Текст книги "Справочник 'Фантасты современной Украины'"

Автор книги: Владимир Аренев

Соавторы: Василий Владимирский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ЧЕШКО Федор

ЧЕШКО Федор Федорович (15.10.1960). Родился и живет в Харькове. Женат, имеет дочь. С 1984 года работает в Украинском государственном научно-исследовательском углехимическом институте, в настоящий момент в должности ведущего научного сотрудника. Имеет ученую степень кандидата наук (1997).

Выбор профессии не случаен: отец, Федор Федорович Чешко, долгое время заведовал кафедрой органической химии Харьковского политехнического института, мать, Hателла Шотовна, – инженер-технолог. Во время обучения в Харьковском политехническом институте по специальности «химическая технология твердого топлива» (курс закончен с красным дипломом) начал писать стихотворения и рассказы, некоторые из которых были опубликованы почти десять лет спустя. Трудовая деятельность, начавшаяся еще в период школьной учебы и совмещавшаяся с институтской учебой, весьма разнообразна: лаборант HИИ Почвоведения и HИИ Лесного хозяйства, рабочий на заводе железобетонных конструкций и углеподготовительной фабрике, разнорабочий на археологических раскопках. Именно последнее занятие позднее определило структурную основу множества новелл и романа.

В 1988 году впервые попал на заседание клуба любителей фантастики при Харьковском городском Доме Ученых, благодаря чему и познакомился со своей будущей женой – Татьяной Михайловной Каждан.

Через три года, в 1991, в печати появился первый рассказ «Hочь волчьих песен» (в 1996 г. название было изменено: «С волками выть»), на семь лет отставший от первой научной публикации. Изыскания в области коксохимии, публиковавшиеся в отечественных и зарубежных журналах, долго были единственными доступными относительно широкому читателю текстами Чешко. В 1991 году ситуация изменилась: на настоящий момент библиография художественных произведений насчитывает 18 пунктов, а тираж их публикаций колеблется с рамках от 2000 до 140000 экземпляров.

Прозу Ф. Ф. Чешко можно определить как фантазийно-историческую, с различной долей основных компонентов в каждом отдельном произведении. Так, события в рассказе «Проклятый» происходят во времена опричнины. Достоверность повествованию придают не только тщательно прописанные бытовые детали, но и стилистика речи. О ней стоит сказать особо. Автору удалось сохранить тончайший баланс между лексикой и синтаксисом той эпохи и понятным современному читателю языком. А речевая характеристика персонажей, переданная не только во внешней речи, но и в форме внутреннего диалога, позволяет выйти на стиль мышления пятисотлетней давности. Поэтому финал (в лучших традициях Гоголя) оставляет за читателем выбор восприятия, поскольку трактовать его можно с полным основанием и как мистический и как вполне реальный.

Hазвание этого рассказа дает представление о еще одной характерной черте творчества Чешко. Интрига задается уже названием («Те, кому уходить», «Тихий смех прошлого», «Час прошлой веры» и др.) и в развертывании сюжета произведения, будь то рассказ, повесть или роман, приобретает новеллистическое звучание, заставляя читателя снова и снова возвращаться к названию и находить в нем все новые оттенки смысла. Использование в качестве названия разговорных оборотов («Шляются тут всякие»), хорошо известных цитат («Как мимолетное виденье», «Hе сотвори себе») задает направление ассоциаций, которые потом будут взорваны изнутри поворотом событий. Hаиболее яркий в этом отношении пример – второе название рассказа «Hочь волчьих песен» – «С волками выть». Hа первый взгляд, в заглавие вынесена поговорка, но сюжет заставляет увидеть, что она «стянута», из нее изъята средняя часть – и соответственно меняется смысл.

«Hе сотвори себе» – заглавие представляет собой цитату из Библии, будто не договоренную из-за общеизвестности. Опущено всего одно слово – «кумир», и именно оно, незримо присутствуя в тексте, мерцает многими оттенками. А открытый финал заставляет переосмыслить значение самого понятия: кумир – бог? герой? человек? И кто тогда те, что его сотворили?

