Текст книги "Очерки по общему языкознанию"

Автор книги: Владимир Звегинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Язык и общество

Положение о внеклассовом характере общенародного языка способствовало внесению ясности в истолкование ряда лингвистических проблем и понудило языковедов к установлению более четких градаций среди явлений, имеющих прямое касательство к вопросу об отношениях между языком и обществом. Вместе с тем это положение до известной степени заслонило и несколько оттеснило весьма важную проблему, которая отнюдь не была снята тезисом о внеклассовом характере общенародного языка. Речь идет о социальной и специальной (профессиональной) дифференциации языка. Хотя в значительной своей части (но не всегда) возникающие в результате этой дифференциации диалекты и жаргоны представляют ответвления от общенародного национального языка»[342]342
  См. Р. И. Аванесов. Очерки русской диалектологии. Учпедгиз, М., 1949.


[Закрыть], они есть естественное порождение социальной и профессиональной дифференциации общества и нередко обладают очень четкими отграничительными признаками. Они не нарушают целостности общенародного языка, но сосуществуют рядом с ним и находятся в оживленных и многообразных отношениях с ним.

Как уже было сказано, сама структура общества стимулирует создание подобной дифференциации языка. Ведь язык есть социальное явление, и он не может быть равнодушен к социальным же в своей основе членениям, которые возникают внутри общества, обслуживаемого данным языком. «Там, где в структуре общества выделяются обособленные классы и группы, – пишет в этой связи Р. Шор, – служащие различным производственным целям, язык этого общества распадается на соответствующие социальные диалекты. Там, где только есть разделение труда (а подобное разделение наблюдается всюду, совпадая у народов примитивной культуры с дифференциацией полов, откуда возникновение особых «женских языков»), каждая отрасль производства принуждена создавать свой особый запас «технических терминов» – наименований орудий и процессов работы, связанных с ее ролью в производстве и непонятных для членов иной производственной группы»[343]343
  Р. Шор. Язык и общество. «Работник просвещения», М., 1926, стр. 100.


[Закрыть]

Языковые явления, порожденные социальной дифференциацией общества, естественнее всего подразделяются на три следующие группы:

Социальное и специальное использование языков.

Создание специальных «языков».

Социальная и профессиональная дифференциация общенародного языка.

Каждая из этих групп обладает своими особенностями и связывается со специфическими проблемами, почему и требует раздельного рассмотрения.

1. Характерной чертой первой группы является то, что ее составляют самостоятельные языки, используемые в особых функциях наряду с каким-либо иным (чаще всего основным – общенародным) языком. Таким, например, было классовое использование французского языка норманнами-завоевателями в Англии.

Этот пример в последние годы в советском языкознании ставился в связь как с вопросом о невозможности классового членения общенародного языка, так и с вопросом о невозможности существования классовых языков вообще. В таком двойственном истолковании данного исторического примера и в теоретических выводах, которые делаются из него, необходимо разобраться. Без всякого сомнения здесь следует провести разграничение между разными по своей сущности явлениями. Обратимся для этой цели к свидетельству фактов.

Все исторические данные, которыми мы располагаем, свидетельствуют о том, что в условиях английского общества и английской государственности того времени (XI–XIII вв.) французский язык норманнских завоевателей был языком, который в известном смысле можно назвать классовым, и говорила на нем не незначительная верхушка английских феодалов, а поголовно все находившееся у власти дворянство по той простой причине, что первоначально «среди дворян и особенно среди непосредственных вассалов короля вскоре не оказалось ни одного англичанина. Так, например, в 1072 г. из 12 графов только один был англичанином, но и тот был казнен в 1078 г.»[344]344
  К. Бруннер. История английского языка, т. I. ИЛ, М, 1955. стр. 132.


