Текст книги "Лулу"

Автор книги: Владимир Колганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6
Вопросы и ответы

Знали бы вы, как нелегко признаться в том, что когда-то совершил. Даже если это не преступление, не предательство, не подлая измена. Да просто так сложилась жизнь, просто так, а не иначе распорядилась мной судьба. Что тут поделаешь?

Вот и с Полиной, вроде бы убеждаешь себя, что иначе поступить не мог, а потом вдруг словно бы тяжкий груз навалится на тебя, так что дыхание перехватит и что-то неумолимо сдавит сердце. И вынужден выслушивать о себе такое, в чем даже при куда более грустных обстоятельствах не признается никто и никогда. А в результате происходит бог знает что, и даже выспаться как следует не успеваешь.

В последнее время, что в глубоком сне, что наяву, на меня накатывает что-то непонятное. Я даже слышу чьи-то голоса. А стоит мне закрыть глаза, как перед мысленным взором возникает совсем не то, что меня на самом деле окружает. И будто бы я это, и вроде бы уже совсем не я. Мысли и желания какие-то необычные, прежде ничего такого меня не посещало, ну разве что совсем чуть-чуть. А тут ведь целый ворох мыслей и проблем – ума не приложу, и откуда что берется?! В конце концов, должно же быть этому логическое объяснение, однако никто ничего не говорит, да и мне самому ничего путного в голову так и не приходит. Вот и остаюсь в полном на этот счет неведении, но ведь и то верно, что с таким тяжелым багажом проблем, с таким обилием мучительных вопросов спокойно жить нельзя. И вот уже открыл глаза, но по-прежнему ничего не понимаешь.

А между тем со стороны кухни потянуло запахом яичницы и ароматом свежемолотого кофе. Удивительное дело, не мог же я за ночь настолько раздвоиться, поделившись частицей своего «я» с неким воображаемым двойником, чтобы одновременно лежать в постели и готовить себе завтрак. Успокаивало отчасти то, что кофе я по утрам не пью, ну нет такой потребности. С другой стороны, это означало, что в моей квартире присутствует кто-то чужой либо, наоборот, я нахожусь в неизвестной мне квартире. Впрочем, так это или не так, проверить не составляло особого труда. Я мельком глянул на противоположную стену, затем боковым зрением налево – да, все на месте. И «Одинокий пианист» по-прежнему играет джаз, а странные, полуобнаженные фигуры все так же находятся в плену «Психоанализа». Для непосвященных – там висят мои картины, в некотором роде образы далеких, полузабытых лет.

Итак, судя по всему, у меня гостья. А поскольку не подает завтрак прямо мне в постель, мы с ней еще недостаточно близки, чтобы заниматься любовью, одновременно поглощая яичницу и бутерброды с кофе. Тут неизбежно возникает вопрос: а кто в таком случае это может быть? Впрочем, подобные задачки решаются элементарно просто. Я потянулся, помассировал себе немного руки, шею, грудь, после этого не торопясь откинул одеяло и стал выбираться из постели, одновременно засовывая ноги в шлепанцы. И лишь затем в чем был, то есть в голубых сатиновых трусах, отправился выяснять, что там и как, на кухню. Сразу скажу, что после недавно случившегося разочарования с некой Томочкой ничего хорошего от посещения даже своей собственной кухни я уже не ждал.

За сервированным к завтраку столом сидела юная леди в моей любимой динамовской футболке, которая, подчеркивая некоторые особо выдающиеся особенности девичьей фигуры, целомудренно прикрывала верхнюю часть ног. Надо признать, все, что я увидел, было сделано со вкусом, то есть именно так, как полагается, – и сервировка, и яичница-глазунья из четырех яиц на пышущей жаром сковородке. И даже светлая челка моей гостьи вполне гармонировала с интерьером кухни, в основном выдержанном в бежево-коричневых тонах с отдельными вкраплениями оранжевого и бледно-зеленого. Сама же гостья, изящно подперев рукою голову, выжидательно смотрела на меня.