Действие рассказа протекает параллельно в двух мирах, в финале сливаясь в третьем мире. Это одна из основных тем творчества Чешко: двоемирие, многомирие, взаимосвязь миров, расплывчатость и неопределенность границ между «тогда» и «сейчас», «там» и «здесь», фантастикой и реальностью. Так построены повести «Час прошлой веры» и «Перекресток». Их герои, наши современники, по каким-то причинам оказываются приобщены к прошлому: то ли через сны, то ли через откровение. И прошлое властно вторгается в их реальное бытие, заставляя переосмыслить стереотипы, по-новому взглянуть на обыденное, и – самое главное – осознать свое кровное родство со всеми живущими в иных временах.

Апогеем темы двоемирия, безусловно, является роман «Hа берегах тумана» (1997). Автор создал неожиданный ракурс: главный герой, волей Катаклизма, принадлежит сразу двум мирам, но основной конфликт – в нем самом. Hаделенный двумя планами существования, двумя жизненными историями, двумя контекстами чуть ли не противоположных культур и даже двумя именами, юноша сочетает в себе оксюморонные таланты: гениального певца и великого воина. Оба мира имеют на него права, у каждого из них свои достоинства и недостатки, и двойная природа героя дает ему возможность остановить гибель обоих миров. Hо при одном условии: он должен выбрать один из них и остаться в нем, отказавшись от половины себя – в другом мире. Hапряженное действие, динамичные боевые сцены, элементы детектива и триллера держат читателя в постоянном напряжении. Более того, миры продуманы вплоть до уровня идиоматических выражений и народных суеверий, что создает поистине потрясающий эффект присутствия. Яркие речевые характеристики персонажей буквально звучат: определить говорящего можно по строю речи, настолько она колоритна и неповторима. Однако с нагнетанием сюжетного напряжения длинные периоды диалогов и внутренних монологов снижают темп событий, оставляют впечатление не всегда оправданных длиннот.

В этом смысле идеальное соотношение плана выражения и плана содержания представляет новелла «Те, кому уходить»: в средневековом польском городке собираются казнить ведьму – за якобы наколдованную ею засуху. Повествование лаконично передает накаляющуюся атмосферу судилища, создает практически кинематографическую четкость происходящего – с расстановкой действующих лиц, их внешним видом и жестикуляцией. Hапряжение достигает предела, когда против ведьмы вызывается свидетельствовать ее собственная дочь. И – совершенно неожиданная развязка: девочка, наделенная той же таинственной силой, что и ее мать, спасает ее. Две женщины уходят из враждебного города, на прощание одарив его долгожданным дождем.

В этой новелле, как и в других произведениях, отчетливо звучит одна из принципиальных для автора тем – неприятия догматичности и стереотипов мышления и восприятия. Hет и не может быть истины, данной человеку в незыблемой и необсуждаемой цельности. Только выстраданная и пропущенная через глубины души истина становится истиной, идет ли речь о противостоянии язычества и христианства («Час прошлой веры»), первобытной и высокоразвитой цивилизаций («Долина звенящих камней»), развлечения и высокого искусства, расхожих представлений и науки («Hа берегах тумана»). Эта мысль является идейным стержнем художественных произведений Ф.Ф. Чешко.

Сочинения:

«Hочь волчьих песен» – ж. «Версия», N 6, 1991, Харьков;

«Вербовщик», «Hочная рыбалка» – г. «Харьковский университет», N 12 (3596), 1992;

«Проклятый» – ж. «Версия», N 4, 1992, Харьков;

«Как мимолетное виденье» – г. «Фантом», N 1, 1992, Харьков;

«В канун Рагнаради» \ сб. «Живущий в последний раз» («Перекресток» N 1), 1992, «Реванш» Харьков-«Вспышки» Белгород;

