Текст книги "По закону военного времени… (СИ)"
Автор книги: Владимир Мельник
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Буквально через час американские морские пехотинцы при поддержке авиации и артиллерии начали атаковать с правого и левого флангов. Когда они достигли наших траншей, завязались рукопашные схватки. Никогда не думал, что это страшное зрелище, когда обезумевшие в злобе люди ножами, саперными лопатками и другими подручными средствами пластают друг друга. Боеприпасы были на исходе, чтобы отбить очередную атаку мы использовали нашего “Змея Горыныча” – установку дистанционного разминирования. Это типа небольшого миномета, из которого выстреливается заряд со шнуром, а на него прикреплены заряды тротила. И после выстрела, когда шнур на земле, раздается последовательно серия взрывов, делая проход в минном поле. Так как бэка в машинах мы уже израсходовали, а отбиваться надо чем-то. С фланга направления наступления амеров «запустили змея». Удалось выиграть драгоценные двадцать минут.
Поселок за эту ночь переходил из рук в руки раза три. Утром нам пришлось отступить аж к высоте 123,2. План наступления был сорван. На следующий день прибыла 4-я механизированная бригада 32 армейского корпуса, которая сменила нас на этом участке фронта. Ночью форсированным маршем вернулись в район Сапун-горы. Мы еще в течении месяца торчали там, а после этого вывели в резерв СОРа. Командование решило пополнить нас остатками разбитых полков и снова отправить на передовую. Теперь стояли в районе Карантинной балке на отдыхе. Там я получил письмо от матери Оксанки, которая была в эвакуации где-то в Краснодарском крае. Если честно, не ожидал, что она ответит.
«Здравствуйте, Володя! Я получила Ваше письмо. Ну, что могу сказать? Первое, что испытала – это шок от Вашего письма. До сих пор не могу поверить, что Оксаны больше нет на свете. Война отобрала у меня уже вторую дочь. Настя с мужем эвакуировались из Одессы в последний день перед захватом города. Они утонули вместе с «Константином Ольшанским» после налета авиации.
Я знала, что вы с Оксаной были женаты. Она мне писала. Моя дочь Вас очень любила. И то, что вас поженил военком, в этом ничего смешного нет – война – есть война. И, наверное, если бы не война, вы бы никогда не поженились. Знаю, что вам сейчас не легко. Но нужно жить дальше. Вот, что война творит с людьми – потеряв двух дочерей, я обрела сына. Володя, когда все закончится, приезжайте к нам. Вы главное останьтесь живым, и пишите. Вам здесь будут всегда рады. И в смерти Оксаны себя не вините – вы сделали все, что смогли.
Подпись».
Прочитал письмо еще раз и на душе стало тепло от того, что семья Оксаны меня приняла. Единственно, что причина нас объединившая была печальная – смерть моей жены. И для себя решил, что обязательно приеду к ним. Часа через полтора в землянку зашел Пегриков и доложил, что прибыло пополнение. Вышел за ним на улицу. Погода была просто прекрасная. Даже не верилось, что идет война, что гибнут люди. Только рев техники и канонада напоминали об этом.
Подошел к шеренге, в которой стояло пять человек. Все они были из разгромленной 2-ой мотострелковой бригады 4 российского армейского корпуса Кавказского ВО.
– – Ну, что товарищи солдаты, рад приветствовать вас в нашем боевом коллективе. Я ваш командир взвода – младший лейтенант Свешников Владимир Анатольевич. Я так понял, что вы уже не первый день на передовой.
– – Да месяц уже, как здесь горбатимся, – сказал кто-то из шеренги.
– – Ну, вот и хорошо, так что добро пожаловать. Пегриков, – обратился я к заместителю, стоявшему сзади меня, – поставьте людей на довольствие и распределите по отделениям.
Распустив пополнение, направился к Гурко. Его землянка была в овраге. Зашел и обратился к сидевшему Гурко, который пришивал подшиву к фланке камуфляжа. Решил отпроситься съездить в город, чтобы побывать на могиле жены.
– – Саня, слушай, выручай!
– – А что такое?
– – Да хочу в город до утра смотаться.
– – Ты людей получил?
– – Ага.
– – Распределил? Поставил на довольствие?
– – Саня, не заё…й, у меня этим Пегриков занимается.
– – Добро. Зайди к старшине и возьми увольнительную, а то в городе комендачи свирепствуют, а нам завтра ночью выступать. Еще вызволять тебя придется.
