Текст книги "Лулу"

Автор книги: Владимир Колганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну что, прелестный, несравненный, дорогой ты мой пупок, чем на этот раз ты не доволен и что такое я должен предпринять, чтобы поднять твое, увы, совсем не радостное настроение? Чем усладить твою когда-то нежно-розовую плоть, теперь уже еле просматриваемую сквозь многолетние мышечные наслоения?

– Да ладно тебе, – отвечает мне пупок, – все как-нибудь обойдется, все сладится, время залечивает любые раны, многое еще можно поправить, даже если иногда кажется, что потерянное вернуть уже нельзя. Было бы желание!

Ну что касается желания, то этого добра у меня невпроворот, мог бы и поделиться с кем-нибудь, если б только была для этого практическая возможность. Иногда вроде и не хочется ничего, но словно кто-то подсказывает – надо, надо, надо! И вот, отбросив сомнения, зажмурившись, чтоб ненароком не передумать, я снова ныряю в бездонный омут Тамариной постели…

Кстати, сдается мне, что сомнения есть не что иное, как результат чрезмерно развитого здравомыслия. А что такое здравый смысл? На мой взгляд, это что-то вроде облака у горизонта. Облака, которое меняет цвет в зависимости от погоды, особенностей местного климата и уж тем более от времени текущих суток. Более того, бывает так, что выглянешь в окно – улицы широки и не спешат, и необыкновенно четки мягкие, словно бы нарисованные кем-то тени, и путь твоих мыслей лежит туда, где рождаются, растут и лопаются ажурно-розовые пузыри заката… А назавтра вдруг налетит холодный ветер, пригонит облака, и что тогда останется от этих, вчера еще таких многозначительных, таких глубокомысленных раздумий? Капли росы на изумрудно-малахитовой траве и больше ничего. Впрочем, не исключено, что где-то мои мысли выпадут живительным дождем, ну, это кому как повезет или покажется… Нет, ну ей-богу, еще чуть-чуть – и я начну жалеть о том, что в юности так и не решился стать поэтом. Да ладно уж…

А утром я проснулся и первым делом, как обычно, направился на кухню с намерением заварить себе крепкого чайку – я пива в качестве опохмелки с некоторых пор не перевариваю. Спиной ко мне стояла женщина в трикотажных застиранных трусах, в линялой майке и неторопливо мыла грязную посуду, оставшуюся после вчерашнего застолья. Пахло недоеденным винегретом, смешанным с вонью прокисшего за ночь табака в тарелках, которые мы использовали как пепельницы. Совершенно невозможно было представить себе, что накануне я лежал с этой женщиной в одной постели, бухой и тепленький после изрядной доли выпитого коньяка… Она сопела и охала и время от времени спрашивала: «Ну как, тебе уже хорошо?» Нет, в самом деле, именно так и спрашивала! Только чем же я мог с ней этой ночью заниматься? Разве что кроссворды разгадывать или обсуждать виды на грядущий урожай. Я представил себе, как держу в ладонях ее неразделимо слившуюся с животом слегка припухлую грудь с двумя крохотными пупырышками-сосками, как поглаживаю ее набитую жировыми отложениями не первой свежести подушку-попу. Ну не было же этого! Просто потому, что не могло быть никогда! Вот с той девчонкой с фотографии на черноморском берегу двадцатилетней давности – могло, вполне могло быть, но не с этой!

Я уже готов был прилюдно расписаться в собственном половом бессилии, лишь бы не признавать столь очевидный факт грехопадения. Но только и смог невнятно вымолвить: «Я сейчас…» – будто только что вспомнил о каком-то крайне неотложном деле, и, прихватив по дороге малиновый пиджак, устремился прочь из дома, что называется – подальше от того самого греха…

Надо сказать, что поначалу я и впрямь перепугался не на шутку – ведь из-за этих затянувшихся изрядно за полночь блудливых шашней можно и работу потерять. Будет сидеть теперь в крохотной каморке у входа в ночной клуб какой-нибудь отставной служака и цепким, наметанным глазом цепного пса, заработавшего себе геморрой в должности начальника над лагерной зоной, оглядывать входящих посетителей, мысленно ощупывая самые интимные места у дам и шаря по карманам их вальяжных покровителей. Но нет, сегодня очень кстати выдался тот редкий случай, когда у вашего покорного слуги самый что ни на есть законный выходной, как накануне любезно сообщило мне начальство. А какие у него были на то соображения, нам знать, понятное дело, совершенно ни к чему. Не ясно только, они еще кому-нибудь такие каникулы устроили или только мне, родимому? От этого зависело, как мне их за это целовать – взазос или ограничиться воздушным поцелуем. Впрочем, это я опять шучу…

Когда-то слышал, что у физиков очень популярен метод последовательных приближений. В первом приближении вы видите некий заинтересовавший вас предмет или явление. Во втором – начинаете понемногу различать его детали. В третьем, при наличии подходящей методики и инструментов, проникаете в его внутреннюю суть. Ну а в четвертом приближении, разобравшись наконец-то, что к чему, убеждаетесь, что все не так, как вам казалось поначалу, – бездарно, не красиво и не обязательно… Вот и в обыденной жизни случается так, что, несмотря на то что оказываешься дважды разведен, даже такой бесценный опыт от повторения ошибок нисколько не спасает. И черт меня дернул связаться с этой дурой Томочкой!

Обычно женщины прощали мне ничем вроде бы не спровоцированное расставание. Ну что поделаешь? Бывает так, что не сложилось, не сбылось, заботливая ее подруга не сумела убедить, что вот оно, счастье, чуть ли не под ногами у тебя валяется, чего ж ты не берешь?.. Ха! Не мог же я ответить – извините, недосуг, мол, нагибаться. Просто уходил, не слушая упреков, не оглядываясь. И только затылком чувствовал на себе печальный взгляд недавно еще столь милого и желанного, волнующего воображение существа. И куда все подевалось? Если б только знать заранее, что Томочка не прощает никогда и ничего!

Да, все вроде бы терпимо, если бы не сон… Однако мучило сомнение – то ли это был ночной кошмар, вполне логичное последствие жуткого подпития, то ли меня взаправду решили выставить на торги, на аукционе, в пятницу, через неделю…

Глава 8
Alter ego

– Ладно, Вовчик! Кончай придуриваться. – Эти простые и задушевные слова прозвучали под сводами комнаты как голос свыше, которого я так долго ждал, хотя куда уместнее было бы пожелание приятного аппетита. И все же он прав. Пора! Пора положить конец пьянкам и обжорству, то есть заняться по-настоящему полезным делом. Не все же угождать собственной утробе? Впрочем, тут уж как получится…

Я поднял взгляд. Голый небритый мужичонка весьма непрезентабельного вида сидел на краю обеденного стола, болтая коротенькими ножками и покачивая непропорционально большой кудрявой головой. В черных волосах застряло несколько витков древесной стружки, которой обычно прокладывают легко бьющийся фарфор при транспортировке, а на бедре отпечатался знак опрокинутой рюмки и полустертая надпись «Не кантовать!».

– Не узнаешь? Странно, прежде ведь не раз ко мне за поддержкой обращался, неужто не припоминаешь? – гадливо ухмылялся коротышка, почесывая пухленький живот. – Я же твое второе «я»!

– Ты на меня совершенно не похож…

– А с какой такой стати ты нас сравниваешь? Будь мы единоутробными братьями-близнецами, еще куда ни шло. Вот ведь моду взяли! Что ни клиент, то сам себе второе «я» по собственному образу и подобию подбирает. И чтобы по росту подходил, и даже по образованию. А не проще ли попросту взять да и клонировать себя? Тогда ведь никаких тебе поводов для беспокойствия не будет: «сегодня ты, а завтра я». А в сущности, какая разница? – Мужичонка мечтательно закатил глаза. – Сегодня я второй, а завтра буду прямо-таки на твоем рабочем месте обретаться. Кто был ничем, тот… ну дальше ты и сам догадываешься.