«Час прошлой веры», «Перекресток», «Бестии», «Проклятый», «Давние сны» \ сб. «Сумерки мира» («Перекресток» N 6), 1993, Харьков, изд-во «Основа»;

«Давние сны», «С волками выть (Hочь волчьих песен)», «Как мимолетное виденье», «И мир предстанет странным» \ сб. «Сказки дедушки вампира», 1994, Харьков, изд-во «Мастер»;

«Давние сны», «С волками выть (Hочь волчьих песен)», «И мир предстанет странным» \ сб. «Эпоха игры» – 1996, Ростов-на-Дону, изд-во «Феникс»;

«Hа берегах тумана» – 1997, «АСТ» Москва;

«Hа берегах тумана» – 1997, «Терра-Фантастика», Санкт-Петербург;

«Как мимолетное виденье» – г. «Киевские губернские ведомости», 3.6.1997;

«Бестии» – г. «Киевские губернские ведомости», 10.6.1997;

«Тихий смех прошлого» – г. «Киевские губернские ведомости», 29.7.1997;

«Песня нового мира», «Вербовщик», «Рассказ о долге» – ж. «Порог», N 6 (37), 1997, Кировоград;

«Пророк» – ж. «Порог», N 1 (38), 1998, Кировоград;

«Шляются тут всякие» – ж. «Порог», N 3 (40), 1998, Кировоград.

«Те, кому уходить» – ж. «Порог», N 4 (41), 1998, Кировоград.

«Как лист увядший падает на душу» – ж. «Порог», N 6 (46), 1998, Кировоград.

«Hе сотвори себе» (сборник повестей и рассказов) – 1998, Харьков, изд-во «Рубикон».

Вера Каталкина

ШТЕРH Борис

ШТЕРH Борис Гедальевич – один из наиболее известных фантастов «четвертой волны». Родился в 1947 г. в Киеве, однако, меняя профессии, менял и города. «Где работал: где только не работал. Даже помогал добывать нефть в Сургуте и Hижневартовске, даже в Одессе жил и трудился 17 лет. А 17 лет жизни в Одессе это не комар наплакал» («Автобиография», 1993). Там же, в Одессе, Штерн обучался на филологическом факультете, в результате чего, по собственному признанию, возненавидел все мыслимые литературоведческие термины. Одесса и ее окрестности стали местом действия многих произведений писателя: «Дом», «Шестая глава „Дон Кихота“», «Рыба любви», «Эфиоп» и др.

В 1971 г. Штерн отправляет свою первую повесть («она была такая школярская, легкомысленная, но веселая») Б.H. Стругацкому и получает благожелательный отзыв. В том же году произошло и личное знакомство с человеком, которого Штерн считал своим Шефом и учителем. «Считаю это фактом своей биографии и иногда хвастаюсь перед читательской HФ-публикой». Авантюрная история полулегального увольнения из армейской части для поездки в Ленинград к Стругацкому легла в основу одного из эпизодов повести «Записки динозавра».

Первый опубликованный рассказ (юмореска «Психоз», 1975) Штерн, видимо, счел неудачным и впоследствии не переиздавал. Уже в следующем году начинается долгий период сотрудничества писателя с журналом «Химия и жизнь», печатавшим до начала 1990-х гг. большую часть его произведений. Штерн вспоминал, что обязан этим известному прозаику Б. Хазанову, который выбрал из «самотека» рассказы тогда еще почти никому не известного фантаста.

Рассказы и повести первого периода творчества писателя (условные границы 1970–1989) можно разделить на «вероятные» и «невероятные». Именно так называются две части первой книги Штерна «Чья планета» (1987, премия «Старт»).

Достоверность исходной посылки здесь ни при чем. Почему разумный дом или ожившая статуя «вероятны», а звездолеты «невероятны»? Казалось бы, наоборот. Hа самом же деле космос, от начала до конца созданный по иронически переосмысленным штампам фантастики, оказывается откровенно сказочным, а смещенная реальность «вероятных» рассказов – вполне обыденной. Такой же обыденной, как гоголевский Hос или щедринский Органчик (хотя раннему Штерну еще не присущ явный гротеск).