– – Спасибо. Тебе чего-нибудь надо в городе?
– – Поищи пивка, баб побольше и неси все сюда. Да как обычно. Постарайся замолотей, бухла и курева достать. Бабки есть?
– – Да если подкинешь пару сотен не буду против.
– – Во сколько будешь?
– -Да к подъему причапаю.
– – Окей. Там щас комбатовская бээмпэшка в город едет, попросись – довезут, чтобы не пешком. Я тебя вот о чем попрошу: зайди в штаб СОРа, в управлении тыла жена моя служит, передай письмо. Кстати, возьми оружие – в городе неспокойно. В общем, я тебя проинструктировал. Но к подъему чтоб как штык! И смотри у меня, – сказал он на прощание, пожимая руку, вручая треугольник и целлофановый пакет, в котором лежала буханка хлеба и пять штук консервов.
– – Да ладно, не учи отца – и баста.
Зашел к нашему старшине роты старшему прапорщику Петракову, с которым был знаком с первых дней моего пребывания в бригаде. Пожав другу руки, закурили, пока писарь выписывал увольняшку. Потрещали о том, о сем, о новостях, но ничего такого не узнал. Короче говоря, “из пустого в порожнее”. “Солдатская почта” обычно работает быстро и новости, особенно плохие, распространяются быстро. Старшина дал подзатыльник бойцу, чтобы быстрее писал. Ну, вот, наконец получил на руки долгожданный документ, распрощался с Петраковым, стрельнул еще пару сигарет “на дорожку” и пошел к себе в землянку.
Одел бушлат без подкладки, облегченный американский броник, естественно трофейный – бойцы подогнали после сиреневского дела. Бушлик был почти новый, жаль его прежнему хозяину (лейтенанту Серегину – командир третьего взвода, погиб на Мекензиевых горах) недолго в нем пришлось покрасоваться – пуля из М-16 в голову и «честь имею». А чего добру пропадать? Вот и забрал себе. Надо сказать амерские разгрузки гораздо удобнее, чем наши “лифчики”. А теперь надо проверить, чтобы все было на месте: рожки для АКСа, гранаты, пээмчик с запасной обоймой. Увидел бы меня в таком виде наш “политический” из бригады, то, думаю, вместо увала заработал бы суток трое отсидки на киче. Одел черный берет, одолженный у одного из командиров взводов, на свою бритую голову. А как по-другому, когда моешься в лучшем случае раз в две-три недели? Вши, однако, нас любят! Ну вот, теперь и в город не стыдно выйти. Небрежно закинул за плечо автомат, чем и дополнил свой “вечерний туалет”.
Услышал на улице сигналы и крики. Пришлось подбежать, поскольку БМП уже трогалась, и забираться на ходу. Сидеть на броне было неудобно, кто хоть раз ездил, меня поймет, но я не жаловался. Хотя трясло, конечно, жутко – мехвод гнал на предельных оборотах, особенно на обстрелоопасных участках, а дорога… ну, сами понимаете. После того, как по ней прошел не один и не два десятка бронетехники, да по размякшей от дождей глине… короче, всю дорогу одной рукой держался за поручень, второй придерживал автомат. Иначе б или лишился оружия, или сверзился вниз, хорошо, если не под гусеницу. Зато по времени успевал в самый раз – когда выехали, было 14.16. Так что с транспортом мне определенно повезло…
«Выкинули» на остатках Остряков в районе Технической. Они специально поехали не по Камышовскому шоссе, а через город, чтобы подвезти ближе. Махнув хлопцам на броне на прощание – пошагал в сторону улицы Кошевого. Спустился по Котовскому спуску к вокзалам. Первым делом хотелось зайти на могилу к Оксанке. Несмотря на вполне приличный срок, здесь ничего особо не изменилось, разве что добавилось количество воронок и куч битого инкерманского кирпича. Здание военкомата, точнее то, что от него осталось, пустовало, укоризненно смотря на меня своими пустыми, без стекол, окнами и рваными ранами разломов стен. Не стал туда заходить – сразу к жене. Посидел немного у ее последней “постели”, рассказал протекает как моя жизнь. На доске с облупившейся краской, которая когда была красного цвета, была Оксанкина фотография – она жизнерадостно улыбалась, глядела на меня и была живой. Она и сейчас жива, но только в моих воспоминаниях. Какая же ты красивая! И заныло сердце! Проняло так, что от звериной тоски, растоптанного счастья и ненависти захотелось мочить этих блядских пендосов со всей звериной жестокостью. Это ж они