Текст книги "Время красного дракона"

Автор книги: Владилен Машковцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Это гениально! Я рыдаю от счастья! – обнимала Мухину Олимпова.

– Партийно, патриотично, содержательно. Лишь одно маленькое замечание: шляпа на Трубочисте буржуазна, лучше бы надеть на него рабочую кепку, – басила Партина Ухватова, расставив свои длинные ноги циркулем.

– Я из иноверцев, – заигрывала Жулешкова. – Я не против шляпы. Но на случай изменения политической ситуации рабочую кепку надо держать в запасе, может пригодиться.

– Поздравляю! – поцеловал руку Веры Игнатьевны Функ.

Мартышка-Лещинская и хилявый Попик вежливо молчали, поедая конфеты. Шмель крутился у скульптуры, которая изображала его. Он никак не мог понять, почему ему оказано такое высокое доверие? Гипсовый двойник Шмеля держал в руках книгу «История ВКП(б)». Вообще-то Шмель мечтал и просил Мухину, чтобы она вылепила его на бочке-вошебойке, как Ленина на броневике. Но Вера Игнатьевна не прислушалась к его совету. Все эти художники и писатели оторваны от народа. Одним словом – гнилая интеллигенция. Нет у них истинной преданности партии. Но социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим. А Мухина политически ущербна: изваяла врагиню народа – Фроську Меркульеву, отбывающую срок без права переписки. Все смотрят, восторгаются, будто не узнали гадину. Надо срочно сообщить об этом в НКВД.

Шмель ошибался, полагая, будто он один не утратил революционной бдительности. Жулешкова выпила шампанского за успех Веры Игнатьевны и ушла, сославшись на занятость. А торопилась преподавательница института в НКВД, чтобы первой сообщить о вражеском умысле московской скульпторши. Спешила бдительная дама напрасно. Она не могла стать первой, ибо рабочий-подсобник, бригадмилец Разенков уже известил Придорогина о том, что Мухина пытается увековечить арестованную и осужденную буфетчицу горкома партии.

Замыслили просигналить в НКВД и Мартышка с Попиком. И все же Шмель имел перед ними большое преимущество. Они не знали, что НКВД установило жесткое, круглосуточное наблюдение за Коровиным, Калмыковым и Трубочистом. Коровин и Калмыков были дружками Терехова и Огородникова, бывали не единожды в гостях у Голубицкого. Трубочиста засекли на самой наинаглейшей контрреволюции. Он нарисовал картину под названием «Ад», где изобразил оскорбительно Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Свердлова, Дзержинского и других выдающихся деятелей партии и советского государства. Маркс и Энгельс на полотне Трубочиста кипели в котле со смолой, рвали друг другу бороды. Ленин жарился на вертеле со Свердловым. Дзержинский подбрасывал уголь в топки, работая у чертей кочегаром. А Сталин пьянствовал с дьяволом, закусывая живыми детьми.

Трубочиста не арестовали, чтобы выследить его связи, контакты. Коровина и Калмыкова не взяли сразу по этой же причине. Что же получается в итоге? Не сегодня-завтра их арестуют, ордера прокурором уже подписаны. И скульптурная группа Мухиной превратится в галерею врагов народа: Фроська Меркульева, Трубочист, Григорий Коровин, Виктор Калмыков. Ха-ха! Придется Вере Игнатьевне подбирать для позирования других людей, настоящих героев труда. Много места освободится. И Шмель поднимется на вошебойке, как Владимир Ильич на броневике.

Однако Шмель ошибался, будто НКВД доверило только ему тайну о предстоящем аресте Трубочиста, Коровина и Калмыкова. Придорогин не был таким уж коварным. Он побеседовал в горкоме партии с Берманом, изложил подробно ситуацию и директору заводу Коробову. Они уже знали, что Мухина изваяла плеяду местных врагов народа. Не ведала ни о чем только Вера Игнатьевна. Она спокойно ожидала день, когда в мастерскую явится приемная комиссия. В связи с этим теплились надежды на получение аванса по договору: поиздержалась, была стеснена безденежьем. Последнюю сотню истратила на шампанское. Ожидая прихода комиссии, Мухина продолжала работать, вносить в композицию поправки. Одна из новинок была особенно дорогой. Вера Игнатьевна вылепила из гипса свою голову и поместила ее на ладонь Трубочиста. Теперь его фигура стала еще аллегоричней.