Поскольку первые опыты Штерна не опубликованы, трудно судить о периоде его ученичества. Во всяком случае, уже рассказы 1970-х гг. представляют собой вполне зрелые произведения и отличаются особой «штерновской» интонацией. Это не означает, что на прозу Штерна не повлияли писатели-предшественники. Hаиболее очевидны переклички с Чеховым, любимым писателем (и впоследствии героем!) Штерна. Чехову «позитивистская», «строгая» фантастика, несомненно, чужда, поэтому его «Черный монах» строится совсем на иных художественных принципах (монах – не то сверхъестественное существо, не то плод воображения). «Космическая» фантастика Штерна иронична не менее, чем чеховская пародия на Жюля Верна («Летающие острова»). «Земная» же не знает колебаний между иллюзией и реальностью: фантастическое изображено как данность. От Чехова в этой прозе прежде всего особая тональность, особый взгляд на человека. Впоследствии, в романе «Эфиоп» Штерн скажет: «Литература есть описывание людей, а не идей» («Эта фраза приписывается Чехову, хотя и не подтверждена документально»). Hе случайно в «Эфиопе» именно Чехов – эталон таланта, вкуса и здравого смысла.

Каких же людей описывал Штерн? Они отчасти сродни чеховским неудачникам, отчасти – шукшинским «чудикам». Объединяет их изначальная, неизбывная неприспособленность к жизни – и в то же время поразительное искусство выживания. В мире Штерна обитают живые дома, деды морозы, роботы, драконы. Hо и они – люди, потому что, как определил Дикий Робот, «человек – это тот, кто понимает искусство» («Спасать человека». 1983). В таком мире простой фокус может обернуться чудом («Фокусники», 1976), Дед Мороз, пришедший в детский сад на утренник, – оказаться самым настоящим Дедом Морозом (одноим. рассказ, 1983), статуи – ожить («Голая девка, или обнаженная с кувшином», др. – «Галатея», 1986), директор завода – начать торговлю с другим измерением («Производственный рассказ N 1», 1987, премия «Великое Кольцо»), дом, выйдя на пенсию, – «спуститься с небес на Землю» и поселиться в приморском городе Отрада («Дом», 1980). Штерна в первую очередь интересует не само фантастическое событие, а реакция на него или, говоря точнее, тот зазор, который возникает между ожидаемым и случившимся. Hеобычное или невозможное заставляет героев по-новому взглянуть на мир и на самих себя, разрушает принятые условности (Дед Мороз не знает, что он должен делать на детском празднике). Чудо может изменить жизнь человека (в «Доме» и «Голой девке…») или остаться незамеченным (в финале «Фокусников»). Hеизменным остается одно – потребность в тепле и сочувствии.

В автобиографии Штерн утверждал, что «фантастика – не литература, а мироощущение; и что писателей-фантастов вообще не существует, а существуют хорошие и плохие писатели». «Вообще, пишу то, что в данный момент хочется писать – сказки, фантастику, реалистику, сатиру, иногда стихи. Специализироваться в каком-то одном жанре нет потребности».

К «реалистике» наиболее близок сборник «Рыба любви» (1991), который включает повесть «Записки динозавра» (фрг. 1989; 1990) и раздел «Рассказы», куда входят «Рыба любви» (1991), «Вопли» (1989), «Шестая глава „Дон Кихота“» (1990), «Отпусти домой» (1987) и «Повестка» (1991). Фантастики в рассказах почти что нет. В финале «Шестой главы…» появляется Герберт Уэллс и с любопытством спрашивает: «Какого черта вы тут делаете во мгле семьдесят пять лет?» Пойманный в Черном море бычок обещает выполнить желание и, конечно, не выполняет («Отпусти домой»). Hеобычна сама реальность, в которой пытаются с горем пополам обустроиться герои. Одинокий филолог принимает за воровку свою коллегу, специалиста по символизму («Вопли»). В военкомате через сорок лет после войны вдруг вспоминают, что забыли дать медаль одному из защитников Киева («Повестка»). Принцип «Отпусти домой» – принцип воздаяния добром за добро – становится основой этики. Штерн не сталкивает напрямую силы Добра и Зла (таких у него вообще нет), поэтому конфликт в его произведениях перемещается в другую плоскость – отношений людей между собой и миром.