отобрали ее, это они убили моего ребенка! Да как они после этого нормально жить-то могут?! Небось, у них тоже есть семьи и любимые. Ничего! Мы еще придем и вы побываете на моем месте. Не будь я Володя Свешников! А скольких еще людей вы оставили сиротами?! В 3-5 метрах от могилы была свежая воронка от реактивного снаряда. И здесь вы Ксюхе не даете покою – уже второй раз пытаетесь ее убить. Неподалеку заметил еще штуки три свежих могил. Ну, вот, Ксюня, ты здесь не одна! Обошел кругом последнее пристанище моей любимой и заметил, что могилка немного просела. Достал лопатку из чехла на ремне и подбросал землицы. Утрамбовав холмик, присел рядом с Ней. Посмотрел на фотографию, которая немного побурела от постоянного пребывания на улице. Развязал узел рундука, достал целлофановый пакет, завернул в него фото жены, вернул на прежнее место. Чуть подрагивающей рукой вынул из вещмешка флягу в камуфлированной “рубашке”. “Шило” специально хранил для этой цели. “Свернул голову” и хлебнул, задержав дыхание. Ну пусть тебе земля пухом будет, любимая! И ребеночку нашему тоже. Вроде бы и помолиться надо за ваш упокой, да не умею я. Думаю, ТАМ простят, ведь главное не как ты молишься, а насколько это все душевно и искренне. Что-то и мысли нескладные пошли и губы трясутся, и в глазах начало резать. Полились слезы, жгучие, злые, скупые мужские, пьяные слезы. Пытаюсь их остановить, а не получается. Так, Володя, прекращай! Пора уходить! Достал из разгрузки “Макарыча”, снял с предохранителя, дослал патрон, встал и сделал три выстрела в воздух. Оксанка ведь офицер, а ей тогда в суматохе забыли сделать салют. Подошел к доске, поцеловал фотографию, неумело перекрестился, забрал мешок и, не оглядываясь, пошел на рынок.
Рынка как такового в городе уже не было. Так, возле железнодорожного вокзала народ кучковался и приторговывал. Минут за двадцать дошел до “толкучки”, закупил все, что хлопцы просили. Постоял, покурил под мостом, а потом пошел с полным вещмешком к штабу СОРа. Я не планировал туда идти так рано, но почему-то ноги сами меня несли туда. Пока добрался до места – два раза останавливал патруль. Их смущал мой вещмешок, который разбух от “результатов” посещения рынка. У них была команда отлавливать террористов-подрывников. Ну приказ есть приказ – глядите, люди добрые, что мамлей в рундуке несет, скрывать-то мне нечего. Мужики в патрулях нормальные попадались, водяру и курево не конфисковали. Только ксивы да сидор проверяли и отпускали, не обращая внимание на спиртяшный “штэм”.
Подошел к КПП штаба. Зашел в будку с телефоном, поставил вещмешок на пол и набрал номер дежурного по управлению тыла. Спросил сержанта Гурко и через минут пятнадцать за мной пришел матрос средних лет в камуфлированной форме. Выписали пропуск, запустили на территорию и я пошел за матросом. Спустившись по лестнице на три этажа, оказался на уровне, где располагались управления тыла и кадров. Ко мне вышла небольшого роста, миловидная девушка лет двадцати пяти одетая в морскую форму. Мешковатая, на несколько размеров большая уставная форма не смогла испортить ее безупречную фигуру. После сидения в окопах она показалась мне чуть ли не идеалом женской красоты и невольно мысленно позавидовал Сане Гурко, “белой завистью”. Передал треугольник письма и пакет. В кратце рассказал “о делах наших скорбных”. Света тем временем приготовила поесть и чуть ли не насильно усадила меня за стол. Пока ел, в комнату зашла девушка с мичманскими погонами на плечах и через миг она подбежала ко мне и повисла у меня на шее, так как я от неожиданности подскочил. Это была та самая Елена Пименова. После того, как мне Света – жена Гурко, принесла ответный конверт и пакет с чистым теплым бельем. А это у нас был дефицит – особенно если без вшей. Пришлось поблагодарить за угощение и откланяться, так как уже попал в оборот Лены. Отказавшись от очередной порции угощения, уговорил Пименову пойти прогуляться.
Девушка-мичман зашла в управление и минут через пятнадцать вернулась. Она одела морскую шинель и шапку – выглядела в принципе даже очень неплохо. Скажу по секрету, мне всегда нравились женщины в форме. Даже сам не знаю почему.