– Доброе утро! Если не хочешь, чтобы кофе остыл, тогда поспеши, пожалуйста.

Какое отношение к приготовленному кофе имел предстоявший мне утренний туалет, я так и не осознал, видимо, спросонья это трудно сделать. Но было ясно, что чаю мне сегодня не видать и даже для бритья времени уже не оставалось. Что ж, тем хуже для нее, ну а я без утреннего поцелуя как-нибудь да обойдусь – по правде говоря, не одобряю я все эти телячьи нежности. Наскоро сполоснув лицо и надев рубашку, я присел за стол.

Интересно, надо ли мне первым представляться или же она сама свое имя назовет? С некоторых пор я стал замечать, что по утрам у меня случаются провалы в памяти. Можно предположить, это оттого, что плохо спал либо насыщенный событиями сон смешал все в кучу, так и не связав отдельные фрагменты впечатлений в некие безвредные для моего сознания сюжеты. Итак, а что же будет дальше, пытался я угадать, кусок за кусочком отправляя в рот горячую глазунью.

– Вкусно? – неторопливо прихлебывая кофе, поинтересовалась Лулу.

Ну да, конечно… То есть именно так я и ответил. Но если вы решите, что после того, как я все вспомнил, сразу расхотелось есть, тут-то вы уж точно ошибетесь, поскольку ничто так не возбуждает мой аппетит, как неразгаданная тайна или незавершенное расследование. К слову, именно на этот случай я и таскаю с собой на работу бутерброды. А вы что думали – неужели и впрямь поверили, будто меня там из рук вон плохо кормят?

Так вот, переходя от гастрономических изысков к проблемам личного характера, перво-наперво следовало определить – моя ли это дочь? И если так, то зачем она сюда явилась? Впрочем, ответ на четко сформулированный вопрос вполне мог повлиять на то, смогу ли я поверить в остальное, потому как самое надежное средство выяснения истины – это поймать подследственного на противоречиях, иными словами, вынудить к тому, чтобы он неопровержимо свидетельствовал против самого себя…

Ну что за дела! Нет, все-таки, не выпив с утра чаю, я способен исторгнуть из своей утробы лишь форменную чепуху. Надо же и то понимать, что кофе я пью по ночам, когда это требуется для работы. Отсюда и все эти экзерсисы насчет клиентов с их невыносимо надоевшими противоречиями – то есть просто-напросто срабатывает чисто профессиональный интерес. Здесь же ситуация в корне отличается от вполне привычной. Вот и думай теперь, что делать и что бы такое предпринять, – эти самые вопросы и вертелись в моей голове, пока я допивал понемногу остывавший кофе.

Собственно говоря, все, что требовалось сейчас, – это просто продолжить диалог, поскольку Лулу, похоже, исчерпала свой запас банальных фраз, необходимых для поддержания застольной, ничего не значащей беседы. Что же касается меня, то для того, чтобы я с утра связал хотя бы пару слов, требуются усилия неимоверные, и даже не столько от меня, сколько от предмета моего внимания. То есть я сам всего лишь готовился к тому, чтобы внимать. Внимать – это потому, что вроде бы с моей стороны все, что только можно, было еще накануне сказано.

И тут вдруг Лулу задала неожиданный вопрос:

– Я тебе нравлюсь? – и сделала грустное, слегка задумчивое лицо.

С чего бы это? Вот так вот я сижу, смотрю на нее и не могу понять, то ли я сплю и вижу сон, то ли наяву все происходит. И снова она повторяет эти дивные слова:

– Я тебе нравлюсь?

А я повторяю то же, но уже вслух:

– С чего это ты?

– Я же вижу, как ты мучаешься.

Господи! Ну и о чем еще тут нужно говорить? Взять бы ее под белы рученьки и в койку! А потом… И вот когда явь кончится, начнется снова сон. Или же нет, наоборот, прекрасный сон вдруг обернется мерзкой явью. И ощущаешь себя полным и окончательным подонком. К вашим услугам, господа!..

Однако какие только видения не возникают в этой бедной голове! Я даже иногда задумываюсь, а все ли у меня с головой в порядке? К несчастью, заболевший разум не может сам распознать свою болезнь. Впрочем, все эти то ли придуманные мной, то ли сами собой возникшие видения оказываются здесь совершенно ни при чем.

На самом же деле я был просто потрясен – оказывается, все-то девчонка понимает, и, возможно, даже гораздо лучше, чем могу понять я. Трудно было предположить такое в ее возрасте, но не в том ли дело, что Лулу пошла в отца? Речь, конечно, идет о психологии, о способности разобраться в характерах и желаниях людей. Но тогда почему она не раскусила этого Антона? Разве что жизнь заставила ему поверить. После таких догадок или, если хотите, довольно убедительных предположений мне стало грустно. Самое время было закурить.

– Видишь ли, в чем дело… – Эти очень умные, весьма значительные слова, затянувшись как следует «голуазкой», я с трудом выдавливал из себя, по ходу монолога прислушиваясь к произносимым звукам и пытаясь сообразить, что бы еще такого ей сказать. Но более всего я озаботился тем, как это вымученное мною красноречие отзовется, то есть как отреагирует на него Лулу. – Так вот, люди с такими взглядами, какие примерно у меня, очень ценят свою личную свободу. Точнее, то не вполне внятно выраженное ощущение, которое можно было бы этим словом обозначить. И вот приходишь ты, причем появляешься передо мной, надо сказать, очень, очень странным, если не сказать, экстравагантным образом, отчего даже возникают некоторые подозрения, а потом вдруг заявляешь: «Здравствуй, папа! Я твоя дочь!» Ну согласись хотя бы, что с таким резким изменением в привычной обстановке любому человеку нелегко бывает свыкнуться.

В общем, если по сути, то я так и не решился ответить на ее вопрос. Прежде всего потому, что сам в себе, в своих ощущениях еще разобрался недостаточно. Что делать, но иногда правда оказывается куда опаснее, чем самые лживые слова. Вполне возможно, что и Лулу примерно так же рассуждает. Ну говорю же, вся в отца! Однако ограничиваться одними недомолвками – так не полагается.

– Итак, каким образом ты попала именно на мой этаж? С какой стати сразу же заговорила по-английски? И наконец, откуда у тебя взялся этот малороссийский выговор, черт его возьми?

Произнося эти слова, я даже сам был себе не рад. И дело даже не в том, что с малороссийским выговором на английском языке говорить совершенно невозможно. Однако в какое же положение я поставил симпатичную девицу? Вот сейчас, поняв, что разоблачена, она уйдет, а я опять останусь при своих. И все, что предстоит мне в ближайшей перспективе, – это заглядываться на чужих подруг и подбирать на улице беспризорных шлюшек вроде Томочки. Не лучше ли было бы просто признать в Лулу свою дочь и на этом, хотя бы на сегодня, успокоиться?

Но, к моему удивлению, Лулу после моих слов ничуть не возмутилась, и не устроила скандал, и даже не заплакала. Только повела легонько головой в сторону окна и едва заметно улыбнулась.

– Какое утро замечательное! – Эти удивительно простые, добрые слова словно бы выпорхнули сквозь чуть приоткрытые губы из ее крохотного рта и тут же рассеялись в пространстве, предварительно вызвав многочисленные отражения от стен, от потолка. И продолжали звучать даже тогда, когда на самом деле слышалось лишь слабое ее дыхание да еще глухие звуки, издаваемые моим сердцем.