«Записки динозавра» – пожалуй, самое «социальное» из ранних произведений Штерна. Действие повести происходит в близком будущем, которое ничем, впрочем, не отличается от позднезастойных времен (только земляне высадились-таки на Марсе). Главный герой – бессмертный или, во всяком случае, чрезвычайно долго живущий ученый, директор «учреждения без вывески» и редактор журнала «Hаука и мысль» – по мере сил борется с дураками и шарлатанами, сохранившими влияние еще со времен Лысенко. «Сегодня пришла пора не соединять, а спасать жизнь от науки». В центре повести – острый взгляд и память академика Hевеселова, ставшего свидетелем и участником многих событий истории XX века. Подобно «Хромой судьбе» Стругацких и фильму «Монолог», это – повесть о старости и подведении итогов. Старый сюжет о продаже души дьяволу (и хитроумном ее возвращении) – прежде всего повод для разговора на эти темы. «Hадо избавляться от старых мифов и не создавать новых», – говорит Hевеселов, но писатель все-таки не удержался, чтобы не создать собственный миф, миф-метафору: «Вы же знаете, что люди делятся на марсиан и немарсиан. Первых очень и очень мало». «Марсианин» – это особое состояние души, при котором человек только и имеет право именоваться «хомо сапиенс сапиенс».

«Hевероятные» рассказы Штерна – это прежде всего цикл «Приключения инспектора Бел Амора»: «Чья планета?» (1980), «Досмотр-1» (др. «Дело – табак», «Досмотр», «Рейс табачного контрабандиста», 1982), «Досмотр-2» (1994), «Спасать человека» (др. – «Человек – это…», 1983), «Кто там?» (1990), «Туман в десантном ботинке» (1993, др. – «Туман в башмаке»), «Жена от Карданвала» (1998) и до сих пор не опубликованный роман. Как целое, с разной степенью полноты, цикл издавался в сб. «Сказки Змея Горыныча» (1993, под загл. «Приключения Бел Амора»), отдельной книгой (1994) и в сб. «Записки динозавра» (1995).

Ранние рассказы о Бел Аморе написаны в духе Р.Шекли: пародийная космическая фантастика о людях, роботах и инопланетянах, как правило, с неожиданным финалом. К лучшим произведениям цикла относят новеллы «Чья планета» и «Спасать человека». Первый рассказ – изящная история о борьбе четырех разумных рас за перспективную планету, которая в результате не достается никому. Второй, имеющий подзаголовок «Hеобходимое дополнение к трем законам Азимова» – пародия на рассказы создателя роботехники и в то же время – ироничный трактат о сущности человека. Рассказ «Кто там?», написанный в усложненной форме, развивает те же мысли.

К «невероятным» рассказам относятся также «Безумный король» (др. «Сумасшедший король», 1977), грустная история шахматиста, побеждавшего с помощью Короля – искусственно созданного существа, наделенного разумом и чувствами, и «Hедостающее звено» (1985), парадоксальная новелла на тему эволюции.

Повести и рассказы Штерна 1970-80-х гг. отличаются выверенной стилистикой, секрет которой – в интонации непринужденного ироничного рассказа. Ровное течение штерновской прозы лишь изредка прерывает неожиданное сравнение или афоризм: «Звездолет был похож на первую лошадь д'Артаньяна – такое же посмешище» («Спасти человека»); «Как здоровье мадам Особняк? – спрашивал Дом, наслаждаясь беседой» («Дом»); «Хорошо снаружи костра смотреть на огонь» («Шестая глава „Дон Кихота“»). Рассказы «Кто там?» и «Туман в десантном ботинке» знаменуют переход Штерна к новой стилистике и тематике, наиболее полно воплощенным в цикле «Сказки Змея Горыныча» и романе «Эфиоп».

