Текст книги "Избранные стихи"

Автор книги: Владимир Лифшиц

ВЕСНА

 
Один сказал, что это бьет
Гвардейский миномет.
Другой – что рявкают опять
Калибры двести пять.
– Форты, наверно, говорят, —
Поправил я ребят.
А недобрившийся комбат
Сказал, что нас бомбят.
 
 
Потом на воздух всей гурьбой
Мы вышли вчетвером
И услыхали над собой
Чудесный майский гром.
 

1945

САД

 
Здесь каждая былинка и, сучок
Исполнены военного значенья:
 
 
Улитка тащит бронеколпачок;
Ползут кроты по ходу сообщенья;
Резиновым вращая хоботком,
Что мы в стихах отметим, как в приказе,
Кузнечик под коричневым грибком,
Как часовой, стоит в противогазе.
И если сын попросит: – Расскажи! —
Я расскажу, что вот – пока не сбиты, —
Как «юнкерсы», пикируют стрижи
И комары звенят, как «мессершмитты».
Что тянет провод желтый паучок,
Что, как связист, он не лишен сноровки
И что напрасно ночью светлячок
Не соблюдает светомаскировки.
 

1945

ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ

 
«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…»
Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет.
Мы, отступая последними, в пушкинском парке
Деву, под звяканье пуль, в землю успели, зарыть.
 
 
Время настанет – придем. И безмолвно под липой
                столетней
Десять саперных лопат в рыхлую землю вонзим.
«Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой» —
Льется, смывая следы крови, костров и копыт.
 

1943

III
ПОСЛЕ ВОЙНЫ

 
Я вас хочу предостеречь
От громких слов, от шумных встреч,
Солдатам этого не надо.
Они поймут без слов, со взгляда, —
Снимать ли им котомку с плеч…
 

«Вы мне напомнили о том…»

И. Н. К.

 
Вы мне напомнили о том,
Что человеку нужен дом,
В котором ждут.
 
 
Я сто дорог исколесил.
Я молод был. И я спросил:
– Быть может, тут?..
 
 
Не поднимая головы,
– Быть может, тут, – сказали вы, —
Смеяться грех…
 
 
Война… И тяжкий ратный труд.
И кровь… Но дом, в котором ждут,
Он был у всех.
 
 
Я, как и все, в пути продрог.
Он полон был таких тревог,
Он так был крут…
 
 
Стою с котомкой под окном.
Открой мне двери, милый дом,
В котором ждут.
 

1955

КОГДА-НИБУДЬ

 
В воскресный день
К воротам подъезжает
Вместительный лазоревый автобус,
Похожий на прогулочную яхту.
Такие ходят лишь по воскресеньям…
В него садятся женщины
В косынках
Из легкого, как ветер, крепдешина,
Мужчины в пиджаках и белых брюках,
Девчонки, голенастые как цапли,
И хорошо умытые подростки,
Солидные, с платочками в карманах…
 
 
Свершается воскресная прогулка
К местам боев.
Езды не больше часа.
Летят столбы,
И загородный гравий
Под шинами хрустит на поворотах…
 
 
Меня сегодня тоже приглашали.
Я отказался —
Вежливо и твердо.
Во мне укоренилось убежденье:
Места боев – не место для прогулок.
Пусть я не прав, —
Я не хочу увидеть
В траншее, где погиб комбат Поболин,
Консервный нож, пустую поллитровку
И этикетку «Беломорканала».
Пусть я не прав,
Но я сочту кощунством
Девичий смех в разрушенной землянке,
Где веером поставленные бревна
О многом говорят глазам солдата…
 
 
Я знаю, что со мною на прогулке
Здесь были бы трудящиеся люди,
Хлебнувшие в войну немало горя,
Товарищи, сограждане мои.
Но мне не нужно камерной певицы,
Воркующей с пластинки патефона,
И разговор о солнечной погоде
Я не смогу достойно поддержать…
 
 
Когда-нибудь я снова буду здесь.
Не через год,
Не через десять лет,
А лишь почуяв приближенье смерти.
Ни поезд,
Ни лазоревый автобус
Под Колпино меня не привезут.
Приду пешком
В метельный серый день
И на пути, ни разу не присяду.
Приду один.
Как некогда. В блокаду.
И дорогим могилам поклонюсь.
 

