Текст книги "КАТЫНСКИЙ ЛАБИРИНТ"

Автор книги: Владимир Абаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3. МОСКВА, ЛУБЯНКА

Поиски пропавших без вести польских офицеров начались сразу же по установлении дипломатических отношений между правительствами Сталина и Сикорского. Переговоры с чинами НКВД вел от имени Андерса бывший узник Старобельского лагеря Юзеф Чапский. Отчет ротмистра Чапского в свое время был опубликован мною в «Литературной газете». Этот текст, включавший также ответы на мои вопросы одного из главных действующих лиц отчета Л.Ф.Райхмана, вызвал обширную читательскую почту, и теперь у меня есть возможность дополнить свою публикацию новыми подробностями. Одновременно восстанавливаю купюры, сделанные из экономии места.

"Формирование польской армии в СССР, – пишет Чапский, – началось в сентябре 1941 года в Татищеве около Саратова, а также в Тоцке на железнодорожной линии Куйбышев Чкалов. В летний лагерь в Тоцке прибывали ежедневно сотни людей… Мы создали что-то вроде информационного бюро. Я выполнял задание, которое заключалось в подробном опросе каждого прибывшего. Поочередно все прибывшие из Воркуты, Магадана, Камчатки или Караганды рассказывали о себе, и все говорили о двух вещах: разыскивали следы своих вывезенных семей и сообщали целые списки коллег, находящихся еще в лагерях и еще не освобожденных. С первой минуты я стал спрашивать каждого из них. не работал ли он с кем-либо из наших товарищей из Старобельска, Козельска и Осташкова. Мы все еще верили, что наши коллеги оттуда вот-вот прибудут… Но не только никто из них не приезжал, а и вестей от них не было никаких, и о судьбах их мы не знали ничего, если не считать противоречивых сообщений из вторых рук…

С момента, когда генерал Андерс начал организовывать армию, он упорно домогался у советских властей сведений о пропавших, но в ответ получал все те же вежливые и туманные обещания. Сообщения обо всех поступавших к нам сведениях, касавшихся пропавших, мы направляли командующему армией и в посольство в Куйбышеве…

Мы ожидали наших коллег со дня на день, дополняя и расширяя список пропавших. Прошел месяц, никто из прежних узников Старобельска, Козельска и Осташкова не приезжал. К моменту приезда главнокомандующего в Москву в декабре у нас уже был список, превышающий 4500 фамилий, который генерал Андерс и привез в Москву…

В начале января 1942 года я был направлен генералом Андерсом в Чкалов в качестве уполномоченного по делам невозвращенных военнопленных, чтобы попытаться выяснить вопрос у начальника ГУЛАГа генерала Наседкина…

Наседкин при первой встрече был захвачен врасплох и потому более доступен. Он сидел на фоне большой карты СССР, на которой были обозначены главные из подведомственных ему лагерей. Больше всего звездочек, кружков и других значков, обозначающих крупные скопления лагерей, было на территории Коми АССР, на Кольском полуострове, на Колыме…

Я охарактеризовал Наседкину положение с тремя лагерями для военнопленных, добавив, что дальнейшее задерживание в лагерях военнопленных, освобожденных по приказу Сталина, «пахнет саботажем». Мне показалось, что мой собеседник действительно не ориентировался в этом деле – а может, только притворялся… Он сказал мне, что весной 1940 года, в период ликвидации этих лагерей, еще не возглавлял ГУЛАГ и что в его ведении нет лагерей военнопленных, а только трудовые лагеря политических и уголовных заключенных. Возможно, среди них имеются «также» польские военные, ничего точно, однако, ему об этом не известно. Он сказал, что постарается выяснить вопрос и завтра даст ответ на него. Я спросил его, не отправил ли он военнопленных на Землю Франца-Иосифа и Новую Землю, как я это слышал от многих возвратившихся заключенных. Генерал заверил меня, что он никого не отправлял на эти острова, что если там и есть лагеря, то они находятся в ведении другого начальства, которое ему не подчинено, -может быть. там действительно есть лагеря военнопленных… [91]  [91] Немногословное, но выразительное описание этих лагерей имеется опять-таки в «Архипелаге ГУЛАГ»: «На Новой Земле тоже были лагеря многие годы, и самые страшные потому что сюда попадали „без права переписки“. Отсюда не вернулся никогда ни единый зэк. Что эти несчастные там добывали-строили, как жили, как умирали этого еще и сегодня мы не знаем. Но когда-нибудь дождемся же свидетельства!»


[Закрыть]

Генерал в моем присутствии приказал по телефону точно выяснить вопрос о лагерях в Старобельске, Козельске и Осташкове. Отдавая это распоряжение, он процитировал письмо генерала Андерса, повторяя содержавшиеся в нем слова: «по приказанию товарища Сталина». На этом моя первая беседа с генералом Наседкиным закончилась.

Около 11 часов вечера в тот же день я был принят начальником НКВД Чкаловской области Бзыровым… [92]  [92] Неточность: речь идет о капитане ГБ Иване Васильевиче Бзырине.


[Закрыть] Бзыров принял меня очень любезно, изображая всяческую готовность помочь мне. Прежде всего он сказал мне, что ничего точного я не узнаю нигде, а лишь у центральных властей, притом у самых высших (разговор происходил при двух свидетелях, тоже энкаведистах), и дал понять, что Меркулов или Федотов могут помочь мне. (Главой НКВД СССР был тогда Берия, Меркулов был его заместителем, а затем уже шли по иерархической лестнице Круглов, Федотов и Райхман.) Когда я заговорил о Новой Земле и Земле Франца-Иосифа, он не только не был удивлен, но сам показал мне на карте порт Дудинка на Енисее, через который переправлялись на эти острова самые большие партии заключенных. Он сказал, что в его области невыпущенных поляков нет.

На другой день я был снова принят генералом Наседкиным. В этот раз я уже не застал его врасплох, как накануне: он сказал, что ему нечего сообщить мне и что разъяснение по интересующим меня вопросам могут дать лишь центральные власти. Я снова спросил генерала о Новой Земле, сказав, что у меня есть информация о находящихся там польских военнопленных… И опять Наседкин прореагировал иначе, чем накануне. «Не исключено, – буквально сказал он. – что подчиненные мне северные лагеря отправили некоторые немногочисленные группы на эти острова, однако там и речи нет о тех многих тысячах, о каких я услышал от вас…»

В середине января я был направлен генералом Андерсом в Куйбышев и Москву, к генералу Жукову, с рекомендательным письмом и письмом, излагающим суть вопроса, где генерал Андерс писал, до какой степени наши бесплодные поиски пропавших военнопленных затрудняют организацию армии. как сильно морально угнетают и его самого, и его сотрудников, и просил, поскольку он не может заняться этим вопросом лично, помочь мне так же, как если бы эта помощь оказывалась ему. Советские генералы, к которым я отправился, занимали в НКВД очень высокие посты, и им было поручено специальное задание содействовать организации польской армии. В предшествующие два года генерал Райхман лично допрашивал многих из наших коллег, и я рассчитывал на то, что он и другие генералы, несомненно, кардинально знающие наш вопрос, сумеют и захотят помочь мне – например, добьются для меня аудиенции у всемогущего Берии или Меркулова. В Куйбышеве я не застал ни Райхмана. ни Жукова, так что я отправился в Москву и там лишь 3 февраля 1942 года после краткого – якобы ошибочного заключения под стражу попал наконец на Лубянку к генералу Райхману (Жуков отсутствовал).

Ожидая своей очереди в маленькой приемной Райхмана, я с удивлением заметил, что до меня Райхман принял бывшего коменданта лагеря в Грязовце Ходаса. Через четверть часа впустили меня. Разговор, как обычно, шел при свидетелях.

Я попросил Райхмана помочь мне попасть к Берии или Меркулову, но получил вежливый отказ. Тогда я подал ему мемориал, в котором очень подробно изложил всю известную нам историю трех лагерей вплоть до их ликвидации, то есть до мая 1940 года. После этого вступления я писал далее:

"Со дня объявления амнистии для всех польских военнопленных и узников 12 августа 1941 года прошло почти шесть месяцев. В польскую армию прибывают группами и поодиночке польские офицеры и солдаты, освобожденные из тюрем и лагерей. Несмотря на «амнистию», несмотря на твердое обещание, данное в октябре 1941 года нашему послу Коту самим Сталиным, вернуть нам военнопленных, несмотря на категорический приказ, отданный Сталиным в присутствии генерала Сикорского и генерала Андерса 3 декабря 1941 года. о том, чтобы узники из Старобельска, Козельска и Осташкова были найдены и освобождены, к нам не поступило ни единого призыва о помощи от военнопленных из вышеупомянутых лагерей. Расспрашивая тысячи возвращающихся из лагерей и тюрем коллег, мы ни разу не услышали сколько-нибудь достоверного подтверждения местопребывания узников, вывезенных из тех трех лагерей. До нас доходили лишь слухи о том, что в 1940 году на Колыму через бухту Находка было переправлено от 6 до 12 тысяч офицерского и сержантского состава, что в шахтах на Земле Франца-Иосифа сконцентрировано более 5000 офицеров, а множество их было выслано также на Новую Землю, на Камчатку, на Чукотку, что польские военнопленные офицеры были вывезены на огромных буксировавшихся баржах (по 1700-2000 на каждой) на северные острова и что баржи эти затонули. Ни один из этих слухов не был достоверно подтвержден.

Мы знаем, с какой старательностью и точностью работает НКВД, так что никто из нас, военнопленных узников, не допускает и мысли о том, что высшим инстанциям НКВД может быть неизвестным местопребывание 15 000 узников, в гом числе 8000 офицеров. Разве торжественное обещание самого Сталина и его строжайший приказ выяснить судьбу бывших польских военнопленных не позволяет нам надеяться, что мы по крайней мере узнаем, где находятся наши боевые товарищи, а если они погибли, то как и когда это произошло?"

