Текст книги "Дыши глубже"
Автор книги: Влада Багрянцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Глава 7.
В этот раз Дима гладко выбрит, кажется, даже еще пахнет бальзамом после бритья, или мне это только чудится, с такого расстояния не определишь. В черном пальто, а когда снимает его и отдает офику, чтоб тот унес в гардеробную, то и в черной рубашке под черным костюмом. Я сам люблю надевать черное, когда хочу произвести впечатление, потому что кожа смотрится тогда фарфорово-ровной и белой. Дима старше меня, но возраст этот контраст только подчеркивает. У него широкие плечи, отличная осанка – удивительно породистое животное. И это не один я замечаю, потому что мамины подружки, сидящие за одним из столиков, тут же начинают переглядываться и улыбаться, отчего настроение портится еще больше – кому они тут, сучки, нужны? Самой маме? Я бы точно и без них обошелся. На своем-то юбилее, где знакомых из моего круга общения нет вообще, где даже выпивка не под мои вкусы, а собравшихся – коньяк, вискарь, для самых больших ценителей даже портвейн.
– Это Дима Сорокин, мой давний друг, – представляет Добрынин, отослав цыган обратно к сцене посреди зала, где они продолжают тянуть романс о розе, ранящей руку злого командора. – Твой отец, Илай, давно хотел с ним познакомиться, вот, выдался случай.
– А вы всегда в ресторанах знакомитесь с деловыми партнерами? – спрашиваю я, тоже снимая пальто и избавляясь вместе с ним и от цветка, который все равно падает на пол. Его поднимает Дима, кажется, что протянет мне, но отдает офику.
– Впервые, – произносит он, и перед глазами не его лицо, а его рука, стягивающая использованный презерватив. – Я и не собирался приезжать, но когда Толя сказал, кто именно желал бы со мной познакомиться, я передумал. Вы сегодня именинник? Я без подарка, извините.
– Вы меня первый раз видите, о чем вы, какой подарок, – улыбаюсь я, пожимая его широкую, горячую ладонь. Добрынин отворачивается, когда заходят следующие гости, и Дима, улучив момент, наклоняется к моему уху:
– Подарок в машине. Отдам, как только захочешь.
– Да пошел ты, – я выдергиваю руку, игнорируя возбуждающее покалывание в венах и иду к столику, за которым ждут родители.
Стоит ли еще раз уточнять, что тут нет никого, кого бы пригласил я? Большинство из этих людей я вижу впервые, но все они в течение вечера подходят ко мне, чтобы поздравить и перекинуться парой заготовленных фраз. Коробки с подарками относятся в конец зала и складываются на отдельный стол, и вряд ли я вообще их открою, этим обычно потом занимается мать. Под плач гитары – как будто не рождение отмечаем, а похороны, – я потягиваю вино из бокала и смотрю на Диму, который, наклонив голову, очень внимательно слушает своего собеседника – моего отца.
– Сладкие вина лучше всего раскрывают свой вкус с острыми пахучими сырами. К дорблю, например, или горгонзоле подойдут десертные вина семильон, рислинг, совиньон блан. Зрелый сыр можно дополнить и красным вином, например, каберне совиньоном, – поясняет мать, двигая ко мне сырную тарелку.
Глаза у нее блестящие, восторженные, непроницаемые, как бусины. Такие же, как на морде креветки, торчащей из салатника. Пластиковая мама хочет казаться нужной. "Совиньон" она произносит так сильно в нос, будто у нее аденоиды – перестаралась с акцентом.
– Спасибо, мам, это я помню, – говорю. – Я же ходил на уроки этикета. Там было и про это. Я выйду, проветрюсь?
– Снова курить? Мы же договаривались с тобой, что ты завязываешь с этой привычкой, иначе придется обратиться к специалисту и…
– Я. Просто. Проветрюсь. Мама. Тут шумно.
Я почти вываливаюсь на ступеньки из душного зала, накинув на плечи пиджак, отхожу подальше, за угол, и вытаскиваю сигарету дрожащими пальцами. Немного осталось потерпеть – через час можно свалить, прикрывшись завтрашними важными делами, гости все равно тут на всю ночь. Осталось немного. Совсем немного. Было бы в разы легче, если бы Добрынин притащил попсовую певичку из своих протеже, от романсов и гитарного перебора у меня ощущение, словно внутри звенит что-то вместе со струнами. Это что-то из генетического прошлого, наверное – так и представляется моя прабабка с шалью на плечах среди этих «дворян», высокая, с крупными некрасивыми руками, такая чужая среди них и вместе с тем необходимая в такой день.
– Я караулил тебя, – раздается голос рядом, и я обреченно закрываю глаза на несколько секунд. – Ждал, когда ты выйдешь. Докуривай, и идем, отдам подарок.
– Хватит уже, – вздыхаю я. – Не смешно.
– Так я всерьез. Я очень хотел бы сделать тебе хорошо. Любым из способов, который ты выберешь.
Дима стоит, привалившись плечом к стене и покачивая полным бокалом с темным вином. Я очень отчетливо вижу себя на заднем сиденье его тачки, а его голову в районе моего паха. Мне кажется, он любит то, на что намекает, и действительно не прочь отвлечь меня от происходящего. Но я, мотая головой, забираю у него бокал и выпиваю содержимое, отдавая пустым. Вино словно смола, глотается через силу. Нижнюю губу вытираю большим пальцем до уголка, Дима вздыхает.
– Ладно, я хотел по-хорошему, – произносит он. – Придется иначе. Но я все равно дам тебе время подумать.
– О чем подумать? – напрягаюсь я.
– Мы с твоим отцом неплохо поладили, как мне кажется. У нас даже появились совместные планы. Если я отвечу положительно, будет выгодно и ему, и мне. Но это так, бонус, если ты согласишься встречаться со мной каждую пятницу, к примеру. Если откажешь… Твой отец не в курсе твоей личной жизни, да?
Я затягиваюсь, воздух дым застревает в глотке:
– Зачем это тебе?
– Ты меня зацепил. Сильно. Я хочу узнать тебя поближе.
– Трахаться с тобой?
– Нет, это возможно, но не необходимо. Мы будем ходить на свидания. Секс будет, если ты сам захочешь, и я посчитаю это уместным.
– Тогда я еще больше не понимаю, что ты требуешь от меня.
– Подумай до завтрашнего вечера, а потом сообщи мне. Я буду ждать твоего ответа, – он запихивает в карман моего пиджака визитку. – Тут адрес моего офиса. Приходи в любое время.
Он уходит, не оборачиваясь, а я думаю – какого черта? Не похож он на стукача, но кто знает, на что способен, если ему что-то нужно? Он же бизнесмен, а они привыкли идти по головам к своей цели. Привыкли брать, что им нужно, любыми способами. Это я могу понять, но само «предложение»… Свидания? Да мы безбожно еблись на диване в клубе, где до меня переимели половину города, потом я скакал на искусственном члене у него на глазах, а он сам дрочил на это. И теперь он желает от меня свидания? Типа, сходить в кафешку, посидеть за чашкой чая с маффином? Обсудить погоду и курс евро?
– Почему так долго? – морщит нос мать, когда я снова плюхаюсь на стул, пытается учуять запах сигарет, которые я уже зажевал долькой лимона из вазочки.
– Поссать зашел, – не выдерживаю, и ее глаза округляются:
– Илай!
Подружки, слушающие наш диалог, хихикают.
Дима уходит спустя четверть часа, наградив меня напоследок выразительным взглядом, и отец пересаживается к нам за стол, весь впечатленный и полный энтузиазма:
– Этот Сорокин толковый мужик, я его давно пытался выловить на конференциях, но он все время исчезал, занятой человек.
– Да, интересный, – поддакивает мать, но отец, не уловив в ее голосе интереса иного рода, распинается про то, как удачно они с Димой поговорили. Я подливаю себе вина, чтоб не отвлекаться на них, и когда меня ведут под руку во двор, смотреть на фейерверки, мне уже пофиг на все. Цыгане пляшут, окружив такого же едва стоящего на ногах веселого мужика, где-то вдалеке орут вороны, чувствуя весну, мамины подружки щебечут и вязнут каблуками в земле, пахнет дымом. Я смотрю, как взрываются в небе цветы из искр, и чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. А потом меня тошнит прямо на великолепные дизайнерские мамины туфли, и она визжит – надо же, мам, ты так умеешь?
Глава 8.
Иногда мне кажется, что я очень взрослый – когда от меня требуют решений, достижений, результатов. А иногда – маленький ребенок, когда я не оправдываю ожиданий. Причем в примитивных вещах, словно меня попросили вынести мусор и полить цветы, пока мамы нет дома, а я на это забил. Безответственный, эгоистичный, глупый. Заготовка человека, которая пока не отполирована и не подстроена под реалии.
– Испортил праздник, – говорит мать, когда мы едем домой. Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу и мне относительно терпимо, хотя укачивает. Больше тошнит от ее сладких фруктовых духов. – Зачем было нажираться? Опозорил меня перед всеми…
Я не нажирался – просто мешал вино с коньяком и водкой, а пить я умею. Когда хочу. Вчера вот не хотел. Утром я с трудом поднимаю тяжелую голову от подушки, не сразу вспоминая, что Дима мне не приснился, он действительно там был и нес какой-то бред. Я, кстати, тоже нес бред. Мне хотелось с ним засосаться даже, хотя это табу. Потом, на кухне, после стакана Любкиного универсального средства от похмелья с лимонной кислотой в минералке, аскорбинкой и чем-то еще, понимаю, что говорил он все всерьез. И мне хотелось, очень хотелось получить свой подарок.
– Ну что, как прошло-то? Икру жрали и лобстеров? – интересуется Люба, садясь напротив со стаканом молока и пачкой шоколадного печенья.
– Они, наверное, жрали, я не заметил, – говорю, болтая в остатках минералки ложкой. – Я пил какое-то говно из винограда, которое мама назвала вином.
– Тебя по телику показывали. В местных новостях.
– Представляю какие там были комментарии.
– Ну да, в духе элита лайф и намек на украденные миллионы.
– Так верно же. Только отец это называет долгосрочными вложениями капитала.
Люба грызет печенье крепкими белыми зубами – повезло ей с этим. Сама из деревни почти, из какого-то зажопинска уральского, а зубы как от лучшего стоматолога. Может, поэтому мать её и взяла – у нее пунктик на физическом здоровье прислуги, которой у нас не так много – Люба, служанка, она же кухарка, и приходящая раз в три дня домработница, которая делает основную уборку. Но убирать, по сути, нечего, ведь дома нас толком не бывает. Я всегда хотел завести собаку, но мать не разрешила – потому что от собаки много грязи. Хомяки воняют, кошки линяют, попугаи гадят и орут. А я слушал и не понимал – как тогда вся страна живет? С кошками-собаками?
На десять лет мне подарили интерактивного динозавра. Он ходил, рычал, у него светились красным глаза, стоило повысить голос в его сторону, и он мог вилять хвостом. Он него не было проблем, он не драл паркет и не требовал жрать, и мне стало с ним скучно. Он был холодный и пластиковый, как моя мама.
– Дядя Витя за ним в Германию ездил, на выставку, какой ты неблагодарный, Илай! – сказала она, когда нашла динозавра валяющимся в гостиной.
Тогда, наверное, я впервые ощутил себя черствым. Я должен был любить его, но не сумел. Родителей, как уже было отмечено, я тоже не любил, а больше у меня никого и не было, чтобы сравнивать. Поэтому я смирился с тем, что эгоист, не умеющий быть благодарным за то, на что готовы другие ради меня. Потому что родители живут ради меня, единственного наследника, фирма развивается ради меня и все жертвы во благо этого тоже ради меня. Не знаю, правда, учитывается ли то, что я в это не верю.
– Все твои беды с башкой от безделья, – однажды сказала Люба. – Все у тебя есть, беспокоиться не о чем, вот ты и придумываешь себе проблемы.
Я с ней не согласен – считаю, что чем больше у человека благ, тем больше и забот. О чем может переживать обычный, среднестатистический человек? Точнее, человек скромного достатка? О том, где бы сэкономить, чтобы купить еще что-то, где взять денег побольше, например, чтобы поехать летом на море. Как сделать так, чтобы дети не чувствовали себя хуже своих сверстников, как обеспечить семью и все прочее такого рода, житейское, бытовое. Но быт такого человека ограничен, как ни посмотри, его финансами. А о чем переживает, например, мой отец? О том, чтобы его не обманули партнеры, чтобы не пришибли у дома обиженные, чтобы любовница не позвонила жене или другой любовнице, или, не дай бог, курс евро упадет. Я уверен, что спит он плохо, каждое утро проверяя, не заморозили ли счета, не обвалился ли рубль. И самое смешное и грустное – меня ждет то же самое, если я доживу до его возраста.
– Люба, а что бы ты сделала, если бы тебя позвал на свидание незнакомый человек? – спрашиваю, прищурив один глаз, тот, который больше отек.
– Типа свидания вслепую? – отзывается она. – Это, как если бы вы познакомились в интернете и не видели фото друг друга? Это прикольно. Я бы сходила, правда. Я же не плачу никому за это и ничего не теряю. Да?
– Наверное.
– Он красивый?
– Это важно?
– Ну-у-у… Хочу себе красивого мужа и детей от него. Чтобы они были умные, как я, и красивые, как он. А то если мы оба будем умные, кто тогда будет красивый? Чего ржешь? Я, между прочим, думаю о будущем. И ты тоже думай. О своем, которое хочешь ты, а не твоя мамаша. Кстати, о мужчинах. Там тебе вчера Николай занес кое-что, я в твою студию унесла.
– Зачем, боже…
В мастерской рядом с мольбертом в центре комнаты стоит огромный букет с черными розами в корзине. Без прикола – розы потрясающие, словно покрытые пеплом, с матовыми лепестками, редкий сорт. Или вид. Не знаю, как это называется, в цветах я не шарю, но они правда удивительные. Не знаю, насколько прилично и уместно дарить цветы мужчинам, но этот букет словно кричит о том, что он для кого-то особенного, даритель хотел показать, что думал обо мне, когда выбирал его. Странно, я был уверен, что Николай не мастер подбирать подарки под характер человека, а тут такое… На визитке только одна буква имени, но этого достаточно, чтобы я со вздохом опустился на высокий стул.
– Нашел? – в дверь просовывается Любкина голова. – Я на подоконник положила. Собрание старых атласов по анатомии, ты же их давно хотел, Николай сказал, что нашел у знакомого букиниста.
– А это? – я киваю на корзину.
– Это принес курьер, пока ты спал. Я бы за такое душу продала, хотя мрачновато, конечно. Но ты же такое любишь, ты же тво-о-орческая личность.
Люба убегает на кухню, а я, погладив крупный тяжеловатый бутон, провожу пальцами вниз и отдергиваю – оригинально. Шипы не срезаны, и я накололся на один из них. Какое странное ощущение – будто тот, кто прислал розы, знает меня очень давно.
Я беру палитру и выдавливаю на нее все черные краски, что у меня есть: персиковую, газовую сажу, подольскую, виноградную, звенигородскую, шунгит и тиоиндиго. Они советские, в свинцовых тубах, их тоже принес Николай, раздобыл по моему желанию, потому что я начитался, что лучше пигмента, чем в них, нет. И не делают сейчас. Я накладываю мазки на угол холста, который все равно потом придется затушевывать, тяну вниз, до сухого, чтобы было видно цвет на истончении слоя. Накладываю слой на слой, до густоты, беру на кожу самый близкий к цвету лепестков и разогреваю на тыльной стороне ладони – все равно не то. Самым близким кажется виноградный, но все равно он скуден на фоне благородной матовости на краях бутона и бледен в сравнении с его сердцевиной. Я вытираю кисть и бросаю ее в банку к остальным. Есть вещи, которые нельзя передать в словах, запахах и красках, их надо только чувствовать.
Глава 9.
Сегодня вечером надо дать ответ. И оба мы знаем, как он будет звучать, ведь хоть на десятый процент, но есть вероятность того, что Дима если не прямым текстом, то намекнет отцу про мою ориентацию. Не могу представить, что тот может сделать – лишить меня наследства, избить до реанимации или сам уехать на скорой с сердечным приступом. Насчет всех трех возможных вариантов я не сомневаюсь, особенно насчет первых двух, ведь все детство меня пороли ремнем за любое отступление от правил. Сначала по заднице, потом по рукам, внахлест, и это было не столько больно, сколько унизительно. Потом, после смерти сестры, отец наказывал только отлучением от развлечений и отсутствием карманных денег. Сменил тактику воспитания, поскольку результат предыдущей оказался очевидно плачевным.
– Это потому, что папа тебя любит, – говорила мать, поясняя великий смысл его поступков, который мне понять не удавалось. – Если бы ему было плевать на тебя, он бы разрешал тебе шататься допоздна и делать что угодно. Как твоей сестре.
Что она, что отец, с тех пор больше не называли ее по имени. Из фотоальбома исчезли фото с ней, ее комнату переделали в спальню для гостей, и иногда мне казалось, что ее не существовало вовсе. Только образ в моем воображении. Возможно тогда же понятие физического воздействия и любви стало для меня неразделимым. Хотя в душе я понимал, что если бьет – значит любит. Просто любит бить.
В плане Димы я пока не понимаю, чего хочу от него: то ли чтоб он отстал и не тревожил мой устоявшийся мирок, то ли чтобы остался в нем. Он меня правда тревожит, сильно: его голос, интонация, с какой он произносит некоторые слова, странные, очень живые глаза, вся его большая, широкоплечая фигура. И особенно запах бальзама после бритья, какой-то знакомый, из детства.
Трудно мыслить здраво, когда от одних воспоминаний возникает желание подрочить. Открыв коробку, которую всегда задвигаю под тумбу у кровати, я достаю самую маленькую пробку с гибким стоппером-кольцом, выбираю гель на водной основе, специально под материал, накручиваю попсу на музыкальном канале погромче, потому что делать это тихо сегодня не хочется. Зажимаю подушку, сложенную вдвое, коленями и сажусь сверху. Если закрыть глаза, взяться за спинку кровати руками и тереться о подушку, то кажется, будто сидишь на чьем-то члене. Поначалу никак, потом кайфово, потом невыносимо до слез, потому что очень хочется вытащить пробку и заменить ее чем-то крупным, рельефным, или хотя бы тонким вибратором на пульте, похожим на электронную сигарету, но я не могу себе позволить кончить быстро и легко. Я люблю иногда оттягивать оргазм, и чем позже он наступит, тем лучше. В этот раз я выпадаю из реальности на пятьдесят шесть минут, и некоторое время после разрядки сижу на кровати, закинув ногу на ногу, чтобы пробка ощущалась лучше и приносила еще больше дискомфорта. После оргазма любой предмет в прямой кишке кажется больше, чем он есть, раз эдак в пять, наверное.
Если бы мать знала, что я курю в доме, она бы, несмотря на пластику, постарела лет на пять. Вряд бы ее огорчило при этом то, что я балуюсь посторонними предметами в себе. Я смотрю на экран плазмы, где крутят клип с полуголыми девками, держу сигарету между пальцев левой руки и покачиваю ногой. В заднице горячо и неприятно, в сосках зудит от потребности их приласкать, но дотрагиваться до них сейчас тоже лучше не надо – удовольствия не будет, свое тело я хорошо изучил. Итак, что мы имеем: мужик, с котором я трахался и больше этого делать никак не планировал, имеет на меня какие-то свои планы, с которыми я не считаться теперь не могу, потому что это грозит мне проблемами. Если просчитывать риски, то риск от моего отказа куда больше, чем если я соглашусь. Но чем я могу подстраховаться?
– Ты занят? – спрашиваю, когда Дима отвечает на звонок.
– Для тебя всегда свободен. Ты собираешься мне дать ответ?
– Я соглашусь, только если буду уверен, что ты меня не будешь ни к чему принуждать и заставлять делать то, чего я не смогу или не захочу из принципа. Мне нужно что-то, что может скомпрометировать тебя так же, как и меня.
– Постой, постой, – слышно, что он улыбается. – Ты шантажируешь меня тем, что я шантажирую тебя?
– Никому нельзя верить на слово.
– Значит, ты можешь верить или не верить в то, что твой отец узнает о том, как иногда подрабатывает его сын.
Я сжимаю телефон до треска корпуса:
– Хочется послать тебя, да не могу.
– И не надо. Не в твоем положении сейчас указывать и торговаться.
– А если отец не поверит тебе?
– Тогда я покажу запись нашего знакомства. Ты не знал, что многие владельцы клубов ставят камеры в випках?
– Какая же ты сука.
– Это значит «да»?
Я отключаюсь. Иду в душ, где стою под холодной водой, чтобы остыть прежде всего мозгами, затем тщательно мою использованный девайс с мылом, оставляю его сушится на краю раковины и вновь беру телефон. На экране непрочитанное сообщением с адресом и уточнением, что приехать нужно сегодня. Я, помедлив, отвечаю, что буду поздно. Марк, которому я звоню после, зевает в трубку:
– Да, я слышал, что камеры там есть. Может, картиной закрыты или в вазу какую вмонтированы… Хрен их знает. Обычно видео сливают тем, кто за них платит, типа, клубничка для избранных, но если твой мэн заявился и сказал, что ему нужна запись, ему ее отдали по первому требованию. Потому что никто не хочет, чтоб блядушник прикрыли, все хлеб любят с маслом. Короче, встрял ты, Ила. Будет теперь тебя этот мэн трахать, пока не надоест.
