Текст книги "В августе сорок второго (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Длительного отдыха не будет, Иван Иванович! Завтра немцы начнут пробовать первую линию на зуб. Нам там ему первую кровь пустить надо! А дальше посмотрим. Вот пока будет грызть передовицу, ты можешь дать ребятам отдохнуть, а там и до них очередь дойдет.

– Товарищи генералы, так мы немцу уже приготовили такую встречу – ни в каком Берлине ее не забудут.

Поворачиваю голову. На бруствере окопа сидит колоритная личность: матросик в бескозырке (зимою, б…), сидит и трубочку покуривает. Правда, сидит спиной к немцу и холодному ветру, правильно тактически выбрал позицию. Морда у него хитрая, татарская, а с какого корабля? Вроде же тут ну да, это позиции добровольцев из черноморского пароходства.

– Боец…

– Краснофлотец Мирошник! – браво вскочил, в одной руке трубка, в другой подруга бойца – «Светка» с оптикой!

– Снайпер?

– Никак нет, товарищ генерал, просто хороший стрелок. Нам по штату снайпер не положен, так я сам подсуетился…

– А почему головной убор не по уставу, каска где, ушанка что, не выдали?

– Никак нет, ушанка туточки, вот, только не холодно еще, товарищ генерал, а вот касок на всех не хватило, так я обойдуся…

Хреново… генерал в каске, а боец нет. Снимаю и отдаю ее бравому матросу.

– Боец Мирошник! Защитой в бою пренебрегать нельзя! Голова ценный предмет, ее беречь надо – не переохлаждать и защищать. Пуля-то дура, но голова без каски еще дурнее!

К нашему разговору прислушиваются, тут и Чиннов, и его бойцы, и матросы из добровольцев, которые теперь морская пехота. Услышав шутку, посмеиваются, тут такой бугор здоровый, не столько в рост пошел, сколько в плечи, с чисто одесским говорком:

– Так товарищ генерал, что нашему Чингизу, пуля? Голова у него пустая, а ей и мороз нипочем, и пуля отскакивает, он аж когтями шкребется, хочет показать немцам монголо-татарское иго!

Смех на войне – великая штука, смотрю по небу– успеваю вроде бы… Назначил командиром этого участка обороны Чиннова, слишком важное место! Вскоре дорога, которая только угадывалась, вывела меня с сопровождением к Мангейму[3], селу, которое стало самой мощной противотанковой позицией на этом участке. Этот узел располагался в тылу первой линии обороны и должен был не дать немцам сразу атаковать вторую линию по всем фронту, работать своеобразным волнорезом. Тут были не только сорокапятки, были и трехдюймовки, да и по парочке 88-мм зениток нашлось, ведь кроме Мангейма такие узлы располагались в Троицком, Фестерово, Севериновке, Павлинке, Ульяновке, Ташино, Коблево. Проинспектировав Мангейм, обратил внимание на группу девушек со снайперскими винтовками. И что-то меня в одной из них зацепило. Но что… Остановился. Вышел.

– Снайперская группа 25-й стрелковой дивизии следует для занятия позиций на передовой линии. Старшая группы – красноармеец Павличенко.

Вот! Сошлось! Точно, она! На киношную героиню Юлю Пересильд не похожа, совсем не похожа, невысокая, крепкая, с приятными выразительными чертами лица, в этой своей снайперской хламиде белого цвета.

– Людмила Михайловна? Сколько на счету подтвержденных?

– Сто восемьдесят шесть, товарищ генерал-лейтенант.

– Берегите себя, девочки!

Сказал, повернулся, сел в машину, а на сердце так стало … не пойму даже как это, понимать, что эти хрупкие женщины должны класть свои жизни, чтобы мы победили… Неправильно это, но ведь неправильная штука война сама по себе. Говорю так, а все равно не могу к таким вещам привыкнуть и относится к ним, как к оловянным солдатикам «цвайн бригаден маршиерт»? А! Идите вы…

Ну вот, секунда еще одна – и временная слабость ушла. Остаюсь я цивильным человеком в военной форме. Увы, но приходится принимать решения, которые цивильному противоестественны. А что делать? Если подумать, сколько людей уже я убил, не сам, нет… Не сам, но есть в этом и моя доля ответственности. И это самое сложное в деле «попаданца». Одно дело играть в солдатики и рисовать стрелки на картах в мирное время, а совсем другое – сейчас.

