Текст книги "Интрига"

Автор книги: Владимир Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Владимир Алексеевич РЫБИН
ИНТРИГА

1

Записка пришла с вечерней почтой. Небольшая бумажка в мелкую клеточку, явно вырванная из записной книжки, была вложена в белый конверт. Записка состояла всего из нескольких слов: «Если вы отдадите свою дочь за Петра Колобкова, случится большое несчастье». Я пожал плечами: что значит «если вы»? Разве нынешние молодые спрашивают у родителей, за кого им выходить замуж?

Я бросил конверт в мусорное ведро, сунул записку в карман и решил ничего не говорить своей Светке, чтобы не расстраивать. Но сам забыть о записке не мог. И пока дома пил свой обычный вечерний чай с «Любительской» колбасой, все думал о каком таком несчастье предупреждает благожелательный аноним? Если бы узнать, кто он, тогда можно было догадаться и о том, что грозит молодым, и, возможно, предотвратить это несчастье. Зазвонил телефон. Далекий хриплый голос, не поймешь, то ли мужской, то ли женский, спросил, получил ли я письмо с предупреждением? Я ответил, что получил, и тогда голос сказал:

– Отнеситесь к нему со всей серьезностью.

– Кто вы такой?! – взбеленился я.

– Не имеет значения.

– Очень даже имеет. Что я скажу дочери? Она меня просто на смех поднимет, скажет, что это розыгрыш и только. Знаете, какие нынче дети? Разве они слушают родителей?..

– Мое дело предупредить.

– Предупредить! – заорал я. – Плевать на ваше предупреждение!

Я бросил трубку и тут же пожалел об этом: надо было потянуть за язык этого благожелателя, повыспросить.

Странно было то, что меня вроде бы всерьез не расстроили ни записка, ни звонок. Что могло случиться? Какие тайные силы заинтересованы в том, чтобы моя дочь осталась старой девой? Кому это надо? Слишком несерьезны казались такие интриги в наши дни, слишком это походило на набившие оскомину зарубежные детективы.

И тут мне пришла в голову мысль: дело, может, вовсе не в том, чтобы Светка не вышла замуж, а в том, что кому-то очень нужно, чтобы ее парень, которого я никогда не видел и о котором знал только, что он существует, некий Петр Колобков – не женился на Светке? Значит, заинтересованными лицами могли быть родители или кто-либо из родственников жениха. Вот когда я пожалел, что не удосужился до сих пор познакомиться с Петром и его родителями. Все казалось – успеется, все думалось – неудобно напрашиваться. Ведь пока парень и девушка ходят друг за другом, это еще ничего не значит. Женихаются все, а женихом и невестой становятся немногие. В наше время серьезные разговоры с родителями начинаются лишь после того, как молодые подадут заявление в загс. А Светка с Петром, насколько мне было известно, ни до чего серьезного еще не доходились.

Снова зазвонил телефон, и я кинулся в прихожую, думая, что это опять тот аноним. Но в трубке раздался радостный голос Светки:

– Пап, как ты там?

– Где ты гуляешь до сих пор?! – закричал я на нее.

– Не сердись, пап. Ты поел?

– Не дожидаться же мне, когда ты явишься. Если бы я тебя дожидался, давно бы уж с голоду помер.

Светка засмеялась, словно я сказал бог весть какую веселую штуку.

– Не злись, пап. Послушай, я хочу тебе что-то сказать…

– Сейчас же приходи домой. Дома поговорим…

Я первым демонстративно положил трубку, но легче мне от этого не стало. Я уже догадывался, что она хочет мне сказать, но было неприятно от того, что это ее сообщение совпадало с получением записки и тем самым как бы подтверждало серьезность угрозы. Я включил телевизор, пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, но и это не помогло.

Как и следовало ожидать, на Светку мое требование не произвело никакого впечатления и она явилась домой даже поздней, чем обычно, – в половине двенадцатого. Явилась не одна, а в сопровождении здорового парня с бегающими глазами. Парень разделся в прихожей без спроса, видно не впервые, надел мои шлепанцы, одернул пиджак и, подталкиваемый Светкой, шагнул в комнату. И застрял в дверях, внимательно разглядывая потолок. Я уж хотел спросить, не маляр ли он, что так интересуется побелкой, но тут у него из-за спины вынырнула Светка, подтолкнула парня и заявила:

– Пап, а я выхожу замуж. Вот за Петьку. Мы уже и заявление подали.