[Закрыть]. Позднее, когда англосаксонская аристократия начала постепенно сливаться со стоящими у власти норманнскими баронами, она перенимала и их язык и именно потому, что он был классовым. Историк английского языка К. Бруннер пишет по этому

поводу: «Так как языком двора и управления был французский, не было надобности изучать английский; и даже напротив, каждый англичанин, который дорожил своим общественным положением, должен был изучить французский язык»[345]345
  К. Бруннер. Ук. соч… стр. 133.


[Закрыть]. Исторические памятники того времени совершенно недвусмысленно указывают на классовое использование французского языка в английском обществе эпохи норманнского завоевания. Во всеобщей истории (Potychronicon), написанной в середине XIV в. английским монахом-бенедектинцем Ранульфом Хигден и переведенной с латинского на английский (среднеанглийский) Джоном де Тревиза, мы читаем: «…дети благородных людей учились говорить по-французски с того времени, когда их еще качали в колыбели…а сельские люди подражали благородным людям и также изо всех сил старались говорить по-французски, чтобы быть на виду». Роберт Глостерский в своей стихотворной хронике, составленной в конце XIII в., писал (стихи 7542–7543): «Ибо если человек не знает по-французски, о нем низкого мнения, но люди низшего звания еще держатся за английский язык и свою собственную речь». При английском дворе развилась даже довольно обширная литература, которая была французской только по языку, но английской по содержанию.

Все подобные факты, число которых можно значительно увеличить, убедительно говорят в пользу того заключения, что французский язык в английском обществе XI–XIII вв. был классовым языком, но не в том смысле, что он выделился в качестве языка отдельного класса из общенародного языка в пределах данного общества (классовая дифференциация общенародного языка), а в том, что он, будучи занесен в английское общество извне, стал языком господствующего класса данного общества.

Но этот пример не только не противоречит абсолютно правильному тезису о том, что общенародный язык не способен распадаться на ряд классовых (и резко отличных друг от друга) языков, но только подтверждает его. Французский язык именно потому со временем и растворился в английском, что в качестве языка определенного класса и к тому же теряющего свои позиции под напором наступающей англоязычной буржуазии он не мог быть общенародным.

Все изложенное свидетельствует о том, что в данном случае необходимо различать явления разного порядка: дифференциацию общенародного языка на отдельные «классовые» языки (что невозможно) и использование определенным классом иного, не общенародного языка (что неоднократно встречается в истории разных народов). В целях различения в последнем случае следует лучше говорить не о классовых языках, а о классовом использовании языков.

В иных исторических условиях такое же классовое использование немецкого языка имело место в Дании XVII и XVIII вв. «Немецким языком, – свидетельствует по этому поводу Э. Вессен, – пользовались при датском дворе, особенно во второй половине XVII в. Он был широко распространен также в качестве разговорного языка в дворянских и бюргерских кругах»[346]346
  Э. Вессен. Скандинавские языки. ИЛ, 1949, стр. 95.


[Закрыть]. По данным Габеленца, у яванцев вышестоящий по своему общественному положению обращается к нижестоящему на языке ньоко, а тот должен отвечать на языке кромо. Своеобразное отражение социального положения языков обнаруживается в древнеиндийской драме, где существовало правило, что мужчины говорят на санскрите, а женщины на пракритах (народных говорах). Но это различие в действительности носило глубокий социальный смысл. «Различие, – рассказывает об этом О. Есперсен, – покоится, однако, не на половой дифференциации, а на социальных рангах, так как санскрит, – это язык богов, королей, князей, брахманов, государственных деятелей, придворных, танцмейстеров и других мужчин высшего сословия, а также частично и женщин особого религиозного значения. На пракритах же, напротив того, говорили мужчины низших сословий – деловые люди, маленькие чиновники, банщики, рыбаки, полицейские и почти все женщины. Различие между двумя языками есть, следовательно, различие общественных классов или каст»[347]347
  О. Jespersen. Die Sprache, S. 225.


[Закрыть]. В этом последнем случае различие полов перекрывается фактически различиями их социального положения.