Подошли к лестнице, которая вела на улицу Ленина. Вещмешок после осмотра оставили на хранение дежурному по КПП. В принципе, все равно бы потом пошел провожать Лену – воспитание, знаете ли. А таскаться с этим баулом на свидании с девушкой аж никак не в кайф. Закинул автомат поудобнее за плечо, поправил берет и разгрузку. Ну, а теперь можно и пройтись! Давно я просто так не гулял, чтоб без цели, так, сделать “проминэ для плезира”. А с девушкой тем более, хотя это была не Оксана. Поначалу некоторое время чувствовал себя немного “не в своей тарелке”. Казалось, что предаю память своей жены. Но ведь это не так! Думаю, что здесь все в рамках. На войне надо жить здесь и сейчас, иначе не успеешь.
Когда поднялись на Ленина возле развалин Дома Офицеров флота, нам в лицо пахнул мокрый, противный и пронизывающий ветер с моря. Народу было не так уж много и каждый куда-то спешил. Только мы шли к набережной перепаханной воронками никуда не спеша. Первые минуты даже не знал о чем говорить, но потихоньку разговор сам собой наладился.
– – А мой дом бомбой накрыло,– сказала она, – О родителях ничего не знаю. Брат тоже не пишет…
– – Ничего, найдутся. – сказал я, – А мои погибли… Их накрыло тоже при бомбежке. Они жили недалеко от Каховской ГЭС. И когда амеры ее хотели разбомбить, пэвэошники отогнали. Так эти уроды отбомбились на наш микрорайон. Я просто на переформировании встретил своего соседа, и он мне рассказал об этом.
– – И, наверное, поэтому ты был тогда такой грубый и мрачный.
– – Да нет, не поэтому.
– – А что у тебя тогда случилось?
– – Были на то свои причины.
– – Ну, ладно, не хочешь рассказывать – не рассказывай. Я всеравно знаю, что у тебя жена погибла. Просто тем, что ты все это держишь в себе, ничего не изменишь и делаешь только себе хуже. Я же вижу, как ты изменился. Вова, ты как будто потух.
– – Может быть…
За разговором и не заметили как вышли на пустырь после пляжа Хрустальный. Перед нами открывался вид на выход из Севастопольской бухты. На противоположном берегу бухты чернели развалины Константиновского и Михайловского равелинов. Уже почти стемнело. После многих месяцев ожидания непрерывных бомбежек, как-то себя неуютно чувствовал на открытом пространстве. Глаза привычно искали вероятные убежища. Сегодня было как-то необычно тихо – пендосы с неба не работали. Только канонада и вспышки в районе Мекензиевых гор напоминали о войне.
Невольно вспомнил, ту новогоднюю ночь, когда мы с Оксанкой впервые были вместе. Интересно, почему так получается: нахожусь с симпатичной девчонкой, а думаю о другой? Просто Оксанка – это эпоха в моей жизни, которая счастливо продолжалась тридцать пять дней. И даже не знаю как и сказать Лене, которая искренне обрадовалась моему приходу, что к ней не испытываю ничего, кроме дружеских чувств. Просто не хотел портить ей вечер, но и обманывать тоже. Нутром чувствовал, что Лена хороший человек и заслуживает своего кусочка женского счастья. Может потому что последние два месяца просидел в окопах и мне просто захотелось пообщаться с симпатичной девушкой. Своего рода эмоциональная разрядка. Потому что у нас кроме водки никакой другого “релакса” не было. Да и вообще, что я американец какой-то, чтобы у неостывшего еще тела жены, бросаться на другую женщину. Да, мне жены не хватает, но это мое личное дело и никого оно не касается. Заметил, что все женщины, которые со мной рядом – гибнут: Свету – повесили татары, Оксанка – при бомбежке. Менты говорят, что один раз – это совпадение, два раза – это напрягающее совпадение, а три раза – это уже система. Не хочу третьего раза и тем более, чтобы это была Лена. После войны кто-то же должен рожать детей, «вдохновлять» нас на «трудовые подвиги при восстановлении хозяйства» и т.д. Иногда поражаюсь женскому терпению и выносливости. Они нас вытаскивают из боя раненых и покалеченных и т.