Коробову не хотелось участвовать в комиссии по оценке скульптур Веры Игнатьевны Мухиной. Семью Коробовых – металлургов знал и опекал сам Сталин. Павел Иванович Коробов был талантливым инженером, организатором производства, совестливым человеком. А в искусстве он ничего не понимал, чувствовал себя беспомощным. Поэтому он и позвонил секретарю горкома партии Берману.

– Лев Захарович, друг мой дорогой, может без меня обойдетесь там? Мне некогда! Домну закозлили!

Берман решительно возражал:

– Нет уж, Павел Иванович. Мухину приглашал в город ваш металлургический завод. Договор она с вами подписывала. И кандидатуры для монументальной пропаганды в основном вы рекомендовали. Горком партии не несет ответственности за ваших Коровиных и Трубочистов. Они у вас в штате заводском, зарплату получают. Принципиальную оценку творчеству Мухиной должны дать вы. А я лишь поддержу идеологически.

Комиссия собралась в мастерской Веры Игнатьевны Мухиной в точно назначенный час, даже раньше. Были и приглашенные, посторонние. Щелкали фотокамеры, журналисты записывали первые отзывы. Официальное открытие не начиналось, задерживались где-то Берман и Коробов. Соронин, Придорогин и Рудницкий присутствовали.

– Вера на протянутой ладони – это гениально! – сказала тихо и задумчиво, как бы для себя, Людмила Татьяничева.

– О какой Вере идет речь? – прищурилась Партина Ухватова.

– О вере в коммунизм, – озорно блеснул глазами доктор Функ.

– Не скоморошничайте, – оборвала его Олимпова.

Жулешкова общалась с отдельной группой, где были Шмель, Попик, Лещинская и Рудницкий:

– На предварительном осмотре этой вариации не было. Женская голова на ладони – формализм, декадентство. И не так уж это ново.

– Мы, комсомольцы, декадентское искусство не приемлем, – поддакнула Лещинская своей преподавательнице.

Леночка Коровина в дискуссии участия не принимала, стояла у окна мастерской одиноко. А ее муж Гриша был на работе. Не видно было и Трубочиста, хотя он обещал подойти. Станичные девчонки – Груня Ермошкина и Вера Телегина хихикали беспричинно, вызывая осуждающие взгляды почтенной публики. Но все разговоры и хихиканья стихли сразу, когда в мастерскую вошли Берман и Коробов. Они ходили вокруг скульптур минут пять молча, хмуро переглядывались. Странным было и появление вслед за директором завода и секретарем горкома партии рабочего-подсобника Разенкова с двумя кувалдами в руках.

– Зачем это? – шепотом спросила Мухина.

Разенков ответил тихо, чтобы другие не слышали:

– Беда, Вера Игнатьевна. Арестованы как враги народа – Трубочист, Коровин, Калмыков. Придется разбивать скульптуры. Я указание получил. Вы уж не держите на меня обиду. Сами понимаете, я человек маленький.

Берман прикашлянул, поднял руку:

– Внимание, товарищи! Начнем работу. Мы уже посовещались в горкоме партии. Выражая нашу коллективную оценку, выступит председатель комиссии товарищ Коробов. Пожалуйста, Павел Иванович.

Директор завода подошел к фигуре доменщика:

– Что это такое, товарищи? У него не лицо, а рыло разбойника. Такой харей токмо японцев пужать... Неуважение к рабочему классу.

Жулешкова выпрямилась хищно, переглянулась с Олимповой. Попик перешепнулся о чем-то с Мартышкой-Лещинской. Татьяничева выронила из рук синий карандашик. Берман заполнил паузу:

– Спокойно, товарищи!

– Очень интересно! – тонко иронизировал Функ. Коробов продолжил тираду:

– А вот этот сталевар, посмотрите на него. Почему он обнажен по пояс? Стоит с мартеновской кочергой в руках без рубахи, без спецовки. Это же чушь! Такой сталеплавильщик сразу обгорит, получит ожоги, попадет в больницу. А кто держит в руках «Историю ВКП(б)»? Какая-то тонкошеяя ушастая обезьяна.