К этой же группе следует отнести специальные языки, которые используют отдельные общественные группы для определенных (не общих для всего народа) целей. В одном случае это языки, служащие целям международного общения для людей той или иной профессии. Таким языком была в средние века латынь – международный язык ученых. На Ближнем и Среднем Востоке подобную же функцию выполняли арабский и персидский языки. Языком пандитов, т. е. образованных людей в Индии, стал ныне мертвый язык – санскрит. Его судьбу в какой-то мере разделяет в арабских странах классический арабский, значительно отличающийся от живых арабских диалектов.

В другом случае это так называемые культовые языки, которые своим существованием обязаны религиозным традициям и стремлениям отграничить «священное» от «мирского». Культовыми обычно бывают мертвые языки. Таков язык католических богослужений – латынь, церковнославянский язык православной религии и грабар (древнеармянский) язык григорианской церкви. В качестве культовых языков используются также коптский, греческий, санскрит, арабский и пр. К культовым тесно примыкают специальные языки, созданные в мистических целях и имеющие особенно широкое распространение в первобытных обществах. У людей первобытной культуры «область священного много шире, чем у нас… нет почти ни одного общественного акта, не связанного тем или иным образом с магическо-религиозными обрядами, а с обрядами тесно связано употребление специальных языков»[348]348
  Van Gennep. Revue des études éthnographiques et sociologiques. 1908, p. 397.


[Закрыть].

Наконец, сюда же следует отнести и специальные языки, связанные с разделением полов. Само это разделение нередко при этом носит культовый характер. В качестве примера подобного деления языков можно привести караибов: мужчины говорят у них по-караибски, а женщины по-аровакски.

А. Самойлович сообщает об особой женской лексике у алтайских турков, которая (затрагивая главным образом бытовой словарный фонд) строится параллельно мужской лексике. Например:

	женск.	мужск.
«волк»	улучы	поро
«дитя»	уран	бала
«курица»	учар	куш
«зубы»	азу	тиш
«лошадь»	унаа	ат и т. д.[349]349   А. Самойлович. Женские слова у алтайских турков «Язык и литература», 1929, т. III. [Закрыть].

Культовые, мистические и женские языки нередко создаются искусственным путем, и это подводит нас уже к следующей группе.

2. «Языки» этой группы, как правило, создаются с целью отграничиться от людей общего языка. Такое отграничение нередко связывается со всякого рода «тайной», «секретной» или антиобщественной деятельностью. Сам язык используется в качестве своеобразного, покрывающего подобную деятельность, средства. Использование одного из таких «языков» (языка офеней, т. е. мелких бродячих торговцев) описывает в своем этнографическом романе «На горах» Мельников-Печерский: «Не то прибежит в лавку, ровно с цепи сорвавшись, какой-нибудь паренек и, ни с кем не здороваясь, никому не поклонясь, кликнет хозяину:

– Хлябышь в дудоргу хандырить пельмиги шишлять…

И хозяин вдруг встревожится, бросится в палатку и почнет там наскоро подальше прибирать, что не всякому можно показывать… Сколько бы кто ни учился, сколько бы ни знал языков, ежели он не офеня и не раскольник, ни за что не поймет, чем паренек так напугал хозяина. А это он ему по-офенски кричал: «Начальство в лавку идет бумаги читать».

Искусственные специальные «языки» иногда складываются более или менее стихийно, а иногда отдельными людьми, а затем уже получают распространение в тесном кругу людей, связанных какими-либо общими интересами или общим делом. Об одном из таких «авторских» языков рассказывает Ж. Вандриес: «Загадочный человек, известный только под претенциозным псевдонимом, грамматик Виргилий Марон, живший, по-видимому, в V в. н. э., как кажется, изобрел специальный язык, долгое время бывший в чести в ирландских школах. Этот язык искажал слова обычного языка посредством удвоения, усечения или перемещения слогов. Со временем этот язык изменился и породил смешанный язык, названный «языком поэтов» по-ирландски berla na filed. Это арго, в котором мы находим заимствования из латыни, греческого, древнееврейского, вышедшие из употребления и взятые из устаревших текстов слова ирландского языка и, наконец, слова обиходного языка, прочитанные от конца к началу или вообще искаженные. В нашем распоряжении есть несколько образчиков этого языка, часто трудных для истолкования; он сохранялся в школах как тайный язык. Неизвестно, насколько он был распространен в устной речи; это, быть может, была только система письма, как язык колдунов и продавцов талисманов»[350]350
  Ж. Вандриес. Язык. ОГИЗ. М… 1937. стр. 236.