д. А самое главное – нас ждут. Мне невольно вспомнился фильм о Великой Отечественной войне, не помню название, кажется “Сталинград”. Там был эпизод, где женский зенитный полк выставили против немецких танков и как они гибли там. Но не отступили, единственно попросили у командира полка разрешения идти в бой в своей обуви. Наверное, такое могли свершить только славянские женщины. Да и у нас был примерно такой же случай: когда американцы прорвали линию обороны и напоролись на батальон связи 23 механизированной дивизии, который был укомплектован на семьдесят пять процентов женщинами. Они не успели отступить. Батальон смог задержать продвижение американского наступления всего на полчаса. Ни один человек не остался живым. Это было как раз под Оборонным. Я был на том месте после боя. С тех пор тот лес назван Девичьим. И когда военные проезжают мимо – отдают честь. Это было ужасное зрелище: красивые молодые девчонки, в наспех выкопанных неумелыми женскими руками в каменистом севастопольском грунте окопах, лежали в россыпях стреляных гильз. Кто-то был изувечен, кто-то был разорван взрывами. Как сейчас помню картину в окопе, возле разбитых аппаратных, на дне, прислонившись к противоположной наступлению противника стенке, сидела белокурая голубоглазая девчонка, лет 18-ти, в пробитой осколком каске. По лицу и шее стекала струйка крови, в руках сжимала автомат. Возле нее было не очень много гильз, значит погибла почти в начале боя. На лице и в глазах было удивление, которое застыло в последний миг жизни. Я тогда спустился в окоп и закрыл ей ладонью глаза. Автомат еле вырвал из окоченевших девичьих рук. Мы тогда выбивали американцев с этого участка около суток. В этом деле потерял треть своего взвода. И как после этого относиться к врагу? Какая тут к черту демократия и “общечеловеческие ценности”? Когда даже таких девчушек не щадят.
Как-то во время очередной атаки захватили пленного пендоса – пацан, лет двадцать. Начали его выспрашивать, кто он и все такое – отмалчивался, сука. Послал бойца к связюкам за «ташкой» – полевым телефоном ТА-52. Подсоединили провода от аппарата к амерским молодым яелам. После второго прокрута вызывной ручкой этот урод уже рассказывал все, даже какой рукой мастурбировал в восьмом классе. Когда более ни менее поутих, начал втирать по поводу нечеловеческого обращения с пленными. Ах, так ты нам еще свою туфту лепить будешь! Еще прокрут! Американец издал дикий вой боли и отчаянья – ведь ему уже женщины не будут нужны. После восьмого прокрута у янки пошла изо рта пена, после пятнадцатого – он окончательно «поставил кеды в угол». Потом Нестеров вызывал к себе и вставил по самые гланды. Типа мол, не могли что ли его потихому завалить? Отбрехались, что применяли нештатные меры воздействия для получения нужной оперативной информации. Короче, отделался предупреждением.
Часов в 8 вечера начался налет и мы поспешили в бомбоубежище. Вот черт! Сглазил-таки! Нет налетов, нет налетов! Сколько раз тебе говорить, Володя, не буди лихо пока оно тихо! Вот и дождался. Наше укрытие было возле «Памятника Импотенции» – высокий памятник возле Арт-Бухты. Народу собралось около сотни человек. Люди были самые разные. Убежище представляло собой огромный подвал разбомбленного здания бывшего какого-то института, возле бывшего ресторана «Рыбацкий стан». Мы с ней сели возле лестницы, которая вела внутрь здания. На поверхности бушевал смертоносный смерч взрывов. Слава Богу стены здесь были толстыми и можно было не опасаться даже прямого попадания. Хотя не факт.
– – А чем ты займешься после окончания войны? – спросила меня Лена.
– – Пока не знаю. Наверное восстановлюсь в институте. А еще нужно будет сделать пару вещей.
– – Каких?
– – Секрет.
Хотя сам еще не знал, что буду делать после войны. Да и не в этом, собственно дело. Хотелось почему-то помолчать, не видеть никого, побыть одному. А с другой стороны, хотелось прижать ее к себе и сидеть так бесконечно долго. А как же Оксана? Вот именно, я вдовец, но себя считаю женатым. Так что никаких там лен, кать и так далее.
Налет продолжался почти до утра. В половине четвертого воздушную тревогу задробили. Быстро провел Лену и на попутной машине добрался к своей части без приключений. Гурко мне конечно «вставил», но заткнул ему рот посылкой его жены.
День пролетел в заботах и приготовлениях. Получил боеприпасы и продовольствие, распределил его среди своих бойцов. Потом ездили за горючим. В общем, готовились на передовую – обычная рутина чернорабочих войны.