1952

БЫЛ ДО ВОЙНЫ У НАС АКТЕР

 
Был до войны у нас актер,
Играл на выходах.
Таких немало до сих пор
В различных городах.
 
 
Не всем же Щепкиными быть
И потрясать сердца.
Кому-то надо дверь открыть,
Письмо подать,
На стол накрыть,
Изобразить гонца.
 
 
Он был талантом не богат,
Звезд с неба не хватал.
Он сам пришел в военкомат,
Повестки он не ждал.
 
 
Войны
Железный реквизит
И угловат и тверд.
Военный люд.
Военный быт.
Массовка – первый сорт!
 
 
Под деревушкой Красный Бор
Фашисты бьют в упор.
Был до войны у нас актер
(Фашисты бьют в упор…),
Хоть не хватал он с неба звезд
(Фашисты бьют в упор…),
Но встал он первым в полный рост
(Фашисты бьют в упор…).
 
 
Таланты – это капитал,
Их отправляют в тыл,
А он героев не играл, —
Что ж делать, – он им был.
 

1958

ПОГИБШЕМУ ДРУГУ

 
Прости меня за то, что я живу.
Я тоже мог остаться в этом рву.
 
 
Я тоже был от смерти на вершок.
Тому свидетель – рваный мой мешок.
 
 
Прости меня за то, что я хожу.
Прости меня за то, что я гляжу.
 
 
За то, что ты лежишь, а я дышу,
Я у тебя прощения прошу…
 
 
О дружбе тысяч говорим мы вслух,
Но в дружбе тысяч есть и дружба двух.
 
 
Не мудрено, что в горький тот денек
И среди тысяч был я одинок.
 
 
Тайком я снял с твоей винтовки штык,
К моей винтовке он уже привык.
 
 
И верю я, что там, в далеком рву,
Меня простят за то, что я живу.
 

1946

«Мне солдатские снились котомки…»

Анатолию Чивилихину

 
Мне солдатские снились котомки,
И подшлемников серых кора,
И свистящие змеи поземки,
И гудящее пламя костра.
 
 
Пулемет утомительно гукал.
Где-то лошадь заржала в лесу.
Я тяжелую руку баюкал,
Как чужую, держал на весу.
 
 
Лес был тих, насторожен, заснежен.
Был закончен дневной переход.
На подстилках из колких валежин
Отдыхал измотавшийся взвод.
 
 
Кто-то шуткой ответил на шутку,
А потом занимался рассвет,
И тугую скрутил самокрутку
Мне товарищ, которого нет.
 

1960

«Вот карточка. На ней мы сняты вместе…»

 
Вот карточка. На ней мы сняты вместе.
Нас четверо. Троих уж нынче нет…
Еще не вторглось в карточку известье
О том, что взвихрен, взорван белый свет.
 
 
Еще наш город давней той порою
На ней хранит покой и красоту.
Еще стоят, смеются эти трое,
Дурачатся на Троицком мосту…
 
 
Ну что ж, ты жив. Но ты себя не мучай.
Ты за собой не ведаешь вины.
Ты знаешь сам, что это только случай.
Слепая арифметика войны.
 
 
Но как смириться с тем, что где-то в Бресте,
Или в Смоленске, или где-нибудь
Перед войной снимались люди вместе —
И некому на карточку взглянуть?
 

1946

СНЕГ

М. Л. Галлаю

 
Не то чтобы очень часто,
Но до сих пор вспоминаю
Простреливаемый участок
По дороге к переднему краю.
 
 
Затаила в себе ложбинка
Прищур глаз, терпеливо ждущих…
Перед нею всегда заминка
Возникала у всех идущих.
 