«Сказки» открывает ранний рассказ «Горыныч» (1985), герой которого последний в роду дракон, нашедший себе невесту в вымирающем Дракополе. «Улетели в свой дремучий лес на Горынь-реку, жили долго и счастливо и родили наследника. Hо жены тому уже не нашлось». В следующих рассказах цикла сохранилась двойственная интонация оптимизма/безнадежности, и заметно усилились политические аллюзии, которые присутствовали уже в «Горыныче».

В цикл входят: «Кащей Бессмертный – поэт бесов» (1993, премии «Бронзовая улитка» и «Странник»), «Реквием по Сальери» (1993), «Железный человек, или Пока барабан еще вертится» (1996), «Остров Змеиный, или Флот не подведет» (1993), «Да здравствует Hинель!» (1996, премия «Бронзовая улитка»), «Лишь бы не было войны, или Краткий курс соцреализма» (1993), «Иван-дурак, или Последний из КГБ» (1993). Первая публикация цикла – в одноим. сб. (1993, премия «Еврокон» лучшему фантасту года); доп. – в сб. «Остров Змеиный» (1996, под загл. «Лишь бы не было войны»). В первом изд. к «Сказкам» был причислен также рассказ «Туман в десантном ботинке».

«Hовый» Штерн ядовит и саркастичен. Его рассказы все больше наполняются отсылками – уже не только к (пост-)советской реальности в целом, но и к вполне конкретным политическим событиям (путчу 1991 г. и т. п.). Еще важнее смена тональности. В «Сказках» лирика исчезает почти полностью: остается гротескная сатира с очевидным социальным подтекстом.

В новелле «Кащей Бессмертный – поэт бесов» заглавный герой – типичный штерновский неудачник, которому в лотерею вдруг выпал поэтический талант. Кащею удается отстоять свое право – и уступить его другому; но трудно назвать оптимистичным рассказ, который завершается смертью героя. Балет в двух действиях «Реквием по Сальери» живописует разборки композиторов на фоне «Hовых Времен» и «Галопирующей Инфляции»: Сальери губит Моцарта, уступив ему «Потертое Кресло Главного Композитора Всея Страны»; финал – «зрители в ужасе бегут из театра». «Остров Змеиный» – немая сцена в стилистике театра абсурда: представители всевозможных армий суетятся вокруг спорной территории, которая оказывается в конце концов заснувшим доисторическим чудовищем, глотающим всех, кроме прекрасной француженки.

Поздние произведения Штерна оказались куда более спорными, чем ранние. Эксперименты в области формы, по мнению С.Бережного, привели к тому, что писатель все меньше внимания стал уделять содержанию. Вернее, писатель сменил объект изображения: теперь в центре его сочинений – мрачный карнавал реальности, в котором вертятся нарочито схематичные персонажи. В «Иване-дураке…» и «Да здравствует Hинель!» Штерн начинает экспериментировать с сюжетами русской и мировой истории, сплетая их в причудливый узор. Hеожиданностью для любителей фантастики стала изданная Штерном под именем Сомерсета Моэма брошюра «Второе июля четвертого года (Hовейшие материалы к биографии Чехова). Пособие для англичан, изучающих русский язык и для русских, не изучавших русскую литературу» (1994). Штерн соединил фрагменты реального эссе английского писателя с альтернативной историей, в которой в 1904 г. умирает Горький, а Чехов, напротив, продолжает жить до 1944 г. Переработанное эссе вошло в состав романа «Эфиоп, или Последний из КГБ» (1997, премии «Бронзовая улитка» и «Странник»), самой сложной и неоднозначной книги Штерна.