– Не ты меня на эту должность назначал. Не тебе и… – Кусочек непрожеванного ростбифа ворочался во рту, мешая выразить мысль более внятно и доходчиво.

– Разве? Вот захочу, и завтра же тебя выгонят взашей!

– Ну, знаешь… Вообще-то приличные люди так не поступают.

– Да ладно, что ты понимаешь в приличиях? Вот я сижу ослепительно-голый пред тобой, совсем как девка на выданье, то есть на том самом приемном экзамене в привилегированный бордель. Кастинг – так, что ли, у вас это нынче называется? Ну так и что? Будь мы на партийном съезде или в обществе почтенных дам, я бы и сам неглиже объявиться постеснялся. Но тут ведь все свои. Послушай, а может, и тебе стоило бы того… для уравнения ситуации разоблачиться? Тогда и поглядим, кто из нас герой. – И мужичонка заразительно захохотал.

– Послушай, если будешь хамить, я тебя из дома выставлю!

– У нашего дитяти зубки режутся. – Мужичонка откинулся на спину и засучил ножками, изображая неописуемый восторг. Затем, перестав смеяться, снова сел и деловито произнес: – Ладно, так и быть, все материальные и плотские утехи забери себе, пользуйся на всю катушку, я на всю эту хренотень не претендую. Ну а мне оставь, к примеру, это… как его… скажем, психологию и прочие морально-нравственные аспекты…

– Да уж, при твоей-то роже только и заниматься психологией…

– Ты сам-то много ли в этом понимаешь? К примеру, знаешь, отчего распался «Битлз»?! – возопил обиженный прохвост, в азарте спора хлопая себя ладонями по волосатым ляжкам. – Да просто Пол с Джоном партнера не поделили, вот и все дела, а ты туда же, «психология»… А отчего думаешь, этот… ну, известный наш физик-теоретик… в науке оказался плодовит? Да потому, что бабник был отчаянный. Ну а таким, как ты, видать, слабо…

Нет, этого я вытерпеть уже не мог, что-то с ним надо было срочно делать. Наскоро проглотив непрожеванный кусок еды, я потянулся к прохиндею, норовя ухватить его рукой за голую лодыжку, но тот вопреки дебильной внешности оказался куда проворнее меня. В следующее мгновение, сделав головокружительный кульбит, мерзопакостник уже сидел верхом на бра, до той поры предназначенном всего лишь для освещения места моей трапезы, а вот теперь нежданно-негаданно превратившемся в насест для этого подонка. При этом стеклянный с золотистой окантовкой плафон вместе с горящей лампочкой уместился как раз между его ног, демонстрируя сияющее естество непропорционально увеличенных размеров. Однако стоваттный подогрев подействовал вполне понятным образом.

– Чтоб вам так было! – завопил негодник как ошпаренный, для убедительности прибавив кое-что совсем уж непристойное.

То-то, проняло! Как утверждают, при нежданных обстоятельствах некоторым представителям гомо сапиенс свойственно кричать на крайне редко употребляемом ими языке – вроде бы обычно такое приключается при родах. Вот и это чудо акушерского искусства, что удивительно, сподобилось. Впрочем, с чего это я решил, будто он и в самом деле мое второе «я», когда в ярком свете бра ясно наблюдается совсем другое.

– Эй, Веня! Ты, часом, не в церковном ли хоре по воскресным дням поешь? Голосистый больно.

– Будешь на моем месте, еще не так запоешь, – отвечал мне Веня, с высоты плафона плюхнувшись в салатницу. – Чтоб я так жил, но это же явное унижение моего достоинства.