[Закрыть].

Подобным тайным и специальным «языкам» искусственного происхождения обычно присваивают наименование арго. Арго распространены среди различных профессиональных групп, учащихся различных учебных заведений, преступников и пр. Часто они имеют и особые названия. Так, арго преступников по-английски именуется cant, по-немецки – Rotwelsch, по-итальянски – furbesche, по-испански – germania, по-португальски – саlво, а по-русски – блатная музыка. Арго французских школьников в зависимости от способа искажения обычных слов французского языка называются жаванэ и лушербэм.

От обычного языка все разновидности арго отличаются по преимуществу своим словарем. В арго или определенным образом переиначиваются обычные слова, или они получают совершенно новое (часто метафорическое) значение, или же включают большое количество иностранной лексики (нередко также искаженной, почерпнутой из самых различных языков). Б. А. Ларин, уделивший в своих исследованиях много внимания данному вопросу и собравший интересный материал, пишет по этому поводу: «Условные языки имеют обычно ту же фонетическую систему, ту же морфологию и синтаксис, в значительной мере ту же лексику (все неизменяемые слова и ряд изменяемых), что и общий язык. Своеобразны в арго лишь некоторые категории словообразования, часть словаря и семантика; в значениях слов и в словоупотреблении арго всего более расходится с общим языком. Сравнительное и историческое исследование этих дифференциальных элементов арготической лексики позволяет раскрыть еще более широкую связь арго с национальным языком, так как в ней обнаруживаются многочисленные диалектизмы и архаизмы. Но в конце концов выделяется значительный остаток слов, никак не объясняющихся на основе общего языка данной территории»[351]351
  Б. А. Ларин. Западноевропейские элементы русского воровского арго. «Язык и литература», 1931, т. VII, стр. 113.


[Закрыть]. Этот остаток образуют главным образом всякого рода иноязычные заимствования. Так, наиболее обследованное арго преступников включает[352]352
  Примеры взяты из указанной статьи Б. А. Ларина, а также из статей М. М. Фридман, А. П. Баранникова и Н. К. Дмитриева, включенных в названный том сборника «Язык и литература».


[Закрыть] заимствования: из немецкого – зухер «сыщик», вешер – «вагонный вор», третер «башмак», бурч «сообщник»; из французского – аржан «деньги», атанда «довольно», алюра «проститутка», китте «конец», адья «уходи»; из латинского – сильва «маленькие ребятишки», ментула «хлеб»; из польского – пенцы «деньги», кшеня «карман», шибеница «виселица»; из еврейского (древнееврейского) – шмира «ночная стража», ксива «писать документ», хевра «воровская шайка», малахольный «блаженненький», из цыганского – хрять «бежать», марать «убивать», чардовать «красть», хавать «есть», чинава «зарезать»; из тюркских языков – бабай «ростовщик», капчук «сто рублей», манатки «носильное белье», сара «деньги», шамать «есть» и т. д. Используется также прием кальки с сохранением переосмыслений исходного языка. Например (из немецкого бобы «патроны» из Bohnen – «бобы» > «пули», белое-черное «чужой паспорт» из schwarz-weiЯ – «черное-белое» > «чужой паспорт», колесо «рубль» из Rad – «колесо» > «рубль» и пр.