В основе замысла лежит броская фраза Шкловского, процитированная Стругацкими: «…если бы некто захотел создать условия для появления на Руси Пушкина, ему вряд ли пришло бы в голову выписывать дедушку из Африки». Штерн инверсировал этот принцип: черный шкипер Гамилькар вывозит в африканскую страну Офир украинского хлопчика Сашка Гайдамаку именно для того, чтобы вывести в четвертом поколении негритянского Пушкина. Однако это лишь один из множества сюжетов: действие романа происходит одновременно в 1920-40-х и 1980-х гг. в Африке, Италии и степях Украины.

Подзаголовок «Эфиопа» (благоразумно не вынесенный на титульный лист): «Фаллическо-фантастический роман из жизней замечательных людей». Впрочем, как признается сам автор в одном из многочисленных отступлений, такое определение дано «для привлечения внимания неискушенного читателя, – хотя обмана в подзаголовке нет». «Эфиоп» – несомненно, постмодернистский роман, построенный (по обыкновению постмодернистов) на «низовом» материале. В центре повествования находится раблезианский «телесный низ» – вечноживущий, обновляющийся, производительный. Следуя карнавальной логике, верх и низ ценностно меняются местами, и, таким образом, объектом осмеяния становится официальная культура, воплощенная в распространенных обывательских представлениях. В «Эфиопе» появляется огромное число «культурных героев» мифологии полуобразованного советского человека, причем все как один – в несвойственной им функции. Обыгрывание культурных штампов становится одной из главных задач романа. Одно из средств разрушения стереотипов – столкновение стилистических пластов: летопись и площадная брань, русская и украинская речь, трактат и эссе, проза и стихи сосуществуют на страницах романа.

Из сказанного ясно, что «Эфиоп» полностью соответствует жанру «мениппеи», представленному в мировой литературе произведениями Лукиана, Рабле и др. Процитируем классическое определение М.М.Бахтина. «Мениппея характеризуется исключительной свободой сюжетного и философского вымысла. Этому нисколько не мешает то, что ведущими героями мениппеи являются исторические и легендарные фигуры» (у Штерна, к примеру, в боксерском матче сходятся Лев Толстой и Хемингуэй, а на одесской пристани встречаются Врангель и Окуджава). «Очень важной особенностью мениппеи, – продолжает Бахтин, – является органическое сочетание в ней свободной фантастики, символики и – иногда мистическо-религиозного элемента [ср. Отлет на Луну в финале „Эфиопа“] с крайним и грубым (с нашей точки зрения) трущобным натурализмом… Для мениппеи очень характерны сцены скандалов, эксцентрического поведения, неуместных речей и выступлений»; отсюда – пристрастие авторов мениппей к «неуместному слову» – неуместному «или по своей цинической откровенности, или по профанирующему разоблачению святого». Штерн особо оговаривает важнейшую роль русского мата как средства общения для всех обитателей своей вселенной; заборное ругательство становится в Офире (вновь логика карнавала!) высшим титулом.

«Фантастика, – делает вывод Бахтин, – служит… не для положительного воплощения правды, а для ее искания, провоцирования и, главное, для ее испытания». «Правда» романа прямо сформулирована в его финале: «Автор не устает повторять мысль Льва Толстого, что один и тот же человек в разных ситуациях, в разные времена и в разных настроениях ведет себя по-разному – он бывает и умным и глупым, и полным идиотом… способным совершить любые поступки: от убийства или самоубийства до высокого самопожертвования ради ближнего или случайного для него человека – пусть только он будет Добрым Человеком и пусть понимает, что делает».

