Текст книги "Елки-моталки"
Автор книги: Владимир Чивилихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Следователь. Что вы можете сказать об их отношениях?
– Ничего не могу.
Следователь. Скажите, они при вас никогда не ссорились?
– Было.
Следователь. Из-за чего?
– Из-за меня.
Зеленое поле аэродрома было пусто. У ангара стоял вертолет с зачехленными лопастями, престарелый "антон" на якорях, который ремонтировался с самой зимы, да знакомый авиапатрульный Як. "Не улетел, подумал Родион про Гуцких. – Молодца!"
Просторный двор был полон какого-то народу. На крыльце конторы, где обычно отдыхали парашютисты, у склада и вдоль забора сидели и лежали неизвестные люди, одетые в разное – в чистое и не очень, мятые и свеженькие, в галстуках и без них. Жевали травинки, дремали. Родион проковылял по двору, разглядывая чужаков, а на него никто не глядел.
Гуцких сидел в комнате летчиков-наблюдателей и что-то втолковывал неспокойному человеку с длинной спиной. Сзади на пиджаке у незнакомца был разрез; Родион даже не знал, что мужчины такие разрезы делают. Платоныч обрадованно поднялся навстречу Родиону.
– Привет, Гуляев! Ходишь?
Незнакомец обернулся. Лицо у него было бледное. И еще Родион засек тоненький захватанный галстук.
– А что это за люди, Платоныч? Во дворе-то?
– Я же тебе говорил по телефону.
– Не помню.
– Мы – тунеядцы, – ухмыльнулся незнакомец.
– Верно, – подтвердил Гуцких.
– В смысле? – спросил Родион.
– Ты что, Гуляев, газет не читаешь? Ну, которые не хотят работать.
– Вон оно что! Так. А нам они зачем?
– Приказ прислали, понимаешь? – сказал Гуцких. – Бирюзову мы двоих сегодня уже подкинули.
– Что он там с ними делать будет?
– Воспитывать, товарищ Гуляев. – Голос незнакомца был с расстановочкой, будто его принуждали говорить, и слова он пускал через губу. – Трудовые навыки приобретем, перекуемся!
Он поглядел с усмешкой на Родиона, нагло и снисходительно поглядел, будто на несмышленыша, хотя был с ним, видать, одних лет, потом внезапно убрал улыбку, а глядел все так же плохо.
– Так. – Родион сел на скамейку. – Ладно.
– Вот и я считаю, что ладно, – вздернул плечами незнакомец и хохотнул. – Перекуемся... И вам хорошо, и нам хорошо!
– Хорошо ли, нет – поглядим. – Родион проводил чужака взглядом до двери, обернулся к летнабу. – Горит, Платоныч?
– Кругом. А тут еще это добро на нашу шею! Лекцию вот им читать надо...
– К обеду вылетим? – Родион шагнул к выходу.
– Да надо бы. – Гуцких сорвал трубку зазвонившего телефона. – Что? Сводку? Есть, вот она лежит. А вы кто такой? Из облисполкома? Тогда пожалуйста. На сегодня семьдесят три очага. Общая площадь? Почти сто тысяч гектаров... Что вы такое говорите? Слушайте! Я это понимаю, но сводки легче собирать, чем тушить тайгу...
Гуцких бросил трубку.
– Я подожду тебя, Платоныч, – обернулся Родион у самой двери.
Он вышел, сел в холодке на завалинку, закурил. Да, пластает, видать, тайга, а тут лишь сводки собирают в десять мест каждый день. И еще это добро на голову.
– Не найдется ли сигаретки? – послышался тот же, с расстановочкой, голос, только он был сейчас приторно-вежливым. – А, товарищ Гуляев? С отдачей.
– С отдачей? – Родион достал пачку "Памира".
– Благодарю. – Незнакомец манерно поклонился в пояс.
– Вы что, из артистов? – поинтересовался Родион.
– Было и такое дело, товарищ Гуляев.
Он уселся рядом, затянулся, щуря глаза. Принялся рассматривать свои ногти, чистить их спичкой. Ну и чудик! Отставляет руки далеко, вертит их перед собой, будто в зеркало смотрится.
– Вот вы величаете меня. – Родион не смотрел на соседа. – А как вас прикажете?
– У меня трудная фамилия.
– Ничего, выговорим.
– Евксентьевский.
– Ну и ладно, если так.
– Что ладно?
Родион промолчал. Он не мог приспособиться к этому человеку. Очень уж чуждыми были его манеры, и эта бабская привычка на ногти любоваться, и снисходительный тон. Есть же типы! Их, наверно, будут на вертолетах возить, как подсобников. Конечно, когда огонь подступает, лишний человек не плохо, но в лесу вообще-то лучше со своими.
– Вас на пожары, что ли? – спросил Родион. – Ну-ну!
– Что "ну-ну"?
– Ничего.
– Опасно?
– Почему?
– Вот и я спрашиваю – почему? – Евксентьевский засмеялся.
– Что "почему"?
– Почему опасно?
– Слушайте, – совсем запутался в разговоре Родион. – Я же не говорил, что опасно.
– А что же ты сказал?
– Ничего.
– Как это ничего, если мы так долго разговариваем? Что же ты все-таки сказал, товарищ Гуляев?
– Тьфу! – плюнул в траву Родион и поднялся.
Он заковылял, не оглядываясь, к ангару. Потоптался у самолетов, обвел глазами безоблачное небо. Захотелось курить, и он вернулся в тень конторы. Евксентьевский полулежал на завалинке, лениво озирался с кислой миной на лице. Родион сел подальше от него и решил не разговаривать.
– Ты на меня не сердись, товарищ Гуляев, – подвинулся к нему Евксентьевский.
Родион промолчал.
– Возьмешь меня в свою команду?
– Мешаться? – спросил Родион. – И почему именно ко мне?
– Физиономия твоя понравилась.
– А чего в ней такого? – насупился Родион.
– А вот эта синяя сыпь. Болел чем?
– Порох. – Родион подосадовал, что дал втянуть себя в этот пустой разговор. – Самопал разворотило в руках, вот и набилось под кожу.
– И палец оторвало?
– Его на другом деле.
Какой-то парень, что недвижимо лежал ничком на траве, поднял голову и стал прислушиваться к разговору. Родион посмотрел на него внимательно, парень подмигнул ему, подполз поближе. На нем были выцветшая рубаха с закатанными рукавами, вконец измятые штаны, тапочки на босу ногу. Смотрел он весело, даже с какой-то лихостью.
– Так когда на пожар, товарищ Гуляев? – не отставал Евксентьевский.
– А я еще на больничном.
– Отчего так?
– Свалился.
– Куда?
– Как куда? На лес.
– Ну и что?
– Покалечило малость.
– Страшно прыгать?
– Кому как.
– Значит, берешь?
Родион понял, что Евксентьевский просто издевается над ним, только непонятно зачем.
– Я же говорю – видно будет!
– Ты этого не говорил! Ну да ладно, не будем спорить! Что? Что ты сказал?
– Надо мне, говорю, спорить с вами, – равнодушно произнес Родион.
– Может, ты мне еще одну сигарету дашь? – спросил Евксентьевский. Взаймы.
– Почему взаймы? Так берите...
Парень в выцветшей рубахе заполз уже в тень конторы и тоже протянул руку к сигаретам.
– А мне вы не можете рубль подарить? – вдруг спросил он и посмотрел на Родиона молящими светлыми глазами.
Родион достал из кармана новенькую рублевку, сунул ее парню и направился к Гуцких, чтобы не видеть и не слышать этих прилипчивых людей.
А у крыльца уже собирались. Заняли ступеньки, подкатили от забора бревно и уселись на нем рядком. Гуцких приколол к двери карту лесов, приготовился. Родион оглядывал чужаков и не видел ни одного лица, на котором бы выражался хоть какой-нибудь интерес.
– Прошлый раз, – тихим своим голосом начал Гуцких, – мы с вами говорили о технике безопасности на лесных пожарах. Продолжим...
– Разрешите вопрос? – послышался знакомый Родиону неприятный голос. Евксентьевский лежал на траве позади всех и даже головы не приподнял.
– Пожалуйста, – Гуцких разыскал его глазами. – Только надо встать.
– Не беспокойтесь, мне так удобней.
– Но я же стою перед вами! – сказал Гуцких, и лицо у него дернулось.
– А вы тоже ляжьте, – ехидно посоветовал Евксентьевский, и кругом сдавленно хохотнули.
Родион торопливо поднялся, хроманул к Евксентьевскому, не сознавая, зачем он это делает. Тот глядел с издевкой на него, будто говоря: "Давай, товарищ Гуляев! Воспитывай!" Родион схватил его за шиворот и за брюки, легко, как котенка, поднял в воздух, и Евксентьевский беспомощно и смешно затрепыхался.
– Эй, ты рукам воли не давай! – закричал он, пытаясь вырваться. – А то...
– Что? – спросил Родион. – А то что?
Наверное, все с утра изнывали во дворе от безделья и потому смеялись сейчас над Евксентьевским, который нелепо дрыгал ногами в воздухе. Их окружили. Родион, заглядывая поочередно тому и другому в лицо, проговорил с нажимом на каждое слово:
– Вы, паразиты, перед нашим Платонычем ползать должны!
Чужаки загалдели. В середину круга пробился Гуцких. Он уже успокоился.
– Отпусти его, Гуляев.
– Чесотка, – брезгливо сказал Родион, поставив Евксентьевского на землю.
– Спасибо, – засмеялся тот. – Я уж думал, что повис до обеда...
Колени у Родиона заныли. Он ушел к самолетам, лег под крыло Яка. Ветерок, разгоняясь по летному полю, ровно и скоро тек под крылья, нес запахи свежей травы и сохнувшей уже земли. Работная, видать, весна подступает. Хоть бы кто-нибудь из ребят подлетел! Потолковать о делах, о спецовке из фибры и пластмассы для прыжков на лес, о новых створчатых парашютах, что будут раскрываться вытяжной веревкой. С самой весны разговоры идут про эти новинки, однако они еще не испытаны. Хорошо бы самим все проверить, а то перешлют в Улан-Удэ или Хабаровск. Родион был уверен, что нигде по всей Сибири нет таких парашютистов, и кому еще, как не его чертям, доверить испытания?
В здешнем оперативном отделении никто больше парашютиста-инструктора Гуляева не напрыгал. Поначалу он вел счет, но где-то на третьей сотне сбился и плюнул. Родион тут вышколил порядочно добрых пожарников, но вот уже второй год отсортировался у него постоянный состав, и он решил: от этих ребят – никуда. Один к одному парни, а Санька Бирюзов, тот троих у огня заменит. И всякую деревню он подымет – и сонную, и пьяную, и баптистов даже выгонял, бывало, на тушение. Его бы на этого дармоеда московского спустить, на чесотку эту! Вот еще ботало приблудило...
Ветер струил едва слышно к траве и ласковел, теплел с каждой минутой дело шло к полудню. Родион совсем задремывал уже, когда послышался голос Гуцких:
– Ты бы полегче с ними, Гуляев!
– А? – очнулся Родион. – Что?
– Да с захребетниками-то этими. Полегче, говорю, надо бы с ними.
– А ну их!
– Я почему-то всегда думал, что выдержки у тебя побольше...
Родион сел, поворочал плечами, стряхивая дремоту. Гуцких подлез под крыло, распахнул китель.
– Нет, ты послушай, Родя. Если уж прислали – будем делать, что можем. Без тебя собрание у нас состоялось. Так решили.
– А я что – против разве? Надо так надо.
– Гляди, а то невзначай забудешь про свою силу.
Летнаб ткнул Родиона в плечо. Они помолчали, разглядывая аэродром. Ветер шевелил траву перед ними, перебирал жидкие волосы летнаба, а Родион искоса поглядывал на него, и ему было хорошо оттого, что вот есть у них на отделении такой Платоныч.
– Боковик, – кивнул в сторону летного поля Родион.
– Взлетим, – сказал Гуцких.
– Разговор есть, Платоныч, – проговорил Родион.
– Давай.
– Письмо я получил от одной девахи.
Родион достал из кармана конверт.
– Так! – оживился летнаб. – Женишься?
– Да нет. Другое. Девка лесовая, привычная...
– Так-так...
– Агриппина Чередовая. На кордоне живет в Жиганевском районе?
– Это где последний в прошлом году пожар тушили?
– Там. В болото я еще ухнул. Помнишь, рассказывал...
– Помню. Конем тебя там вытащили?
– Вот-вот... Просится.
– Куда?
– К нам. – Родион вздохнул. – На работу.
– Пожарником?
– Вот и я тоже думаю. Однако девка огневая. Тушила с нами тогда. Ну, кашеварить будет. А что?
– Да ничего. После войны служили девки на базе. Некоторые даже прыгали. Ничего! Лето, видать, у нас будет...
– К нам не больно люди рвутся, Платоныч, а эта не то чтобы просится, а пишет: "Еду".
– Да пускай едет.
– Спасибо, Платоныч. Я уж глядеть за ней буду.
– А у тебя с ней что-нибудь есть?
– Да как сказать? Пожалуй, что нет ничего... Где же пилот? Ты звонил ему, Платоныч?
Через полчаса они уже летели над тайгой, по-весеннему одетой первородной зеленью. Родион соскучился по высоте, по земле, большой и нетесной, отуманенной далеким горизонтом. Неясная граница тверди с небом была подвижной. Земля вздымалась, росла немыслимой горой, когда самолет заваливал на крыло, а крен в другую сторону убирал ее совсем, топил в пустоте. Было приятно, когда зыбило самолет и он припадал вниз – сердце будто приостанавливалось, мерло, напоминая Родиону, что он наконец летит.
Внизу кое-где серели широкие прогалины – вырубки плохо зарастали. А вот черное пожарище наплыло.
– Помнишь? – крикнул Гуцких, обернувшись.
– Как же! – отозвался Родион.
Он этот очаг, правда, не гасил, выбирался в то время с верховьев Уды, но шуму тогда от этого позорища было на всю область. Недотепы-лесорубы жгли сучья и недоглядели, а потушить враз не смогли. Ветра тогда дули перед непогодой. Как не помнить... Лес отдали огню по самую квартальную грань, лесопилка сгорела, стлань на десяток, а то и больше километров, взорвался склад с бензином и соляркой, человек погиб, леспромхозовский тракторист. Жалко парня... И вот подумать – один только человек в общем количестве, а народ без него бедней. Еще дальше подумать – от него бы дети пошли, от них новые люди. Один человек, но какая в народе широкая просека образуется! Чем дальше, тем шире...
Снова пошла живая тайга. Стояла она плотно, во всю силу. (Ах, хороши места! Живые. Зверя, должно быть, в этом буйном разнолесье! И птиц тоже. Зяблик, наверно, вьет уже свою кудрявую песенку, перебивает себя, оттягивает и захлебывается, подымает все выше и выше. Ну и силища в его крохотном горлышке! И дятлы кричат скрипучими своими голосами. Кричат изредка, потому что им некогда – работают. И кукушке по времени пора. Грудной ее голос под небесным сводом полней, круглей и печальней, чем тот, что живет в памяти...)
Вот снова старая гарь, мертвый остров. Должно быть, гниль уже вошла под кору, мягко пробирается в сердцевину. И зверь ушел отсюда, и птица улетела, и даже муравьи не скоро заселят это гиблое место. Лес может и совсем не отрасти. По редине ветер начнет разгоняться, валить раменные сторожевые дерева. И смотря какое место тут, а то вода подступит, заболотит все, и конец лесу на веки вечные.
(Нет, подходящая у меня работенка! Что же тогда делать в родном краю, если не отводить главную здешнюю беду? А юг если взять, угорья, там беда эта и того плоше – после огня по скатам всю землю стащит дождями, и какой уж тогда лес, на камнях-то? Что останется – жуки доточат, в труху пережуют. А если сгорит сухолесье на песках – смоет и сдует все подчистую, где уж там прижиться семени! И не дай бог второй пожар по гари – все перепылит в летучую золу. С веками, конечно, через траву и кустарники лес может подняться снова, да только очень уж долго ждать...)
Пилот повернул к дому, замыкая кольцо облета, а Руцких с Родионом все глядели да глядели на горизонт: не покажется ли тревожный дым. Но нет, в этих лесах первой ценности ничего подозрительного не было. Славно! (А пора, пожалуй, проситься на дело. Вот вернется Бирюзов – надо лететь с ним. Какого дьявола в городе сидеть? Хоть чем-нибудь подмогу.) Родион мысленно благодарил Платоныча за полет, теперь легче ждать будет.
Прошло часа два, как они поднялись. Вот уже показался город и на окраине его "пятачок" родного аэродрома. На базе шумела какая-то команда, – наверно, перебросили ее с другого отделения, где не так горело. Пожарники разбирали парашюты, грузились в горячий, видать, только что прилетевший самолет. Родион завидущими глазами поглядывал на парашютистов, узнавал кое-кого, нетерпеливо ждал, когда Як подрулит поближе к ангару.
– Вот что, Платоныч, – решительно сказал он. – Бирюзов вернется, я лечу с ним.
– Дудки, Гуляев! – возразил Гуцких. – Сам гробанешься и меня подведешь под монастырь.
– Что ты, Платоныч! – Родион сделал ход конем. – Прыгать я пока не рискну. На вертолете подкинешь, как дармоеда.
– Это другое дело.
Родион вылез из самолета, подошел к парашютистам. Многие знали Родиона и слышали, что сезон открыл он бедой первого разряда. Ощупывали его, совали в бока кулаками – жив, мол? А на дворе маячили, по-прежнему томились без дела несколько чужаков. Даже не посмотрев на них, Родион поковылял мимо забора на выход.
У калитки сидел светлоглазый парень, что утром выпросил рубль. Он вскочил, будто ждал Родиона, встал поперек дороги, заулыбался неясной, какой-то беглой улыбкой. Ладный парень. Разворот плеч – дай бог, такому только и работать.
– Ра! А ра-зрешите опять же закурить!
– Пожалуйста, – сказал Родион.
– Пра-шу! – сказал парень, но тут же поправился: – То есть спасибо!.. Ловко вы этого пижона!
Родион не отозвался, смотрел, как у парня мелко дрожат руки.
– А Гришку Колотилина, пьяницу и алкоголика, вы не знаете?
– Это вы будете? – Родион рассмеялся.
– Я, – гордо сказал парень. – Употребляю! Вусмерть. Можно с вами по стопарю выпить?
– Я не пью, – нахмурился Родион, заметив, что парень чуть навеселе. Добавил: – С кем попало.
Гришка растерялся, бормотнул:
– А я не кто попало.
– Кто же вы?
– Я на стройке работал, – сказал Гришка. – По шестому разряду.
– И что?
– Выгнали, – простодушно объяснил Гришка. – Можно, расскажу по порядку?
– Валяй! – Родион присел на бревно. Ему все равно сегодня делать было нечего, и парень чем-то его заинтересовал. Пусть поговорит, а что?
– Взялось все с одного случая, – обстоятельно начал Гришка. – Захожу в закусочную. Спрашиваю: "Напитки у вас бывают?" – "Коньяк", – говорят. А у меня уже характер слабый выработался. Через полчаса я захорошел. Чувствую только, вторую бутылку давлю. В углу стоят трое. "Идите спать", – говорю. Они меня пригласили на улицу и уделали. Выхожу утром на работу – весь в синяках. Мастер спрашивает: "Что это с тобой, Колотилин?" – "Родимые пятна", – говорю. "Раньше не было". – "А они, отвечаю, у меня особые, блуждающие. Сегодня здесь, завтра там". И тут он меня обидел. "Это родимые пятна капитализма", – говорит. Я ему тоже врезал. Как он молодых ребят опивает и что у них с прорабом одна лавочка. Ну, перевели в подсобники. Это меня-то, плотника первой руки!
В голосе Гришки Колотилина послышалась обида.
– Ну-ну? – сказал Родион.
– Повело совсем. С утра уж я не мог без этого. Олифу начал потаскивать, белила, рубероид. Товарищеский суд был и много другого. Потом работу совсем забросил, ни за что пятнадцать суток получил. Выселили, паспорт в милицию забрали – и сюда...
– Хорош, – сказал Родион и поднялся.
– А ловко вы сегодня этого хмыря! – восхитился Гришка. – Будто краном... Можно у тебя спросить?
– Еще рубль? – Родион глянул в те же умоляющие глаза. – Не дам.
– Да нет, – сказал Гришка. – Не то. В работу бы меня скорей взяли, а то я тут чего-нибудь сопру по мелочи.
– Давай ко мне тогда, елки-моталки.
Родион поднялся, пошел было, но такой уж день, видно, выдался – его догнал Евксентьевский, тронул за рукав.
– Ты на меня только не рычи, товарищ Гуляев, – сказал он и засмеялся как ни в чем не бывало. – Можно один вопрос задать?
– Спрашивайте, – сказал Родион равнодушно.
– У меня такой вопрос, товарищ Гуляев. Почему мы должны перед этим товарищем Гуцких ползать?
– Вам не понять.
– Да? Это почему же?
– Да так уж.
– А все-таки?
– Да за одно то, что он весь осколками порван! И под сердцем у него сидит кусок немецкого железа, а он на вас, сволочей, еще нервы мотает!
– Значит, берешь меня в свою команду?
– А идите вы к едрене-фене! – Родион затоптал окурок и пошел прочь, сплевывая с губ табачную горечь.
5
Следователь. Свидетельница Чередовая, вы первый раз увидели Евксентьевского на пожаре?
– Нет, в вертолете еще обратила внимание.
Следователь. Обратили внимание? А он на вас тоже обратил внимание?
– Ну, все в одной кабине были...
Следователь. И Гуляев?
– Рядом сидел.
Следователь. А он ухаживал за вами?
– Зачем вам нужно знать такие вещи? Ну, ухаживал, если в вашем понимании...
Следователь. Я спрашиваю, этот Евксентьевский-то не ухаживал за вами?
– Вы считаете, я бы позволила?
Следователь. Значит, вы не думаете, свидетельница Чередовая, что причиной преступления была ревность?
– Я даже не думаю, что и преступление-то было.
Следователь. Ваше особое мнение мы знаем. Но учтите, за ложные показания вы несете уголовную ответственность по статье сто восемьдесят первой.
– Не боюсь я ваших статей. Я правду сказала.
В субботу после обеда Родион позвонил на базу.
– Какие пироги, Платоныч?
– Горячие, – донесся голос Гуцких. – Это ты, Гуляев? Горячие пироги. Горимость высшая, пять баллов. Пластает тайга.
– Ясно. Бирюзов не прилетал?
– Хватился! Утром еще. Про тебя спрашивал.
– Ты сказал, что я в порядке?
– Сказал. А он группу-то отправил поездом, а сам пробился на гражданских самолетах. У него целая история была на пожаре...
– Что за история? Где он сейчас?
– А я его тут же на самолет и скинул в одно интересное место. Народу, понимаешь, не хватает.
– Куда же это его?
– В район Атаманки. Одного. Там здоровый пожар, надо срочно готовить вертолетную площадку. За день, думаю, сделает...
– Платоныч. – Родион сильно прижал трубку к уху. – Ты как хочешь, Платоныч, а я к нему. Когда туда вертолет?
– Послезавтра. Бригаду Неелова повезу. Ну хорошо, хорошо, Гуляев. Бюллетень ты закрыл?
– Да.
– Погоди, не бросай трубку! Еще новость. Твоя подопечная уже тут. Оформляется. Она, оказывается, с десятилеткой. Что? Придешь?
Родион слушал и не слушал – ловил краешком глаза такси, переминался в телефонной будке, и вся она ходила и скрипела...
Они встретились во дворе конторы. Родион боялся этих первых минут, думал всю дорогу, что он ей скажет, как поздоровается, и никак не мог придумать. А получилось, что они даже не поздоровались, вроде бы забыли.
– Приняли! – радостно крикнула Пина с крыльца, заметив его у ворот.
– Ух ты, елки-моталки!
Он рассматривал ее, словно увидел впервые в жизни. Да на то оно выходило, потому что Пина представлялась издалека другой. Платье на ней легкое было сейчас и чулки такого цвета, будто их не было совсем. А от туфель Пина длинноногая сделалась, точно городская студентка, к которым Родион всегда боялся подходить. И вся она ничем не напоминала ту бабу-растрясуху, с которой он встретился на Чертовом бучиле, только в глазах те же бесенята. Пина приблизилась.
– Ты не хлопотал тут за меня, дяденька?
– Что ты, тетенька!
– Смотри, а то я не люблю, если что-нибудь по знакомству. И ноты отца не приходило?
– Какой ноты?
– Видно, я ее опередила. Написал, что, мол, мою дочь Агриппину Петровну Чередовую, когда она приедет, прогоните назад, если сможете.
Они рассмеялись. Пина весело, от души, а Родион сдержанно, как бы не решаясь, потому что он не мог освободиться от волненья и не знал, как поддержать разговор.
– Мне еще надо паспорт из гостиницы выцарапать и сдать сюда, – сказала Пина.
– Может, завтра?
– В воскресенье-то?
– А мы дней не разбираем, когда горит.
– Тогда в кино, – предложила Пина.
– А что? Можно и в кино, – обрадовался Родион. – Поехали.
В городе было людно. Билеты, оказалось, порасхватали на все сеансы, и это огорчило Родиона, потому что теперь надо было придумывать разговоры с Пиной.
– Как здоровье отца? – спросил он.
– Ничего. Я же писала.
– Хотя верно.
Они шли по большой улице. Пина разглядывала толпу, нет-нет да окидывала Родиона быстрыми глазами, улыбалась, а он страдал, не зная, чему она улыбается.
– Ты мои книги получала?
– Все получила. Я же писала тебе.
– Хотя верно, – согласился он.
– Еще раз спасибо.
Родион молчал. Как всегда, слова приходили потом, когда нужды в них уже не было. Если б билеты они достали! Он бы просто сидел рядом с ней, а кино бы работало за него.
– За что спасибо-то? – с запозданием сказал он. – Я сам сначала читал, а потом уже посылал.
– Видишь, я говорю, что ты хитрый человек! – засмеялась Пина. – Все до одной прочел?
– Все.
– Ну и как?
– Разные они, – осторожно сказал Родион.
– Ремарк, например? "Три товарища"...
– Да, да, помню. Немец, у которого два имени? Эрих и зачем-то еще Мария.
Пина снисходительно заулыбалась:
– Ну и как тебе он?
– Пишет крепко, но смотря что взять из него, – неуверенно протянул Родион.
– А что бы ты, например, взял?
– Что это парни у него не поддаются, хотя их жизнь всяко ломает.
– Еще?
– Словам цену знают. И товариществу у них можно поучиться. Без этого они бы там пропали.
Пина удивленно заглянула сбоку в лицо Родиона, осторожно взяла его под руку, а он покраснел, и ему стало жарко вдруг от этого непривычного прикосновения. Когда раньше он гулял с девчатами – сам брать больше старался, а так, оказывается, все по-другому, и даже сердцу горячо, и легко идти.
– Знаешь, а я одну твою книгу привезла. Она же с печатями! Зачем ты ее из библиотеки?
– А что было делать? – отозвался Родион. – Искал, искал – нет нигде. Деньги внес, да и только.
– Нет, надо сдать.
– Можно и сдать, – согласился Родион.
К вечеру толпа стала гуще. Пина уже насмотрелась на нее, а Родион вообще не любил толочься среди праздных людей. Его не толкали, но само это многолюдье Родиона угнетало.
– Посидим? – предложила Пина.
От пестроты и тесноты они забились в крохотный сквер на главной улице, нашли краешек скамейки. Родион с наслаждением вытянул ноги, погладил колени. И вдруг вспомнил о том, что забылось на часок. Как там Санька сейчас? Распалил небось костер, кусты рубит, таскает колодины. А может, уже наворочался, спать лег?
– Ты о чем задумался?
– Знаешь, – помедлив, ответил Родион. – Летом да осенью толпа у нас пожиже, а вот весной откуда только берется народ!
– И ты об этом задумался? – засмеялась она.
– Да нет, как бы тебе объяснить? – Родион торопливо закурил. – Мы весной в городе почти не бываем. Горит сильно.
– Весной? Почему?
– Прошлогодняя трава. Одна искра – и пошло. Еще снега по низам, а в суходольных местах и на солнцепеках все звенит. Да и хвоя самая сухая в году, и лесорубы сучья дожигают, и в воздухе влаги нет – весняк ее выпивает. Скучно тебе все это?
– Говори, говори! – сказала Пина, рассматривая в сумерках его профиль.
– Да причин-то много. Леспромхозы вырубки плохо чистят. Земля холодна и не отдает пока воду. Что отпустит – дерева сосут, им сейчас только дай. Да не в этом дело...
– А в чем?
– Санька Бирюзов там один сейчас. Конечно, не впервой... Но у него какая-то история вышла, а он один, понимаешь?
Зажглись фонари, посвежело, и Родион отдал Пине свой пиджак. Она влезла в него, скинув туфли, а гуляющие оглядывались на них и улыбались. Действительно, какая уйма людей в этом городе!
– Понимаю, – сказала Пина.
– В понедельник я лечу к нему.
– И я тоже.
– Вообще не женское это дело, Пина.
– Ну, знаешь!
– Да я-то знаю. Не пора тебе?
Гостиница была недалеко от сквера. Пошли по затихающим улицам, и Родион, будто воробья, держал ее кулачок в своих широких и грубых ладонях. Она зашевелила пальцами, потрогала его мозоли.
– Ого!
– Что? – спросил Родион.
– Бобы.
– Прошлогодние, – сказал Родион, пытаясь высвободить руку. – За зиму не сошли.
– Родион, а почему у тебя здесь пальца нет?
Он отдернул руку.
– Отстрелил?
– Да нет...
Родион стеснялся своего недостатка, однако Пина спрашивала как-то очень участливо, просто, он почувствовал себя с ней свободно и легко, почти как с Санькой Бирюзовым. Но вдруг забоялся, что может каким-нибудь неловким словом все испортить, хотя история, которую он мог бы сейчас рассказать, была всем историям история.
– Расскажи, Родион, – попросила Пина.
– Знаешь, не к месту. Это целое дело...
– Ну хорошо, – сразу согласилась она.
Родион шагал домой темными городскими улицами, курил одну папироску за другой, не замечая, что курит, что не видит города, ровно глаза притупились и уши заложило.
А в воскресенье он рывком вскочил с кровати. Сон не просто сил прибавил, а как бы омолодил его, и ноги не болели совсем. Примчался на базу пораньше, чтоб приготовить все – взрывчатку, инструмент, палатку еще надо было выбрать, продукты закупить, принять людей, что полетят с ним.
– Видишь, я в твою команду попал, – сказал Евксентьевский. Он сидел на крыльце и победно смеялся. – Вместе будем помогать стране бороться со стихийными бедствиями. Правильно я говорю, товарищ Гуляев?
Родион не хотел портить себе настроения – промолчал, пошел к складу. Там уже хлопотал Гуцких. Родион пожал ему руку, спросил:
– Тунеядцев ты мне много отвалил?
– Троих. Мы их рассыпаем среди наших. А что ты улыбаешься?
– Да так... Спецовку сейчас им выдадим?
– Нет, к отлету.
– Каб не пропили?
– Ясное дело.
– Платоныч, пускай Чередовая летит с нами?
– Да мне-то что? Гляди только.
– Ладно.
– Вот эти лопаты забирай... А интересная девчонка! Откровенная. Я спрашиваю – зачем, мол, тебе в наше пекло? А она смеется. Справку-то, говорит, для института надо зарабатывать. Как у тебя ноги?
– В порядке. – Родион собрал топоры, пилы, подтащил к двери прокопченный котел. – Да пускай летит! Варить будет, а то я ведь всегда сам кашеварю. Пускай!
– Уже решили об этом.
– Да я так просто... Там низовой?
– Низовой.
– Беглый?
– Нет, стеной идет. Капитальный пожар.
– Ладно.
– Бригада Неелова уж в городе, а твои черти подъедут, я их сразу же туда.
– Идет. Как со взрывчаткой?
– Скинул я ее Бирюзову. Можно и еще захватить.
– Платоныч, а что это у него случилось?
– Тунеядец один отравился.
– Консервой?
– Да нет. Сам.
– Как сам?
– Да так.
– Тьфу! – сплюнул Родион. – Жив?
– Живой. А что ты сегодня такой улыбчивый?
– Да так...
Они стояли в дверях склада, подпирая косяки, тихо разговаривали, а на дворе сидели и лежали вразброс чужаки. Странно, они не собирались вместе, а каждый был сам по себе.
– Не могу привыкнуть, Платоныч! – сказал Родион.
– Что же поделаешь? Мы тут много про них без тебя говорили. Надо...
– Понятно. Как ты, Платоныч, думаешь – откуда такое добро?
– Вообще? – глянул на него Гуцких. – Пережитки капитализма...
– Может, и так...
– А может, и не так?
– Может, и не так.
– Что ты имеешь в виду?
– Как бы это сказать? – заволновался Родион. – Понимаешь, если есть возможность жить и не работать – такие будут долго еще.
– А от кого это зависит?
– Не знаю, – помедлив, проговорил Родион. – Наверно, от каждого из нас. Ты вот. Платоныч, допустишь, чтоб твои сыновья стали такими? А есть папы, что держат детей в достатке да в безделье, от которого подохнуть можно, не только что. А другой – совсем другой, но видит красивую жизнь и тоже тянется, на все идет...
– Это правда, Родион, они разные. Даже из рабочих один есть. Пьяница запойный, и через это попал. С тобой просится, изнылся весь.
– Знаю.
– И еще один говорит, что будет работать честно.
– А почему он там не работал?
– У него другое. Он к нам на поселение. Срок отбыл.
– За что?
– От армии уклонялся.
– То есть?
– По религиозным соображениям.
– Ну и! – сказал Родион, мотнув головой, и тут же радостно воскликнул: – А вот и она!
Он махнул рукой, Пина заулыбалась и пошла к складу. Чужаки лениво подымали головы, когда она проходила мимо. Вот подсвистнул кто-то. Пина быстро оглянулась и показала язык, а Родион и Гуцких засмеялись.
– Паспорт принесла! – доложила Пина, чему-то радуясь.
Гуцких пошел с ней в здание конторы, а у склада замаячил Евксентьевский. Он с любопытством заглянул в дверь, громыхнул лопатой.