Примерами переосмысления слов общенародного языка могут служить: воробей «замок» (спугнуть воробья «сломать замок»), голуби «белье на чердаке»(спугнуть голубей «обокрасть чердак»), слинять «убежать», попасть в девятку «быть пойманным», каблук ломать «изменять женщине», не в цвет «неудачно», плясать чечетку «доносить», посадить на скознях «взять на прицел жертву», подкатить шарики «выдать милиционерам» и пр.[353]353
  Cм. Д. С. Лихачев. Черты первобытного примитивизма воровской речи. «Язык и мышление», 1935, т. Ill – IV. К статье приложена исчерпывающая библиография о русском арго.


[Закрыть].

Усечения слов, перестановка слогов, замена звуков и пр. встречаются и в воровском арго, но редко. Подобные способы создания «тайных» языков чаще всего встречаются в школьных (или школярских) арго. В немецких школьных «языках», например, выделяют язык– р, язык– b, язык– nif, язык– пj и пр. Эти «языки» включают р или b (с любой гласной), nif или nj в каждый слог после гласной. Так, вместо нормальной фразы wir wollen fortgehen – «мы хотим уйти» получается wipir wopollen foportgepehn (язык– р) или wibir wobollen fobortgebehn. Точно так же вместо Tisch «стол», Stuhl «стул», Tinifisch, Stunifuhl (язык– hif) или вместо Stuhl – Stunjuhl (язык– nj). Характерно, что немало подобным образом перестроенных жаргонных слов перешло в разговорную литературную и даже научную речь. Таковы Philister «обыватель» (из Fister), Kladderadatsch «шум, грохот», scharwenzeln «подлизываться», schmarotzen «жить на чужой счет, паразитировать» (ср. Schmarotzerpflanze «растение-паразит», Schrnarotzertum «паразитизм») и пр.[354]354
  Н. Schrödeг. Streckformen; ein Beitrag zur Lehre von der Wortentstehung und der germanischen Wortbetonung, 1906.


[Закрыть]. Русской параллелью к такого рода языкам может служить (в ряду многочисленных вариантов) «язык» с включением после каждого слога звука к с гласным, повторяющим гласную слога: Прибежали в избу дети принимает форму прикибекежакалики в икизбуку декетики.

Арго могут иметь региональные различия. Например, воровское арго Средней Азии включает значительно большее количество заимствований из тюркских языков, чем другие его разновидности, в то время как арго преступников Западной Украины имеет больше заимствований из польского языка. Кроме того, арго не является стабильным. Уже само его назначение – скрывать под непонятными словами подлинный характер деятельности от непосвященных – заставляет подвергать арго постоянному реформированию. Ведь со временем отдельные элементы арго становятся понятными для слишком широкой публики. Но вместе с тем арго обладают и своеобразным «основным словарным фондом», который остается сравнительно устойчивым, приобретая только новые синонимы.

3. Пожалуй, наибольший интерес представляет третья группа явлений, относящихся к социальной дифференциации языка и связанных с социальным членением общества, обслуживаемого данным языком. Следует при этом еще раз подчеркнуть, что речь идет не о распадении общенародного языка на ряд самостоятельных и отграниченных друг от друга классовых языков, а о так называемых социальных диалектах, т. е. о социальных разновидностях единого общенародного языка. Социальная дифференциация общенародного языка всегда дает себя знать – в одних случаях с большей силой, в других – с меньшей; все зависит от конкретных исторических условий существования народа. В свое время об этом хорошо писал П. Лафарг: «Язык отражает в себе изменения, происходящие в человеке и в среде, в которой последний развивается. Изменения в укладе жизни человеческого общества, как например, переход от сельской жизни к городской, а также политические события кладут свой отпечаток на язык. Народы, у которых политические и социальные сдвиги быстро следуют друг за другом, видоизменяют быстро свой язык; наоборот, у народов, не имеющих истории, язык становится неподвижным. Язык Рабле через столетие после смерти этого писателя был понятен только лишь для образованных читателей, а исландский язык… сохранился почти в неприкосновенности в Исландии»[355]355
  П. Лафарг. Язык и революция, изд. «Academia», 1930, стр. 20–21.


[Закрыть].

Но дело не только в том, что темпы исторического развития народа находят свое отражение в больших или меньших изменениях языка. Сама социальная структура общества, большая или меньшая степень отграниченнности его социальных слоев друг от друга также оказывают прямое влияние на общенародный язык, способствуя его социальной дифференциации. Ф. Энгельс указывает на конкретный случай такой дифференциации: «…английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия… Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия»[356]356
  Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 2, стр. 356.


[Закрыть].

Таким образом, социальная дифференциация общенародного языка есть естественное следствие сложного социального строения общества; это абсолютно реальное лингвистическое явление, а поэтому полное право на существование имеет и термин «социальный диалект».

В связи с изложенным представляется необходимым устранить одно недоразумение. На протяжении своей работы Сталин несколько раз повторяет мысль, относящуюся к его полемике против теории классовости языка. В ответе Санжееву в работе «Марксизм и вопросы языкознания» он формулирует ее следующим образом: «Классовые диалекты», которые правильнее было бы назвать жаргонами, обслуживают не народные массы, а узкую социальную верхушку». Он также многократно говорит, что такие классовые «диалекты», или жаргоны, обречены на прозябание и отмирание.

Как было показано выше, социальная структура общества может вызвать к жизни далеко не однородные языковые явления. Здесь возможно и классовое использование чужого языка (и уже поэтому в данном случае не может быть речи о жаргоне), и различные арго и жаргоны (которые, однако, не могут быть классовыми по той простой причине, что ни школьников, ни бродячих артистов или торговцев, ни тем более воров никак нельзя именовать отдельными социальными классами). Остается социальная дифференциация общенародного языка. Но некоторое видоизменение общенародного языка в определенной социальной среде не может, конечно, быть исключительной привилегией социальной верхушки – аристократии или буржуазии. Если, например, общество членится на классы буржуазии, пролетариата и крестьянства, то естественно ожидать дифференциацию языка по всем этим социальным образованиям и, следовательно, есть все основания говорить о соответствующих социальных диалектах. Не следует только исходить при этом из заранее заданных схем и механически переносить социальную структуру на структуру языка. Теоретические предпосылки, изложенные выше, указывают на такого рода социальную дифференциацию общенародного языка, повторяющего социальную структуру общества, но формирование всякой общественной структуры всегда проходит в конкретных исторических условиях, вследствие чего и язык неодинаковым образом проводит свою социальную дифференциацию. В данном случае выводы зависят от действительных языковых фактов. Последние также должны решать вопрос и о том, прозябает ли тот или иной социальный диалект на данном этапе развития общества и при существующих в нем конкретных социальных отношениях, или, напротив того, ведет вполне уверенное существование.

Социальная дифференциация языка, как правило, осуществляется за счет лексики, семантики, стилистики и фразеологии – и всегда на основе общенародного языка. Поэтому вполне правомерно говорить о социальных диалектах как об ответвлениях общенародного языка. Собственно лексические различия социальных диалектов имел в виду А. И. Герцен, когда писал: «Простой смертный носит рубашку, а барин – сорочку…один спит, а другой почивает, один пьет чай, а другой изволит его кушать ([357]357
  Данный номер сноски в книге пропущен (А. В.).


[Закрыть])[358]358
  А. И. Герцен. Соч., т. 6. СПб., 1905, стр. 191.


[Закрыть]. Применительно к английскому обществу об этом же говорит в романе «Айвенго» В. Скотт, указывая, что до тех пор, пока животные бегают на крестьянских полях, они именуются ox (бык), calf (теленок), sheep (баран), pig (свинья). Но стоит им попасть на господский стол, как они получают уже иные, французские в своей основе, названия: beef (говядина), veal (телятина), mutton (баранина), pork (свинина). Еще более характерный пример социальной дифференциации языка мы обнаруживаем в комедии Шекспира «Как это вам понравится». Шут Тачстон (Оселок) держит следующую ироническую речь:

Therefore, you clown,abandon– which is in the vulgar leave, – the society – which in the boorish is company– of the female, – which in the common is woman; which together is, abandon the society of this female or, clown, thou perishest,or, to the better understanding, diest[359]359
  Приведено в кн.: О.Jespersen. Growth and Structure of the English Language. Leipzig, 1935, p. 91.