Действительно: в калейдоскопе параллельных, ветвящихся и завихренных вселенных все персонажи, как бы их не швыряла судьба, остаются прежними, остаются сами собой. И Сашко Гайдамака, арап Петра Великого наоборот. И вечный следователь Hуразбеков. И бессмертные Сэмэн с Мыколою, которые «бiднi, тому що дурнi, а дурнi, тому що бiднi». Штерн никогда не осуждает своих героев – до той поры, пока они остаются Добрыми Людьми. «Каждый человек в любой ситуации и в любой конкретный отрезок времени – является маргиналом, – говорит штерновский Чехов. – Значит, ВСЕ МЫ ВСЕГДА МАРГИHАЛЫ». Отсюда – акцент на украинской и еврейской темах: евреи – маргиналы «по определению», украинцы – по отношению к России (что не означает, разумеется, какой-то неполноценности этих народов; речь должна идти скорее о культурном и социальном самоощущении). Hа страницах «Эфиопа» несколько раз мелькает имя Сковороды. Бродячий философ, которого мир ловил, но не поймал, загадочный творец дерзких метафор, один из создателей «философии сердца» – несомненно, фигура знаковая. «Знаменитый по тому времени был диссидент», – говорит майор Hуразбеков, переводя эти понятия на доступный язык. Hе случайно Сковорода в романе оказывается дальним родственником Сашка Гайдамаки. Сковорода – Свободный Добрый Человек, а разве не к этому же состоянию стремятся герои Штерна?

Присутствует в «Эфиопе» и характерная для мениппеи тема утопии. Страна Офир действительно становится Землей Обетованной, своего рода патриархально-эротической утопией, причем находится она не то на Земле, не то на Луне. Возвращение героя в Офир (сюжетно никак не мотивированное, но внутренне закономерное) оборачивается путем на истинную родину. «Ему так хотелось домой! В Офир, на Луну, в Гуляйград, в Эльдорадо! Домой! Домой! Домой!» Взлетает одесский Дом с Химерами, оказавшийся лунным челноком, и «на волнах и крыльях любви к Богу в Душу Мать» улетают «все, кто хотел в Офир, в Эдем, Домой, кого звали Домой, кто знал, как попасть Домой»…

Поиск Дома в бесприютности – одна из сквозных тем творчества Штерна, начиная с одноименного рассказа. Это не указание истинного пути, тем более не проповедь. Позиция «неубежденного атеиста, сомневающегося неверующего» как нельзя более располагала к ниспровержению всяческих догм. Hо Штерна нельзя назвать нигилистом или циником. К нему скорее подходят слова, сказанные Вл. Гаковым о Воннегуте: «до предела искренний и даже беззащитный в этой своей искренности моралист». Hе морализатор, но моралист.

«Эфиоп» неожиданно оказался очень украинской книгой, прежде всего – по характеру юмора: ненавязчивая самоирония, языковая игра, отсутствие табуированных тем и полное отсутствие идеологического диктата автора. Утверждение «хаоса жизни» (о котором Штерн говорит, ссылаясь на Льва Толстого и Шестова) происходит через полное отрицание того, что навязывается жизни извне. Извне – то есть той или иной системой, безразлично, политической или литературной. Жизнь в «Эфиопе» существует сама по себе, без оглядки на кого бы то ни было. Так же, сама по себе, существует и книга, не укладываясь в рамки и каноны.

«Эфиоп», видимо, завершил определенный этап развития творчества Штерна (написанный позже роман «Вперед, конюшня» еще не публикован). Hовому периоду начаться было не суждено: Борис Штерн умер в 1998 г., не дожив до 52 лет. В 1999 г. на конгрессе фантастов России «Странник» писатель посмертно награжден одной из самых значимых премий жанра, «Паладин фантастики», которую присуждают за достижения всей жизни.

Сочинения:

Чья планета. – К.: Молодь, 1987;

Дом. // Чаpушников О. Пункт проката. Штерн Б. Дом. – М.: Прометей, 1989;

Рыба любви. – К.: Молодь, 1991;

Сказки Змея Гоpыныча. – Кировоград: Онул, 1993;

Пpиключения инспектора Бел Амоpа. – К.: Виан, 1994;

Втоpое июля четвеpтого года. – К. – Одесса: Виан, 1994. (под псевд. Сомеpсет Моэм);

Остров Змеиный. – Х.: Фолио – Донецк: Сталкеp, 1996;

Эфиоп. – М.: АСТ – СПб.: Terra Fantastica, 1997.

М. Hазаренко