Ни двадцатого, ни двадцать первого штурма города не было. Немцы знали, что перед городом была оборонительная линия, пытались ее прощупать, проводили разведку, разворачивались для наступления, а мы лихорадочно готовили оборону, давали отдых измученным боями людям, сбивали мобильные группы, которые должны были реагировать на вражеские прорывы. Утром двадцать второго начался первый штурм Одессы. Немцы подготовились к штурму максимально методично. Артиллерия наносила удары по передовым позициям, которые удалось вскрыть разведке, а после мощной артподготовки в атаку пошли танки, поддерживаемые многочисленной пехотой и бронетранспортерами. Первую атаку отбили только потому что она была все-таки разведкой боем. Приблизительно в полдень стало ясно, что такое настоящая немецкая атака. Тяжелые батареи Вермахта работали уже в полную силу, в контрбатарейную борьбу вступили и наши гаубичные батареи, но было их намного меньше, а немцы работали на пределе человеческих возможностей: передовая линия просто исчезла за стеной взрывов, а когда огненный вал двинулся вглубь позиций, казалось, что там, на передовой, никто не выжил. Но это было не так. Большая часть защитников передовых позиций отошла от линий окопов и стала их занимать, когда огонь противника ушел в тыл. Сопротивление оказывалось интенсивное, но цели держаться изо всех сил у передовых частей не было, они «пустив кровь» авангарду, начали планомерно отходить к резервным позициям, а оттуда начали занимать окопы на позициях между противотанковыми узлами обороны. Эти рубежи укреплялись противотанковыми ружьями, кроме них там же находились гранатометчики. Конечно, все немецкие танки, особенно новые четверки, имели противокумулятивные экраны, но кроме коктейля Молотова и противотанковой гранаты иметь пару выстрелов из РПГ тоже не помешает. И вот эти узлы противотанковой обороны и попили крови с немецких танков в первый день штурма. Немцы отошли, снова нанесли удар артиллерией, мне даже стало интересно, когда у них закончатся снаряды, да нет, не заканчивались – с логистикой у Вермахта все было в порядке. Двадцать четвертого к штурму присоединились танки и пехота группы Кемпфа. Они нанесли удар по Восточному сектору обороны. Надо сказать «спасибо» Георгию Константиновичу и частям Южного фронта, которые очень серьезно проредили сводную танковую группу немцев, вырвавшуюся из котла, но все-таки более двухсот танков подошли к Одессе, получили горючее, подкрепились румынской пехотой и, перегруппировавшись, пошли в наступление. Жаркие бои, тяжелые, но под ударами танков и артиллерии мы вынуждены были отступать к городу, правда, удалось зацепиться сначала за Тилигульский лиман, а Коблево, которое удалось хорошо укрепить, противник так и не взял, за неделю упорных боев мы отодвинулись на линию Кубанка-Спиридоновка-Бутовка, но дальше этого рубежа противник прорваться не мог: тут неизменно приходили на помощь обороняющимся батареи береговой обороны и корабли Черноморского флота: не только линкор «Парижская коммуна», который был под Одессой почти постоянно в самый трудный период обороны, но и крейсера, чьи 130-мм орудия не раз останавливали немецкие атаки, а воронки от 305-мм снарядов главного калибра флагмана Черноморского флота говорили о том, что в этом месте враг не имел никакого шанса пройти.