[Закрыть].

В переводах параллельное чередование аристократической и крестьянской лексики в речи Тачстона пропадает. (Например, в переводе П. И. Вейнберга этот отрывок звучит так: «Вот почему, деревенский неуч, покинь – то есть, говоря низким слогом, оставь – сообщество – то есть, говоря деревенским слогом, компанию – этой самки, то есть, говоря обыкновенным слогом, этой женщины. А все это вместе значит: покинь сообщество этой самки, или, дружок, ты погибнешь; или, чтобы выразиться понятнее для тебя, ты умрешь».)

Интересно отметить, что, как показали исследования английского филолога А. Росса[360]360
  A. S. С. Ross. Linguistic Class-Indicators in Present Day English. «Neuphilologische Mitteilungen», 1954, 55, pp. 20–56.См. также: J. V a c h e k. On Social Differentiation of English Speech Habits. «Pliilologica Pragensia», 1960, No. 4, pp. 222–227.


[Закрыть], социальные языковые отличия не остаются постоянными. Так как, в частности, языковые особенности господствующего класса могут со временем усваиваться (в качестве образцовой манеры речи) также представителями и других классов и тем самым утрачивают качества социальных показателей, они заменяются другими. Так, в первые десятилетия настоящего столетия большое распространение в языке английской аристократии получили слэнговые выражения. В силу того, что позднее они стали общеупотребительными, ныне английская аристократия оставила привычку щеголять слэнгом и, наоборот, излишнюю склонность к нему рассматривает как отличительную черту принадлежности к иным классам. Таким образом, при желании можно воссоздать картину исторической смены «лингвистических социальных показателей» в пределах отдельных обществ с классовой структурой.

Но социальная дифференциация языка может захватывать не только лексику (а также семантику и стилистику), но и другие структурные части языка – морфологию, синтаксис, фонетику. Это, в частности, имеет место тогда, когда происходит слияние локальных и социальных диалектов. С подобным положением мы сталкиваемся, когда обращаемся к изучению крестьянских диалектов. Это, с одной стороны, определенный социальный диалект – крестьянский. Но, с другой стороны, крестьянская речь, как правило, характеризуется локальными особенностями, проявляющимися и в лексике, и в грамматике, и в фонетике. В данном случае, следовательно, происходит перекрытие локальных явлений социальными, и то, что служит в качестве характеристики локальных особенностей, в ином плане (и, конечно, под другим углом зрения) приобретает социальную значимость. «Для эпохи капитализма, – пишет в этой связи Р. И. Аванесов, – территориальные диалекты одновременно являются крестьянскими диалектами»[361]361
  Р. И. Аванесов. Очерки русской диалектологии. Учпедгиз, М., 1949, стр. 26.


[Закрыть].

Социальный аспект локальных диалектов проявляется и в том, что их характер находится в прямой зависимости от социальных формаций. Касаясь этого вопроса, В. В. Иванов пишет: «Известно, что местные диалекты – это такая языковая категория, развитие которой зависит от определенных исторических условий, точнее – от характера общественно-экономической формации, переживаемой тем или иным обществом в данный период его развития. Одни исторические условия, одни общественно-исторические формации благоприятствуют развитию местных диалектов, увеличению диалектных особенностей в языке (обратная сторона этого процесса – нарушение языковой общности, ослабление единство общенародного языка), другие исторические условия задерживают развитие диалектов, прекращают его и постепенно ведут к тому, что местные говоры начинают исчезать (обратная сторона этого процесса – укрепление языковой общности)»[362]362
  В. В. Иванов. Русские народные говоры. Учпедгиз, М., 1956, стр. 9.


