Текст книги "Трое суток норд-оста"

Автор книги: Владимир Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

X

– …Разрешите обратиться по личному вопросу?

Начальник пограничного КПП полковник Демин поднял голову, увидел в дверях старшину второй роты.

– Посоветуйте, в какой цвет красить стены в казарме?

– Разве это личный вопрос?

– Так спор вышел, товарищ полковник. Некоторые наши офицеры говорят: казарма есть казарма, – ничего лишнего. Но ведь это дом солдатский. Я книжку одну читал, там говорится, что от цвета зависит настроение.

– Вот и красьте, раз читали.

– Да-а, – растерянно сказал старшина. – А потом вы скажете: не КПП, а балаган, каждое подразделение – в свой цвет.

– Может, и скажу, – согласился Демин. И улыбнулся: – Ладно, посмотрю.

Он снова пододвинул бумаги, над которыми работал до прихода старшины, но через минуту отложил ручку: вопрос о казарме – солдатском доме – все висел перед ним, поворачивался разными гранями.

Что это такое – казарма? Как-то Демин заглянул в толковый словарь и ужаснулся: «казарменный» – это "неуклюжий, грубый…". Прошлое жило в семантике слов. Хотя казарма давно уже стала просто общежитием, где живут здоровые, добродушные, остроумные парни, отличающиеся от всех остальных особой дисциплинированностью и еще готовностью в любой момент выступить с оружием в руках на защиту Родины.

Вот тогда-то он впервые и задумался о круге своих обязанностей. Есть ли рамки у этого круга? Решил, что нет, потому что подчиненных интересует все. А вслед за этим встал другой вопрос: что главнее в его работе организация непосредственной службы или, может, воспитание людей, тех, кто несет эту службу?..

Прежде такие вопросы не вставали перед ним. Но потом – возраст сказался или опыт – Демин все больше осознавал исключительную роль армейской службы для воспитания молодежи.

Как это вышло, что армейская служба – труднейший и издавна не слишком почитаемый период в жизни людей – приобрела благородные свойства школы, школы мужества? Оздоровляющей и физически и морально.

В давние времена сама жизнь с ее опасностями заставляла мужчину становиться мужчиной. Физическая слабость, робость, нерешительность, отсутствие выдержки и терпения – все это считалось стыдным для мужчины. Теперь идет по улице хлипкий паренек в женской косыночке на плечах и не стыдится, нервничает, как избалованная дамочка, по каждому пустяку и не краснеет. «Феминизация» – пишет "Литературная газета". Это не феминизация – сплошное безобразие – женоподобные мужчины и мужеподобные женщины. Говорят: времена меняются, теперь сила проявляется не в игре мышц, а в шевелении мозгов. Врут! Какое шевеление мозгов у тех хлюпиков в цветастых кофточках, что топчутся на брусчатке улиц? Ни поспорить по-мужски, ни даже подраться. Разве что в спину ударить.

Где теперь учат мужественности? В школе одни учительницы. В вузах вся цель жизни – отметка в зачетке. В спортивных клубах? Но там сплошь рекордомания, поиски исключительности, что-то вроде выставочных залов для будущих чемпионов… Вот и получается, что едва ли не единственный, поистине массовый институт морального и физического оздоровления армейская служба. Особенно заметно это по санчасти. В первые месяцы молодые солдаты бегают туда чуть ли не ежедневно. На втором году в санчасть не ходят. Куда же деваются болезни, хилость, трепет за свое здоровье?..

В дверь постучали.

– "Тритон" заявил срочный отход, – доложил дежурный, не переступая порога.

– Опасно.

– Разъясняли. Настаивает.

Демин пожал плечами:

– Оформляйте.

Он встал, походил по кабинету, занятый своими мыслями. Потом вышел в коридор и толкнул дверь в соседнюю комнату. Здесь за широким столом, заваленным газетами и журналами, сидел заместитель начальника КПП по политической части подполковник Андреев, торопливо писал. Увидев Демина, привстал, не откладывая ручку: не раз бывало, что начальник заглядывал и выходил, занятый своими думами.

– Что домой не идете? – спросил Андреев.

– Не идется. – Демин стоял, покачиваясь с пяток на носки, высокий, угловатый. – Скажи, комиссар, как думаешь, при коммунизме армия будет?

– Зачем? – засмеялся Андреев, выходя из-за стола.

– Лишние расходы?

– Конечно.

– А сколько сейчас государство тратит на спорт?

– Вот вы о чем, – догадался замполит. – Может, что и будет, но не армия же.

– Ну… почти. Только без школы мужества не обойтись. Захиреют мужики в теплом гнездышке из благ, которые принесет научно-техническая революция.

– Почему они должны захиреть?

– Уже теперь хиреют. У моего соседа лоботряс жениться собрался. Как есть Митрофанушка. Так и заявляет: не хочу в институт, жениться хочу. А ведь рубля в свой жизни не заработал. В колхоз осенью поехал, через два дня вернулся – простыл, видите ли. Глава семьи. Тьфу! Привык, все даром дается, думает, так всю жизнь будет…

– Н-да, больной вопрос.

– Уже теперь больной. Вспомни, и у нас появлялись Митрофанушки. А какими они увольнялись?

– Н-да, любопытно, – улыбнулся Андреев. Его все больше занимал этот разговор.

– А сколько их будет при коммунизме, когда каждому по потребностям?

– Но от каждого по способностям.

– А кто определит эти способности? Он сам? А если он искренне убежден, что не может? Кто-то ведь должен помочь ему поверить в себя, в свои силы?

– Школа, наверное.

– Может, и школа. Только не такая, как теперь. Или какая-либо вторая ступень школы, где будут одни подростки, или юноши, или уже парни. Школа мужества. И будет всеобщая повинность, как сейчас воинская. И непременно должна быть дисциплина, чтобы каждый осознал ее необходимость в жизни. Заставить человека поверить в себя, это и при коммунизме часто будет связано с ломкой характера…

– Любопытно.

– Все атрибуты армии. Только что вместо автоматов, может, пуки со стрелами да гантели, эспандеры всякие…

На столе глухо загудел телефон. Андреев взял трубку, послушал в задумчивости и зажал микрофон рукой.

– Прапорщика Соловьева просят. Из милиции.

– Так позовите.

– Он три часа, как уехал. В милицию…

– Вот тебе и «домой», – сказал Демин.

– Найдется. Не иголка.

– Рабочий в порту на час опоздает – по всему городу ищут, а тут пограничник целых три часа неизвестно где.

Демин повернулся и крикнул в полураскрытую дверь дежурного по КПП.

– Где прапорщик Соловьев?

– В милиции, товарищ полковник. С разрешения товарища подполковника я ему машину давал. – Дежурный аккуратно отогнул рукав, посмотрел на часы. Три часа и семнадцать минут назад.

– Шофера сюда!

Шофер дежурного «газика» рядовой Евстигнеев, важно-медлительный, как все шоферы, смотрел на офицеров наивно-удивленными глазами и вертел в руках какую-то мелкую деталь.

– Вы ездили с прапорщиком Соловьевым?

– Так точно.

– Куда вы его отвезли?

– В милицию, товарищ полковник.

– До самых дверей?

– Никак нет. Он на углу сошел, велел обратно ехать.

Офицеры переглянулись.

– Не верю. Кто другой, только не Соловьев.

– А ну поехали, – сказал Демин и решительно пошел к двери.

Они мчались по ночным улицам, не слыша шума мотора: ветер выл и скрипел во всех щелях, как сотня тормозящих поездов. На набережной, там, где к ней спускался тенистый бульвар, машина остановилась.

– Вот здесь. Он туда пошел, вверх, по правой стороне.

Демин прошел несколько вдоль темных спящих окон и остановился, поняв бесцельность такого поиска. Вернулся в машину, посидел в задумчивости.

– У него тут девушка живет, – сказал Евстигнеев.

– Где?

– На этом бульваре.

– Откуда ты знаешь?

Шофер пожал плечами.

– Может, у Головкина спросить?..

Таможенного инспектора Головкина Демин нашел на «Тритоне» – оформлял отход судна.

– Ясно – у нее, – сказал он, узнав, в чем дело. – От такой девушки я бы тоже не ушел.

Демин покачал головой.

– Ему надо быть на службе.

– Сейчас?

– На этом же «Тритоне». Пришлось других посылать.

– Я с вами, – решительно сказал Головкин.

Через полчаса они гуськом входили в тихий и темный подъезд. Светя фонариком, поднялись по лестнице, позвонили у дверей. Никто не отозвался. Под ногами хрустели осколки стекол. Пахло чистыми половиками и залежалой пылью.

– Фантастика, – сказал Головкин. – Чтобы и Верунчика не было?..

– Кого?

– Веру так зовут, девушку эту. Чтобы она дома не ночевала? Хоть дверь ломай.

– Милицию надо, понятых – длинная история.

– Давайте позвоним директору музея?

– Зачем?

– Может, скажет что? Она там работает…

Разбуженный звонком, директор музея долго кашлял в трубку.

– Это на нее непохоже, – сказал он хрипло. – Может, Корниенко знает? Вчера они весь вечер вдвоем крутились.