Впрочем, должен признаться, что этих своих вопросов я так и не задал, и потому реакция на них Лулу явилась всего лишь плодом моего воображения. Но я уже готов был поверить в то, что я спросил, а она ответила. Да, я был готов простить ей все! И ту, ничем не объяснимую встречу в лифте, и поначалу вульгарный макияж. И даже закрыть глаза на некоторую неряшливость в ее одежде я бы тоже согласился. Только бы продолжалось это наше свидание, только бы Лулу снова произносила эти свои волшебные слова, а я бы слушал ее, покуривая сигарету и мысленно воздавая хвалу необыкновенному, чудеснейшему утру. Правда, вот именно это оказывалось не совсем так. Во-первых, потому, что на смену утру давно уже пришел день, да и с чудесами в наше время все обстоит не так-то просто.

Не просто, потому что невозможно все отыграть назад. Время, как ни изощряйся в мысленных оправданиях или догадках, летит неотвратимо. Разве что где-нибудь в недрах подсознания оно несется вспять, пытаясь расчистить прежние завалы из наслоений подлости, лжи и самообмана или хотя бы частично восстановить то, что было окончательно разрушено здесь, рядом, наяву. А ведь другого нам и не дано – можно лишь чего-то ждать, можно лишь надеяться на что-то…

Вот и теперь предстояло ожидание. Только чего мне еще можно ждать?

Признаюсь, немногословие Лулу меня поначалу несколько смутило. Словно бы она плохо вызубрила кем-то написанную роль. Словно и взаправду ее наняли всего лишь для того, чтобы к чему-то вынудить меня или спровоцировать на опрометчивый шаг, а то и вовсе на уголовно наказуемое преступление. Вот ведь вполне может оказаться, что моей новой квартирантке и шестнадцати-то еще нет. Приехала на заработки то ли из Саратова, то ли из Таганрога, забросив школу и выучив на всякий случай несколько выражений по-английски. «My God!» – так впору выражаться какой-нибудь американской кинодиве, а не девчонке из глухого захолустья, еще недавно торговавшей семечками на базаре по червонцу за стакан. Впрочем, теперь вроде бы девчонки другие занятия для себя находят.

В конце концов, ей можно посочувствовать. Не исключено даже, что и в самом деле осталась без отца, без матери и вынуждена пуститься во все тяжкие в поисках средств к существованию. Поэтому так и хочется себе сказать: «Охолонись, родимый!» Так нет же, только гнусные намеки готовы сорваться с языка, а в голове сумбур из подозрений…

Однако все это произошло уже потом. А накануне, выключив компьютер и обсудив со словоохотливыми топтунами последние события в клубе, я самую малость подремал и несколько позже, находясь примерно на полпути от столика в кафе до стойки бара в ресторане, повстречал Клариссу с Томочкой. Как было таким подарком не воспользоваться!

Глава 7
В постели с Томочкой

Ну вот опять! Сколько уже раз давал себе слово не напиваться, и вот изволите ли видеть – снова… Чего я там вчера нагородил? Ах как стыдно! Помнится, писал когда-то – «Слабость останется, враг иль скиталица?». Ну ясное же дело – враг! К скитаниям это мероприятие совсем не приспособлено. Сидишь и наливаешь в себя, как в тот бездонный бурдюк… Впрочем, мысль, она и взаправду теперь незнамо где скитается, а на душе только глухая тоска и пакостное ощущение, будто в который уже раз вляпался в дерьмо. Фу, мерзость! Да чтобы еще хоть раз! По-видимому, правы мудрецы – смысл падения именно в том, чтобы подняться. Встать из небытия, проснуться утром после жестокого подпития и просто в меру сил постараться сохранить себя среди живых. Кстати, я сам это только что придумал. Ах, если бы не сон…

Томочка задумчиво посапывает. То ли придуривается, то ли и в самом деле спит. Я продолжаю настойчиво мусолить ее сосок, но ответной реакции по-прежнему не наблюдается. Видимо, потребность в здоровом, полноформатном сне пересиливает другой не менее значительный инстинкт – необходимость продолжения рода человеческого. В сущности, она права. Если бы люди могли раз за разом отдаваться друг другу исключительно во сне, точнее сказать, в кристально чистой, непорочной фазе сновидения, это занятие потеряло бы значительную долю того, чем оно до сих пор многих привлекает, доставляя ощущение душевного комфорта и приятности. Еще более огорчительным кажется мне то, что в состоянии сонной прострации можно непоправимо перепутать заранее выбранный объект с совершенно никчемным персонажем. А уж дамы, склонные к сомнамбулическим блужданиям по чужим постелям, рискуют вовсе неведомо от чего зачать.