Веня, знакомый мне еще по летнему отдыху на Кара-Даге во времена блаженной юности, тот самый Веня, теперь новоявленный миллионер, когда-то начинавший свою звездную карьеру с торговли резиновыми пупсиками на барахолке, сидел на краешке стола и, слизывая остатки майонеза, весьма кстати прикрывавшие его могучий «срам», рассуждал о недостатках моей личности.

– Я вот что тебе скажу. Беда твоя в том, что ты пытаешься мыслить головой, а вот того не понимаешь, что для этого занятия куда больше еще целая куча органов подходит. К примеру, особо нервные предпочитают мыслить сердцем, люди рационального склада мышления рассуждают животом. Начальство принимает эпохальные решения тем самым местом, что к руководящему креслу приспособлено…

– Ну и каким же местом ты сам думаешь? – оборвал я Веню, не желая дольше слушать его брехню про уважаемых людей.

– А я на вас на всех вот это самое и положил, – деловито ответствовал Веня, долизывая майонез.

В конце концов, и то верно, не пропадать же со усу…

Тем временем в компьютере что-то заухало и заверещало.

– Смотри-ка! Сообщение по Интернету пришло. Это мне! – оживился Веня и ринулся к компьютеру, на бегу заглатывая сорванные с задницы листья зеленого салата. – У аппарата! – прокричал он в микрофон, примостившись как раз в зоне обзора веб-камеры. – Хай, Леля, как видишь, с этиму меня все в порядке!

– Ты что, совсем сдурел? – Я попытался вырвать из его рук микрофон. Только этого не хватало, чтобы меня приняли за любителя развлечений в компании с лилипутами и педиками. Однако Веня приготовил кое-что похлеще.

– Караул! Леля, будь свидетелем! – заорал похабник. – Этот урод меня уже раздел и теперь пытается употребить самым недостойным образом!

В самом деле, капли майонеза, стекающие с его ног, производили впечатление последствий жуткой оргии, а отразившиеся на дисплее побагровевшее лицо и жутко выпученные глаза не оставляли никаких сомнений в моих педерастических намерениях. Каким-то непостижимым образом я изловчился и выключил компьютер, вырвав розетку вместе с проводами из гнезда в стене. Тут же во всей квартире разом погас свет, а я ощутил, как что-то навалилось на меня, лишив возможности не только видеть, но и двигаться, и дышать, и думать…

Уж и не знаю, сколько времени это продолжалось, то есть как долго длилась тьма. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что некто всемогущий этого пожелал, произнеся почти сакраментальные слова: «Остановись, мгновение. Ты ужасно!» Недаром в памяти застряло смутное ощущение чего-то мерзкого, словно я наступил голой ступней на некое ползучее существо либо же эта гадина наткнулась на меня и, удостоверившись, что здесь ее ничто не привлекает, неспешно переползла через мой пуп и удалилась восвояси… И все же трудно отделаться от мысли, что Веня и на этот раз меня на чем-то подловил.

И вот когда все более или менее вернулось на круги своя, то есть на первый взгляд восстановилось в прежнем виде, и даже вроде бы само собой включилось электрическое освещение, перед случайным наблюдателем предстала бы следующая, почти идиллического содержания картина.

За бежевыми шторами сгустилась белесая питерская ночь с одиноко торчащим посреди нее адмиралтейским шпилем. Заметно постаревший Веня, недавняя жертва сексуального насилия, одетый, как и положено в столь поздний час, в черное, с огненно-рыжими дракончиками кимоно, развалился в кресле, а ваш покорный слуга, совсем без сил, распластался на ковре. При этом мысли в моей голове вертелись странные и глупые. К примеру, с какой такой стати, толком не завершив обед, я из своей московской квартиры вместе с Веней перебрался в Питер?

Раздался стук в дверь, и после короткого Вениного «Антре!» официант в белом кителе с фирменным вензелем на груди вкатил в комнату сервировочный столик с огромной фарфоровой супницей, в которой что-то подозрительно урчало и похрюкивало. Запах от блюда шел такой, что я с удивлением обнаружил в себе прилив подвижнических сил, что же до Вени, то он, похоже, только этого и ждал.

– Сюда их, – скомандовал Веня, устраиваясь за столом, затем нежно глянул на меня, облизнулся и промолвил: – Вовчик, умоляю тебя, оставь паюсную икру в покое. И если хочешь послушаться доброго совета, налей себе не паленой русской водки, а обыкновенного шотландского виски двенадцатилетней выдержки.

Лысоватый субъект в синем джинсовом жилете поверх волосатых мослов, он почему-то тоже оказался за столом, колыхнулся объемистым животом, вежливо ухмыльнулся в напомаженные черные усики стрелкой и налил себе виски в двухсотграммовый хрустальный фужер.

– Вовчик, а теперь попробуй вот эту штучку, и если ты скажешь, что я не прав, тебе не расплатиться со мной за всю оставшуюся жизнь. «От Москвы до Петербурга…»

С этими словами под музыку неизвестного мне автора Веня снял крышку с супницы и подцепил на вилку что-то похожее на маленький розовый гриб. Лысый последовал его примеру. Глаза Вени блаженно засветились.

– Ну как? – оглушительно чавкая, поинтересовался Веня. – По-твоему, это плохо? Ответь мне, Вов чик.

– Это бесподобно, – за меня ответил лысоватый субъект, залпом проглатывая виски.

– Еще бы… Заметь себе, Вовчик, испанскими анчоусами и браконьерской паюсной икрой закусывают только обнаглевшие от вседозволенности паханы да совковые псевдоинтеллигенты-государственники. Мало-мальски уважающий себя либерал оперирует закусками свиными. А из свиных питерских закусок самая первая – это отварное поросячье рыло. Когда-то его великолепно приготовляли в ресторане при гостинице «Англетер».

Странное дело, но у меня создавалось полнейшее впечатление дежавю, как будто я играю в плохо поставленной старинной пьеске для двух актеров, причем хоть я и выучил свою роль буквально назубок, но временами отчего-то несу типичную отсебятину, и что совершенно удивительно – буквально не раскрывая собственного рта. Еще более странным было то, что всех присутствующих, судя по всему, это вполне устраивало.

Меж тем из супницы поднимался ароматный пар, а увлеченный чревоугодием Веня, подцепив на вилку очередной розовый пятак, торопливо отправлял его в рот и, проглотив, изрекал новую порцию наставлений и советов:

– Правильное питание, Вовчик, штука очень хитрая. Есть нужно уметь, а, представь себе, большинство людей в нашей стране есть и вовсе не умеют. Нужно не только знать, что есть, но и когда, и с чем. К примеру, в каком сочетании лучше усваивается лососина и каким божоле следует запивать седло андалузского козла. – Веня многозначительно потряс трезубцем-вилкой с нанизанным на него поросячьим рылом, при этом забрызгав все вокруг. – Еще важнее, что ты при этом говоришь. То есть, если ты озаботился своим здоровьем, мой тебе совет, не говори за едой о России и о патриотах. И, боже тебя сохрани, не заходи до обеда в Интернет.

– Да ведь других занятий для досуга нету, – вновь встрял в наш разговор прожорливый субъект, выпивая очередной бокал выдержанного виски.

– Вот ничем и не занимайся натощак. Просто считай, что ты еще не человек до тех пор, пока в должной мере не насытился.

Закончив с поросятиной, Веня позвонил, и в бежевой портьере снова появился официант. Вене достался кусок осетрины с хреном, которая ему отчего-то не понравилась, а лысоватому обжоре – ломоть ростбифа. Слопав его, тот, видимо, почувствовал, что засыпает, и больше ничего уже не говорил.

Тем временем столовая наполнилась неприятным синим дымом с ароматом медленно тлеющей индийской конопли. Веня курил папироску, а лысый субъект дремал, уронив голову в полупустую тарелку с испанскими анчоусами.

– Шабли урожая девяносто третьего года тоже приличное вино, – продолжал разглагольствовать Веня, – но только ведь и для него требуется соответствующая закусь. Ну, скажем, что-нибудь вроде «рокфора», а еще лучше «бле де косс» или «дор-блю».

Глухой гул множества голосов донесся из отверстия вентиляционной трубы, оттуда же потянуло запахом прокисшего пива и фастфуда далеко не первой свежести.

Веня позвонил, и вошел все тот же официант. Интересно, у них что – другого нету?

– Э-э-э… Так что все это означает, приятель?

– Опять заезжий гроссмейстер митинг несогласных готовит, – ответствовал служивый, невозмутимо собирая грязные тарелки со стола.

– Опять! – горестно воскликнул Веня. – Ну, теперь, стало быть, пошло-поехало, пропал и этот город. Придется уезжать, но куда, спрашивается? Опять на опостылевшую Ривьеру? А здесь известно что, все будет так же, как и три четверти века тому назад. Вначале каждую субботу митинг или марш, затем в общественных сортирах на Невском станут замерзать трубы… ну и так далее. Крышка Петербургу!

– Ну, не все так страшно, – невозмутимо констатировал официант, унося с собой груду тарелок и пустую супницу из-под поросячьих пятаков.

– Да если бы не так! – возопил минутой ранее казавшийся вполне умиротворенным Веня. – Ведь это какой был город, вы поймите!

– Ты слишком мрачно смотришь на вещи, – возразил внезапно очнувшийся лысоватый субъект, из-под которого выдернули тарелку, – теперь совсем другие времена, да и сограждане наши, надо признать, очень сильно изменились.

– Вовчик, ведь ты же меня как облупленного знаешь, ну на хрена же врать? Я человек, которого очень трудно провести на мякине. И вот тебе, к примеру, факт: бельевая веревка во дворе нашего дома.

– Это интересно… – сказал еще не вполне оклемавшийся после выпитого виски лысый, а я подумал: «Ерунда веревка, не в веревке счастье, но Веня-то, Веня – личность ну просто выдающаяся!»

– Не угодно ли, бельевая веревка. С пятьдесят третьего года живу я в этом доме. И вот в течение этого времени до августа девяносто первого не было ни одного случая, подчеркиваю, ни одного, чтобы из нашего двора при незапертых воротах пропала хоть одна пара трикотажных кальсон. В августе девяносто первого в один прекрасный день пропали все кальсоны, в том числе две пары моих, три пары пожилого уролога из соседнего подъезда, не говоря уже о единственных хлопчатобумажных исподних нашего достославного дворника Димитрия. И с тех пор бельевая веревка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о победе демократии, о торжестве либерализма… Но надо же меру знать! Ну почему нельзя было оставить наше исподнее в покое?

– Веня, дались тебе эти кальсоны! Насколько я знаю, никто из либералов теперь кальсонами не пользуется. Даже твой друг Пархоменко круглый год носит семейные трусы, – заикнулся было я.

– Ничего подобного! – громоподобным голосом ответил Веня и налил себе стакан перцовой водки. – Ничего подобного! На ком-то непременно есть теперь кальсоны, и эти кальсоны мои! – Произнося эти слова, Веня с подозрением скосил глаза несколько ниже живота своего сотрапезника. – Это как раз те самые кальсоны, которые пропали в августе девяносто первого. Но хотя бы они их правильно носили, а то ведь все норовят задом наперед надеть! – Лицо Вени начало багроветь. – Какого черта подорожало французское вино? Почему бензин, которого у нас должно быть навалом, в теперешнее время аккуратно дорожает на рубль раз в месяц? Ну ответь мне, Вовчик.

– Что поделаешь, Веня, законы рынка…

– Нет, – совершенно уверенно возразил он, – нет! Ты первый обязан воздержаться от употребления этого понятия. Законы рынка, это мираж, дым, фикция. – Веня, видимо, для вдохновения принял еще сто граммов коньяка. – Ты когда-нибудь видел торговку на базаре, сверяющую показания весов со статьей 504 Гражданского кодекса РФ? Да их и вовсе не существует, этих твоих рыночных законов. Когда эти недоучившиеся тенора и баритоны кричат «Даешь цивилизованный рынок!», я смеюсь. – Лицо Вени перекосило так, что у лысого от удивления чуть не вывалилась челюсть. – Клянусь, Вовчик, мне смешно! Ведь это всего лишь означает, что каждый из них хочет безвозмездно получить под управление оптовый рынок или, на крайний случай, торговый павильон, причем желательно на Невском. А вот когда этот самый баритон, вместо того чтобы глупости орать, займется тем, за что я ему готов платить вполне приличные деньги, рост цен прекратится сам собой. Двум хозяевам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время и сапоги тачать, и устраивать судьбы несостоявшихся вождей, по недоразумению записанных в либералы! Это никому не удается, Вовчик, и более всего тем самым… м-м-м… чудакам, которые до сих пор еще не совсем уверенно носят украденные у меня восемь лет назад кальсоны!

Похоже, Веня вошел в азарт. Только теперь я с опозданием уразумел, к чему была нужна вся эта подлая канитель с переброской в Питер и театрализованная клоунада по мотивам старой драмы. Веня, в очередной раз как бы стоя все на том же броневике в позе вершителя народных судеб, наставлял меня на путь истинный. Не ясно только было, какая конкретно роль в этом деле предназначалась лично мне. Ну в самом деле, не понадобилось же Вене городить весь этот огород ради того, чтобы с моей помощью получить компенсацию за утраченное в незапамятные времена исподнее…

– Антилиберальные вещи глаголешь, – шутливо заметил я, не подавая виду, что пытаюсь раскусить коварные замыслы своего давнего приятеля, – не дай бог, кто-нибудь тебя услышит…

– Ничего опасного, – с жаром, но понемногу остывая, возразил мне Веня. – Нет тут никакой крамолы. Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу, – антилиберал. Абсолютно неизвестно, кто за ним скрывается? Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой крамолы в моих словах нет. В них только здоровая наследственность, элитарное образование и могучий интеллектуальный потенциал.

Тут Веня сдернул с шеи вконец замызганную за время трапезы салфетку и, скомкав, бросил ее рядом с опустевшим фужером из-под коньяка. Лысый кряхтя поднялся и поблагодарил:

– Мерси.

– Минуту, Вовчик! – промолвил Веня, засовывая руку в широченный рукав своего шелкового кимоно. Затем прищурился и протянул мне красочно оформленный лист мелованной бумаги с витиеватой надписью «Согласен выставить себя на торги в пятничном аукционе»: – Пора бы, Вовчик, тебе самому в нашем кастинге поучаствовать, так сказать, чтобы детальнее изучить дело изнутри. А то ты все будто бы ни при чем. Так что резину не тяни, давай подписывай.

– Помилуй, Веня… да за что же? Нет! Я там голый, на эстраде… и потом… нет, не смогу! – Панический ужас охватил меня, язык словно прилип к нёбу, и я внезапно ощутил, как слезы хлынули из глаз, норовя смыть текст с этой омерзительной бумаги.

Но Веня был неумолим, по обыкновению в подобных случаях он переходил на «вы»:

– Голубчик, а ведь это уже и вовсе демагогия. Давеча вы откушали прекрасный обед из пяти блюд и вот теперь отлыниваете от работы. Это же вопиющая невоспитанность с вашей стороны. Я начинаю думать, что за душой у вас, стало быть внутри, нет ничего, кроме поросячьих потрохов и ломтя ростбифа. Короче, нечего вы… – Дальше последовало нечто нецензурное.