Цепочка грозила растянуться до бесконечности. Но пока она не замкнулась в кольцо, по ней следовало идти, ибо другого пути не было.

– Где живет этот Корниенко?

– Не «этот», а «эта», женщина, стало быть. – В трубке снова прерывисто захрипело, и непонятно было, кашляет директор или смеется. Она рядом со мной живет. Приезжайте, я покажу.

Машина проползла по улицам, гудящим как органные трубы, на окраину города, где в голых, еще не загороженных тополями новостройках у моря ветер был особенно силен. Директор вышел сразу, видимо, ждал у окна. Молча втиснулся на заднее сиденье, прижав Головкина грузным телом, по-хозяйски махнул рукой, показывая вдоль улицы. И уже через два квартала похлопал шофера по плечу.

– Погодите, я один, – предложил он, вылезая из машины. – Переполошите людей в фуражках-то.

Ждать пришлось недолго. Из подъезда выглянула девушка, осмотрелась испуганно и побежала к «газику». Она нырнула в машину и заоглядывалась в темноте.

– Что случилось, что? – беспокойно спрашивала Вера.

– Пока ничего особенного, – сухо сказал Демин, грузно, всем телом поворачиваясь на переднем сиденье. – Прапорщик Соловьев не вышел на службу, чего с ним никогда не бывало. Дома его нет – звонили. Думали, у вас, – заперто.

– Как заперто? Братик дома.

– С Соловьевым вы когда виделись?

Вера замерла. Слышно было, как часто она дышит в темноте.

– Вы его любите? – спросил Демин, не дождавшись ответа. И испугался, что она расплачется, добавил торопливо: – Конечно, любите. Когда не любят – не стесняются.

– Отвезите меня домой. А? Пожалуйста, – сказала Вера таким обессиленным голосом, словно только что села передохнуть после дальней и трудной дороги…

Снова поднялись по темной лестнице, хрустящей осколками стекла. Вера дрожала так, что Демин боялся отойти от нее: вдруг упадет в обморок. Она коротко позвонила и принялась судорожно рыться в сумочке, отыскивая ключ. Дверь оказалась запертой на цепочку.

– Бра-атик! – жалобно позвала Вера.

Из черной дверной щели тянуло прогорклым табачным дымом, чем-то кислым.

– Можно, мы оборвем цепочку? – спросил Демин. И, не дожидаясь ответа, нажал плечом. Цепочка лязгнула железными челюстями и не поддалась.

Головкин разбежался от стены и ударил, как тараном. В прихожей что-то хрюкнуло по-поросячьи, хлестнуло по стене. Он вбежал в комнату, включил свет и увидел на белой постели черную изломанную фигуру незнакомого человека.

В дверях испуганно вскрикнула Вера:

– Кто это?

Она пошла вокруг стола, ни к чему не притрагиваясь, с ужасом рассматривая грязные тарелки и пустые водочные бутылки.

– По-моему, это матрос с «Тритона». Там трое не явились к отходу, сказал Головкин, близко рассматривая спящего. Он принялся выворачивать у него карманы. На белое покрывало посыпались драхмы, лиры, наши червонцы. Пьяный в стельку.

– У него должен быть пропуск.

– Нет пропуска.

Демин почувствовал знакомое напряжение, какое всегда приходило к нему в тревожные минуты.

– Поищите хорошенько.

Дверь хлопнула, и на пороге появился шофер «газика».

– Вот, цветы, – сказал он, протягивая гвоздики, повисшие на сломанных длинных стебельках. – Нашел на лестнице.

Вера взяла их, расправила на ладони и заплакала.

– Он… приходил…

– Надо осмотреть лестницу, подъезд и вокруг…

Демин шагнул на темную лестничную площадку, оставив дверь открытой. Вера стояла у стены, сердце ее ныло ожиданием чего-то неведомого и страшного. И вздрогнула, услышав взволнованные голоса на лестнице и громкий голос этого вроде бы такого невозмутимого полковника.

– Машину скорее! Быстро в госпиталь!..

Сбежав по лестнице, она увидела на полу возле ларя белое в свете фонарика лицо прапорщика Соловьева, пестрое от темных пятен застывшей крови. И засуетилась, расстегивая шинель, отталкивая руки Демина, пытавшегося помочь ей. Припала к холодной груди, но ничего не услышала, кроме своего дыхания. И заплакала навзрыд, по-бабьи.

– Пусти-ка. – Демин наклонился, послушал. – Живой. Давайте вынесем на воздух.

И удивился, как легко эта маленькая и вроде бы совсем слабая девушка подняла тяжелое тело.