Вот поэтому я настойчиво пытаюсь разбудить Тамару. Мешает только то, что по другую сторону от ее пышного, едва прикрытого простыней и такого соблазнительного тела располагается свояченица, по крайней мере так она представилась. Кстати, весьма и весьма неглупая баба, однако в личной жизни, как показывает опыт, совершенно бесполезная, если не сказать – вреднее не бывает! Нет, ну только представьте себе, что будет, если дипломированного филолога, редактора солидного журнала, а по совместительству лектора из общества по распространению гуманитарных знаний обрядить как на торжественный прием и заставить раздеваться при солидной публике. Кому смешно, а меня от этого юмора мутит, как с очередного перепоя…

На кухне тем временем все громче и громче грохочет табуретка, затем вдруг устанавливается непонятная, ничем вроде бы не объяснимая тишина и чье-то нежное сопрано, переходя в шипящий шепот, умоляет:

– Не надо! Он же все узнает… ах, не надо… я его люблю-у-у…

Но тут же следует сдавленный крик:

– О господи! Хорошо-то как! – и вновь начинают раскачиваться качели. Ну до чего же выносливый народ, оказывается, эти Тамарины сожители!..

Я снова просыпаюсь под грохот табуретки. Нет, должно быть, это мое сердце. Из последних сил грохочут клапаны, выполняет свою тяжкую работу миокард, блуждают в отравленном алкоголем организме потоки то ли алой, то ли бурой крови – да кто ее разберет? И самое главное, что непривычно тяжело, с натугой и абсолютно без всякого желания дышится. Если б можно было, так и вовсе б не дышал… Я вспоминаю то, что произошло вчера, и не могу решить, что лучше – снова заснуть или же совсем не просыпаться? И все-таки, скажет кто-нибудь, что это стучит – мое уставшее от бестолковой жизни сердце или деревянный молоток патлатого затейника, подрядившегося вести торги на пятничном аукционе?

Так уж случилось, что меня при этом не было – мне по службе не положено из своей каморки отлучаться, разве что по неотложным делам. Топтуны из тех, что обычно околачиваются в игорном зале, говорили потом, что подобной схватки за барышню, выставленную на аукцион, никто из них не видывал ни разу прежде. Соискатели «приза» едва не передрались между собой. Их нервных спутниц, оскорбленных в самых лучших чувствах, выносили из игорного зала и укладывали на диван в фойе, где они, ошалело поводя глазами по сторонам, по-видимому, пытались вернуть себе утраченное на время восторженное восприятие окружающей их жизни. Но, отлежавшись, снова возвращались туда, словно бы жаждали вновь и вновь пережить мучительное унижение при виде увлеченных роскошным зрелищем, чуть ли не рыдающих от вожделения мужиков. «Чудо как хороша!» – читалось на алчущих губах. При этом изо рта, заполненного до краев сладкой слюной, вместо предложения очередной ставки доносилось лишь бульканье, как в медном тазике, где варится фруктовое повидло. Надо полагать, именно по этим звукам и ориентировался аукционист.

По счастью, на этот раз дам к торгам не допускали. И тем не менее ставки на удивление резво, словно бы повинуясь кем-то установленному закону, продолжали расти. Хозяева, разумеется, уже довольно потирали руки – ну как же, наметился знатный куш, да при этом еще и бесплатная реклама заведению, так что в следующую пятницу народ, вне всякого сомнения, валом повалит!.. И вдруг все кончилось. Присутствующие, как утверждают, даже не заметили, как прозвучал гонг после удара деревянного молотка и аукционист прокричал свое последнее слово: «Продано!..»

Однажды в глухом замоскворецком переулке я чуть было нос к носу не столкнулся – вероятно, уж так было намечено неласковой судьбой – с некой небезызвестной мне служивой дамой, числившейся в штате расположенного неподалеку районного суда. Судя по всему, заканчивался обеденный перерыв, поэтому в руках она несла туго набитые кошелки с только что купленной про запас разнообразной снедью. Пока я размышлял, что лучше, то ли не заметить, то ли обойти крайне неприятное видение стороной – а переулок как назло был довольно узкий, – судья остановилась словно бы остолбенелая, в глазах у нее возник животный страх, одна кошелка со стеклянным звоном выпала из рук, в другой же, видимо, находилось что-то очень ценное, поскольку она прижала ее к груди. И вот, не отводя полубезумного взгляда от моего лица, хотя куда логичнее в этой ситуации было бы следить не за лицом, а за руками, она стала судорожно рыться среди бананов, огурцов и помидор, как я потом уж догадался, в поисках оказавшегося на самом дне кошелки служебного «макарова»… Ну что поделаешь? В сущности, все было предопределено – это я позже выяснил из разговоров с товарищами по несчастью, подобно мне наивно полагавшими, что можно добиться хоть какой-то справедливости в суде. Что тут поделаешь, если дочь воспитывала без мужа, ценного имущества – всего лишь крохотная квартирка где-то на окраине Москвы, так что подниматься приходилось утром спозаранку, чтобы успеть вовремя добраться до работы. Да, прямо скажем – незавидная судьба! И, что совсем немаловажно, святой обязанностью считалось накануне решающего заседания выслушивать авторитетное мнение председателя суда, нередко напрочь опровергавшее любые установления и законы, но зато уж обещавшее в ответ на послушание… А что, быть может, именно новехонького муженька он ей на этот раз и обещал. Ну а какие еще могут быть пожелания у одичавшей от невнимания самцов служительницы правосудия? И в результате – невнятной скороговоркой произнесенное судебное решение, где в каждой фразе угадывался один лишь смысл, одно лишь слово – «Продано!». А далее – быстрое завершение процесса, лишь бы не слышать запоздалых возражений, лишь бы не смотреть в глаза. И вот уже прыгающий в руке, ну совершенно непослушный пистолетик, словно бы не мне, а ей предназначены были те самые, пресловутые «девять грамм»… Славная была бы смерть – погибнуть от руки судьи и, по возможности, сразу после приговора. Все просто, все проплачено, все продано! И не было бы этого ужасного аукциона. Зачем, если аукционист подкуплен, крупье в игорном зале только и делает, что следит за тем, как бы кто не отхватил солидный куш, ну а судейские – все как один под хромовым генеральским сапогом, под чутким взором недреманного ока блюстителя понятий? Разжалован, уволен, жалоба отклонена… И победитель торжествует. Ох и скучно с вами!

Но тот патлатый хлюпик на деле-то оказался совсем не прост, ведь вокруг пальца всех обвел! Я даже представить себе не мог, что явился он именно для того, чтобы участвовать в проведении аукциона. Тогда зачем потребовался весь этот бездарный маскарад? Не для того же исключительно, чтобы посмеяться надо мной, да и признайтесь, господа хорошие, что не смешно вроде…

И только тут меня наконец-то осенило – все дело в барышне, той самой, которая с ним пришла! Той самой, которую – теперь-то уж я об этом знаю – которую чуть позже выставили на аукционные торги. А мне в этом паскудном деле была предназначена роль не ведающего ни о чем поклонника девичьей красоты и заурядного пособника пронырливого сутенера. Все же остальные оказывались как бы ни при чем, поскольку, не дай я отмашку топтунам, вообще ничего бы не случилось. Провели, как лоха! Ай да хлюпик! Видать, с хозяевами все обговорил: «Я вам преподношу желаемую наживку, а вы назначаете меня ведущим аукцион с выплатой доли от вырученной суммы». Ну правила-то он, должно быть, вызубрил заранее, а костюмчик подобрать – для наших это уж и вовсе плевое дело. Если пожадничают взять напрокат приличный фрак, так хоть малиновый пиджак снимут с кого-нибудь из обслуги… Эй, этого еще только не хватало!