– Догадываюсь, – вздохнул я и убавил звук у телевизора.

– Ты не можешь догадываться, – почему-то обиделась Светка.

– Конечно, в наш просвещенный век родителям о таких вещах полагается узнавать последними. Но мне сообщили…

– Кто сообщил?

– Вот об этом ты узнаешь последней.

– Пап, я умру от любопытства.

– До свадьбы заживет, – сказал я и совсем выключил телевизор.

– Я говорила, что мой папка – первый ехида на всю Москву, – сказала Светка своему жениху и зачем-то снова толкнула его кулачком в бок.

– Ты в папу, – глубокомысленно изрек жених, и я услышал, что у него приятный баритон. Удивительно много можно узнать о человеке по первой фразе, по подбору слов, по интонации, по едва уловимой модуляции звуков. По всему во этому я понял, что парень ничего себе, добрый, стеснительный и, похоже, неглупый.

– Пап, ты бы поговорил с ним. Все-таки он твой будущий зять.

– Чего теперь-то говорить? Теперь деваться некуда – надо к свадьбе готовиться. А наговориться еще успеем – вся жизнь впереди.

– Все равно поговори. – Она толкнула жениха на стул возле меня и убежала, крикнув из-за двери строгим голосом, удивительно похожим на голос покойной матери. – Разговаривай с папой! Не молчи!

Мы сидели и смотрели друг на друга: я с откровенным любопытством, он – не зная куда девать глаза.

– Ну-с, разговаривайте, молодой человек, – сказал я. – Привыкайте выполнять приказания.

Он передернул плечами, и мне показалось, что у него сейчас вырвется: "Мало ли что. Приказывать все горазды" – или нечто подобное. Но парень сдержался, только чуточку побледнел. И вдруг сказал совершенно спокойным голосом:

– Сергей Сергеевич, вы извините Свету, что не сообщила о нашем решении заранее. Но это серьезно, поверьте.

Я с любопытством посмотрел на него. Он все больше нравился мне, этот парень. Видно, не слюнтяй какой-нибудь вроде тех, что околачиваются по вечерам у кафе-мороженых. Но никак не мог я взять в толк, что с моей легкомысленной избалованной Светкой может быть связано что-то серьезное. И если бы не записка…

– Вы кто? – спросил я его.

– Я сын Егора Ивановича Колобкова, – не без самодовольства ответил он.

– И только?

– Академика Колобкова. Светлана говорила, что вы моего отца знаете и уважаете.

Это было любопытно. Парень-то, видно, не промах, сразу с козырей пошел, чтобы, значит, больше вопросов не задавали.

– Академика Колобкова я знаю. Не лично, к сожалению, но наслышан. А вас, извините, пока что нет.

– Теперь, как вы сами сказали, – деваться некуда. Еще узнаете.

– Мне бы хотелось узнать сейчас. Как говорится, предъявите документы.

Сказал я это просто так, но парень понял буквально, поколебавшись, полез в карман и подал мне зачетную книжку.

Пришлось продолжать игру, которую я сам ненароком начал. Внимательно, страницу за страницей, стал изучать зачетку. Учился он в том же институте, что и Светка, и тоже на четвертом курсе. Отметки были так себе, весь спектр, от пятерок до троек. В общем, все было в точности, как у моей дочери. Потому они, видать, и приглянулись друг другу.

– Значит, скоро диплом? А там куда? На ударные стройки?

– Куда пошлют.

– Ну не скромничайте. Известно же, куда могут послать сына академика Колобкова.

Он промолчал, никак не отреагировав на мою иронию. И опять я отметил, что парень, видно, не трепло, с выдержкой. В глубине души я был рад такому обороту дела: не раз со смутным беспокойством подумывал о том времени, когда Светка после института упорхнет из Москвы, оставив меня одного. Тогда поневоле, хочешь не хочешь, придется жениться. Ибо телевизор выручает только тех, кто хоть иногда кого-то ждет.

– Скажите, – перешел я на серьезный тон. – А ваши родители знают об этом?