[Закрыть].

Важность изучения описанного явления совершенно очевидна. Ведь в данном случае яснее, чем где-либо, ощущается связь языка с обществом и его историей. К сожалению, в этом направлении сделано очень мало, а в последние годы данная проблема вообще выпала из исследовательской тематики советских языковедов. Редким и счастливым исключением является только книга В. М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» (Гослитиздат, 1936), содержащая богатый материал и интересные наблюдения. Но исследование В… М. Жирмунского проведено на немецком материале, а русский язык, кроме устаревших по своим установкам «Очерков по языку» А. Иванова и Л. Якубинского (Гослитиздат, 1932), почти ничем не располагает[363]363
  Очень интересна по материалу кн.: А. И. Селищев. Язык революционной эпохи. «Работник просвещения», М., 1927, – но методически она несовершенна. См. также: Н. М. Каринский. Очерки языка русских крестьян. Соцэкгиз, М., 1936.


[Закрыть].

Выделение в обществе профессиональных групп способствует созданию так называемых «профессиональных языков» (по-немецки Sondersprache; слово «язык» в данном случае употребляется, конечно, не в прямом, а в метафорическом смысле). Так как в данном случае речь идет исключительно только о лексических особенностях, то правильнее говорить о профессиональной лексике (или, когда на первый план выступает семантическая сторона слов, о профессиональных предпосылках понимания слов)[364]364
  См. Л. А. Булаховский. Введение в языкознание, ч. 2. Учпедгиз, М., 1949, стр. 31.


[Закрыть]. Профессиональная лексика обычно не знает локальных различий и ориентируется исключительно на профессиональные интересы. В значительной степени она комплектуется из терминов (имеющих часто международное хождение и охотно использующих иностранную лексику), но очень широко прибегает и к лексическим ресурсам общенародного языка, придавая отдельным лексическим элементам специальное значение. Ясно при этом, что само образование профессиональных «языков» связано с характером и значимостью той или иной профессиональной группы, ее большей или меньшей ограниченностью в пределах общества и т. д.

Само понятие профессионального языка (или профессиональной лексики) не имеет четкого определения. Сюда относят и цеховые «языки», и «языки» отдельных профессий, и различные научные и технические «языки», и «языки» таких групп, которые трудно подвести под какую-нибудь определенную категорию. Так, в насыщенной огромным и интересным материалом главе о специальных языках (Sondersprache) Г. Хирт в одном ряду рассматривает «языки» нянек, студентов, юристов, канцелярий, поэзии, земледельцев, охотников, шахтеров, типографщиков, нищих, купцов, солдат, моряков, различных наук – философии, математики, грамматики и т. д.[365]365
  Н. Нirt. Etymologie der neuhochdeutschen Sprache. München, 1921, SS. 285–341.


[Закрыть]. Очевидно, что здесь необходима продуманная и научно обоснованная классификация.

«Профессионализация» языка обычно осуществляется тремя путями: 1) посредством создания новых слов (также и через заимствования), 2) с помощью переосмысления слов общенародного языка, 3) сохранением архаических элементов.

Примеры первой группы слов приводит в своей книге Р. Шор[366]366
  Р. Шор. Язык и общество, стр. 101–102.


[Закрыть]. Типографские рабочие употребляют такие непонятные для непрофессионалов слова, как реглет, бабашка, шпон, шпация, тенакль, реал, кегль, гранка, цицеро, корпус и т. п. Коноводы в лошадином беге различают аллюр, грунцу, рысцу, нарысь, хлынцу, притруску, грунь, хлынь, рысь, развал, перевал, плавь, иноходь, перебой и пр. Птицеводы выделяют в соловьином пении двенадцать колен: пульканье, клыканье, дробь, раскат, пленканье, лешева дудка, кукушкин перелет, гусачок, юлиная стукотня, почин, оттолчка и т. д.