Вера первая влезла в машину, приняла Соловьева и замерла, положив его голову себе на колени.

– Оставайтесь дома.

– Нет, нет! – Она замотала головой так решительно, что Демин не стал повторять предложение. Отошел, почувствовал вдруг, как что-то болезненно-печальное обожгло сердце.

Он подождал, пока машина выехала из-под арки, и повернулся к Головкину.

– Надо найти пропуск.

– Нету, товарищ полковник. Все обыскал.

– Если нету, вы понимаете?

Головкин не успел ничего ответить. Под аркой послышался шум машины, и во двор лихо въехала милицейская «Волга». Из нее вышли милиционер и двое в штатском.

– Вот это встреча! – воскликнул один из них, и Демин узнал голос своего давнего знакомого, подполковника Сорокина. – Мы за Братиком, а тут почти что брат родной…

– Слушай, – перебил его Демин, – давай твою машину, срочно нужно. Головкин тебе все расскажет…

Пока мчались по набережной, полковник все ловил взглядом промежутки между домами, пытался разобраться в мелькании портовых огней. На открытых местах машина шла юзом: водяная пыль, перехлестывая через парапет, леденела на асфальте.

С трудом открыв дверь КПП, он неловко перехватил ручку и не удержал, выпустил. Дверь больно ударила в спину.

– Где "Тритон"? – спросил Демин у выбежавшего навстречу дежурного.

– Ушел. Все в порядке.

– В порядке? Трое не явились к отходу.

– Так точно. Все оформлено, как полагается.

– …И у одного из них выкрали документы.

– Все три паспорта у нас, товарищ полковник.

– А если был четвертый?..

Он решительно шагнул в дежурную комнату, остановился у макета порта.

– Где теперь «Тритон»?

– Прошел вот эти посты, – показал дежурный.

До конца косы оставалось меньше мили. А там – буй, поворот и море на все четыре стороны, нейтральные воды.

– Звоните в Инфлот. Срочное радио на судно. Приказ – лечь в дрейф.

Он снял другую трубку, связался с командиром морской пограничной части.

– Выход? – переспросили его. – В норд-ост?

– Да, в норд-ост!..

Потянулись томительные минуты ожидания. Демину показалось, что прошло не меньше получаса, прежде чем на столе затрещал телефон. Звонили из Инфлота.

– Радио на «Тритон» дали? Остановили судно? – торопливо спросил он.

– Не успели, – ответил спокойный голос.

– Что значит не успели?

Сердце упало. Догонять и останавливать иностранное судно в нейтральных водах – совсем не одно и то же, что возле берега, где распоряжения властей – закон.

– То и значит. Сам остановился. На мели сидит.

– На мели?

В трубке коротко засмеялись.

– На косу их выбросило. Помощи просят. Греки же…

Он облегченно опустился на стул, снял фуражку, положил ее прямо на модельки судов, прижатых к полоскам причалов, и, подняв голову, увидел настороженно застывшего в дверях замполита.

– Хорошо, что вы тут. Грека к косе прибило. Сейчас туда пойдут спасатели. Займись, комиссар.

И устало поднялся, тяжело переступая, прошел мимо часового у дверей КПП, остановился на высоком крыльце. На горной хребтине висела прозрачная в рассвете облачная борода, таяла. Мороз сковывал взрытую землю под тополями. Ветер выл в проводах, сухо стучал оледенелыми ветками. Но был он уже не такой осатанело-порывистый, как вчера вечером. Это могло означать только одно: норд-ост умирал, как по расписанию, «отработав» свое минимальное время – трое суток. А без норд-оста любой мороз не трагедия. Набережные, причалы, корабли в порту не превратятся в айсберги.

За его спиной громко хлопнула дверь.

– Товарищ полковник!.. Из лесного порта звонили… Не явившиеся к отходу находятся в проходной.

– Двое?

– Нет, трое. Пьяные.

– Ага, стало быть, был-таки четвертый, – удовлетворенно сказал Демин. И вдруг подумал с тревогой: "А если был и пятый?" И успокоился: "Все равно судно не уйдет".

Он еще оглянулся, внимательно поглядел в темную даль. На голых пирсах что-то гремело и топало, словно там без перерыва работали все краны, лебедки, компрессоры. Качались и вздрагивали далекие и близкие огни над портом, над утонувшим в темноте морем. И трудно было разобрать, которые из них – на том судне, что бьется теперь об отмель, все глубже всасываясь в цепкий песок. В этом мерцающем созвездии огней Демин разглядел несколько подвижных, скользящих, как спутники в небе. Это шли спасатели.