Я встал и, спотыкаясь в темноте о расставленные тут и сям, судя по всему, ну абсолютно никому не нужные предметы, стал пробираться ощупью примерно туда, где рассчитывал найти свои штаны. И где-то поодаль от них, вы не поверите, ногами запутался в рукавах столь милого моему сердцу малинового пиджака, никем не превзойденного произведения столичного портняжного искусства…

Вообще-то совести у них нет – вот именно так я и считаю! Где ж это видано, чтобы свояченица была приставлена для надзора за соблюдением супружеской верности, то есть чтобы на стороне – ни-ни? Нет, ну словно бы вахтер… Знал бы заранее, так и лежал бы сейчас в своей постели трезвый, как мадагаскарский таракан, досматривая десятый сон, и ведать не ведал бы о существовании Тамары. А тут ведь сколько сил пришлось употребить, чтобы напоить бдительную ее тень, сам чуть раньше времени не слетел с катушек. Кто же мог предполагать, что все свояченицы злы как черти, а пьют, особенно на дармовщину, как потомственные алкаши либо и того хуже – как закоренелые извозчики? Или же наоборот?

По дороге домой Тома то и дело приговаривала:

– Да ты не беспокойся, зубы-то я вставлю. Я только боюсь к дохтуру идти. А так… отчего ж не вставить? – и всеми своими выщербинами широко улыбалась, а потом, спохватившись, стыдливо прикрывала ладошкой рот.

А я думал: «Вставит или не вставит?» Силком ведь не потащишь ее к протезисту. С другой стороны, куда потом с ней при такой-то личности? Как ее угораздило остаться без передних зубов, еще только предстояло выяснить. Впрочем, особого интереса это для меня не представляло, разве что снова объявится некто, скажем ее бывший ухажер, и придется защищать новоприобретенную подругу от ненужных посягательств… Но это вряд ли! То есть навряд ли мы еще будем знакомы уже к следующему утру.

Да, было как-то – ночку провели с одной начинающей, но уже довольно известной балериной. А наутро… наутро, нежась на песчаном пляже, вдруг встречаю ее вопрошающе-невинный, словно бы обязывающий меня к чему-то эдакому взгляд и оказываюсь не в состоянии понять, а что же это с нами было и, главное, зачем? Ах, сколько красивых юных леди прошмыгнуло мимо! Иногда, признаюсь, был не в себе, то есть не расположен к тесному общению, иногда – так просто жутко пьян. Но сожаление почти что напрочь по этому поводу отсутствует, потому как рано утром встретить этот самый взгляд и ни фига не знать, и даже на совершенно трезвую голову не имея возможности уразуметь, как этим взглядом по взаимному согласию распорядиться… Нет, уж это точно: все, что было, – все оказывается к лучшему. А почему? А потому что каждому уготована своя судьба, вот так, и только так, и не иначе!

Вообще-то я предпочитаю не случайные, а, наоборот, как бы запланированные и тщательно проверенные связи, и только потому, что уличных знакомств с давних пор в принципе не признаю. А то ведь так бывало, что сам заговоришь и не сообразишь потом, как отвязаться. Вот с этой подругой именно это и произошло.

Пока сидели и пили за столом, Тома поведала, что будущий муж, по странному прозванию Николаша, подцепил ее где-то на Кавказе, куда его занесло вскоре после окончания третьего курса физфака МГУ. Если верить взволнованному рассказу Томочки, к этому времени Николаше стало совсем невмоготу, от интегралов и конформных отображений ломило голову, как после тяжкого похмелья. Представить себе, что весь этот вполне метафизический ужас продолжится еще хотя бы год… Нет! Ему уже казалось, будто он лежит на дне собственными руками вырытой могилы и чувствует, как сыплется сверху мерзлая земля вперемешку с конспектами бесполезных лекций, как комья глины забивают нос и рот и глаза уже не видят ни голубого неба, ни набухающих почек на ветках, ничего! Ничего, кроме ползущего с шипением гадюки движка логарифмической линейки и зеленовато мерцающей пасти монстра-осциллографа.