– Знают.

– Тогда понятно.

– Что понятно?

Я не ответил. Я думал о том, что семья академика, как видно, возражает против такого неравного брака. Кто для них Светка? Дочка старого вдовца, не имеющего ученой степени и потому не мечтающего подняться выше должности старшего инженера в своем отделе. Изобретений – кот наплакал, открытий нет, перспектив никаких…

– Отец не возражает против нашей женитьбы, – сказал он, словно подслушав мои мысли.

– А мать?

– Мама? Что вы, она возражать не будет.

– Она что, не знает об этом?

Парень как-то непонятно замялся, и я, так и не дождавшись ясного ответа, сказал:

– Мамы – народ загадочный. В таких случаях они ведут себя непредсказуемо.

– Что я, маму не знаю?! – горячо возразил он.

Тут вошла Светка, и мы оба, забыв о нашем разговоре, с удивлением уставились на поднос, который она держала в руках. Помимо трех чашек чая, были тут горячие пирожки на тарелке, ресторанный деликатес – разрезанные пополам вареные яйца с горсточками красной икры и три маленькие рюмочки с коньяком.

– Я думаю, хватит, ведь ночь уже…

– Когда ты успела? – удивился я, рассматривая пирожки, от которых шел ароматный пар.

– Сожалею, но должна тебя огорчить, папочка: все это – кулинария. Я только разогрела.

– Кулинария! – повторил я и посмотрел на блаженно улыбающегося будущего зятя. – Запомните это слово, молодой человек. С ним вы будете ложиться спать и просыпаться. Это будет самое популярное слово в вашей семье. Или я ничего не понимаю в женщинах.

– Ты ничего не понимаешь в женщинах, папочка.

Я изумленно посмотрел на нее, и душа моя затосковала: так Светка сейчас походила на свою мать, умершую в тот самый день, когда дочка появилась на свет. Всю жизнь я чувствовал себя виноватым в смерти Вали. Я любил ее, слов нет, очень любил. Теперь, спустя двадцать лет, я это знал твердо. Я знал это всегда, и потому, наверное, так больше и не женился. Когда знаешь, что любишь, разве можешь полюбить еще кого-то? Я не турок, чтобы любить сразу нескольких.

Мы просидели еще час, и я все думал, мучился, куда теперь девать своего "почти зятя"? Ведь уже ночь, транспорт не ходит. Не оставлять же его ночевать в одной комнате со Светкой? Ведь "почти зять" это еще не зять. И я заикнулся насчет такси, собираясь предложить ему денег, на дорогу. Но он догадался сам, еще раз внушив к себе уважение. Встал и начал прощаться, сказав, что на такси у него деньги всегда имеются.

2

Утром мы проспали. Я, как обычно, понадеялся, что Светка меня разбудит, а она, как обычно, понадеялась на себя и не завела будильник. Проснулись, когда уже не оставалось времени даже позавтракать. Мне надо было на работу. Светке на вокзал за билетами на поезд: вечером они уезжали в стройотряд.

Коллеги по отделу встретили меня, опоздавшего и явно помятого в спешке, кривыми ухмылками. Подначки по любому поводу были у нас в ходу, но сегодня мне все казалось, что ухмыляются они со значением, и я присматривался к людям, стараясь угадать, кто из них придумал этот розыгрыш с угрожающей запиской и зачем?

Подошел старый друг мой Игорь Старостин, подсел рядом на стульчик.

– Ты сегодня вроде как не в себе. Что-то случилось?

Поколебавшись, я показал ему записку.

– Дело серьезное, – сказал Игорь. – Тут надо подумать.

– Так думай. Это от тебя и требуется.

– А ты сам думал?

– Со вчерашнего дня только этим и занимаюсь.

– Да… дела… Ты кому-нибудь показывал записку?

– Только тебе.

– Тогда вот что, давай составлять списки.

– Какие списки?

– В кино милиция в таких случаях всегда составляет списки людей, которые могли написать записку. И машинок…

– Машинок?

– Ну да, пишущих. Записка-то напечатана на машинке.