1 февраля к Одессе подошел сам Роммель, с 21-й танковой дивизией и танковым полком 15-й танковой, кроме немецкой мотопехоты с Роммелем прибыл кавалерийский корпус румынской армии – самая боеспособная единица. И вся эта сила ударила по Западному сектору, сначала в направлении на Одессу, стараясь прорваться вдоль Хаджибейского лимана, прорвавшись до Холодной Балки. Почувствовав, что там атака выдохлась, а сопротивление растет, Пустынный лис нанес на следующий день мощный удар на Беляевку. Тут начался трехдневный штурм крепости Беляевка, который вытащил из нас почти все силы. Несмотря на то, что врага постоянно тревожили артналетами корабли Дунайской флотилии, им приходилось постоянно отходить, маневрировать – немецкие артиллеристы не зря свой паек фронтовой ели. Их огонь был очень опасен. И все-таки Беляевка отбилась! В Одессе стали высаживаться части дивизии Томилова, которые оперативно перебрасывались на самые сложные участки битвы. У Коблево, Свердлово, Чеботаревки обороняющиеся наносили контрудары по румынской и немецкой пехоте, при поддержке гвардейских минометов, артиллерии и почти совсем чуть-чуть – танков. Как-то так получалось, что не более 5–6 танков в группе. 7 февраля случился кризис: Роммель собрал силы в кулак и нанес удар на станцию Карсталь из Мангейма, превращенного в дымящиеся руины. Это проклятое «немецкое» село выпило из ударных немецких танковых частей слишком много сил!

Вскоре немцы захватили станцию Карсталь, прорвались к Фрейденталю, откуда румынские кавалеристы с легкими танками направились на Петерсталь с целью выйти на Овидиополь, мотопехота двинулась на Маяки, чтобы отрезать Беляевку от Одессы, а прорвавшиеся танки группировались, чтобы нанести удар на Татарку или Сухую балку и прорваться к городу. Пришла пора выложить последние козыри на стол. До сих пор мы не использовали это ресурс. Я держал его, как туза в рукаве. Под Маяками противника держал заградотряд майора Нечитайло. Когда же невдалеке появились катера Дунайской речной флотилии с установками БМ-13 и обрушили на мотопехоту сотни реактивных снарядов, разбегающуюся пехоту противника погранцы провожали огнем и матерком: в этом стремительном бою отряд потерял почти треть личного состава. После удара «Катюш», смонтированных на тракторах, батальон народного ополчения пошел в атаку на румынских кавалеристов, лошади у которых просто обезумели, разгромив кавалерийскую бригаду (пусть и ослабленную потерями в предыдущих боях). А дивизион Флерова обрушил огонь «Катюш» на Фрейденталь, сделав три залпа всеми машинами. И только после этого в атаку пошел самый-самый последний резерв: танковая рота на КВ: всего шесть машин, но! если бы Жуков знал, кого он мне подарил! Командовал этой ротой сам Зиновий Григорьевич Колобанов! Живой и невредимый. Как он оказался тут? Я это узнать не успел – не до того было. Танки ударили по немцам сразу как отстрелялись «Катюши». Мой расчет был на то, что артиллерия не могла успеть за передовой группой (скорее всего, ее немцы и дожидались, чтобы начать наступление на Одессу), а если что и было, так после обработки реактивными снарядами там мало что могло оказать сопротивление. Так и случилось. Шестерка КВ смела двадцать семь немецких танков, а остальные предпочли ретироваться. Колобанов пошел на Беляевку где опять стало жарко. Тут пришло сообщение, что тяжело ранило полковника Чиннова, фактически, обороной Беляевки командовать стало некому. Я был ближе всего к месту событий, вот и взял на себя, хотя сверкал глазами мой телохран из НКВД, но приказа моего ослушаться не посмел. Сегодня немцы рвали нашу оборону по всем направлениям. Вот и Беляевке досталось со всей дури! КП на высоте 105 был почти что полностью разрушен. Хорошо, что в моем броневике была хорошая радиостанция, а то мог оказаться совершенно без связи. Были убиты корректировщики артогня, связь с тылом прервалась, я понимал, что отбивать очередную атаку просто нечем. Сообщил Софронову, что надо перебросить в Беляевку хоть что-то и срочно, потому как мои КВ это хорошо, но сейчас начнут очередную атаку и останусь с голой дулей против панцеров. Командарм, узнав, что я в Беляевке, кажется, так побледнел, что если бы был видеофон, так экран бы был совершенно белым…