Далее следовала по возможности точно составленная сводка. Генерал Райхман читал внимательно… Лицо его ни разу не дрогнуло, ни на секунду не изменило выражения…

Он ответил мне, что ничего не знает о судьбе этих людей, что вопрос этот не входит в компетенцию подчиненных ему отделов, но, желая, однако, оказать любезность генералу Андерсу, постарается все выяснить и сообщить мне. Он просил меня подождать в Москве звонка от него. Прощание было прохладным. Я прождал 10 дней, после чего ночью последовал звонок: звонил сам Райхман, который неожиданно любезным, даже чрезвычайно любезным тоном сообщил мне, что, к сожалению, завтра утром он вынужден уехать, что, к сожалению, он не сможет со мной увидеться, что он советует мне ехать в Куйбышев, потому что все материалы по нашему делу пересланы заместителю народного комиссара иностранных дел товарищу Вышинскому. Я лишь успел еще ответить Райхману, что прекрасно понимаю: Вышинский ничего мне не скажет, так как до того дня. когда происходил наш с Райхманом разговор, польский посол Кот уже восемь раз безрезультатно обращался по этому вопросу к товарищу Вышинскому. На этом и кончилась моя командировка в Москву.

У нас еще оставалась тень надежды, искусно поддерживаемая прикрепленными к нашей армии энкаведистами: мы надеялись, что наши коллеги прибудут к нам в июле – августе, то-есть в тот единственный период, когда навигация в тех морях возможна. Множество раз нам под величайшим секретом нашептывали: «Только ничего никому не говорите, но будьте терпеливы – ваши товарищи приедут к вам в июле-августе». Но наступил и июль, и август миновал, и снова никто не вернулся".

Из названных Юзефом Чапским трех генералов обратиться с вопросами я имел возможность лишь к одному – Райхману. Леонид Федорович принял меня весьма любезно. Это было время, когда вся страна приникла к телевизорам, наблюдая дебаты на Первом Съезде народных депутатов. Мой собеседник, помню, особенно интересовался делом Гдляна… Однако вернемся к нашему предмету.

Леонид Федорович сразу же разочаровал меня: Чапского он не знает и никогда с ним не встречался. Зато встречался с самим генералом Андерсом. Факт этот, насколько мне известно, в литературе о Катыни не зафиксирован. Л.Ф.Райхман рассказывает (текст авторизован):

«В первых числах ноября 1941 года я вылетел в Куйбышев, куда, как известно, были эвакуированы из Москвы посольства. Моей задачей было обеспечить безопасность дипломатов. Там по указанию руководства и произошла моя единственная встреча с генералом Андерсом. Она состоялась в ресторане, в отдельной комнате. Андерса сопровождали адъютант и еще какой-то поляк. Со мной было два работника из оперативной группы контрразведки в Куйбышеве. Андерс передал мне список польских офицеров на одной неполной страничке и просил принять меры к их розыску. Я тут же передал этот список одному из находившихся со мной оперативных работников и обещал позвонить через две недели. Однако до истечения этого срока я вылетел в Москву. Перед отъездом я позвонил Андерсу и сообщил, что вопросом о разыскиваемых офицерах занимается тот самый работник. которому я вручил этот список в присутствии его, Андерса. Делами, хоть в какой-то мере касающимися поляков, в наркомате госбезопасности занимался только Георгий Сергеевич Жуков (комиссар госбезопасности 3-го ранга), являвшийся с сентября или октября 1941 года уполномоченным ГКО по формированию польской армии. У него был мандат за подписью Сталина, и только он один имел право встречаться с поляками без особого на то разрешения руководства наркомата. Отдел Жукова подчинялся мне как заместителю начальника контрразведки, но не сам Жуков и не по польским делам. Кроме встречи с Андерсом, в дальнейшем я не участвовал ни в каких встречах с кем-либо из поляков. Фамилию Чапского я никогда не слышал».

Спросил я Л.Ф. Райхмана и о его участии в подготовке свидетелей по Катыни для Нюрнбергского процесса. Это отдельная тема: в одном из советских архивов имеются протоколы заседаний так называемой правительственной комиссии по Нюрнбергскому процессу, где Райхман фигурирует в качестве одного из трех членов группы, работавшей с катынскими материалами; кроме него, в группу, судя по протоколам, входили А.Н. Трайнин и Л.Р. Шейнин (подробнее об этом ниже). Леонид Федорович ответил так:

"К Нюрнбергскому процессу я не имел ни малейшего отношения. Был еще один эпизод, связанный с поляками: летом 1946 года (точнее не вспомню, помню только, что на мне была гимнастерка без шинели) мне позвонил Меркулов и предложил явиться к Молотову. Он не сказал, какой вопрос будет обсуждаться, сказал только: «Выскажите наше мнение». Это был единственный раз. когда я общался лично с Молотовым. Кроме Молотова в кабинете находился Вышинский. Оказалось, что готовится решение относительно статуса бывших польских граждан в СССР. Я высказал ряд своих соображений [93]  [93] В качестве первого заместителя наркома иностранных дел (Постановление СНК о назначении – 6.9.1940) Вышинский действительно занимался вопросами, связанными с Польшей. Вместе со Сталиным и Молотовым зимой 1941-42 года он участвовал в переговорах с генералом Сикорским, а затем сопровождал его в поездке по стране. Эпизод этот отражен в мемуарах И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь»: «В начале декабря я был возле Саратова на параде армии генерала Андерса, образованной из военнопленных поляков. Приехал Сикорский, его сопровождал Вышинский. Не знаю, почему для такой оказии выбрали именно Вышинского. Может быть, потому, что он был польского происхождения? А я вспоминал его на процессе в роли прокурора… Он чокался с Сикорским и сладко улыбался. Среди поляков было много людей угрюмых, озлобленных пережитым: некоторые не могли удержаться – признавались, что нас ненавидят. Я чувствовал, что эти не смогут перешагнуть через прошлое. Сикорский и Вышинский называли друг друга „союзниками“, а за любезными словами чувствовалась неприязнь». Вышинский же провел 4 мая 1943 года пресс-конференцию о причинах разрыва дипломатических отношений с польским правительством в изгнании, на которой обвинил сотрудников польского посольства, в том числе и посла Кота, в шпионаже. Напомним. чю формальным поводом для советского демарша явилось обращение правительства Сикорского к Международному Красному Кресту с просьбой провести экспертизу катынских захоронений.
  Отметим, кстати, явную неувязку в сообщении Райхмана. Протоколы комиссии Вышинского датированы: первый – 24 мая, второй – 11 июня 1946 года. За эти три недели должно же было выясниться недоразумение, что Райхман в комиссии работать не может, так как его нет в Москве. А ему, которого нет, напротив, предписывается организовать доставку свидетелей в Нюрнберг. Впрочем, в следующем же абзаце выясняется, что Л.Ф., так сказать, не вполне отсутствовал, все-таки приезжал в Москву, и именно летом 1946-го.


[Закрыть].

С Шейниным я был знаком, мы иногда встречались в одном доме, но никогда с ним не сталкивался по службе. С Трайниным не был знаком вообще, никогда его не видел, фамилию его я знал.

С апреля 1946 года по 6 июня 195) года (был вызван в Москву в связи со смертью отца) я находился в западных областях Украины, где участвовал в операциях по борьбе с оуновским бандитизмом, поэтому никакого участия в работе правительственной комиссии по Нюрнбергскому процессу принимать не мог. Как появилась моя фамилия в протоколах? Возможно, Вышинский назвал меня потому, что отдел Жукова, как я уже сказал, подчинялся мне. Самого же Жукова в 1946 году уже не было в Москве".

Зашла, конечно, речь и о только что появившейся публикации в «Московских новостях» [94]  [94] Акуличев А., Памятных А. Катынь: подтвердить или опровергнуть. «Московские новости». 21.5.1989. Среди прочего в этом материале излагается рапорт начальника минского НКВД Тартакова на имя генералов Зарубина и Райхмана от 10.5.1940, которым Тартаков докладывает о ликвидации офицерских лагерей.


[Закрыть].

"Что касается опубликованного в «Московских новостях» от 21 мая 1989 года «рапорта на имя генералов Зарубина и Райхмана», то это явная фальшивка хотя бы уже потому, что в 1940 году я имел звание майора [95]  [95] В 1940 г. Л.Ф. действительно был майором, но не общевойсковым, а госбезопасности, носил в петлицах один ромб, а этот знак различия соответствовал комбригу или введенному как раз в мае 1940-го генерал-майору РККА (Указ ПВС о введении генеральских званий датирован 7.5.1940, рапорт Тартакова – 10.5.1940, т.е. все-таки тремя днями позже). Мою ссылку на Указ от 26.4.1940, которым майор ГБ Райхман в составе большой группы сотрудников НКВД был награжден медалью «За отвагу». Л.Ф. счел излишней, хотя она вроде бы и подтверждала его слова; в свою очередь читатели решили, что я пытаюсь таким образом «отмыть» Райхмана. На самом деле я просто не хотел раньше времени ссориться со своим героем (любой журналист поймет); тем не менее указал же настоящее звание, чем и вызвал его неудовольствие.


[Закрыть]. Кроме того, направляться такой рапорт мог только на имя начальника Главного управления лагерей Наседкина. Единственный известный мне чекист по фамилии Зарубин работал в это время в разведуправлении в звании, если не ошибаюсь, капитана".

К моменту знакомства с Райхманом я плохо знал его послужной список. Постепенно, по мере выяснения все новых и новых обстоятельств, я понял, что имею дело не просто с очевидцем и непосредственным участником многих интересующих меня событий, но прежде всего с неординарной личностью.

Свою карьеру он начал в Ленинграде (обладавший изумительной памятью Леонид Федорович назвал мне даже номер своего кабинета в «Большом доме» на Литейном – 626), занимался меньшевиками, раскрыл, в частности, «Союз марксистов-ленинцев» [96]  [96] В 1932-1933 гг. постановлениями Коллегии ОГПУ по делу «Союза марксистов-ленинцев» в несудсбном порядке были привлечены к уголовной ответственности М.Н. Рютин, Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев и др. (всего 30 человек). Комиссией Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов, установлено, что расследование проводилось с грубым нарушением закона. В июне 1988 г. Верховный суд СССР отменил соответствующие постановления Коллегии ОГПУ в отношении 25 проходивших по делу лип за отсутствием в их действиях состава преступления. Остальные пятеро реабилитированы раньше.


[Закрыть]. До убийства Кирова атмосфера и методы работы в «органах» были, по словам Леонида Федоровича, совершенно иными, нежели это описывается современной журналистикой. Инициатива арестов исходила снизу, следствие вел сам оперативный работник – это правило было принято для того, чтобы вывести из дела агентуру. Необходимости в клевете, фальсификации следственных материалов не возникало: при хорошо поставленной оперативной работе человек, вызванный на допрос, «сам не знал о себе того, что знали мы». При Ежове в «органах» работали настоящие профессионалы. Чтобы овладеть приемами вербовки, работы с агентурой, нужно не менее 5 – 6 лет, сказал Райхман. С приходом Берии в структуре НКВД появились следственные отделы, туда хлынул поток партийных функционеров, «которые умели только одно – бить». Не удержавшись, я спросил: «Неужели при Ежове совсем не били?»"Случалось, – хмуро произнес Райхман. А сейчас разве не случается?" Рассказал Леонид Федорович о совещании в Москве, на котором Ежов зачитал текст известной сталинской директивы, санкционировавшей применение пыток. Ежов, по его словам, пребывал в полнейшем недоумении, выглядел подавленным… [97]  [97] Дата убийства Кирова – 1.12.1934. Н.И. Ежов назначен наркомом внутренних дел 26.9.1936. До этого назначения курировал НКВД в качестве секретаря ЦК ВКП(б). Берия стал полновластным хозяином НКВД в декабре 1938 г.


[Закрыть]

Массу интереснейших деталей о довоенном прошлом Райхмана я узнал от бывшего военного прокурора Бориса Петровича Беспалова, который в свое время работал в шверниковской комиссии по реабилитации – по его собственному выражению, "батрачил в рабочем аппарате". Вот, например, один из сюжетов:

"В конце лета 1939 года где-то на очень высоком уровне возник замысел назначить Андрея Вышинского заместителем председателя СНК СССР. В связи с этим возникла необходимость всесторонне «прощупать» кандидата, выяснить, чем он дышит, благонадежен ли он, можно ли допускать его в общество близких Сталину. Да и как он вообще относится к самому Сталину, не враждебно ли, не возникнет ли у новоиспеченного заместителя главы правительства шального желания при встрече со Сталиным садануть ему под сердце острый нож или пустить в него злодейку-пулю.

Потребовались источники, из которых можно было бы получить наиболее достоверные ответы на все эти вопросы. В качестве одного из источников был избран Л. Шейнин, который относился к Вышинскому с сыновним благоговением. был вхож в дом и, несомненно, многое знал.

Шейнин находился в то время на сочинском курорте. К нему послали Райхмана. Почему Райхмана? Не допрашивать же Шейнина посылался сотрудник, а на личную, сердечную, откровенную беседу, во время которой нужно будет все вылизать из души собеседника. Делать это Райхман умел и сдал экзамен по этой части еще в 1936 году при подготовке процесса «Антисоветский троцкистский центр» [98]  [98] Имеется в виду дело о так называемом «Параллельном антисоветском троцкистском центре». По этому делу 30.1.1937 Военной коллегией Верховного суда СССР в открытом заседании были приговорены к расстрелу Ю.Л. Пятаков, Л.П. Серебряков. Н.И. Муралов и др. (всего 13 человек), к различным срокам лишения свободы – Г.Я. Сокольников. К.Б. Радек, В.В. Арнольд, М.С Слроилов: двое последних впоследствии также были расстреляны. Комиссией ПБ ЦК установлено, что материалы дела были сфабрикованы. Все реабилитированы.


[Закрыть]. К тому же для такой миссии, конечно же, нужен был человек, состоящий с Шейниным в близких товарищеских отношениях, основанных на взаимном доверии.

Райхман рассказывал: чтобы вызовом для беседы в горотдел НКВД не спровоцировать у Шейнина сердечного приступа, ему в санаторий сообщили, что он по ВЧ вызывается Москвой. Шейнин, конечно, почувствовал бы себя оскорбленным при одной только мысли о том. что кто-то мог бы осмелиться «разыграть» его таким способом, и объяснял, что встреча с Райхманом произошла на пляже, как бы совершенно случайно.

Задушевная беседа продолжалась несколько дней и завершилась документом, отпечатанным на машинке через два интервала на 10 или 12 страницах. Ввиду особой секретности как самой миссии, так и содержания документа все фамилии вписывались от руки. Подписал его Райхман. Пересказать содержание документа я не в состоянии, а кратко и чтобы было понятно – это была молитва, исходящая от Вышинского к божеству, имя которого Сталин".

Таким образом, знакомство Райхмана с Шейниным было отнюдь не шапочным. Беспалов же рассказал, что в бытность свою в Ленинграде Райхмаи имел непосредственное отношение, кроме названных, и к делу Сафарова [99]  [99] Дело «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других» в декабре 1934 г. было выделено в отдельное производство в ходе расследования обстоятельств убийства Кирова. Обвинительное заключение в материалах дела отсутствует. Всего по делу Сафарова было арестовано и постановлением ОСО при НКВД от 16.1.1935 подвергнуто наказанию в виде лишения свободы или высылки 77 человек: впоследствии многие из них на тех же основаниях репрессированы повторно с применением более суровых мер наказания вплоть до расстрела. В справке КПК при ЦК КПСС и ИМЛ при ЦК КПСС отмечается: «Допросы производились пристрастно, необъективно, с применением физического воздействия». Определениями Военной коллегии Верховного суда СССР от 23.8.1957, 8.2.1958 и 21.6.1962 все обвиняемые, кроме Г.И. Сафарова, реабилитированы. Дело Сафарова, выступавшего, как гласит справка, «с провокационными, ложными показаниями против многих людей», изучается.


[Закрыть], и к делу «Московского центра» [100]  [100] По делу «Московского центра» в январе 1935 г. Военной коллегией Верховного суда были осуждены к различным срокам тюремного заключения Каменев, Зиновьев и еще 17 человек. Согласно сообщению Комиссии Политбюро ЦК, «проверка дела показала, что материалы по нему были сфальсифицированы». Пленумом Верховного суда приговор по делу «Московского центра» отменен за отсутствием состава преступления.


[Закрыть], и к делу «Антисоветского объединенного Троцкистско-зиновьевского блока» [101]  [101] По этому делу в августе 1936 г. Военной коллегией суда в открытом заседании приговорены к расстрелу 16 обвиняемых, в том числе Зиновьев и Каменев. Как сообщила Комиссия ПБ ЦК, «тщательный анализ материалов дела показал, что осуждены они были также необоснованно». Пленум Верховного суда СССР в 1988 г. удовлетворил протест Генерального прокурора СССР, отменил приговор и прекратил дело за отсутствием состава преступления.


[Закрыть], причем действовал столь успешно, что звание капитана ГБ получил досрочно и чуть ли не минуя старшего лейтенанта.

Уже в октябре или даже в конце сентября 1939 года Райхман с командой прибыл во Львов, где под крышей некоего фиктивного научного учреждения искал подходы к главе униатов митрополиту Шептицкому. Мне представляется вероятным. что в его задачу входила также и предварительная селекция пленных для нужд контрразведки. (В числе сосредоточенных в районе Львова пленных был, кстати говоря, и Андерс.) В дальнейшем Леонид Федорович, по его словам, ни малейшего отношения к судьбе пленных поляков не имел, хотя вот ведь встречался же с Андерсом, с Молотовым и Вышинским обсуждал проблему польского гражданства. В архивных документах фамилия Райхмана в связи с военнопленными отсутствует, зато присутствует фамилия его непосредственного начальника Федотова – именно в его распоряжение направлялись пленные, представляющие оперативный интерес для 2-го управления ГУГБ.

Во время войны главной задачей Райхмана была очистка освобожденных территорий от агентуры врага. По этому поводу он даже проникновенно процитировал Твардовского: "И все же, все же. все же…" (мол, сколько прекрасных людей погибло). Рассказал несколько остросюжетных эпизодов из собственного опыта.

Когда текст, предназначенный для печати, был тщательно отредактирован и завизирован, Леонид Федорович сообщил мне ряд дополнительных подробностей о своей встрече с Андерсом. Перескажу самое существенное. Когда Райхман прибыл в Куйбышев, там уже находились Серов и Меркулов. Один из них и приказал ему встретиться с польским генералом. Кто же именно? Скорее всего Серов, страстный любитель субординации; Леонид Федорович помнит, что в качестве аргумента фигурировали воинские звания: дескать, у Меркулова и Серова (три ромба) они выше, чем у Андерса, а у Райхмана (два) – в самый раз, ему и встречаться. На каком языке объяснялись? Андерс владел русским, Райхман польским (выучил во Львове, где оставался весь 1940 год и наезжал в 1941-м). Что пили? Лимонад. О чем говорили? Например, о Кутузове. В связи с обстановкой на фронтах? (Чуть заметная пауза.) Не в прямой. Андерс был с палкой, хромал, держался спокойно, с большим достоинством. Из ресторана возвращались пешком: Райхман и Андерс впереди, сопровождающие сзади. 7 ноября на торжественном заседании в театре Леонид Федорович, выходя из гуалета, в упор столкнулся с адъютантом Андерса. Адъютант в туалет не пошел, а развернулся и исчез – видимо, хотел свести Райхмана с ожидавшим от него вестей Андерсом. Леонид же Федорович, не имея санкции на встречу, счел за благо немедля покинуть театр.

Сразу после войны Райхман, как мы уже знаем, снова во Львове, руководит операциями против оуновских отрядов. (В машинописном тексте Л.Ф. исправил "руководил" на "участвовал", но сначала сказано было именно так.) "Только против ОУН или против АК тоже?" – опять не вытерпел я. на что Леонид Федорович ответил очень резко: "Никакой АК у нас не было". Не скрывал Райхман свою неприязнь к греко-католикам Западной Украины, которые как раз в период наших встреч впервые вышли на Арбат с требованием отменить решения Львовского собора 1946 года. Тут и возникла у меня смутная догадка: уж не Леонид ли Федорович организовал этот собор? С этим вопросом я обратился к покойному ныне писателю Владимиру Павловичу Беляеву, который был свидетелем событий во Львове и до, и после войны. Недолго думая Владимир Павлович в моем присутствии позвонил Павлу Анатольевичу Судоплатову и получил утвердительный ответ. (Общались собеседники на чистом украинском языке.)

Имеется в моем досье и такое письмо:

"В «Литгазете» (№36 от 6.09.89 г.) опубликован Ваш очерк «Вокруг Катыни» [102]  [102] Театр Иосифа Сталина. // Театр. 1988. № 8.


[Закрыть], в котором упомянут один из руководителей контрразведки страны военного и послевоенною времени генерал-лейтенант Райхман Л.Ф.

Имя этого опытнейшего контрразведчика и честного человека я много раз слышал от моего отца (он умер в 1977 году), который в период 1947-1952 годов был зам. начальника отдела МГБ СССР в г. Кисловодске (все дела, которые вел мой отец – подполковник Колтун З.М., работая в госбезопасности, после XXII съезда КПСС были пересмотрены компетентной комиссией, и ни одного нарушения соцзаконности не выявлено – ни одного!). Поэтому я верю отцу, который считал, что такие, как Райхман, переиграли немецкую разведку и немало способствовали нашей победе над гитлеризмом.

Да. Берия, Меркулов, Кобулов, Деканозов, Мешик, Цанава, Рюмин, Гоглидзе и вся их свора истязателей и убийц скомпрометировали НКВД и МГБ СССР. Но еще раз повторяю: были же чекисты, как генерал Райхман (кстати, если мне не изменяет память, репрессированный в конце 40-х – начале 50-х годов, переживший личную трагедию, когда от него в связи с арестом отказалась жена – народная артистка СССР Л.), как мой отец и тысячи чекистов, которые, не нарушая законов страны, отважно боролись против фашизма.

Я обращаюсь к вам с такой просьбой: пока живы такие чекисты, как Райхман Л.Ф., надо по-журналистски разговорить их, дать возможность на страницах газет и журналов рассказать им о тех блестящих контрразведывательных операциях, которые они победоносно осуществили, ведь положить абвер и разведку СД на обе лопатки могли только высокообразованные профессионалы своего дела.

Этих людей осталось немного, они уходят из жизни. Надо торопиться. Мы в долгу перед ними.

С уважением,

М.З. Колтун,

полковник внутренней службы

г. Ставрополь"

Память не изменяет полковнику Колтуну: в октябре 1951 года Леонид Федорович был арестован. На него, как на активного участника сионистского заговора в МГБ, показал небезызвестный Лев Шварцман. Восемь месяцев просидел в одиночке Лефортовской тюрьмы в наручниках, о чем не мог вспоминать без откровенной и неутолимой ярости. К своему шефу Абакумову Леонид Федорович до конца дней сохранил величайший пиетет, восхищался его природным умом, высокими профессиональными качествами. Берию и его приспешников, естественно, ненавидел.

Что касается действий советской разведки и контрразведки в годы войны, то они, бесспорно, достойны самой высшей оценки, но ведь это. собственно, уже другая тема. Кстати, именно эти успехи явились причиной лютой ненависти Берии к В.С.Абакумову – жертвой их смертельной схватки стал и Райхман [103]  [103] Когда эта книга уже находилась в производстве, я узнал о существовании воспоминаний А.Л.Войтоловской, выступившей в августе 1956 г. свидетелем на процессе Райхмана. (Подготовленный московским «Мемориалом» сборник «Звенья», в котором помещен фрагмент книги Войтоловской «По следам судьбы моего поколения», еще не вышел в свет.) Значит, был все-таки суд! По сведениям комментатора Н. Петрова (он, впрочем, ссылается на слухи), Л.Ф. был осужден по ст. 193-17а («халатность») на 5 лет и с учетом предварительного заключения вскоре освобожден.


[Закрыть].

Леонид Федорович, повторяю, был человек неоднозначный и уж во всяком случае не примитивный. Читатель, конечно, заинтригован: что за народная артистка упомянута в письме М.З. Колтуна под таинственным инициалом Л.? Это знаменитая балерина, солистка Большого театра, лауреат Сталинской премии I степени 1941 года Ольга Лепешинская. Ольга Васильевна, по моим сведениям, была секретным сотрудником Леонида Федоровича, и вот, как в плохой советской мелодраме, чекист влюбился в своего агента. По законам соцреализма ("Любовь Яровая"."Сорок первый") герою полагается принести свою любовь в жертву идеологии. Леонид же Федорович, отдадим ему должное, поступил наоборот, за что и претерпел серьезные неприятности. (Очень осерчал Л.Ф. на А.В.Антонова-Овсеенко, написавшего в одной из своих статей, что генералы НКВД увлекались балеринами^*: «Я не увлекался – я был женат на балерине!»)

И наконец, совсем уже нехарактерная и необычная черта. В последние годы жизни Леонид Федорович увлекся космологией, пришел в этой области к поразительным результатам, написал две книги – "Диалектика бытия небесных тел" и "Механизм солнечной активности" и снискал некоторую известность среди специалистов. В моем дилетантском изложении теория Райхмана не прозвучит, поэтому отсылаю читателя к статье "Прогноз бедствия – возможен!" в "Московском комсомольце" от 19.5.1989. Представляя своего собеседника, автор материала Александр Поликарпов пишет: "Леонид Федорович Райхман не профессиональный ученый. В том смысле, что никаких степеней и званий он не имеет. Но его "любительство" очень похоже на "любительство" того настройщика роялей из Лондона, который открыл планету Уран и обнаружил движение Солнечной системы в пространстве. Или того школьного учителя из провинциального Боровска. который заложил основы ракетодинамики и космонавтики". Вот интересно: знал ли Поликарпов о мрачном прошлом любителя без степеней и званий, а если не знал, то написал бы свой очерк, если бы знал? Относительно званий, он. впрочем, абсолютно прав: несмотря на арест и вздорное дело о еврейском заговоре, Л.Ф. не был восстановлен в партии, не вернули ему и генеральских привилегий. На этом я уже совсем было собрался поставить точку, но тут к биографии Райхмана неожиданно прибавился новый штрих. Переводчик книги Мацкевича профессор Сергей Павлович Крыжицкий, любезно предложивший мне свою помощь, в одном из своих писем, упоминая Райхмана, написал в скобках: "он же Зайцев". "Почему он Зайцев?" – переспросил я и в ответ получил две заметки за подписью "Князь Алексей Щербатов", опубликованные в "Новом русском слове" 5.7.1988 и 8.5. 1990, а также копию письма князя профессору Крыжицкому.

Алексей Павлович Щербатов в 1945 году служил в штабе 22-го корпуса американской армии. Тогда он и услышал впервые о Райхмане и о том, что иногда он пользуется псевдонимом "Зайцев". Рассказал о нем Щербатову прикомандированный к штабу представитель лондонского правительства Польши капитан Лисовский. Лисовский был резидентом польской (лондонской) разведки в Пльзене. многое сделал для спасения членов Армии Крайовой от репрессий. Успешная деятельность Лисовского обратила на себя внимание Лубянки: в Пльзень был командирован Райхман, который вошел в контакт с гражданским губернатором города и рекомендовал ему пожаловаться на интриги антикоммунистического подполья в G-2 – американскую военную разведку, что и было сделано. В результате Лисовский был отозван "лондонскими поляками". Лисовский же указал Алексею Щербатову на Райхмана как на непосредственного организатора катынских расстрелов.

К сожалению, я лишен возможности подтвердить информацию А. П. Щербатова (у меня нет оснований не доверять ему, но ведь это данные все-таки из вторых рук, и отдельные неточности, особенно за давностью лет, не исключены), но выглядит описанная им ситуация весьма правдоподобно".

В день выхода газеты с материалом "Вокруг Катыни" я привез Райхману свежеотпечатанный номер. Леонид Федорович внимательнейшим образом прочел публикацию, в целом, кажется, остался удовлетворен. Засомневался вдруг по поводу медали "За отвагу" – дескать, нежелательное совпадение, как раз апрель сорокового. Стал даже изучать наградной Указ, ксерокс которого у меня был при себе: "Здесь нет Райхмана!"

Новые аргументы против Чапского и "Московских новостей":