Из пишущих машинок, известных нам, была только одна – наша отдельская «Москва». Но она так картавила, вместо «р» печатая «о», и буквы у нее так безбожно косили, что отвергли ее даже без сравнения текстов. Со списком людей разобрались не так быстро. Сначала набросали целую страницу имен. Потом прикинули и повычеркивали их одно за другим: тот не додумался бы, другой не мог знать о Петре, третий не пошел бы на такую пакость. Остались только родственники жениха, которых мы не знали.

– Может, плюнуть на все это? – предложил Игорь. – Когда что-нибудь случится, тогда узнаем.

– Соломоново решение.

– Да нет, – Игорь смущенно почесал подбородок, – это скорее по-русски. Когда не знаешь, чего делать, лучше ничего не делать.

– Что не делается, все к лучшему?

– Вот именно, не «ни», а «не» делается. Не что бы ни делалось, а совсем не делается…

Словно обрадовавшись возможности отвлечься, мы принялись горячо обсуждать эту лингвистическую тонкость языка. Но тут подошел начальник отдела, Валентин Пилипенко, Липа, как его за глаза все называли, поинтересовался, не кроссворды ли мы решаем в рабочее время? Кроссворды решать на последнем профсоюзном собрании было запрещено. Увидев чистые листы бумаги, он ушел, успокоенный.

– Да иди ты… – горячо сказал Игорь, и я было обиделся, подумав, что друг ни с того ни с сего начал ругаться. Но он, помедлив, добавил: – Иди прямо домой к этим Колобковым. Все сразу и выяснится.

– Откуда я знаю, где они живут?

– Спроси у Светки.

– Так они как раз сегодня уехали. В свой студенческий отряд.

– В адресном узнаем, чего проще. – Он направился к нашему отдельскому телефону и, махнув рукой, вернулся. – Безнадежно: телефон академика не дадут… Институт! – спохватился он. – Колобков же – директор института. И снова махнул рукой. – Не простой это научный институт. К тому же у Колобкова секретарша – стена, от всего мира его отгородила.

– Ты откуда знаешь?

– Там у меня приятель работает, рассказывал.

– Позвони этому приятелю. Он должен знать телефон своего директора.

– Наивный человек. Телефон-то через секретаршу, а она костьми ляжет, а не соединит.

– Тогда вот что. Попроси своего приятеля, пусть он мне выпишет пропуск. А там я уж прорвусь к секретарше. Еще ни одна женщина не отказывалась от духов и комплиментов.

Игорь внимательно посмотрел на меня.

– Ты холостяк, тебе лучше знать.

– При чем тут холостяк?

– Это я так, не придирайся. А вообще-то неплохо придумано. Я всегда говорил: голова – хорошо, а больше – лучше…

Игорь был в своем амплуа, но это меня уже не интересовало. Желание теперь же, сегодня же прорваться через всех секретарш к академику Колобкову целиком завладело мною. Мне казалось: стоит только переговорить с этой высокочтимой семьей, и все сразу встанет на свое место…

Если бы знать, как я тогда ошибался!

В институт я попал без особых трудностей, до приемной директора дошел без каких-либо препятствий, а секретарша оказалась сама любезность. Предварительно я выяснил, что зовут ее Зоей Марковной, что любит она розы, только розы, и еще трюфели с орешками. Всем запасся, но ничего не понадобилось. Едва я сказал, что мы с ее шефом в скором времени породнимся, как она сама принялась угощать меня какими-то конфетами, по-видимому, тоже дареными, поскольку коробка, которую она выложила на журнальный столик, была не раскрыта. Потом на столике оказались бутылка пепси-колы и высокий хрустальный, явно гостевой, бокал. Один.

– А вы? – наивно спросил я.

– Угощайтесь, – неопределенно ответила она и тяжело пошла через всю приемную к резной двери, за которой, как я догадывался, и находился кабинет директора института академика Колобкова. Была Зоя Марковна весьма габаритна, и меня проняло неожиданное любопытство: застрянет она в дверях или не застрянет?