 
И таких, кому б не хотелось
Повернуть и уйти от смерти, —
Нет, таких среди нас не имелось,
Вы уж на слово мне поверьте.
 
 
Но любой из моих знакомых
Шел на метры отвагу мерить,
Уповая в душе на промах, —
Тут уж тоже прошу поверить.
 
 
Был я, в общем, других не хуже,
Серединка на половинку,
И, ремень затянув потуже,
За другими нырял в ложбинку.
 
 
И одни, задохнувшись бегом,
Проскочив сквозь смерть, отдыхали,
А другие, в обнимку со снегом,
По-пластунски его пахали…
 
 
Послан в роту своей газетой, —
День январский был, ледовитый, —
Полз я, помню, ложбинкой этой,
Вдруг – лежит лейтенант убитый.
 
 
Он лежит – и не видно крови
На его полушубке белом.
Удивленно приподняты брови
На лице его окаменелом.
 
 
Словно спит он, и словцо снится
Сон какой-то ему хороший.
И белеют его ресницы,
Припорошенные порошей.
 
 
Спит и словно бы знает это.
Вот и выполнена работа…
Без нагана спит, без планшета, —
Захватил уже, видно, кто-то.
 
 
Был морозец в ту зиму лютый.
Полежали мы с ним, как братья,
Может, две, может, три минуты…
Отдышавшись, пополз опять я.
 
 
Вот и все. Ни о чем особом
Не поведал я вам, признаться.
Только мыслями к тем сугробам
Стал под старость я возвращаться.
 
 
Неужели все это было?
Как мы все-таки все устали.
Почему судьба не судила
Поменяться мне с ним местами?
 

1967

ПОТЕРИ

 
Человек, потерявший деньги,
Сокрушается и жалобно вздыхает.
 
 
Человек, потерявший друга,
Молча несет свое горе.
 
 
Человек, потерявший совесть,
Не замечает потери.
 

1956

БАНАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

 
Два друга
Перед самою войной
Ходили вместе к девушке одной.
 
 
Подумать обещала им она.
Подумать помешала ей война.
 
 
Один из них
Ушел в Дзержинский полк.
Ей написал в июле —
И умолк.
 
 
Второй нырнул —
И вынырнул в тылу.
Он доставал кагор и пастилу.
Он доставал ей сало и пшено.
И было все меж ними решено.
 
 
Давным-давно
Она – его жена.
Еще с того, с военного пшена.
 
 
Но тут сюжет наш
Делает изгиб,
Поскольку первый
Вовсе не погиб.
 
 
Он возвратился —
Скулы как кремень,
Пустой рукав
Засунут за ремень.
 
 
Он навестил их —
Мужа и жену.
Они поговорили про войну.
И муж,
Доставший кафель и горбыль,
Шепнул жене:
– Мне жаль его…
Бобыль…
 
 
А он,
Чтоб только что-нибудь сказать,
Сказал, что дочка —
Вылитая мать,
И, уходя, просил не провожать,
Боясь на электричку опоздать.
 
 
Муж крепко спит,
А женщина сидит,
И в кругленькое зеркальце глядит,
И пудрит веки,
Долго пудрит нос,
Хотя никто не видит этих слез.
 
 
Какой банальный,
Скажут мне, сюжет!
 
 
Спокойной ночи.
Точка.
Гасим свет.
 

1959

САКЛИ

 
О прожитой жизни
Приходят раздумья
Все чаще и чаще.
 
 
Над горной дорогой
Палящее солнце
И ветер звенящий.
 
 
По горной дороге
Влачу, будто ношу воловью,
Изжитые дружбы
И то, что когда-то
Казалось любовью.
 
 
Слепящее солнце
Скрывается за перевалом.
 
 
Безмолвные сакли,
Как мертвые соты,
Чернеют по скалам.
 

1964

ЗООПАРК

 
Глаза пантер то вспыхнут, то померкнут.
Медведица к детенышам строга.
На сером камне дремлет серый беркут.
Качает лось волшебные рога.
 
 
Купив билет под сводом легкой арки
В большое общежитие зверей,
Заметишь ты, что люди в зоопарке
Становятся и проще и добрей.
 
 
Так явственны печаль и благородство
Слонов задумчивых и гордость рыжих львиц,
Что сладостное чувство превосходства
Здесь возникает только у тупиц.
 

1965

АИСТ

 
По траве густой и влажной
Ходит аист.
Ходит он походкой важной
И жука ест.
 
 
Он зовет свою любимую
Подружку,
Преподносит ей зеленую
Лягушку.
 
 
Отошла она с поклонами
В сторонку:
– Отнеси-ка ты лягушку
Аистенку.
 
 
Он скучает, наша лапушка.
Здоров ли?
Беспокоюсь, не свалился бы
С кровли!..
 
 
Солнце село. Стало сумрачно
И тихо.
Вслед за аистом взлетела
Аистиха.
 
 
Вот и скрылись две задумчивые
Птицы…
Хорошо, что есть на свете
Небылицы!
________
 
 
Под землей живут кроты.
В подполье – мыши.
То ли дело аистенок —
Он на крыше!
 
 
У него гнездо покрыто
Мягким пухом.
Он лягушку может съесть
Единым духом!
 
 
Молча аист с аистихой
Сели рядом.
Оба смотрят на сыночка
Нежным взглядом.
 
 
Красный клювик аистенок
Разевает —
Он наелся, он напился,
Он зевает.
 
 
Молвит аист аистихе
Очень строго:
– Ждет нас осенью далекая
Дорога.
 
 
Ждет нас осенью не легкая
Дорога,
Хорошо бы с ним заняться
Хоть немного!..
 
 
– Что ты, что ты,
Он совсем еще ребенок!
Ведь и крылышки малы
И клювик тонок!..
 
 
– Надоело отговорки
Слушать эти!
Мы к занятьям приступаем
На рассвете.
________
 
 
А теперь я расскажу,
Как это было.
Солнце снизу облака
Позолотило.
 
 
А когда оно взошло
Еще повыше,
Сбросил аист аистенка
Клювом с крыши!
 
 
Испугался аистенок:
Упаду, мол!..
Начал, начал, начал падать…
И раздумал.
 
 
Он раздумал
И, синиц увидев стаю:
– Поглядите, – закричал им, —
Я летаю!..
________
 
 
Рассказать мне захотелось
Вам про это,
Потому что есть народная
Примета:
 
 
Если аисты справляют
Новоселье, —
Значит, будет в доме радость
И веселье,
 
 
А не сядет к вам разборчивая
Птица,
Значит, кто-то на кого-то
Очень злится,
 
 
Значит, будет в доме ссора,
Будет свара,
Если мимо пролетает
Птичья пара…
 
 
Путь приметы сквозь столетья
Длинный-длинный.
Показалось людям следствие
Причиной.
 
 
Просто птицы эти
Издавна садились
Только там, где не шумели,
Не бранились…
 
 
Так ли это началось
Или иначе,
Я желаю людям счастья
И удачи!
 
 
А еще мое желание
Такое:
Чтобы жить нам,
Этих птиц не беспокоя.
 
 
Возвратится аистенок
В марте с юга.
Прилетит с ним белокрылая
Подруга.
 
 
Выбирая, где спокойнее
И тише,
Пусть гнездо они совьют
На вашей крыше!
 
 
Ведь не каждая примета —
Суеверие.
Добрый аист, зная это,
Чистит перья.
 

1956

СЛИВЕН

 
Мне известен суровый Плевен,
Где растет в ложементах плевел,
И – в жемчужных отелях – Варна,
Улыбающаяся лучезарно.
 
 
Мне известна София – в парках,
И Коларовград пролетарский,
И Бургас – в парусах и в барках,
Этот город – моряк болгарский.
 
 
– Ну, а Сливен?.. —
Куда мне деться:
– Не был…
– Не был?
Честное слово?.. —
Смотрят сливенские уроженцы
На меня, как на тяжко больного.
 
 
Побывал под болгарским небом
Человек – и в Сливене не был!..
 
 
Да, дворцами он не утыкан,
И особенно не велик он,
И не главный он, к огорченью,
По промышленному значенью…
 
 
– Чем же он знаменит?
Чем дивен?
 
 
– Как же – чем?
Тем, что это – Сливен!
 
 
Тем, что девушки всех красивей,
И влюбленные всех счастливей,
И вино ароматней прочих, —
Кто не верит, гоните прочь их!..
 
 
Вот чем славен
Наш город-чудо,
Вот чем дивен,
Вот не был где ты!..
 
 
И послушать, так все оттуда
Композиторы и поэты!
 
 
Ну, а если кем не из Сливена
Вся Болгария осчастливлена,
Значит, мама его из Сливена
Или дядя его из Сливена…
 
 
Я, Болгарию покидая,
Сам себе становлюсь противен:
Видел многие города я,
Но не видел я город Сливен!
 

1960

МАРГЕЛАН

 
С утра орет петух-горлан —
Наместник муэдзина.
Узбекский город Маргелан.
Ферганская долина.
 
 
Еще в России время вьюг,
Еще пуста скворешня,
А здесь уже отцвел урюк
И зацвела черешня.
 
 
Шашлычник жарит шашлыки
Под небом на мангале.
Громоздкие грузовики
Гремят на магистрали.
 
 
И, словно древности послы,
Задумчиво, без спешки,
Везут по улицам ослы
Груженые тележки.
 
 
Средь тополей и плоских крыш
В стене мы видим дверцу,
И нас приветствует малыш,
Прижав ладошку к сердцу.
 
 
Мы третий чайник пьем до дна.
Шумят над нами ветки.
Поет над нами бедана,
Подвешенная в клетке.
 
 
Того же самого пера,
Вся та же, что на русском
Напоминает: «Спать пора!..» —
В вечерней ржи под Курском.
 
 
Я все вобрать в себя спешу,
И, отведя в сторонку,
Я оператора прошу
Снять чайхану на пленку.
 
 
А он в ответ: – Прошла пора
Экзотики дешевой.
Сниму я лучше трактора
И этот кран ковшовый!..
 
 
Я умолкаю, посрамлен.
Хоть он меня моложе, Конечно, прав не я, а он.
(Но я, пожалуй, тоже…)
 
 
Кино. Базар. Подъемный кран.
Дувалов серых глина.
Узбекский город Маргелан.
Ферганская долина.
 

1966

ОРЕЛ

 
Здесь воздух студён и разрежен,
В нем склон отдаленный приближен,
Он резко отчетлив, заснежен,
А в небе, почти неподвижен,
Орел – полузверь, полуптица —
На воздух упруго ложится.
 
 
Вот легкое сделал движенье
И плавное начал скольженье
На крыльях могучих и ржавых,
Под новым углом подержав их…
 
 
Струей голубого потока
Меня поднимает высоко
Доступная в стихотворенье
Мечта о свободном паренье.
 

1967

АРАРАТ

 
Я не верил столько лет
В чудеса с доставкой на дом…
Арарата нет и нет,
Утром глянул – вот он, рядом!
 
 
Над жарою Еревана
Белой льдины благодать
Близко-близко, даже странно,
Из окна – рукой подать.
 
 
Сразу поднял до вершин,
Как-то сразу все исправил,
Мыслей суетных лишил,
От пустых забот избавил.
 
 
Так очистил и вознес,
Так решил мои сомненья,
Что в груди кипенье слез
Ощутил я на мгновенье…
 
 
Это утро, этот сад,
Эти винчевские дали,
И над ними – Арарат,
Все такой же, как в Начале.
 

1967

ПОРТРЕТ

 
Я в домике был у Галенца,
У сына его и жены.
Висит на гвозде полотенце.
Картины стоят у стены.
 
 
И вдруг на одном из полотен,
Женой извлеченном на свет,
Как в прежние дни беззаботен,
Возник мой товарищ – поэт.
 
 
С портрета, где слышали краски
Пирушки их дружеской гул,
Сверкнул его взгляд самурайский,
Как будто он мне подмигнул.
 
 
Мол, помнишь январскую вьюгу?..
Недолго мы в жизни гостим.
Давай же сегодня друг другу
Все прошлые вины простим.
 

1967

УЛАНОВА

 
Язык искусства внятен и могуч:
Призыв трубы и плач виолончели,
И девушка, похожая на луч,
Слетает к нам с картины Боттичелли.
 
 
Мы забываем в тот же самый миг
Давным-давно поведанное сказкой,
И мы не знаем, кто это проник
К ней во дворец под черной полумаской.
 
 
Мы обо всем забыли для того,
Чтоб вместе с нею, сотканной из света,
Взглянуть как бы впервые на него,
Узнать его, как узнаёт Джульетта.
 
 
Что есть искусство? Объясню едва ль.
Я только знаю, что оно без грима,
Что в нем и счастье наше и печаль
И что оно, как жизнь, неповторимо.
 

1969

IV
Джемс Клиффорд
«Порядок вещей»
/поэма в двадцати трех стихотворениях, с биографической справкой и прощанием/

Ирине

 
Мне как-то приснилось, что я никогда не умру,
И помнится мне, я во сне проклинал эту милость.
Как бедная птица, что, плачет в осеннем бору,
Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась…
 

ДЖЕМС КЛИФФОРД
Биографическая справка

Джемс Клиффорд родился в 1913 году в Лондоне, в семье банковского клерка. Через три года отец его был убит под Верденом, вскоре умерла от туберкулеза мать, и Джемс воспитывался у деда со стороны матери, бывшего механика ремонтных мастерских лондонского дока. В неоконченной автобиографической повести Клиффорд с большой любовью воссоздает образ этого старого английского мастерового, человека широкой души, острослова и весельчака. «Дедушка Дик», по свидетельству поэта, знал множество народных английских и шотландских песен, влияние которых явно проглядывает в некоторых стихах Клиффорда.

Лет с пятнадцати Клиффорд стал увлекаться живописью. По окончании школы он проучился два семестра в одном из частных художественных колледжей, после чего интерес к изобразительному искусству у него пропал так же внезапно, как и возник. Однако пребывание в колледже не прошло для него бесследно. Здесь он впервые окунулся в незнакомый ему доселе мир художественной богемы, в атмосферу страстных споров, нередко переходивших из области искусства в область политики.

Известно, что некоторое, время Клиффорд работал чертежником в строительной конторе в Брайтоне. Писать он начал незадолго до второй мировой войны. Ни одного своего стихотворения он так и не увидел напечатанным. В 1940 году Клиффорд был призван в армию, проходил службу в зенитной батарее неподалеку от Дувра, а в 1944 году со своей частью был переброшен на континент, где вскоре погиб при отражении немецкой танковой атаки.

Изданный недавно сборник Джемса Клиффорда «Порядок вещей» («The way of things») состоит из двадцати трех стихотворений, сохранившихся у его друзей, и неоконченной автобиографической повести…

Такой могла бы быть биография этого английского поэта, возникшего в моем воображении и материализовавшегося в стихах, переводы которых я предлагаю вашему вниманию.

ДЕДУШКА ДИК

 
Мой дедушка Дик
Был славный старик.
Храню до сих пор его трубки.
Был смел он и прям,
И очень упрям,
И в спорах не шел на уступки.
 
 
Мой дедушка Дик
Силен был, как бык,
Бранился, как шкипер на баке.
Был дока старик —
Мой дедушка Дик —
В работе, в попойке и в драке.
 
 
Однажды в обед
Скончался мой дед,
Со стула свалился без звука.
Везуч был старик —
Мой дедушка Дик, —
Чего уж не скажешь про внука.
 

