогнал прочь вздорную мысль, оказавшуюся здесь совершенно некстати.

Началось.

Эта мысль тоже была некстати – здесь и сейчас. Но зато – весьма актуальная.

Он допил чай, отставил пиалу и стал собираться. В общем-то, особенно собирать было нечего: посох, нараг с ножами, несколько мешочков с чаем, бальзамы всякие, то да сё. Мудрый живет долго, наживает мало. Потому, кстати, и живет долго.

Тиелиг вышел из кельи и прикрыл за собой дверь – не плотно, так, чтобы не нанесло через порог мусор. Воровать в храме некому. Тем более у верховного жреца. Да и уходит он не навсегда. Просто дела, скорее всего, потребуют его присутствия во дворце – в течении нескольких дней. Руалнир ведь просил приглядывать за сыном. А если судить по лицу скорохода, приглядывать за Талигхиллом придется. И очень внимательно.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

– А что же дальше? – требовательно спросил кто-то, и я с минутным запозданием узнал дрожащий голос Карны.

– Госпожа, – немного укоризненно проговорил Мугид. – Вам ли, историку, этого не знать?

– Но в летописях нету упоминания о верховном жреце Ув-Дайгрэйса, Тиелиге, – возразила девушка. – И о многом другом тоже.

– Да, разумеется, вы правы, – согласился старик. – И обо всем том в узнаете в свой срок. Просто я хотел, чтобы мы все пообедали перед тем, как продолжим.

– Сегодня? – уточнила Карна.

– Сегодня, – заверил ее повествователь.

Девушка, кажется, немного успокоилась. Все стали нехотя подниматься из кресел и выходить наружу. Меня – кажется, это уже стало дурной привычкой! – ухватил за рукав Данкэн и вынудил приотстать.

– Пойдем-ка, прогуляемся, – предложил он мне. – Конечно, это лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах сие не очень хорошо, но зато я покажу вам кое-что, достойное внимания.

– Надеюсь, не раритет из местной библиотеки? – ядовито поинтересовался я.

– Нет, – улыбнулся журналист. – Отнюдь. То есть, конечно, могу и раритет показать, их тут несколько, но, думаю, вам будет интереснее узнать о причине ночного шума.

– Данкэн, вы склонны преуменьшать, – заметил я. – То, что случилось, вы называете

ночным шумом ?.. Далеко идти-то?

– На самый верх башни, – предупредил журналист. – Но иначе показать вам это, не привлекая внимания других, будет сложновато.

– Вы считаете, что отказавшись от обеда, мы не привлечем их внимания?

– Нет, если потом, когда вернемся в повествовательную комнатку, вы станете расхваливать раритеты.

– ...которых я в глаза не видел, – добавил я.

– Что-нибудь придумаете, – небрежно кинул Данкэн. – Они, небось, их тоже не видели. И тоже – в глаза.

Как выяснилось в течение нескольких следующих минут, лестница в башне была очень длинной. А ступеньки какими-то чересчур низкими – одной мало, а через две уже не перешагнешь. Я шел и ругал все, что только приходило на ум. А еще размышлял о том, что имел в виду Данкэн: лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах это не очень хорошо .

Подниматься пришлось долго. Я упарился и запыхался, и утешало только то, что журналист тоже выглядел не лучшим образом. Наконец лестница закончилась, упершись в узкую высокую дверь, и Данкэн самым бесцеремонным образом толкнул эту дверь, она распахнулась, и на нас выплеснулась волна обжигающего холодного воздуха.

– Заходите, не бойтесь, – журналист шагнул наружу, показывая мне, что боятся на самом деле нечего. Кроме, разумеется, ветра, который пробирал до самых поджилок, заставляя оные безудержно трястись.

– Ну и чем же таким вы желаете меня порадовать, а? – вопросил я, щурясь от яркого солнечного света, от которого, признаться, отвык за последние дни. – Местными пейзажами вам вряд ли удастся меня удивить.

– И не думал, – хмыкнул Данкэн. – Вы слишком черствый и ограниченный человек, чтобы удивлять вас пейзажами. Себе дороже обойдется. Вон гляньте-ка лучше туда, – он бесстрашно перегнулся через каменный парапет и тыкал пальцем куда-то вниз.

Мне, признаться, подобный подвиг удался с большим трудом. Не в смысле пальцем тыкать, а в смысле перегнуться через парапет. Падать было далеко, тут не то что всю жизнь, тут много чего вспомнить можно. Хотя... Что кроме жизни еще вспоминать?..

Глупые какие-то мысли в голову лезут. Крайне несвоевременные. Особенно если учесть...

Я отшатнулся, захлебываясь на вдохе и отказываясь верить своим глазам. Потом задрал голову вверх: над нами возвышалась односкатная крыша, прикрепленная одним своим краем прямо к скале, к которой, собственно, тулилась и вся башня. Между площадкой, на которой мы стояли, и вторым, внешним краем крыши, протянулись каменные полосы, оставлявшие щели для бойниц. Из одной такой бойницы и выглядывал наружу Данкэн, я секунду назад смотрел из второй. Еще, кроме огромного пустого пространства, под крышей имелись большие нечищенные колокола. Пестиков в них не было... – словно языки вырвали.