Через полчаса боя у меня осталось два КВ в подвижном состоянии, но без боекомплекта. Три танка горели, а на одном, укрытым развалиной дома от врага, пытались быстро отремонтировать гусеницу. Еще огрызался огнем один ДОТ, а моим последним словом должен был стать потрепанный заградотряд майора Нечитайло, которого перебросили самым спешным образом. Я не знаю, что Софронов говорил нашим сталинским соколам. Но появление трех десятков бипланов И-15 бис, которые буквально прокрались под свинцовыми облаками, из которых вот-вот должен был начать падать снег поставило на немецком наступлении жирный крест! На врага посыпались кассетные бомбы – противотанковые и осколочные. А потом штурмовики пошли поговорить с артбатареями, которые так долго нам досаждали.

Вот тут я и увидел того самого своего знакомого, матроса Мирошника по прозвищу Чингиз. У него была перебинтована голова, украшенная той же бескозыркой, а в руках держал ППС, и как-то нервно осматривал окружающую обстановку.

– Товарищ Мирошник, куда дел винтовку с оптикой?

– О! Товарищ генерал… Извините, так, значит винтовка моя вот, накрылась, приклад совсем расщепило. А тут до боя накоротке, тут ППС сподручнее будет.

– Это верно.

– Так вот как получается, товарищ генерал, спасла меня ваша каска, вот…

Боец нагнулся, достал каску, из которой торчал осколок.

– Царапнуло только, а так точно прилетело бы… Вот, возьмите, товарищ генерал, трубка хорошая, сам вырезал, из морской пенки, мне друг из Турции привез. Возьмите, от всего сердца дарю…

– Знаешь, боец, я не курю, но знаю одного товарища, который трубки курит, ему и передам, при встрече.

На следующий день распогодилось, как это бывает у моря – совершенно внезапно. В небе закружились карусели воздушных боев невиданного масштаба. На немецкий флот кроме авиации Черноморского флота и частей Южного фронта набросилась недавно прибывшая воздушная армия под командованием моего доброго знакомого, Рычагова. И если за первый день победитель не выявился, то последующие три дня перевес уверенно склонялся к сталинским асам. Авиация и флот позволили отбить еще одно наступление, а потом… потом все кончилось. Спасителем города был не я, им стал генерал армии Жуков. Тимошенко сумел организовать переброску двух мехкорпусов Южному фронту из Белоруссии. Вот они и нанесли удар на выручку городу. Роммель вынужден был отойти от города, а фронт от Одессы был опять отодвинут на 50–70 км. А потом пришла весенняя непогода. Модель перестал отступать, Жуков перестал его додавливать. Наступило временное затишье. Буря намечалась на лето.

В последний день моего пребывания в городе мой Одесский штаб был все-таки взят штурмом. И взял его «на абордаж» небезызвестный одесский доктор Соломон Израэлевич Брехман, от которого даже моему адъютанту отбиться не удалось. Доктор таки прорвался в мой кабинет с требованием рассказать ему, с какой это стати ацетилсалициловая кислота разжижает кровь и способствует борьбе с грудной жабой. Будучи уставшим, так, что меня можно было использовать вместо половичка, я промямлил что-то про простагландины, увидев, что у доктора расширяются зрачки, понял, что ушел не в ту степь и успел выдавить, что ничего ерунда, глупая статейка в каком-то американском журнале, сообщил, что подробности сообщу в шесть часов вечера после войны, и заснул самым крепким сном. Через час был разбужен, а еще через два уже летел в Москву. Эта история имела свое продолжение: в январе сорок третьего года я получил письмо из Одессы, где доктор Брехман сообщал, что ни в одном медицинском или околомедицинском журнале данных о влиянии аспирина на борьбу с грудной жабой нет, как и о действии аспирина на семенную жидкость[4]. Пришлось как-то отбрехиваться, но на этот раз поубедительнее.

[1] Председатель городского исполкома, вы уж извините попаданца, что он именует его по своей привычке.

[2] В РИ генерал-майор Чиннов погибнет в Прибалтике в 1944 году, во время осмотра передовых позиций его настигнет выстрел вражеского снайпера.

[3] В 1945 году это село переименовали в Каменку

[4] Простагландины были найдены в 1935 году Ульфом фон Эйлером (Швеция) в семенной жидкости, их значение в организме стало ясно намного позднее.

Часть вторая
Перелом

Глава 9
Посетитель

Москва. Кремль. 1 августа 1942 года.

Я ждал этого человека уже две минуты. Вообще-то, встретив его накануне Нового, 1942 года, я был очень обрадован. Правда видок тогда у товарища Мехлиса был тот еще. Последствия покушения отразились на его лице, левая половина которого выглядела безэмоциональной маской, правда, после того, как Льва Захаровича вытащили буквально с того света, это уже было чудом, то, что он не только двигался, а еще и работал. Характер у товарища Мехлиса оставался таким же тяжелым, а покушение вделало его еще более принципиальным, так что товарищ Сталин не выпускал Льва Захаровича на фронт, знал, что тот доложит все честно и объективно, но будет требовать применять к проштрафившимся командирам самых крайних мер перевоспитания с летальным для их организмов исходом. Главное изменение – это голос, он стал у Мехлиса каким-то блеклым, хрипловатым, приглушенным… В последнее время работоспособность стала к «Счастливчику Леве» возвращаться, он вновь занимался идеологической работой и мне приходилось с ним контактировать уже после Одессы по одной сложной проблеме. Дело в том, что в США были очень сильны антисемитские настроения, тут не только протестантская идеология, которая очень сильна в заокеанском обществе, но и влияние крупных промышленников, которые боролись с еврейским капиталом, стараясь ограничить его влияние в стране. В свое время в ТОЙ реальности Рузвельт был против того, чтобы развивать тему холокоста в американской прессе, потому что боялся, что в среде простых американцев идею борьбы за освобождение евреев не поддержат. Тогда была проведена очень сложная операция по вовлечению Японии в конфликт с США, причем в жертву принесена база Перл-Харбор, ну и что, что потеряли часть флота? На верфях уже были заложены более мощные линкоры и авианосцы. А старье можно списать, а лучше, когда оно героически погибнет. Потом Гитлер сам ввязался в войну с США, довольно опрометчивый поступок, который поставил на Германии жирный крест. А в этой реальности все вроде было для Германии получше: американцы не при делах, англичане пассивны, а что происходит в Польше, Прибалтике и областях СССР не слишком интересует ни английского, н американского шерифа.

И вот, пробные информационные забросы в американскую прессу про массовые казни евреев на американского обывателя особого впечатления не произвели. А сочувствующая Гитлеру пресса даже попыталась развивать что-то вроде контркампании под лозунгом: так им, жидам, и надо! Правда, их быстро заткнули такими финансовыми исками, без нашей помощи.

Мехлис опоздал на две с половиной минуты. Раньше по нему часы можно было проверять, сейчас – тоже, если делать поправку на то, что при быстром подъеме по лестнице он вынуждено останавливался, чтобы отдышаться.

– Будь здоров… Вот, посмотри, что получилось…

Мехлис выслушал мое приветствие, опять-таки без каких-то эмоций, затем вытащил листок бумаги и так же без эмоций, тихо произнес:

– Это все, что смогли.

Я пробежался по тексту. Он был совершенно таким, как я и ожидал, но, нет, вот эта фраза, тут слово должно быть другое. ОН так не писал. Не тот стиль. Вот так будет точнее. И эту фразу стоит оборвать, не развивая. Опять же, это будет точнее. Пять минут правки. Теперь смотрю фотокопию. Ага… тут точно никто не придерется! А эффект будет – обязательно будет. Осталось только зарядить эту гранату. На обратной стороне ставлю визу. Операция «Завещание» началась.

После обороны Одессы произошли два важных события. Во-первых, Сталин оказался недоволен Голиковым – мое предыдущее руководство ГРУ было более эффектным и давало меньше осечек. Филипп Иванович отправился в армию, которой ему было назначено командовать. По моей памяти, поначалу особых лавров в качестве командующего он не снискал, были у него успехи, были и обидные поражения, и ошибки. Посмотрим, как сейчас справится. А меня снова поставили руководить ГРУ, не освободив от обязанностей представителя Ставки Верховного Командования. Вот и сейчас операция «Завещание» вошло в свою основную фазу. И тут надо было не ошибиться с исполнителем. Ушки ГРУ и СССР вообще в этой истории просматриваться не должны были.

Окрестности Паршува. Варшавское губернаторство.

3 августа 1942 года

Говорят, что хорошего подпольщика спасает интуиция, если она говорит, что надо делать ноги, то делать ноги надо делать обязательно! Но сейчас интуиция молчала, потому что главной эмоцией Степана Бандеры, одного из руководителей украинских националистов, было раздражение. Если бы не распоряжение его начальства. Увы, начальство тоже поменялось. Гестапо окончательно подмяло под себя Абвер, неожиданно всеми делами с украинскими националистами, которые были на территории бывшей Польши, стал заниматься Йозеф Витиска, австриец, штандартенфюрер СС, работавший одно время под руководством самого Гейдриха. Провалы Абвера в СССР и почти полный разгром в сорок первом году Бранденбурга привели к тому, что украинские националисты, которых, в отличии от белорусских, было достаточное количество, стали более активно использоваться германскими хозяевами. При этом, руководство СС сделало все, чтобы у слишком ретивых помощников не кружилась голова от успехов. Было создано общее руководство «Провод», в котором Мельник и Бандера значились соруководителями, при этом Степан руководил подготовкой агентов для заброски в тыл к большевикам, а Мельник – за создание боевых охранных и полевых частей ОУН. Такое разделение угнетало пана Бандеру, который считал себя достойным большей роли, но дергаться не стал. А тут еще эта нелепая смерть Розенберга, единственного человека из руководства Рейха, который не делал кислую физиономию, вынужденно общаясь со Степаном и его соратниками. Розенберг даже поддерживал идею создания Украинской народной республики, которую должны были провозгласить во Львове. Увы, не получилось – слишком мало времени немцы удерживали город. Шептицкий[1] не успел приехать, да и из польских кресов не успели в стольный город Льва прибыть делегаты Учредительного съезда УНР. Горные стрелки сбежали из Львова, а недовольные и слишком ретивые националисты, требовавшие провозгласить создание УНР на польских землях, вошедших в генерал-губернаторство, но на которых было много украинцев, были аккуратно изъяты из ОУН и из жизни заодно. Бандеру, Мельника и еще нескольких руководителей Провода свозили в небольшой лесок у Томашува, где продемонстрировали наочно горькую судьбу строптивцев. После чего взаимопонимание в среде руководства националистов стало крепнуть. Степан получил маленький чин (что-то типа ефрейтора Абвера), место в одной из самых больших школ диверсантов Бранденбург, которая располагалась в пригороде Радома. Совершенно внезапно ему приказали срочно отбыть в Вежбник, где находился штаб Украинского легиона СС «Рух»[2]. Со всех польских земель удалось собрать в Легион чуть более двух тысяч бойцов, еще около шести тысяч добровольцев вошли в полицейские формирования, которые обеспечивали порядок в тылу немецкой армии. Они должны были наводить порядок на украинских землях СССР, но сейчас их успешно использовали против польских граждан, в том числе против Армии Крайовой, в борьбе с этими их извечными врагами-панами укрополицаям помогало местное украинское население. И вот, в Легионе началась буза, были арестованы несколько сторонников Бандеры, которые утверждали, что Мельник их оттирает от должностей и власти. Раздраженный Витиска требовал навести порядок в Легионе, который должен был через два дня отправляться к Сандомиру, чтобы занять позиции на передовой. Буза в Легионе была. Легион состоял из двух почти равных батальонов примерно по тысяче человек, первый батальон «Андрей» и второй «Степан». Ну, понятно, почему их так назвали. Так вот, пан полковник Андрей Мельник поставил ротными в батальон «Степан» своих людей, понизив людей Бандеры в званиях и должностях. Рихард Ярый предложил вернуть «статус кво», чтобы ротные командиры батальона «Степан» постарались прекратить бузу, ведь в Легионе было неспокойно. Воевать с АКовцами и с красноармейцами – две большие разницы, как говорят в незанятой немцами Одессе. Мельник продолжал гнуть свою линию, говоря о том, что сторонники Бандеры слишком плохо подготовлены как полевые командиры. И тогда Ярый предложил оставить командирами мельниковцев, но комиссарами к ним назначить бандеровцев с правом отмены приказа по идеологическим основаниям. Этот компромисс устроил всех. Но его надо было утвердить. Вот теперь Мельник и Бандера тряслись в одном автомобиле по дороге на Краков, где находился их куратор, штандартенфюрер СС Йозеф Витиска.

У городка Паршув машину остановил пост немецкой жандармерии. Степан напряженно вспоминал, был ли этот пост рано утром, когда он ехал в Вежбник. Кажется, был. Толстый немец в плаще с широкой бляхой на груди медленно подошел к машине. Посмотрел на пассажиров, жестом потребовал документы, которые даже не рассматривал, а так же жестом потребовал пассажирам выйти из машины. Ни Степан Бандера, ни Андрей Мельник не успели глазом моргнуть, как жандармы спеленали их, не напрягаясь при этом, а вот шофер и охранник Степана погибли сразу же, их зарезали, как баранов, даже не оттаскивая тела на обочину, жандармы занялись остолбеневшими панами. Когда Степан увидел, что жандармы как-то умело и привычно перекидывают веревку через ветвь могучего дуба, то задергался, пытаясь вырваться, что-то сказать, а его мелкое крысиное личико исказила гримаса ужаса. Мельник тоже все понял, но сохранял совершеннейшее спокойствие. Сук был толстый и крепкий. Они оба повисли там, окончательно разрешив свои разногласия: кому быть главным на Украине. Ответ был по-сталински прост и лаконичен: никому! Лично руководивший ликвидацией нацистских пособников легендарный диверсант Старинов повесил на тела таблички «зрадник»[3] – каждому, на обратной стороне таблички была прикреплена бумажка с выпиской приговора военного трибунала, который только что привели в исполнение. Затем просмотрел содержимое двух портфелей, которые принадлежали казненным, кивнул. И через несколько минут на дороге и духу от жандармского поста не осталось. Можно было попытаться доставить приговорённых к смерти за линию фронта, но зачем? Это серьезно усложняло операцию, кроме того, не имело практического смысла: Рико Ярый[4] итак работал на НКВД, передал СССР списки активных ОУНовцев, полицейских, виновных в казнях мирного еврейского и польского населения, тем более, что имел к ним доступ. А сейчас он еще должен был сыграть свою роль в боях у Сандомира.

Шабо. Штаб Кубанского казачьего корпуса.

7 августа 1942 года.

Генерал-лейтенант Вермахта, Андрей Григорьевич Шкуро пить уже не мог. Какому умнику пришло в голову разместить его штаб в этом поместье, где винные подвалы казались бездонными? Винсовхоз! Нашли же такое название! Стар стал! После пятой бутылки вина мучает генерала отрыжка. Этот невысокий кривоногий казачий офицер пошел на службу немцам даже не испытывая каких-либо сомнений. Для него враг был один – большевики! С немцами воевали. Но немецкий аристократ был немецким или русским – подраться подрались, но при этом они оставался «своими». Они – это элита Европы, которая должна была вычеркнуть советскую власть вместе со всеми, кто ее поддерживал. «Волчья сотня» – особая гвардия Шкуро во время Гражданской отличалась особыми зверствами, настолько они были жестоки, что вызывали отвращение даже у своих соратников по Белому движению. Генерал позвал Спиридона, своего адъютанта. Но тот был пьян самым безобразным образом, спал, развалившись, перед дверью кабинета своего невысокого начальника. Рука Спиридона сжимала «Вальтер», в общем, он даже спал во исполнении. Генерал вернулся в кабинет и плюхнулся в кресло с высокой спинкой. Ему опять повезло: немцам понадобился его богатый опыт кавалериста: из-за жуткого дефицита горючего Вермахт обратил свое внимание на кавалерию. Но на всю армию Третьего Рейха была всего одна кавалерийская бригада, которая выполняла, скорее, парадно-церемониальные обязанности. И вот казачий генерал стал создавать Кубанский кавалерийский корпус, правда, сейчас у него было сего 334 сабли, но ведь он отдал инструкторами 112 лучших казаков (почти все – из его личной «Волчьей сотни») для того, чтобы тренировать немецкую кавалерию. Немцам понадобилась большое число инструкторов, да еще и знающих местные условия. Но сам Шкуро не мог сидеть без дела. Его Корпус формировался в Румынии, в Фокшанах, но когда началась драка с 5-м ударным корпусом большевиков, кубанцы ввязались в бой у Бырлада, потеряв там более ста человек, а потом участвовали в преследовании отступающих частей по Аккерманской области, повоевали казачки и под Одессой, только вот не совсем удачно. Из почти семисот сабель осталось в строю менее половины. И набор в корпус в последние несколько месяцев почти ничего не дал. Почти месяц они стояли в Шабо, понемногу спиваясь. Ох уж эти бездонные подвалы с лучшими винами полусотлетней выдержки!

Вспыхнувшая внезапно ночью перестрелка выбросила немолодого, но все еще крепкого казака из кресла. В руке – револьвер, где его шашка? А! Спиридон заглянул, увидел генерала в боевой готовности, кивнул, в его руках был не «Вальтер», а МП-39, передернув затвор пистолета-пулемета адъютант выбежал во двор. Шкуро выглянул из окна. То там, то тут метались темные тени. Вспышки и грохот выстрелов становились все ближе и ближе. Кажется, вот они! Секунда – окно выбито. Два раза пролаял генеральский Наган, короткая очередь – это Спиридон прикрывал своего командира. Что-то влетело в окно. Генерал не успел ничего понять, как необычно яркая вспышка резанула по глазам, старый казак рухнул без сознания на пол, не осознавая, что внезапно тело его расслабилось и он лежал в собственных моче и фекалиях.

Во дворе хлопнули два выстрела. Спиридон, который отвлекся на грохот взрыва, упал, сраженный подобравшимся со спины врагом. В дом вошли трое, страховавшие друг друга. Десантники были в морских бушлатах, эта операция морского спецназа Черноморского флота прошла стремительно и успешно. Сорок три морских пехотинца переплыли Днестровский лиман, выбрались на берег недалеко от Шабо, окружили штаб Кубанского казачьего корпуса, после короткого жаркого боя захватили его командиров, главное – генерала Шкуро. Утром генерал был уже в Одессе. 1 сентября 1942 года состоялось заседание Военного трибунала в Москве. Судили казачьего генерала при большом скоплении народа и журналистов, были зачитаны его военные преступления в годы Гражданской войны, работа против СССР в эмиграции, сотрудничество с нацистами и война против своей страны в Великой Отечественной войне. Суд объявил генералу амнистию за преступления, совершенные в годы Гражданской войны, согласно постановлению Советского правительства от 12 июня 1941 года. И тут же приговорил к смертной казни за предательство Родины и сотрудничество с немецко-фашистскими оккупантами. 5 сентября 1942 года генерал Шкуро был повешен. «Собаке – собачья смерть», с таким заголовком вышла газета «Правда» в этот день.