ВОСКРЕСНАЯ СЛУЖБА

 
Выходит он из дому с миною пресной,
Ведет меня за руку к службе воскресной.
И вот перед нами знакомый квартал,
Где нам уже виден знакомый портал.
Но дедушка Дик – он, представьте, католик —
Заходит в пивную, садится за столик.
И тотчас ему на подносе несут
В сползающей иене высокий сосуд.
Усы окуная в пушистую пену,
Он молвит: – Ореховый пай джентльмену!.. —
Нетрудно понять, джентльмен – это я,
А деда уже окружили друзья.
То были приказчик, букмекер и докер.
Сперва, как всегда, перекинувшись в покер,
Склонив многодумные лбы над столом,
В политику лезли они напролом.
Все жарче в пивной становились дебаты
По поводу верхней и нижней палаты.
Все чаще мелькали слова «профсоюз»,
«Страхкасса», «квартирная плата», «лорд Хьюз»[1]1
  Английский политический деятель двадцатых годов.


[Закрыть].
Пустели, – поскольку был спор непреклонным, —
За пинтою пинта, галлон за галлоном,
И вот почему, возвращаясь домой,
Мой дедушка шел не всегда по прямой…
 
 
И снова, бывало, он с миною пресной
Ведет меня за руку к службе воскресной,
Но, сделав от дома четыре шага,
Свернув, мы спешим на собачьи бега.
У дедушки Дика в петлице гвоздика,
И девушки смотрят на дедушку Дика,
И девушкам нравится дедушка Дик —
Лукавый, плечистый, веселый старик…
Куда он ушел, балагур и повеса,
Что к жизни вовек не терял интереса,
А нынче с портрета глядит на меня
И больше не просит для трубки огня?..
 

ФОРЕЛЬ

 
В быстрой, холодной, прозрачной речке,
Где в воду глядятся густые вязы, —
Еще сохранились у нас местечки,
Избежавшие индустриальной заразы, —
Итак, повторяю, в прозрачной речке,
Такой холодной, что ноги ломит,
Где у воды, на старом крылечке, —
Там есть крылечко, поскольку есть домик, —
Сидит мистер Джексон и курит трубку,
А во дворе, подоткнувши юбку,
Хозяйничает его старуха,
Давно глухая на оба уха, —
Совсем недорого, честное слово,
Шесть шиллингов комната стоит в сутки,
За те же деньги мычит корова,
За те же деньги крякают утки,
И я гляжу на раннем рассвете,
Как потягивается Бетти,
Как одевается, умывается,
Причесывается, огорчается,
Не то чтобы в шутку – совершенно серьезно,
Что я разбудил ее слишком поздно, —
В той быстрой, прозрачной, холодной речке
Водилась форель. Мы ее ловили.
И думал я, что живу на свете,
Устроенном в общем довольно мудро,
Когда в нем есть такая вот Бетти,
Такая вот речка, такое вот утро.
 

БАМБЕРИ

 
Вы не были в Бамбери? Жаль, что вы не были!
Не знаю, что именно, – улицы, небо ли,
А может, гостиница с рыжим привратником,
С дородной хозяйкой в чепце аккуратненьком,
А может, столы, что стояли под вязами,
А может быть, то, что мы не были связаны, —
Мне все это нравилось в городе Бамбери,
В старинном и маленьком городе Бамбери.
 
 
Он не был прощением. Не был прощанием.
Свершением не был. Он был обещанием.
 

АББАТСТВО

 
Мне говорят: под плитами аббатства,
Средь серых стен, над ними вознесенных,
Осуществилось подлинное братство
Политиков, поэтов и ученых.
 
 
И пусть при жизни, в разные эпохи,
Непримиримы были их воззрения, —
Здесь, где слышны почтительные вздохи,
Посмертное мы видим примирение…
 
 
Мои слова, быть может, святотатство,
Но все же, что касается поэтов,
Я не могу никак почесть за братство
Случайное соседство их скелетов.
 
 
Гордыня стихотворцев непомерна,
К тому же это были англичане,
И оттого под сводами, наверно,
Царит высокомерное молчанье.