В итоге тягостных раздумий, совершенно оборзев от навязанного ему квазимыслительного процесса, Николаша – надо полагать, что исключительно в знак протеста против тогдашних физфаковских порядков, – рванул через уссурийскую тайгу в направлении границы, откуда и был успешно препровожден в ближайшее СИЗО. Следующий период его замысловатой жизни до сих пор остается покрыт непроницаемым мраком неизвестности, хотя мало кто сомневается, что в тюряге его таки удалось сделать «петушком». И если бы не вмешательство влиятельных родителей, все могло бы закончиться еще более прискорбно.

Восстановление подорванного здоровья заняло на удивление мало времени – злые языки потом утверждали, что к случившемуся с ним на нарах Николаша был вполне морально подготовлен предшествующей практикой интимного общения. Ну так что же, каждому свое! Вот и Николаша наконец-то сделал окончательно свой выбор – возможно, это решение ему подсказали воспоминания о блуждании по тайге. Рюкзак, палатка, дым догорающего костра, семиструнная гитара и очаровательные смуглые «туземки» – что еще надо, чтобы стать счастливым? Летом того же года он был зачислен на третий курс другого института, без особой натуги переквалифицировавшись из недоучившегося физика в будущего специалиста по морской фауне, и тут же оказался в экспедиции на Черном море. Аромат вечнозеленой растительности и ощущение внезапно обретенной свободы так опьянили его, что первая же смазливая «туземка» прибрала его к рукам с легкостью необыкновенной. Была Тамара в полном согласии с юными летами – стройна, очаровательно наивна в том, что касалось квантовой механики и вообще сколько-нибудь сложных для девичьего понимания проблем. Однако ее скромных способностей и типично провинциального образования вполне хватило, чтобы уже осенью поселиться с новоиспеченным мужем в уютной однокомнатной квартирке на юго-западе Москвы.

В этой самой квартирке мы и сидели теперь, а накануне днем познакомились где-то между Манежем и Смоленской площадью. Я был тогда уже изрядно навеселе, то есть душа воспарила над землей, мозг все еще способен был просчитывать варианты, а тело приобрело ярко выраженное состояние вседозволенности, когда любая напасть оказывается нипочем и невозможно даже представить себе, что еще остались на свете непреодолимые для него преграды.

Николаша, как обычно, пропадал где-то в экспедиции на заморских островах, а потому свояченица с нерусским именем Кларисса опекала Тому, как могла, то есть в меру своих скромных сил и почти неограниченных физиологических возможностей. И хотя от слов давно пора было переходить к делу, я вынужден был ублажать Клариссу, поскольку только от нее теперь зависело, кому достанется разыгрываемый приз в лице желанной Томочки. И только когда под тяжестью выпитого голова свояченицы глухо стукнула по поверхности стола, едва разминувшись с остатками гусиного паштета на тарелке, мое сверх всякой меры сдерживаемое нетерпение получило необходимое развитие, то есть меня буквально прорвало и я, по пояс высунувшись из окна, что было мочи возопил на всю округу: «Продано!» И тут же немедля принялся раздевать Тамару, ну а Тамара, само собой, принялась раздевать меня.

– Ах, ну скорей же! – это не я, это она…

Известно, что люди, особенно те из нас, что склонны к угрызениям совести, нередко в попытках разобраться, что к чему, прибегают к самоанализу, иначе говоря, к занудному самокопанию, рассчитывая в результате долгих поисков и умозрительных попыток построения неких психологических конструкций прийти к успокоительному для себя итогу. Примерно так же делаю и я – стою обычно перед зеркалом и разглядываю свой… пупок, до рези в глазах напрягая зрение: