Текст книги "Дыши глубже"

Автор книги: Влада Багрянцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Влада Багрянцева
Дыши глубже

Глава 1.

Я люблю мужиков постарше – лет на десять минимум, крепких, здоровых, с жесткой щетиной, которая при отсосе царапает внутреннюю сторону бедра, если сжать ногами голову. Здоровых и крепких как из рекламы Олд Спайс, с запахом самца, от которого сносит башню. Люблю чувствовать, как эти мужики текут по мне, стоит мне сесть им на колени. Люблю ощущать их мышцы под пальцами, твердые и горячие, словно трогаешь мрамор. Люблю, когда жестко, со следами засосов по всему телу на утро, с отметинами чужого присутствия везде, где можно. Люблю потом, после всего, чувствовать себя сытым и затраханным. Но таких попадается мало – за минувший год один только встретился, который меня просто выебал без сопливых поцелуйчиков и «котиков-зайчиков». Почему-то большинство моих случайных любовников грешат этими нежностями. Возможно, виновата моя молодость и гладкая кожа, которую хочется целовать, а не впиваться в нее зубами. Возможно, они слишком взрослые для меня.

– Лурия, света добавь.

Мой учитель живописи, Николай, который приходит ко мне каждый вечер пятницы, повторяет эту фразу из работы в работу, потому что кисть сама будто выбирает из оттенка на палитре, что держу на коленях, самый мрачный. Между маренго и антрацитовым – антрацитовый, он плотнее; между ультрамариновым и сапфировым – сапфировый, он гуще, между мерло и винным – винный, как ни странно. В нем больше крови. Он живее.

В жизни я так же выбираю оттенки потемнее. В ней точно нет ничего наивно пудрово-розового, дерзкого лаймового, глубокого лазурного, если не вспоминать о цвете моей ориентации. Один сплошной антрацит – все серое. Кажется, что дотронься пальцем, и все рассыплется, но на самом деле не сдвинуть и частички. Все спаяно воедино.

Меня назвали Илаем – отец говорит, что в честь деда, а того, в свою очередь, в честь одного из главных воинов царя Давида. Отец знает весь Завет наизусть, а я, пропащее поколение, как он выражается, только Ветхий, потому что в детстве мне нанимали учителя еще и затем, чтоб он мне это все вдалбливал. От него я помню, что Бог в древности был другой, злопамятный и жестокий, который не просил подставлять правую щеку, если ударили по левой, а говорил, что «глаз за глаз и зуб за зуб». Отец всю жизнь живет именно по этим правилам и чтит традиции, поэтому я поступил на факультет финансов и банковского дела, поэтому я хожу на все встречи с его партнерами по бизнесу с семнадцати лет, уже два года стабильно, и на выставки искусства с матерью, которая тоже чтит традиции – ее бабушка была известной художницей. Она сама стала дизайнером, имеет свой бренд одежды, а меня с десяти лет учит Николай. Правда, ни один из родителей не знает, что Николай стал моим первым мужчиной, в прошлом году, но я жалею об этом. Не стоило связываться с тем, кто вхож в твой круг общения. Да и для первого раза можно было найти кого-то поинтереснее, озаботиться эстетической стороной дела хотя бы. С того дня я стал более избирателен и осторожен, поэтому, когда мне нужно, я звоню Марку, своему приятелю-хастлеру, и он берет меня на «выезд». Потому что те мужики, которые заказывают себе парней класса люкс, обычно любят, чтобы эти парни свой люкс отрабатывали. А я люблю, когда жестко.

– Сегодня в «Молл» на конференцию, – сообщает отец, когда я переступаю порог дома, вернувшись с занятий.

– Я пообещал с друзьями сходить в боулинг, у нас давно запланировано, – говорю, понимая уже, что отец меня не слушает, отвечая на звонок.

Он проинформировал меня, чтобы я успел собраться, только за этим, и не интересовался, могу ли я пойти. Ясно? Ему не важно, есть ли у меня свои дела или нет. Всегда так было. Потому я достаю из шкафа костюм, отсылаю Любу, нашу служанку, отпаривать рубашку, чтобы через час, вылизанным и запакованным в официоз по горло, сидеть за столом с толпой скучных мужиков из Торговой палаты и переписываться с Марком по вайберу. Марк упрямится – не хочет меня брать сегодня с собой:

«У нас заказ на одиннадцать в клубешник, мэны хотят приват. Но там серьезно все. Накосячишь – меня вышибут из агентства»

«Марк. Я не накосячу. Хоть раз я тебя подставил? Пожалуйста», – обещаю раз в третий точно, потому что чувствую – если сегодня не оторвусь, то в очередной раз меня переклинит и отец точно отправит меня в клинику. Он обещает это всегда, когда я начинаю показывать зубы, как он выражается. Потому что я, щенок, всем ему обязан. Хочется иной раз поправить, что не ему, а своему прадеду по матери, который создал зачатки капитала, очень удачно женившись первый раз на купчихе, правильно вложил ее приданое и увеличил доходы. Прадед по матери был торгаш и спекулянт, почти как вся отцовская родня, при бабках, но не из самой интеллигентной семьи, поэтому вторую жену, когда скончалась первая, он выбирал тоже с умом – мамину бабку, художницу. Она была не красавица, слепа на один глаз, бельмо отпугивало кавалеров, но не отпугнуло прадеда, который женился не на ней, а на ее фамилии – после свадьбы он сменил свою на ее. Поэтому сейчас я Лурия, а не Петрищев, как мог бы быть. Ведь история повторилось через поколение – отец, женившись на моей матери, взял ее фамилию, потому что она известная. Это был довольно хороший пиар-ход, поскольку с фамилией Лурия можно попасть куда угодно, на многие культурные мероприятия, например, нас приглашают заранее, по списку меценатов и городских деятелей. А отец никогда не упустит возможности завязать новое выгодное знакомство.

Вернувшись домой после конференции, я с отвращением швыряю костюм в корзину для белья, пусть Люба отнесет в химчистку, переодеваюсь в джинсы и футболку, выбегаю из дома, пока мать не увидела и не начала ворчать по поводу ночных прогулок, и сажусь в машину. Надо было принять душ – запястья пахнут парфюмом, который обычному хастлеру точно не по карману, шея, скорее всего, тоже пахнет, но буду надеяться, что никто на это внимания не обратит.

Марк, разряженный, как на лучшие в своей жизни блядки – в кожаные штаны и розовую майку с портупеей, – ждет меня у входа в клуб с еще одним парнем, мелким и смазливым. Об их профессии догадаться не трудно, я на их фоне кажусь самым обычным. Наверное, стоило стринги натянуть, которые мне Марк подогнал в прошлый раз. Хоть какая-то была бы изюминка.

– Ты мне всю душу измотал, – ноет Марк, докуривая тонкую сигарету. – Расколют меня на том, что я неоформленных с собой таскаю.

– Так я деньги не беру, – напоминаю я.

Марк корчит мину. Ясное дело, было б ему это не выгодно, он бы меня давно послал. А так мало того, что я ему за это отдельные подгоны элитного пойла делаю, так он еще и положенные за меня бабки забирает. Чаевые, которые мне всегда оставляют, тоже.

– Короче, – говорит он. – Там дядьки серьезные, я предупредил. Будь паинькой. Делай, что попросят.

– На групповуху я не соглашусь, ты знаешь.

– Знаю. Поэтому предупредил, что в наши услуги это не входит. Хотя Даня это дело любит – можно халтурить и проебываться, пока гэнг-бэнг не с ним устраивают.

Парень с мелированными патлами, коллега Марка, кивает:

– В прошлый раз я бутеры с икрой все сожрал, пока Саню там на троих разложили. А до этого пара свингеров так увлеклась фистингом, что про меня забыли. Я хоть кинцо досмотрел про Безумного Макса. У них собачка еще такая смешная была, размером с кроссовок, страшная, как Марк с утра, все бегала рядом и тявкала, тявкала…

Я стараюсь не вслушиваться в их беседу, пока поднимаемся на второй этаж клуба, где нас ждут в отдельной комнате. Из открытой двери, мимо которой мы проходим, доносится задорный женский визг, и я, оглянувшись, замечаю, как стриптизершу, стоящую на столе, обливает чем-то пенящимся толстяк, голый по пояс. По запаху можно догадаться, что это пиво – не самое приятное, чем тут могут тебя облить, но это лучше, чем то, что иногда предлагают сделать за дополнительную плату.

В следующую комнату Марк заходит первым, потом Даня, потом я. В большом помещении, посреди которого установлен пилон, накурено, но кальян уже сдвинут в угол, за диван, на котором сидят два обычных мужика лет сорока. Ни о чем – типичные мэны с потными шеями в расстегнутых рубашках. Я успеваю немного разочароваться перед тем, как поворачиваюсь к креслу – а вот так гораздо лучше.

– Как тебя зовут? – улыбается моя ожившая сексуальная фантазия, когда я сажусь на его колени прежде, чем меня позовет кто-то из его друзей.

– Никита, – говорю, и он хмыкает:

– Сойдет.

Глава 2.

– Сколько тебе лет?

– Тридцать пять.

– Как тебя зовут?

– Дми… Дима.

Я трогаю пальцами твердый подбородок с трехдневной щетиной. Сначала упираюсь в нижнюю губу, которая чуть пухлее верхней, большим пальцем, надавливаю, оттягиваю вниз. Губы жестче на ощупь, чем на вид. Вблизи видно морщинки – между бровями и в уголках глаз, глаза темные, волосы тоже. Как у меня, почти черные. И кожа белая. Как у меня.

Он кладет руку мне колено, ползет вверх ладонью, останавливается у паха, поднимает глаза и смотрит тоже долго, изучая черты лица. Такой интересный, породистый. Как с выставки мейн-кунов.

– Хочешь чего-нибудь? – спрашивает, кивая на стол, заставленный стаканами. Посередине пепельница и снятые запонки.

Я мотаю головой и поглаживаю сквозь брюки его мгновенно вставший член – стоило только поерзать у него на коленях. Он закрывает глаза и утыкается лбом в мою шею, вдыхая медленно и глубоко. Мог бы учуять парфюм, но ему явно не до этого. Поднявшись, он легко подхватывает меня на руки, а я обнимаю его ногами за пояс, чтобы нести было проще.

– Дим, ты чего, и не посидишь с нами? – хрюкает от смеха его пьяный в очко товарищ, которого обхаживает Даня. Марк рядом, сидит, закинув ногу на ногу, тянет коктейль через трубочку и воркует с другим мэном. Видно, что ему пофиг на сам рассказ, он его даже не слушает, но видимость прелюдии все же соблюдает. Клиент, которому уделили достаточно внимания – хороший клиент.

Дима, подхватив меня поудобнее, отказывается:

– Я уже выпил, сколько собирался. Дальше без меня.

Открывает дверь ногой и заносит меня в соседнее помещение, поменьше, тут нет пилона, но тоже угловой диван, кожаный, блестящий пошлым черным лаком на подлокотниках. Цвета смолы. Дима опускается на него, усаживая меня сверху, гладит шею, а затем так же, как я, обводит губы пальцами. У него красивые глаза, глубокие, ресницы густые, как у восточных мужчин. Встречал одного – ничего правда, кроме глаз, не запомнил.

– Только с резинкой, – говорю, чувствуя тяжесть в груди и яйцах. – И я не целуюсь.

Я знаю, зачем я здесь, и каждый раз чувствую одно и то же – азарт и предвкушение, как перед прыжком в воду. Или с высоты.

Дима ухмыляется:

– Как в «Красотке»?

– Я не знаю, с кем ты трахался до этого. Многие болезни передаются через слюну, – вспоминаю, что не я его снял, а он меня, потому приходится добавить: – Это и в целях твоей безопасности тоже. Поэтому никаких минетов, даже в презике.

– А ты не много ли о себе думаешь для шлюхи?

Я приподнимаюсь, чтобы сесть совсем плотно, животом к животу, стаскиваю футболку и откидываюсь назад, упираясь руками в его раздвинутые колени. Прямо перед ним черные шарики штанги по обе стороны соска. Обоих сосков. Дима, не раздумывая, берет в рот правый, жадно втягивая, посасывая, как женскую грудь, шарики стучат о зубы, язык приподнимает штангу, вызывая приятный зуд под кожей, и я начинаю постанывать вместе с каждым круговым движением языка. Когда соски горят и становятся твердыми до болезненности, Дима спихивает меня с коленей и раздевается, бросая вещи на стол. На этот стол я тоже обращаю внимание, пока раздеваюсь сам, но решаю остаться на диване, он достаточно твердый, чтобы мне было удобно. Перед тем, как Дима попросит меня развернуться и перегнуться через широкий подлокотник, я успеваю рассмотреть его крепкое, тренированное тело, крупный член, короткие темные волоски на лобке. А потом, устроившись животом на подлокотнике, я чувствую, как головка этого члена, затянутая в презик, скользкая от смазки, проталкивается в меня. Выдыхаю, расслабляясь, и он входит до конца.

– Ты такой… – говорит Дима с таким удивлением, что становится смешно – ну да, секса у меня давно не было. Там все туго, как у девственника, повезло тебе, кайфуй.

Я насаживаюсь на него, двигаясь в темпе, какой необходим, чтобы он не думал дальше. Не сейчас, потом пусть соображает что к чему, я не поболтать пришел. Раз, другой, третий шлепаю ягодицами по его бедрам, зажмурившись, а затем он сам меня вжимает в диван, который пахнет сигаретами. Стоны Марка, которого слышно даже здесь, заводят еще больше, он вообще специалист по этой части, это его фишка такая – чтоб клиент кончал от них. А трахаться он не любит на самом деле, и если есть вариант побыстрее свалить, то он очень постарается сделать это. Но его охрипший от страсти – специально, конечно же – голос просто что-то с чем-то, когда он намеренно доводит кого-либо до нужной кондиции: когда хочешь кончить и хочешь не кончать как можно дольше. Многие клиенты, по его словам, привыкли к скромному супружескому траху с детской спальней за стенкой и тещей за другой стеной, и потому тащатся от громкой ебли, которую Марк, как я уже отметил, не любит.

А вот я трахаться люблю. Я это понял сразу после первого раза с Николаем, который, как я потом догадался, был не самым опытным любовником. Но он все равно сделал так, что я кончил, а потом я заметил, что секс мне помогает стать спокойнее. Что после этого я могу относиться к придиркам матери и контролю отца с пофигизмом, потому что знаю: есть та часть жизни, где они не могут мне запретить что-то. Где я кончаю под незнакомым мужиком и забываю о том, кто я и что обязан делать. Где их полномочия силы не имеют.

Отец мне даже невесту выбрал – мне показывали ее фотки. Выпускница балетного, выступает в танцевальной труппе, дочка чиновника, который тоже не прочь пристроить ее в хорошую семью. Отец чтит традиции, поэтому я не должен жениться на провинциалке или девке с улицы.

И мне придется жениться через пару лет. А пока…

– Ты меня, нахуй, ебешь или на карусельках катаешь? – произношу громко, и Дима, сгребая меня за волосы, вжимает лицом в нагретую телом кожу дивана.

Моя задница будет болеть еще неделю от того, как он меня натягивает. Меня так еще никто не имел – прямо идеально, как я люблю. Мне вечно чего-то не хватало, а вот сейчас с излишком, до головокружения, и так охрененно, когда тебе не дают двинуться, пока не забьешься в оргазме.

Потом Дима, бросив снятый презик на пол, сидит на диване, откинувшись на спинку, тяжело дышит, а я, наспех вытерев свою сперму с ног и живота, одеваюсь. Когда натягиваю футболку, он, вынув из кармана брюк несколько крупных купюр, встает и засовывает их в мой карман.

– Тут втрое больше, – говорю.

– Заслужил, – улыбается он. – Номер личный оставишь?

Я бросаю деньги на поднос к пепельнице:

– Чаевые офику. Мне не надо, я честная проститутка.

– Ты вообще не проститутка, – хмыкает Дима – а он умнее, чем я подумал.

Я пожимаю плечами и выхожу, чтобы еще с полчаса торчать за клубом, ожидая, пока припрется Марк, который любит после всего тщательно приводить свое тело в порядок, для чего у него всегда с собой пачка салфеток, хлоргексидин и антисептик для рук. В животе пусто, в заднице тянет неприятно, но в целом мне хорошо – давно такого не было, чтоб я стоял и курил одну за одной, чувствуя себя сытым. На пару месяцев хватит, а потом снова позвоню Марку. А может полечу с матерью на отдых в Таиланд, там с досугом проблем нет, любой массажный салон предлагает целый спектр услуг, никого и искать не надо. В прошлый раз я вообще ограничился эротическим массажем, во время которого наконец смог почувствовать, что такое простата.

– Этот твой ебарь дал мне столько бабла, что можно до конца недели не вылезать на смену, – восторженно сообщает Марк, подходя. Губы красные, волосы липнут к шее, значит, сегодня ему пришлось постараться, но огорченным он не выглядит.

– Если Даня тебя не сдаст, – замечаю, выдыхая дым через нос. – Что ты сам почти индивидуальный предприниматель. Субаренда, так сказать.

– Не, я ж с ним поделился. Чо, подбросишь нас до сауны?

Я киваю в сторону парковки и тушу сигарету об асфальт. Дима был хорош, но – пока-пока, Дима.

Глава 3.

– Чтобы разбавить масляную краску и при этом не испортить, лучше всего использовать «тройник». В его составе три компонента: пинен, лак, масло для живописи. Опытные художники могут создавать «тройники» в необходимых им пропорциях самостоятельно, но новичкам лучше пользоваться готовыми. Некоторые художники пользуются «двойниками». В их состав входит два компонента: пинен и лак. Картина будет сохнуть быстрее и приобретет глянцевый блеск, но толстые наслоения масла могут стать тяжелыми и привести к провисанию холста. Некоторые в качестве разбавителя используют одно масло. Этот вариант тоже возможен, но срок просыхания картины таким образом увеличивается. Следует помнить, что это может привести к чернению красочного слоя в процессе высыхания.

Это был один из первых уроков – тогда Николай рассказал мне об инструментах, видах красок, их нумерации, кистях, материала, из которого их делают (синтетика, колонок, белка, пони, барсук, свиная щетина), а также о том, как их мыть и сушить. Тогда я узнал о видах и способах грунтовки холста, финишном слое и тому подобном. Мы сразу остановились на масле, потому что я, попробовав гуашь, акварель и пастель, понял, что это не для меня. Мне нравится глубокий, густой цвет, который хочется погладить и ощутить его вес и текстуру. Поэтому мы выбрали масло, и мать всплеснула руками – в ее понимании я унаследовал предпочтения прабабки, которая с возрастом прослыла немного блаженной: с руками в пятнах, которые уже не отмывались ничем, со сморщенной кожей до запястья, с вечным запахом скипидара на одежде. Но прадед смирился с этим – она подарила ему двух сыновей прежде, чем скончалась от чахотки. Тогда это было модно – помирать от чахотки, но прежде поездить по святым источникам и купальням с лечебными водами, где можно было познакомиться с такими же умирающими девушками из высшего света и бедными поэтами, которые любили заводить знакомства с обнищавшими аристократами. Из таких путешествий прабабка привозила небольшую ремиссию, здоровый цвет лица и саквояж, забитый письмами какого-нибудь местного поэта, одной ногой стоящего в могиле, другой в долговой яме. Из ее личного дневника, что хранит мать, также известно, что из последнего такого круиза по лечебницам она привезла картину, которая стала тоже последней в ее жизни – красные маки в хрустальной вазе. Я видел ее всего лишь раз, в музее, куда мать отдала все ее работы. Далеко не бескорыстно, музей их выкупил.

Прабабка вряд ли бы это одобрила, потому что гордилась тем, что неоднократно отказывала выставкам и коллекционерам, а еще – своей бледностью, изможденным лицом и ощущением избранности.

Возможно, бабка мне передала не только способности к рисованию, но и это ощущение избранности, которое живет во мне, законсервированное, как роза в колбе и которое я храню, поскольку только оно спасает меня от того, чтобы не сорваться, не хлопнуть дверью и не свалить из дома туда, где мной не будут помыкать. Потому что фамилия у меня – Лурия, прабабкина, и род ее был родом интеллигентов и дворян, пока кровь не разбавилась прадедовой. Я не могу себе позволить вести себя недостойно ее имени.

Отца это бесило больше всего – то, что я всегда безропотно принимал все, что он скажет, но выглядело это всегда так, словно я делаю одолжение. У меня была старшая сестра, которая погибла десять лет назад, и я помню, что отец выгнал ее из дома за непослушание. Она связалась с наркоманом, а для нашей семьи большего позора было не найти. Не знаю, что ее больше доконало – вещества или родители, отрекшиеся от нее, но прожила она после ухода из дома недолго. Отец даже на похороны не пришел, хотя все оплатил сам, и вот теперь следит, чтобы я не скатился подобно ей. Я похож на сестру внешне и характером тоже, поэтому знаю, что он до жути боится повторения ее судьбы на моем примере. Несколько раз я пытался показать, что меня не устраивает жизнь, где за мной следят, как за неразумным ребенком, но все эти разы отец грозил клиникой, где мне «помогут» справиться с подростковой депрессией и суицидальными мыслями. Никаких таких мыслей у меня не имелось, но он думал иначе и потому я понял, что лучше заткнуться. И делать то, что хочется, только не афишируя ни перед кем. Очень сложно потом, после одной такой «реабилитации», доказывать всем, что тебя поместили в клинику не по своей воле. Еще сложнее доказать, что причин для этого не было. Сестру я любил, но был промежуток в моем взрослении, когда искренне считал, что отец правильно поступил, они меня в этом смогли убедить. Хотя вероятнее всего это был обычный защитный механизм – мне было проще принять ее смерть, зная, что она навлекла ее по своей воле и это ее личный выбор.

Наверное, то, что я трахнулся со своим преподавателем по рисованию стало первым шагом к самостоятельности, и тогда восторг был даже не столько от того, что я трахался, а от того, что я нарушаю запрет отца на связи с недостойными. Что делаю что-то, что он бы никогда не одобрил, что-то позорное и постыдное, порочащее честь семьи. И чем грязнее был секс, тем больше удовлетворения он мне приносил. Иногда я подсознательно выбирал мужиков, с кем бы в здравом уме даже знакомиться не стал, иногда просто никаких – далеко не красавчиков, с заросшими подмышками и пивными животами. С толстыми трясущимися ляхами, с потными ладонями, ощущение липкости от которых я потом стирал с кожи мочалкой в душе. Возможно, мне так проще было забыть об этом, потому что ни один из них мне не нравится. В отличие от недавнего Димы. Видимо, я ему понравился тоже, потому что спустя несколько дней звонит Марк.

– Все, о моей помощи можешь не мечтать, – бубнит он в трубку обиженно. – Не хватало мне еще от твоих ебарей потом отбиваться.

– Ты о чем? – спрашиваю, закидывая рюкзак на заднее сиденье машины и доставая из кармана сигареты.

– О том, с кем ты развлекался в последний раз. Вчера нас снова вызвали в тот же клуб, но в этот раз там был только этот твой мэн. Мы сначала не поняли, чего он от нас хочет, пока он не начал возникать, почему мы приехали не всем составом, хотя он заказывал всех. Тебя он хотел, короче. А когда я прикинулся шлангом, типа, я не при делах, и агентство само распределяет, он чуть не позвонил шефу и не начал гнать на него. Вот бы я попал тогда! Пришлось признаваться, что ты у нас не работаешь.

– Зачем я ему был нужен?

– А как ты думаешь, Ила?! Наверное, чтоб ты ему расчет финансов произвел или тигра на спине намалевал! Запал он на тебя. Допытывался у нас с Даней, а Даня вообще чуть не обосрался от страха, думал, что нас сейчас в лес повезут, и с концами. Они, знаешь, вот эти с виду приличные дядьки в деловых костюмах – самые опасные на деле. Пришлось дать твой номер. Мало ли, как бы он нам подгадить мог потом, если б я соврал, что тебя не знаю?

– Марк, ты в своем уме? – я невольно повышаю голос, застыв с вытащенной сигаретой.

– Что мне было делать? Это у тебя богатые родаки и вся жизнь распланирована, а я своей жопой себе на хлеб зарабатываю! Извини, Ила, но разъебывайся с этим сам.

Я понимаю, что он прав, но все равно еще долго курю, стряхивая пепел на асфальт. Думаю, что в этот раз я тоже попал – этот упертый Дима знает теперь мой номер телефона, а по его каналам, если он крупная шишка, пробить владельца труда не составит. Не знаю, что в его планах, но хоть из города вали. Мерзкое чувство – знать, что ты не неуязвим. Как будто тебя, как примитивную инфузорию, рассматривают теперь на стекле микроскопа, хотя до этого ты был невидимкой для всех.

Телефон вибрирует входящим звонком, я вижу незнакомый номер и в грудине тянет холодком. Неизвестный абонент звонит еще два раза, потому что я не отвечаю, а потом на экране высвечивается сообщение: «Привет. Никита».

Я, выждав несколько минут, пишу: «Вы ошиблись номером», чтобы получить ответ: «Ошибся именем, хотя это не моя вина, а вот номер верный. Поужинаем сегодня?»

Еще несколько секунд я смотрю на сообщение, начинаю печатать, но стираю написанное и отправляю номер в черный список.