Она прошла удивительно легко, и я, оставшись один в обширной, залитой солнцем приемной, развалился по-домашнему в глубоком кресле, принялся оглядываться. Оглядывать, собственно, было нечего – все здесь было, как во всех больших приемных: стулья для страждущих, ковер на полу, письменный стол секретарши с небольшим столиком сбоку, на котором стояла огромная, под стать Зое Марковне, пишущая машинка. Самым экзотичным местом было то, где находился я: неожиданный для приемной гостевой уголок с двумя глубокими креслами и чистейшим полированным журнальным столиком. Получилось, что сейчас, пока в приемной никого не было, самой большой достопримечательностью был я сам с бутылкой на столе, с бокалом в руке. И я развалился, как хозяин, налил пепси-колы, отпил, принялся сквозь хрусталь изучать люстру на потолке.

Секретарша, видно, была толковая, знала, как помочь людям сбросить с себя скованность. Усадить человека в глубокое кресло, поставить перед ним бокал и уйти.

В дверь постучали, и я, ни о чем не задумываясь, крикнул обычное: "Войдите!" Вошла невысокая женщина, и я чуть не рассыпал конфеты, так она показалась мне похожей на мою покойную Валю. Через секунду я рассмотрел, что ничуть она на нее не походила, – совсем другие глаза, овал лица, нос, губы, но потрясшее меня в первое мгновение впечатление не проходило.

– Прошу вас, – сказал я, вставая и указывая на соседнее кресло.

– А где… Зоя Марковна? – Она была сурова, но в глазах ее что-то блестело, то ли улыбка, то ли насмешка.

– Зоя Марковна просила вас пока угощаться. – Я протянул через стол раскрытую коробку конфет. – Она сейчас придет.

– Что-то не похоже на Зою Марковну. Вы ее недавно знаете?

– Пять минут назад познакомились.

– Пять минут?! Тогда, видимо, она вас хорошо знает.

– Почему вы так считаете?

– Иначе бы всего этого… – Она показала на стол и решительно покачала головой.

– Неужели такая строгая?

– Хитрая и недобрая. – Женщина прошептала это как-то доверительно и тут же покраснела. – Не со всеми, конечно.

– А вы кто? – спросил я, тронутый этой доверительностью.

– А вот этого я вам не скажу. Кушайте конфеты. – Она повернулась и вышла.

Я выскочил в коридор, но женщина была уже далеко. Бежать следом было неудобно. Остановил очкастого сотрудника в белом халате, который, как и все в этом доме, мчался куда-то с круглыми от целеустремленности глазами.

– Извините, как зовут вон ту женщину?

– Валя, – сказал он, даже не посмотрев в конец коридора.

– Валя?! – изумился я.

– Да, а что? Валентина Игоревна.

– А фамилия?

– Да, я вас понимаю. – Сотрудник, казалось, только теперь очнулся от своих забот и посмотрел на меня молодыми колючими глазами. – Калинина ее фамилия. Ка-ли-ни-на…

"Ага, запомним, – радостно думал я, усаживаясь в свое глубокое кресло. – Главное, что она напомнила мне мою Валю и что ее тоже зовут Валей. Остальное выясним…"

Дверь приоткрылась, и в ней показались треугольные очки.

– Еще могу сообщить, что она не замужем.

– Благодарю вас, – растерянно пробормотал я.

– Рад помочь человеку…

В этот момент открылась дверь кабинета, и очки мгновенно исчезли.

– Кто это не замужем? – игриво спросила Зоя Марковна, выходя из кабинета.

– Приходила тут одна женщина.

– Кто такая?

– Не знаю. Она не назвалась.

– Та-ак!.. Имя ее вас не заинтересовало, а вот замужем ли она… Да вы, оказывается, не промах…

– Что вы, Зоя Марковна…

– Я не в осуждение. Все мужчины хотят любить, все женщины хотят, чтобы их любили.

– Зоя Марковна!..

– Ладно, это не мое дело.

Она быстро вытерла стол бумажной салфеткой, кинула в рот конфету и тяжело уселась на свое место.

– Егор Иваныч меня примет? – осмелился напомнить я.

– Может быть. Только ждать надо, он сейчас занят. – Она быстро повернулась на своем вертящемся стуле и заговорила, доверительно понизив голос: – Я бы на вашем месте не стала ждать приема. Вы кто – простой проситель? Вы – родственник. Так идите по-родственному, домой…

– Я не знаю, где они живут.

– Дочка-то знает?

– Должно быть, знает. Только они уехали сегодня со стройотрядом. Заявление в загс подали и уехали.

– Уехали. – Она произнесла это таким тоном, словно отъезд молодых ее весьма озадачил. И тут же заулыбалась обрадованно, быстро заговорила: Это ничего, что уехали. Вы сами дом найдете, я адрес дам. Идите прямо сейчас, с матерью пока поговорите, а потом Егор Иваныч подойдет…

– Может, сначала позвонить?

– Зачем звонить, идите прямо так, без предупреждений. Предупрежденным людям трудней в душу заглянуть… Сюда тоже можете приходить. Я вам пропуск выпишу. На неделю хватит? Но лучше домой…

Я слушал ее и удивлялся: как точно она угадывала желания. И верно: очень нужно было мне нагрянуть внезапно, чтобы, так сказать, заглянуть в душу моим будущим родственникам, угадать по их поведению, кто из них не желает этого брака и почему? Я восхищался Зоей Марковной: что значит опытная секретарша, с полуслова людей понимает…

Идти сразу я не решился. Подождал вечера, чтобы нагрянуть, когда отец и мать Петра Колобкова оба будут дома, посмотреть сразу на обоих, угадать по их поведению, сговорились они не выдавать сына за Светку или действуют втихую друг от друга.

Дом, где жили Колобковы, находился в глубине зеленого скверика. Когда я шел к подъезду, спрятавшемуся под широкий, ставший модным в последнее время козырек, заметил за кустами какого-то парня с фотоаппаратом. Не обратил на него внимания, но, когда открывал дверь, обернулся и увидел, что парень фотографирует подъезд, а стало быть, и меня тоже. Подивился вначале: надо же, как охраняются академики, каждый гость – в картотеку. Подумал я так только в первый момент, потому что тут же и решил, что парень фотографирует вовсе не меня, а дом. Нынче людей с фотоаппаратами развелось больше, чем с какими-либо другими рабочими инструментами, нынче мода снимать все подряд от козявок до небоскребов. Даже некоторые поэты, как говорят, отчаявшись выразить эпоху словами, хватаются за фотоаппарат.

– Вы к кому?

Только тут, ослепший после улицы, я разглядел в закутке под лестницей бабушку в пенсне. Она сидела на продавленной кушетке, закутанная в шаль, и пила чай из кружки.

– Мне к Колобковым.

– А их нету никого.

– Как это нету?

– А так вот и нету, – раздраженно сказала бабушка. – Не вы первый спрашиваете. Только что кто-то приходил, тоже не поверил, пошел проверять на пятый этаж. Еще лифтом хлопнул…

Я вышел, не дождавшись конца ее монолога. Отправился искать какое-нибудь кафе, чтобы переждать там. К тому же пора было ужинать, а идти в гости голодным я не мог.

Вернулся к дому часа через полтора, пошел наверх, не спрашивая бдительную старушку. Да я, как видно, ее больше и не интересовал: один раз видела, и ладно. Поднялся на пятый этаж пешком, позвонил у дверей. Долго никто не открывал, потом послышалось какое-то шуршание, и я увидел перед собой, как мне показалось в первый момент, совсем старого седого человека в пижаме с отекшим больным лицом.

– Вы ко мне? – спросил он совсем не вяжущимся с его внешностью молодым голосом.

– Я отец Светы.

– Какой Светы?

– А Петр сказал, что вы обо всем знаете.

– О господи! – всплеснул он руками. – Извините, ради бога. Входите, да входите же. Раздевайтесь. Вот здесь. И проходите в гостиную, будьте как дома. Я сейчас.

Он исчез за одной из дверей, которых, как мне сразу показалось, в этой квартире было множество. От прихожей шел длинный коридор, упирающийся в стеклянную дверь с матовым изображением самовара. Там, должно быть, была кухня. Дверь в гостиную, ближайшую к прихожей, была открыта, и я несмело вошел в нее, огляделся. Сразу возникло ощущение, будто я здесь уже бывал. Так случалось у меня в командировках. Приедешь в чужой город, выйдешь на привокзальную площадь и начинаешь думать, что ты здесь уже был. И начинаешь вспоминать: неужели был да забыл? И наконец соображаешь, что планировка привокзальной площади или какая-либо архитектурная деталь, или еще что-то точно такие же, как в другом, знакомом, городе.

Я не успел разобраться, что именно в этом доме было мне знакомо. Вошел академик Колобков, одетый, как в лучших домах при приеме важных гостей.

– Ну, давайте знакомиться, – сказал он. – Наши дети, кажется, собрались нас породнить. Вы не против?

– Нет. А вы? – тотчас спросил я, решив, что момент для «сакраментального» вопроса самый подходящий.

– Ну что вы! Светлана девушка умная, она моего шалопая, кажется, возьмет в руки.

Я рассмеялся, и академик удивленно воззрился на меня.

– Вы другого мнения о своей дочери?

– Что вы! Светка молодец. Только, когда я познакомился с вашим сыном, то подумал, что вот, наконец-то, нашелся серьезный человек, который сумеет взять в руки мою стрекозу.

Академик засмеялся.

– Значит, два сапога – пара. Ну, бог даст.

Тут я поднял глаза и прямо перед собой увидел такое, от чего даже привстал. В белой рамочке висела фотография хорошо мне знакомая. На ней была изображена смеющаяся девушка в венке из ромашек. Больше двадцати лет назад эта самая девушка подарила мне в точности такую же фотографию с надписью, в которой она клялась в своей вечной любви ко мне. Ту фотографию я давным-давно потерял, но имя девушки забыть не мог – Аня Солнцева, Анька-Солнышко, как все звали ее тогда. Не мог забыть я и той исступленности, с какой Аня преследовала меня, влюбившись, как сама грустно признавалась, по уши. Я тогда чуть было не поддался ее нежностям. И если бы не встреча с Валей, ставшей вскоре моей женой…

Колобков проследил за моим пристальным взглядом, обернулся, затем встал, нежно погладил стекло, под которым была фотография, и сказал удовлетворенно:

– Это моя жена, мать нашего Петра.

– Н-да, судьба играет человеком, – только и мог я выговорить.

– Вы ее знаете?

– Знал. Мы учились вместе.

– Это же прекрасно! – воскликнул он. И вдруг засуетился, побежал к двери. – Раз так, будем пировать. Чем бог послал.

Бог послал нам початую бутылку французского коньяка «Наполеон», красную икру, финский сервелат, пирожные из холодильника и болгарские яблоки.

Мы пили «Наполеон» – не столько пили, сколько нюхали, ибо академик вообще был непьющий, а мне поневоле приходилось подражать ему, болтали о всяких семейных мелочах, и я все думал, почему Аня так категорично выступает против женитьбы своего Петра на моей Светке? В том, что записку написала именно она, я теперь нисколько не сомневался: мстила за прошлое мое равнодушие к ней или просто не хотела, чтобы прошлое возвращалось в новом качестве.

– А где же хозяйка? – осмелился спросить я, когда мы «унюхали» бутылку едва не наполовину.

– Уехала в санаторий.

– А Зоя Марковна сказала, что она дома. Разве секретарша не в курсе ваших семейных дел?

– От Зои Марковны ничего не скроешь, – засмеялся Колобков. – Но тут она проглядела. Больно уж быстро Анечка собралась. Предложили путевку в санаторий «Россия» в Ялту. Горящую.

– О помолвке она знает?..

– А как же. Накануне Петр со Светланой пришли и огорошили: подали, мол, заявление в загс. А на другой день как раз эта путевка подвернулась…

Теперь я и вовсе не сомневался: никакой горящей путевки не было. Просто она, узнав, чья дочь ее будущая невестка, умчалась, чтобы не видеть меня. Для жены академика разве не найдется «горящей» путевки? Уехала, написав записку, чтобы я сам, убоявшись неведомой угрозы, своими руками разрушил счастье дочери. До такого мужику не додуматься.

Я слушал ничего не подозревавшего будущего свекра моей дочери и думал о том, каким образом отпроситься на работе, чтобы теперь же, не медля, съездить в Ялту, поговорить с будущей свекровью. Ставить об этом в известность, как видно, безмерно доброго и не больно-то крепкого здоровьем Егора Иваныча я не видел нужды. Потребовалось бы рассказать ему все. А этого мне не хотелось. Кто знает, какую смуту внесло бы это в устоявшийся быт семьи Колобковых…