При этих словах побледнел и покачнулся полуобморочно заведующий вошебойкой имени Розы Люксембург – Шмель. Оскорбительный выпад директора завода против скульптуры он принял на свой счет. Коробов не заметил этого, подошел к центру композиции:

– Девочка вот маленькая за юбку мамы держится. Хорошая девочка. Но какое она имеет отношение к теме рабочего класса? А прототипная мама этой девочки сидит в тюрьме, о чем известно всему народу. И другие тут – враги народа, вредители...

Коробов замолчал, засопел. Начальник НКВД Придорогин встал рядом с ним:

– Да, товарищи! Только что, прямо на рабочих местах, арестованы как враги народа – сталевар Коровин, инструктор соцсоревнования Калмыков, гражданин Бродягин, именуемый Трубочистом, и многие другие. Прокурор Соронин присутствует здесь, может подтвердить.

В дверях мастерской появился сержант Калганов:

– Гражданка Коровина, прошу на выход.

Леночка стояла, не двигаясь, не понимая, что происходит, смотрела на свою преподавательницу института Жулешкову, будто ожидала от нее сочувствия и защиты. Жулешкова демонстративно отвернулась от Леночки, заговорила о чем-то с Лещинской. Разенков и Попик вывели Лену Коровину из мастерской, передав ее сержанту Калганову.

– Есть предложение продолжить обсуждение скульптур Мухиной, – сказал секретарь горкома партии. – Кто желает выступить?

Всплеснулась белая, музыкальная рука Жулешковой:

– Я скажу несколько слов. Концепция композиции ортодоксальна. Но обострите внимание на Трубочисте. Партина Ухватова обратила свой взгляд на буржуазность шляпы. Подход к искусству в данном случае упрощенный. Не в шляпе дело. Суть в женской голове, которую он держит на ладони. Это не голова, а декадентская бомба под социалистический реализм.

Татьяничева и доктор Функ пытались вступить в полемику, но секретарь горкома партии не дал им выступить:

– Поступило предложение прекратить прения и уничтожить гипсовую лепню немедленно, разбить кувалдами. Кто – за? Кто – против? Против два голоса.

Берман взял кувалду из рук подсобника Разенкова и шагнул к фигуре Трубочиста. Он помедлил чуточку, раздумывая – в какое место ударить. Низкорослый, толстенький, короткорукий – он бы не дотянулся до шляпы-цилиндра. Трубочист был высок, протягивал Берману ладонь с головой Веры. Функ подумал, что кувалда стукнет в первую очередь по девочке. Доктор быстро и проворно подскочил к приговоренной к разрушению гипсовой композиции, схватил ребенка, оторвав его от фанерного постамента.

– Пусть возьмет, – разрешительно махнул рукой Коробов.

Функ отошел, держа на руках гипсовую Дуню-колдунью. Мартышка-Лещинская размышляла вслух:

– У горкомовской буфетчицы ведь нет никакой дочки. Она выдумана.

Секретарь горкома партии взмахнул кувалдой коротко, от своего лба, ударил по голове Веры. Коробов вышел из мастерской, бросив своим помощникам:

– Скульпторшу из гостиницы выгнать, она нам больше не нужна.

А в мастерской кричали, толкались. Многим хотелось ухватить кувалду, ударить по какой-нибудь скульптуре. Наиболее неистовыми разрушительницами оказались Партина Ухватова, Жулешкова, Лещинская. Они раскрошили гипсовую Фроську на мелкие куски, топтали ее ногами, не жалея туфли. Прокурор Соронин и Придорогин до таких страстей не опускались. Они переглядывались, наслаждаясь патриотическим буйством провинциальной интеллигенции.

Вера Игнатьевна Мухина сидела в это время в мастерской на низком березовом чурбаке с закрытыми глазами, обхватив голову руками. Дикая фантасмагория казалась ей каким-то ужасным сном, бесовством. Она ждала, когда Берман подойдет к ней и ударит кувалдой. Придорогин начал выпроваживать членов комиссии и посетителей:

– Прошу всех покинуть помещение. Останутся для составления протокола только Шмель, Разенков и Ухватова.

Когда лишние разошлись, в мастерской появился лейтенант Бурдин:

– Извините, Вера Игнатьевна, но мы должны произвести обыск. Вы не обижайтесь. Обыск – для формальности.

– Не дипломатничай, Бурдин! – поправил лейтенанта начальник милиции. – Скажи прямо: гражданка Мухина, к нам поступил сигнал, будто вы занимаетесь контрреволюцией, рисуя вождей нехорошими животными – крысами, кошками, собаками. Наш осведомитель мог што-то напутать, академий он не заканчивал. А мы на сигнал должны отреагировать, проверить.

– Да, да, пожалуйста, проверьте, – смотрела Мухина в одну точку.

– Ежли осведомитель соврал, я ему дам по морде при вас, – пообещал Придорогин.

– А к разгрому ваших скульптур мы не имеем никакого отношения, Вера Игнатьевна, – поклонился вежливо прокурор Соронин.

Обыска в сущности не было. Лейтенант госбезопасности пошарил небрежно по углам, затем подошел уверенно к стопе картонных листов, извлек из-под него фибровый чемоданчик. Придорогин не сводил глаз с удрученной скульпторши. Она вроде бы не изменила своего поведения.

– Чемодан ваш, гражданка Мухина?

– Да, разумеется, мой. Замка на нем нет, он открывается свободно.

Бурдин поставил чемоданчик на стол, поднял крышку, начал перебирать бумаги, эскизы, рисунки. На самом дне лежал ополовиненный лист ватмана с рисунком, который привел всех в оцепенение...

– Ленин котом нарисован! С хвостом, с когтями! – воскликнула в ужасе Партина Ухватова.

Придорогин выхватил из кобуры револьвер:

– Сволочь! Я тебя без суда и следствия расстреляю!

Начальник НКВД ткнул Мухину дулом в лоб и нажал на спусковой крючок. Выстрел прогремел в помещении – оглушительно. Но прокурор Соронин успел толкнуть руку Придорогина вверх. Вера Игнатьевна осталась живой. Но на выстрел она не среагировала, как бы и не слышала его, не заметила, все так же смотрела в одну далекую точку.

– Нельзя! Все должно быть по закону, – отодвинул прокурор Придорогина. – И требуется допросить, провести следствие, выявить сообщников.

– Дайте мне наган, я ее расстреляю! – рвалась к действию и Партина Ухватова, возмущенная глумлением над вождем мирового пролетариата.

Шмель произнес свою жизненно важную фразу:

– Социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим!

И увлажненно поблескивали глаза заведующего вошебойкой имени Розы Люксембург. Он искренне ощущал себя выразителем многомиллионного советского народа – рабочих, крестьян, интеллигенции. Бурдин рассматривал рисунок с любопытством: восемь мелких фигурок с хвостами мышей. Вверху – три. Одна из верхних фигурок походила на Маркса. Под рисунком текст, который прочитать было невозможно. Три верхние мыши с человеческими головками сидели на какой-то балке-матице. А в центре, крупным планом, было изображено тело жирного по-тигриному полосатого кота с головой Ленина. Могучий кот держался правой лапой за балку-матицу, как бы висел на лапе. На кошачье-тигрином хвосте вождя мирового пролетариата сидел какой-то суслик в одесской шляпе-плоскодонке. Вообще-то кот был довольно симпатичным, с олицетворением силы, здоровья, хищного духа.

– Какое кощунство! Гнуснейшее оскорбление Владимира Ильича! Я не вынесу! – заламывала руки Ухватова.

– Там изображен крысой и Маркс, – выглядывал Шмель из-за плеча Разенкова.

– Вроде не Маркс, – засомневался прокурор.

– Маркс! – утвердил Придорогин.

– Маркс показан крысой! – расплакалась Ухватова.

– Ваш рисунок, гражданка Мухина? – строго спросил Бурдин, составляя протокол допроса.

– Мой, – кивнула головой Вера Игнатьевна.

– Прошу подписаться под актом об изъятии данного вещественного доказательства.

Мухина расписалась, заверили акт своими подписями и понятые: Ухватова, Шмель, Разенков. Партина поинтересовалась:

– А кто первым разоблачил злобствующую преступницу? Разенков ответил с гордостью, но скромно:

– Я выполнял поручение НКВД, следил за Мухиной. Помогали мне Попик и Мартышка-Лещинская. Вчера вечером Веры Игнатьевны не было в мастерской, мы втроем обыскали чемоданчик, нашли контрреволюцию.

– Чего разболтался? Помолчи! – одернул осведомителя Придорогин. По указанию начальника НКВД обыск провели и в номере гостиницы, где проживала Вера Игнатьевна. Но обнаружили там только одну полузасохшую селедку и два пирожка с капустой. Мухину увезли в НКВД и бросили в камеру-тир, поскольку другие были заняты, набиты битком.

Цветь семнадцатая

Придорогин ждал, когда появится вернувшийся из Челябинска Порошин. Начальник НКВД читал доставленную ему копию письма прокурора Соронина. Копию, добытую тайно:

«Совершенно секретно. Прокурору СССР, прокурору РСФСР, прокурору области. Сообщаю Вам, что горотделом НКВД вскрыта контрреволюционная повстанческая, шпионско-диверсионная организация, действующая в городе Магнитогорске по заданию одного из иностранных государств. С моей санкции 1-го и 2-го апреля арестовано 240 человек – участников этой организации. Все постановления для осуществления надзора направлены военному прокурору 85-й стрелковой дивизии, т. к. действия всех обвиняемых квалифицированы по статье 58-6,9 и 11 УК.

Прокурор города Магнитогорска – И. Соронин».

Письмо это не вызывало недовольства, как некоторые другие письма Соронина. Городской прокурор часто посылал депеши Вышинскому. Он подхалимски хвалил его за процесс над Бухариным, называл прокурора СССР – своим Учителем, жаловался на НКВД, подозревая, что там засели враги народа. Соронин становился опасным. Нужно было его как-то устранить или обуздать, поставить в зависимость.

Порошину в Челябинске не везло. Его там арестовали по навету старухи Манефы. Он просидел в тюрьме три месяца, потом перед ним извинились, освободили. Аркадий Иванович вернулся в Магнитку бодрым, с глубокой верой в торжество справедливости. Конечно, личное несчастье – арест Фроськи – угнетало. Но и при этом Порошин все же надеялся на благополучный исход, на какое-то чудо. А Мишка Гейнеман оказался истинным другом. Он вопреки всем инструкциям не отправил Фроську в другой лагерь с этапом. И сразу же пропустил Порошина в колонию, устроил свидание. И не просто свидание. Гейнеман оставил Порошина с Фроськой в своем кабинете, бросил им на диван две подушки, простыни, одеяло, организовал шикарный ужин с коньяком.

– Вся ночь в вашем распоряжении! – подмигнул Гейнеман и ушел.

Неизвестно, куда он ушел и где ночевал, ибо квартиру его захватила Мариша Олимпова. Появился Гейнеман только утром следующего дня, вскипятил чай, поджарил яичницу. После сладкого ночевья в колонии Порошин отправился на службу с отчетом, с докладом о своей жизни в Челябинске. В кабинет Придорогина он вошел лихо, козырнул, отрапортовал:

– Товарищ капитан, старший лейтенант Порошин прибыл в ваше распоряжение для продолжения службы!

Придорогину нравился Порошин. Начальник НКВД считал его своим учеником, почти сыном. И ни в какие оговоры на Аркадия Ивановича Придорогина не поверил, когда Порошина арестовали в Челябинске. Придорогин написал своему любимцу блистательную характеристику и потребовал освободить его, вернуть в Магнитку. И вот он приехал. Начальник НКВД шагнул навстречу Порошину, обнял его, похлопал дружески по плечу.

– Садись и ничего не рассказывай, мне все известно. Принимайся сразу за дело. Вчера мы арестовали тут одну московскую скульпторшу. Я чуть не пристрелил гадину. Понимаешь ли, она товарища Ленина нарисовала издевательски. Можно сказать, намалевала его собакой-тигрой. Ордер прокурором подписан, улики неопровержимые, преступница в злодеянии призналась, протокол допроса подписала. Но надо выявить ее сообщников. Дело, знаешь ли, перспективное, интересное, наверное, с выходом на Москву. Твой кабинет снова в твоем распоряжении...

Порошин не стал читать материалы, подготовленные Бурдиным. Он дал указание сержанту Матафонову привести арестованную на допрос. Она вошла спокойно, с каким-то безучастием, равнодушием.

– Присядьте, пожалуйста, – предложил Порошин. – Меня зовут Аркадий Иванович. Я только что из командировки, не вошел в курс дел. Ваши фамилия, имя, отчество? За что вас арестовали?

– Я Мухина Вера Игнатьевна.

– Наслышан. А где вы нарисовали Ленина собакой?

– Какой собакой?

– Я не знаю, Вера Игнатьевна. Поверьте, с вашим делом я действительно не знаком, не листал, не открывал даже папку. Извините, у меня такой стиль. Мне интересно, по какой причине вы задержаны? Слышал краем уха, будто вы изобразили товарища Ленина собакой.

– Я не рисовала Ленина собакой.

– Кем же вы его изображали, Вера Игнатьевна?

– Я Ленина не изображала.

В кабинет вошел сержант Матафонов:

– Аркадий Ваныч, мы токо што Ленина взяли, брыкался – паразит. И пришлось ему наподдавать. В КПЗ местов нет. Куды ево девать?

Порошин понял, что речь идет о бродяге-нищем, который давно будоражит город своей похожестью на вождя мирового пролетариата.

– Отпустите вы с богом этого лысого дурака, – отмахнулся Аркадий Иванович. – Надоел он всем.

У Мухиной глаза округлились, она не могла ничего понять. Порошин решил пошутить:

– Вы не верите тому, что услышали, Вера Игнатьевна? Я пока полистаю ваше дело, а вы подойдите к окну. И сами увидите, как его выведут, отпустят. Тошнит нас от него. Кому нужен он, лысый маразматик?

Вера Игнатьевна встала неуверенно, приблизилась к окну с оглядкой. Из подъезда НКВД, вышибленный пинком, вылетел и упал в лужу... Ленин. Одетый в лохмотья, он не утрачивал величия, жестикулировал обличительно. Порошин прочитал протокол и акт об изъятии у Мухиной контрреволюционного рисунка и... расхохотался.

– С вами что-то случилось? – спросила Вера Игнатьевна.

Порошин закрыл картонную папку, сунул ее подмышку и направился к Придорогину, улыбнувшись Мухиной:

– Вы подождите меня здесь, Вера Игнатьевна. Начальник НКВД слушал Порошина, окаменев. Аркадий Иванович весело разъяснял:

– Мухина арестована по нашей глупости. Рисунок, где Ленин изображен котом, исполнен соратником Владимира Ильича – старым большевиком Лепешинским. Этот дружеский шарж называется «Как мыши кота хоронили». Маркса там нет. Известно, что Ленину рисунок нравился. И шарж Пантелеймона Лепешинского опубликован в его книге «На повороте». Книжка, правда, редкая. Широкому кругу читателей не очень известна. У Веры Игнатьевны Мухиной изъята копия рисунка Лепешинского.

– А может, этот Лепешинский из троцкистов, арестован? – хватался за соломинку Придорогин.

– Нет, Сан Николаич, не арестован Лепешинский. Он сегодня утром выступал по радио. У товарища Сталина он в любимцах.

– Што же делать, Порошин? Мы не можем отпустить скульпторшу. Она же задавит нас кляузами, опозорит перед Москвой.

– Извинимся и освободим. Попросим простить нас за необразованность и глупость.

– А может, мы ее по другому обвинению протащим? Она ляпала статуи врагов народа, – пытался спасти положение начальник НКВД.

Порошин и этот слабый довод разбил:

– Коровин, Калмыков, Трубочист и все остальные прототипы, кроме какой-то девочки, были рекомендованы Мухиной парткомом завода, а ранее – Завенягиным. Вера Игнатьевна не отвечает за выбор.

– Едри твою мать! Ладно уж я глупый дурак: не изучал разных Лопушинских и других шуржистов. Но ить с нами был Соронин, он подписал ордер на арест. Он-то куда глядел? Свинья безграмотная, а не прокурор! Што же делать?

– Я не вижу драмы, Сан Николаич.

– Ты не ведаешь, Аркаша, об одной мелочи.

– Какой именно мелочи?

– Я стрелял в Мухину, в лоб ей стрелял.

– На Вере Игнатьевне нет и царапины.

– А меня толкнули, вот и мимо выстрелил.

– Я все улажу, Сан Николаич. Выстрел можно оборотить шуткой. Мол, слегка попугали. Вера Игнатьевна настроена мирно.

– Выручи меня, Аркаша. Покайся перед ней, задобри ее, купи ей билет на поезд, дай денег на дорогу. У нее шиш в кармане. Эти идиоты с комбината выгнали скульпторшу, не заплатили за работу и копейки. Вот от меня лично деньги – дай ей двести рублей. И главно – уговори слезно, штобы от нее не написалась жалоба. Мы же не звери. Для народу стараемся, для партии. Случаются оплошки, конь о четырех ногах – спотыкается. А с прокурору я сниму шкуру. Кстати, в разбитии мухинских скульптур я не участвовал. Берман кувалдой размахивал.

Придорогин начал звонить Соронину. Порошин вернулся в свой кабинет, где ожидала решения судьбы Вера Игнатьевна Мухина. Как же начать с ней разговор? Она еще не вышла из потрясения, шока.

– Что там у вас за выстрел был в мастерской, Вера Игнатьевна?

– Какой выстрел?

– Говорят, кто-то целился вам в лоб, стрелял.

– Не помню. Такого не могло быть. Я не слышала выстрела. Возможно, стреляли позднее, когда меня увели...

Мухина не лгала, она не слышала выстрела, не помнила, что Придорогин в нее целился, угрожал, кричал.

– Вот вам деньги, Вера Игнатьевна, на дорогу. Билетик до Москвы я вам куплю, провожу вас. Вы уж извините нас, ради бога.

– Спасибо, но мне неудобно...

– Мы должны помогать людям, вы не смущайтесь. У вас же нет денег, нам все известно. Начальник НКВД Придорогин беспокоится о вас. Подпишите, пожалуйста, заявление, что у вас нет к нам претензий...

–Да, я подпишу, с удовольствием. Меня здесь никто не обижал. Правда, ваша камера сыровата. Но я ведь не спала. Я вам благодарна.

– Вы говорите искренне, Вера Игнатьевна?

– Да, чистосердечно. Здесь меня никто не обижал. Убивали меня там...

– Вы огорчены тем, что у вас разбили скульптуры?

– Мне жалко только Фросю и Трубочиста. Я не смогу их восстановить.

В дверь кабинета постучали просительно:

– Позвольте войти?

– Да, войдите! – разрешил Порошин, пожалев об этом через мгновение.

Прошмыгнув мимо дежурного по горотделу, к Порошину закатился нищий в облике Владимира Ильича Ленина. Не зря Придорогин предлагал несколько раз – пристрелить это наваждение. Неудобно перед людьми, особенно перед гостями города, высокими комиссиями из области и Москвы. С лохмотьев оборванца капала грязь.

– Рабоче-крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась! – прокартавил торжественно вошедший.

– Очень интересно! – просветлилась Вера Игнатьевна.

– А вы знаете, кто я? – блеснул косовато оком пришелец.

– Да, разумеется, – не осмелилась Мухина назвать посетителя по имени и отчеству.

– А вы, миленькая, задумывались, для чего мы совершили переворот?

– Для ликвидации частной собственности на орудия и средства производства, для установления диктатуры пролетариата, построения социализма, утверждения советской власти! – отчеканил, шутейничая, Порошин.

– И что мы имеем в результате, молодой человек? Вместо социализма – уродливый госкапитализм! Вместо диктатуры пролетариата – тоталитарный режим Сталина. Полный распад экономики, деградация общества. Вы даже меня, Ленина, бьете под зад пинком, бросаете в лужу. Вы уничтожили, расстреляли всех моих соратников по партии, революции. Вы превратили Россию в страну рабов, лжецов, негодяев, кровососов...

– Вы нам надоели, Владимир Ильич. Если вы не раскланяетесь, то через десять секунд сержант Матафонов проводит вас к выходу. Желаю вам всего доброго! – металлически произнес Порошин.

Мухина опять потускнела:

– Если вы позволите, я пойду с ним, товарищ следователь.

– Не возражаю, Вера Игнатьевна, – погрустнел и Порошин.

Ему было досадно, что за все время общения Вера Игнатьевна Мухина даже не поинтересовалась, откуда он родом. Она посочувствовала какому-то придурку, внешне похожему на вождя, но не поблагодарила по-настоящему тех, кто творит справедливость и добро. Порошин купил Мухиной билет на челябинский поезд и предложил Гейнеману пойти на вокзал вместе, чтобы проводить Веру Игнатьевну. Но Мишка от проводов отказался:

– Первый удар кувалдой по голове Веры нанес я, Аркаша.

– Каким образом?

– Она ведь побывала у меня в колонии. Я умышленно показала ей, как мы протыкаем трупы ломами.

– Ты садист, Мишка. Зачем ты это сделал?

– Они, художники, оторваны от жизни, Аркаша. Я окунул Мухину в действительность, в реальность.

– Так можно и убить художника.

– Приходи вечером, Аркаша. Фрося ждет тебя. Там и поговорим о художниках.

– Разумеется, приду. Рискуешь ты, Миша, из-за меня. Вдруг настучит кто-нибудь.

– Извернемся как-нибудь. И есть у меня задумка – освободить Фросю.

– Не думаю, что это возможно, Миша.

– До встречи, Аркаша!

Провожали на вокзал Веру Игнатьевну – Порошин, Функ и Шмель, подошла и Людмила Татьяничева. Шмель ведь не участвовал в разрушении скульптур. И напротив – он загораживал грудью одну из гипсовых фигур. Мухиной показалось, что Шмель пытался спасти Фроську.

– Спасибо вам, в тот страшный час вы были моими единственными защитниками, – благодарила Вера Игнатьевна Татьяничеву, Функа и Шмеля.

– Какие мы защитники? Струсили мы, – вздохнула Татьяничева.

– А комиссия находилась в состоянии коллективного психоза. Как наблюдатель и врач – констатирую, – отметил Функ.

Порошин не знал подробностей события, но рассуждал:

– Виновных, наверно, нет. Стечение обстоятельств, ситуация. Председатель комиссии Коробов – хороший человек, но в искусстве – ни в зуб ногой. Берман испугался, что изваяли врагов народа. Я бы не нашел выхода из такого положения. Сложное время. Обострение классовой борьбы.

Шмель не согласился:

– Врагов народа и надо было разбить. А почему крушили Шатилина, меня, Женю Майкова?

– Я не верю, что Григорий Коровин – враг народа, – сказала Мухина.

– И я не верю! – поддержал ее доктор Функ.

Шмель провоцировал:

– НКВД не арестовывает безвинных.

Порошин пожалел, что взял на вокзал Мордехая. Сексот явно переигрывал, вносил дискомфорт в беседу.

– А вы знали, Вера Игнатьевна, в Москве профессора Порошина? – начал отвлекать внимание Аркадий Иванович от своего верного сексота.

– Кто же не знал в Москве Порошина? – посмотрела пристально Вера Игнатьевна на Аркадия Ивановича. – Но ведь профессора арестовали. Между прочим, вы похожи на него. Наверно, родственник, племянник?

– Я сын профессора Порошина.

– Извините, – замолчала неловко Вера Игнатьевна.

Шмель заповодил своими круглыми ушами:

– Разве ваш батюшка арестован?

– У меня нет о нем никаких сведений.

– Несчастье-то какое, просто беда, – засокрушался Шмель.

Сочувствие Шмеля было настолько слащавым и фальшивым, что вызывало раздражение. Порошин отвел под локоть своего сексота в сторону и дал ему задание:

– Видишь вот там, Мордехай, женщина в мехах?

– Вижу, Аркадий Ваныч.

– Ты знаешь, кто это?

– Известно, сие супруга секретаря горкома партии Бермана.

– Выясни, кого она провожает, о чем говорит? Не спускай с нее глаз, это очень важно, ответственно. В общем покрутись возле нее два-три дня.

Шмель засеменил по перрону, надвинув кепку на глаза, оттопырив еще больше свои уши-лопухи. Он не удосужился даже попрощаться с Мухиной, ушел, как охотничья собака, по следу.

– Какая неприятная личность, – брезгливо поморщился Функ. – У него физиономия подлеца.

Порошин вступился за своего помощника:

– Внешность часто обманчива. Шмель – хороший парень.

– Значит, сын его будет подлецом или внук. Из его рода должно выползти насекомое! – не унимался Функ.

Мухина села в вагон, уехала, не имея никаких претензий к НКВД. Она была приятно удивлена, что в органах есть такие чуткие и вежливые люди, как заместитель начальника милиции Порошин. Про выстрел Придорогина Вера Игнатьевна действительно не помнила. Она его в мастерской тогда просто не услышала – от нервного потрясения. И когда Татьяничева позднее начинала при встречах в Москве напоминать Мухиной о событиях в мастерской, Вера Игнатьевна отвечала честно: