Текст книги "Мамочка и смысл жизни."

Автор книги: Влад Снегирев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Я переехала в центр Будапешта около Дуная и там в течение следующих десяти лет жила одна. Мужчины преследовали меня взглядами, куда бы я ни шла, и я защищала себя, предельно ограничив круг общения. Я не выходила замуж и жила вполне счастливой жизнью, общаясь лишь с кошкой Кикой. Однажды в квартиру этажом выше переехал чудовищный мистер Ковакс. Он привез своего кота, Мергеса. Мергес означает на венгерском „полный ярости“ (Артемида произнесла его имя с венгерским акцентом), и это чудовище назвали так не зря. Это был порочный, огромный, черно-белый кот, словно вышедший прямо из ада, и он нагонял страх на мою бедную Кику. Снова и снова Кика возвращалась домой вся в кровоточащих ранах. Она потеряла глаз из-за инфекции, ее второй глаз почти не видел.

А Ковакс нагонял ужас на меня. Ночью я баррикадировала двери и закрывала ставни, потому что он блуждал вокруг дома, выискивая хоть маленькую щелку, чтобы войти. Каждый раз, когда мы встречались в коридоре, он пытался накинуться на меня, поэтому я всякий раз старалась убедиться, что наши дорожки не пересекутся. Но я была беспомощна; мне некому было пожаловаться – Ковакс был из полиции. Пошлый, жадный человек. Я расскажу, каким он был. Однажды, я, забыв о гордости, попросила его хоть на час забирать Мергеса домой, чтобы Кика могла спокойно погулять по улице. „С Мергесом все в порядке, – глумился он. – Мы с котом похожи, нам нужно одно и то же – сладенькие венгерские кошечки“. Да, он был согласен забирать Мергеса с улицы, но за вознаграждение. И этим вознаграждением была я!

Дела были плохи, но, когда у Кики начиналась течка, все становилось еще хуже. Не только Ковакс еженощно прогуливался под моими окнами и стучал в мою дверь, его кот тоже неистовствовал: всю ночь он визжал, мяукал, царапался в стену моей комнаты, кидался на окно.

Как будто в доказательство того, что Мергес и Ковакс были не самым страшным бедствием, Будапешт в то время наводнился огромными речными крысами, которые рылись в домах у моих соседей, пожирали картошку и морковь в подвалах, таскали цыплят с заднего двора. Однажды мой хозяин помог мне установить ловушку для крыс в подвале, и в ту же ночь я услышала ужасный визг. Спускаясь со свечой по лестнице, я тряслась от страха. Что я буду делать с крысой или крысами, которых поймаю? В мерцании свечи я увидела клетку и выглядывающую оттуда громадную, самую ужасную крысу, которую когда-либо видела или могла себе представить. Я побежала вверх по лестнице и решила позже, когда проснется хозяин, позвать его на помощь. Но час спустя, когда начало светать, я решила спуститься вниз и взглянуть на крысу еще раз. Оказалось, это была не крыса. Это было нечто похуже – это был Мергес! Как только он увидел меня, он зашипел и попытался достать меня лапой через прутья клетки. Господи, что за чудовище! Я придумала, что сделать, и испытала большое удовольствие, вылив на него целый кувшин воды. Он продолжал шипеть, а я победно обошла вокруг клетки три раза.

Но что мне было делать с Мергесом, который орал не своим голосом? Ответ возник сам собой. Первый раз в жизни я могла постоять за себя! За себя! За всех женщин! Я могла дать отпор. Я накрыла клетку старым одеялом, взяла за ручку, вышла из дома – улицы все еще были пусты, ни души – и пришла на станцию. Я купила билет до Эштергом, где-то в часе езды, но затем решив, что это недостаточно далеко, я поехала в Зигед, до которого от города было около двухсот километров. Я сошла с поезда и прошла несколько кварталов, остановилась, сняла покрывало с клетки и приготовилась выпустить Мергеса.

Но как только я взглянула на него, его взгляд хлестнул по мне – острый, как бритва, и я задрожала. Было что-то такое в его диком ненавидящем взгляде, отчего я поняла с ужасной уверенностью, что мы, Кика и я, никогда не освободимся от него. Известно, что животные возвращаются домой даже с другого континента. Неважно, как далеко я увезу Мергеса, он все равно вернется домой. Он достанет нас даже с того света. Я снова подняла клетку и прошла несколько метров до Дуная. Я дошла до середины моста, подождала, пока никого поблизости не будет, и бросила клетку в воду. Сначала она плыла, потом начала тонуть. Пока она уходила под воду, Мергес продолжал смотреть на меня и шипеть. Наконец, река поглотила его. Я стояла, пока не перестали идти пузыри, пока он не достиг своей могилы на дне реки, пока я навсегда не освободилась от этого дьявольского кота. Потом я села на поезд и поехала домой.

По дороге домой я думала о Коваксе, о его возмездии, и пришла в ужас. Когда я вернулась, его окна были все еще закрыты. Он работал всю ночь, проспал исчезновение Мергеса и никогда, никогда не узнает о том, что это я совершила возмездие. Первый раз в своей жизни я чувствовала себя свободной.

Но ненадолго. В ту ночь через час или два, после того как уснула, я услышала завывания Мергеса снаружи. Конечно, это был сон, но такой ясный, что он был намного реальнее, чем моя жизнь. Я слышала, как Мергес пытается процарапать дырку в стене моей спальни. Уставившись на крошащуюся стену, я увидела его лапу, проникающую в комнату. Еще визг, грохот рухнувшей стены. Затем Мергес проник в комнату. Громадный кот! Он вырос в два, а то и в три раза. Насквозь мокрый, – грязная вода Дуная все еще стекала по его шерсти, – он заговорил со мной.

Слова чудовища отпечатались в моем сознании.

– Я уже стар, – прошипел он, – и я прожил восемь жизней. У меня осталась последняя жизнь, и я клянусь здесь и сейчас, что посвящу ее мести. Я буду жить в твоих снах, и буду преследовать тебя и твоих потомков – девочек – в их снах всегда. Ты разлучила нас с Кикой, обворожительной Кикой, самой большой страстью моей жизни, и теперь я буду стремиться разлучить тебя с любым мужчиной, который проявит к тебе интерес. Я буду навещать их, когда они будут с тобой! – Тут он угрожающе зашипел. – Я буду наводить на них такой ужас, что они никогда не вернутся к тебе, – они забудут о твоем существовании.

Сначала я ликовала: Глупый кот! Вообще-то у котов примитивное мышление, у них мозг размером с булавку. Мергес не понимал меня. Великолепная месть – я не смогу два раза быть с одним и тем же мужчиной! Не месть, а благословение! Никогда больше не видеть мужчину снова и не дотрагиваться до него – вот это будет рай!

Но скоро я поняла, что Мергес мыслил не столь примитивно. Он мог читать мысли – я в этом уверена. Он сидел, поглаживая усы, долго глядя на меня своими огромными красными глазами. Затем он заговорил, в этот раз странным человеческим голосом судьи или проповедника:

– То, что ты чувствуешь к мужчинам, теперь навсегда изменится. Ты познаешь желание. Ты будешь как кошка, и твое желание будет непреодолимым. Но оно никогда не будет исполняться. Ты будешь удовлетворять мужчин, но они не смогут удовлетворить тебя, и любой мужчина, которому ты доставишь удовольствие, убежит от тебя и никогда не вернется. Даже не вспомнит о тебе. Ты родишь дочь, и она, и ее дочери, и дочери ее дочерей будут чувствовать то, что чувствовали мы с Коваксом. И будет это вечно!

– Вечно? – переспросила я. – Такой долгий срок?

– Вечно, – ответил он. – Какое большее наказание можно придумать за разлучение меня с любовью всей моей жизни?

Вдруг, все осознав, я стала волноваться и просить за тебя, мою еще не рожденную дочь.

– Пожалуйста, накажи меня, Мергес. Я отвечу за то, что сделала. Я проживу жизнь без любви. Но только не мои дети и дети моих детей, прошу тебя. – Я склонилась перед ним и коснулась лбом земли.

– Для твоих детей есть один выход, но не для тебя.

– Какой выход? – спросила я.

– Исправить зло, – сказал Мергес, облизывая языком, большим чем моя рука, свои огромные лапы и вычищая свою большую морду.

– Исправить зло? Как? Что они должны сделать? – Я пошла к нему, умоляя.

Но Мергес зашипел и взмахнул лапой с выпущенными когтями. Я отступила назад, и он исчез. Последнее, что я видела, были его ужасные когти.

Это, Магда, стало моим проклятием. Нашим проклятием. Оно разрушало меня. Я становилась дикой и бежала за мужчинами. Я потеряла свое положение. Никто не принимал меня на работу. Мой домовладелец выселил меня. Мне ничего не оставалось, и я стала торговать своим телом. И, спасибо Мергесу, никто ко мне не возвращался. Мужчины, которые хоть раз были со мной, не возвращались обратно; они помнили не меня, а только какой-то ужас, связанный с нашей встречей. Спустя некоторое время все в Будапеште стали призирать меня. Ни один доктор не верил мне. И даже знаменитый психиатр Шандор Ференци не смог помочь. Он говорил о моем воспаленном воображении. Я клялась, что говорю правду. Он требовал доказательства, свидетелей, каких-то знаков. Но как я могла доказать ему это? Ни один мужчина не мог вспомнить ни меня, ни сон. Я сказала, что единственный вариант доказать это – провести один вечер со мной, и тогда он увидит сам, но он не принял моего приглашения. В конце концов, отчаявшись, я перебралась в Нью-Йорк, надеясь, что Мергес не сможет преодолеть воду.

Остальное ты знаешь. Через год я забеременела тобой. Я никогда не знала, кто был твой отец. Теперь ты знаешь, почему. И теперь ты знаешь, почему я не могла держать тебя рядом с собой, и почему я отослала тебя в школу. Зная это, Магда, ты должна решить, что будешь делать, когда закончишь школу. Ты можешь приезжать ко мне в Нью-Йорк. Что бы ты ни решила, я буду продолжать высылать тебе деньги каждый месяц. Я не могу больше ничем помочь тебе. Я не могу помочь даже себе.

Твоя мама Клара».

Артемида аккуратно сложила письмо, положила его обратно в вельветовую папку и посмотрела на Эрнста. – Теперь ты знаешь мою бабушку. И меня. Эрнст был очарован только что услышанной необычной историей и одурманен запахом китайских специй, доносящимся до него. Во время чтения он поглядывал на еду, источающую аромат, но держал себя в руках и не притрагивался ни к чему. Но теперь он протянул Артемиде пророщенный горох и запустил палочки в мясо с грибами.

– А твоя мама, Артемида? – спросил Эрнст, подхватывая свежий и удивительно сочный гриб.

– Она пошла в монастырь, но через некоторое время ее выгнали оттуда за ночные похождения. Затем она пошла по стопам моей бабушки. Она отправила меня в школу и, когда мне исполнилось пятнадцать, занялась собственной жизнью. Это моя бабушка дала мне письмо; она жила еще двадцать лет после смерти моей матери.

– Совет Мергеса, как избавиться от проклятия – исправить зло, – ты догадалась, что это значит?

– Мои бабушка и мама бились над этой загадкой годами, но так и не смогли разрешить ее. Моя бабушка советовалась с другим доктором, доктором Бриллом, известным психиатром из Нью-Йорка, но он посчитал, что она потеряла связь с реальностью. Он поставил диагноз – истерический психоз – и посоветовал ей лечение отдыхом: год или два полного отдыха в санатории. Отказавшись как от капиталов моей бабушки, так и от попытки разгадать природу проклятия Мергеса, доктор Брилл, на мой взгляд, продемонстрировал, что сам потерял связь с реальностью.

Как только Артемида начала убирать тарелки со стола, Эрнст остановил ее.

– Мы сделаем это позже.

– Наверное, Эрнст, – сказала Артемида, и в ее голосе было напряжение, – ужин подошел к концу, и ты, возможно, хочешь подняться наверх. – Потом добавила: – Ты знаешь теперь, что я не могу удержаться от этой просьбы.

– Извини, – сказал Эрнст, поднимаясь и направляясь к выходу.

– Тогда до свидания, – сказала Артемида вслед. – Я знаю. Я все понимаю. Никаких извинений не нужно. И никакого чувства вины.

– Что ты знаешь, Артемида? – спросил Эрнст, оборачиваясь возле двери. – Куда, по-твоему, я иду?

– Ты уходишь так далеко и быстро, как это только возможно. Кто может осудить тебя? Я знаю, почему ты уходишь. И понимаю, Эрнст.

– Вот видишь, Артемида, как я тебе сказал, ты не так много знаешь, как думаешь. Я пройду двадцать шагов до машины, из которой заберу сумку с необходимыми вещами.

Когда он вернулся, она принимала наверху душ. Он убрал со стола, завернул остатки еды, а затем, взяв сумку, пошел наверх.

Следующий час в спальне доказал, что в первый раз лисички были ни при чем. Все повторилось. Тепло, чувство жажды, кошачьи вылизывания, сводящий с ума язык, салют четвертого июля, медленно продвигающийся к своей пиротехнической кульминации, сверкание бенгальских огней, рев гаубицы. На несколько мгновений Эрнста посетили странные ретроспективные кадры: все прошлые оргазмы его жизни, со свистом пролетевшие сквозь него, годы судорожных выплескиваний в ладони, полотенца, раковины. Благодарность! Благодарность! Потом наступила темнота, и он заснул мертвым сном.

Эрнста разбудили завывания Мергеса. Опять он почувствовал, как затряслась комната, снова услышал скрежет и визги за стеной дома. Страх начал подкрадываться к нему, но он быстро вскочил с кровати и, оживленно встряхнув головой и глубоко вздохнув, спокойно открыл окно нараспашку, выглянул и позвал: «Сюда, сюда, Мергес. Побереги когти. Окно открыто».

Внезапно наступила тишина. Потом Мергес прыгнул в окно, порвав тонкие льняные занавески. Шипя, он остановился посреди комнаты и поднял голову. Его глаза сверкали, его когти были выпущены, он начал кружить около Эрнста.

– Я ждал тебя, Мергес. Может, присядешь? – Эрнст устроился на большом стуле из красного дерева около ночного столика, позади которого была пустота. Кровать, Артемида и вся комната исчезли.

Мергес перестал шипеть. Он посмотрел на Эрнста. С клыков капает слюна, мышцы напряжены.

Эрнст дотянулся до своей сумки.

– Кушать хочешь, Мергес? – сказал он, открывая некоторые из пакетов с едой, которые он принес наверх. Мергес осторожно заглянул в первый пакет.

– Грибы с мясом? Я ненавижу грибы. Поэтому она их всегда и готовит. Это рагу из лисичек! – Он произнес эти слова как насмешливую песенку, а затем повторил: – Рагу из лисичек! Рагу из лисичек!

– Сейчас, сейчас, – сказал Эрнст, резко, словно выстреливая, что он иногда использовал в терапии. – Давай я достану тебе кусочки мяса. О, боже мой, прости меня! Должно быть, я забыл. Еще есть треска. И пекинская утка. И немецкие фрикадельки. И свинина, и цыпленок. И говядина, и…

– Хорошо, хорошо, – прорычал Мергес. Он набросился на куски мяса и проглотил в один присест. Эрнст продолжал бубнить:

– Возможно, даже у меня есть морские деликатесы, соленые креветки, жареный краб…

– У тебя, возможно, есть, у тебя, возможно, есть… но у тебя нет, правда? А даже если и было бы, что из того? Что ты думаешь? Что несколько несвежих отходов могли бы исправить зло? Что я позарюсь на эти объедки? Что я просто обжора?

Мергес и Эрнст мгновение пристально смотрели друг на друга. Затем Мергес кивнул в сторону пакета с цыплятами, завернутыми в салат.

– А что там?

– Это называется завернутый цыпленок. Восхитительно. Давай я достану для тебя кусочек.

– Нет, пусть будет так, – сказал Мергес, забирая пакет из рук Эрнста. – Я люблю траву. Я из семьи баварских травяных котов. Трудно найти хорошую свежую траву, которая бы не была забрызгана собачьей мочой. – Мергес съел цыпленка и чисто вылизал миску. – Не плохо. Может, у тебя и жареный краб есть?

– Мне бы тоже хотелось, чтоб был. Я набрал слишком много мяса. А оказалось, Артемида вегетарианка.

– Вегетарианка?

– Вегетарианец – это тот, кто не ест продукты из животных, даже молочные продукты.

– Она такая же глупая, как и убившая меня ведьма. И тебе напоминаю опять, ты глуп, если думаешь, что исправишь зло, набивая мой желудок.

– Нет, Мергес, я так не думаю. Но я понимаю, почему ты подозрительно относишься ко мне и к любому, кто к тебе подходит с добрыми намерениями. С тобой никогда в жизни не обращались хорошо.

– В жизнях – не в жизни. У меня их было восемь, и каждая без исключения заканчивалась одинаково – неописуемая жестокость и убийство. Взять хотя бы последнюю! Артемида убила меня! Посадила меня в клетку, безжалостно бросила в реку и смотрела, как грязная вода Дуная медленно заливает мои ноздри. Последнее, что я видел в той жизни, были ее ликующие глаза, глядящие, как пузырями выходит из меня мой последний вздох. А знаешь, в чем было мое преступление?

Эрнст покачал голвой.

– Мое преступление было в том, что я был котом.

– Мергес, ты не похож на других котов. Ты другой, ты умный кот. Надеюсь, я могу говорить с тобой откровенно.

Мергес, вылизывавший стенки пустого контейнера, прорычал, соглашаясь.

– Я хочу сказать две вещи. Во-первых, конечно же, ты понимаешь, что не Артемида утопила тебя. Это сделала ее бабушка, Клара, давно умершая. Во-вторых…

– Для меня они пахнут одинаково. Артемида – это Клара в поздней жизни. Ты не знал этого?

Аргументы Эрнста были отбиты. Ему нужно было время все обдумать, и он просто продолжил:

– Во-вторых, Клара не ненавидела котов. В действительности она любила их. Она не была убийцей, она лишь хотела спасти жизнь своей любимой Кики, ее обожаемой кошечки, и она пошла против тебя.

Никакого ответа. Эрнст слышал дыхание Мергеса. Может быть, размышлял он, я перегнул палку, нападая на него и не выразив сочуствия?

– Но, – сказал он мягко, – скорее всего, разговор не об этом. Я думаю, нам надо вернуться к тому, что ты сказал минуту назад – твоим преступлением было то, что ты был котом.

– Правильно! Я делал то, что делал, потому что я кот. Коты защищают свою территорию, они нападают на других котов, и лучшие из котов – разрываемые желанием – не позволят никому и ничему встать на их пути, когда они чувствуют запах мускуса от кошки в период течки. Я не делал ничего, кроме попыток удовлетворить свое желание.

Речь Мергеса дала Эрнсту время для размышлений. Был ли Мергес прав? Может, он действительно лишь пытался удовлетворить свои желания?

– Жил однажды великий философ, – начал Эрнст, – то есть мудрый человек, мыслитель…

– Я знаю, кто такой философ, – резко перебил его кот. – В одной из первых жизней я жил во Фрайбурге и по ночам посещал дом Мартина Хайдеггера.

– Ты знал Хайдеггера? – удивился Эрнст.

– Нет, нет. Его кошку, Ксантипу. Она была нечто! Жар! Кика тоже пылкая, но не сравнить с Ксантипой. Это было много лет назад, но я помню, как мне приходилось сражаться с толпой хулиганов, пробираясь к ней. Коты собирались со всей округи, когда у Ксантипы начиналась течка. Какие были дни!

– Позволь, я закончу, Мергес. – Эрнст старался не потерять мысль. – Знаменитый философ, о котором я говорю – он был тоже из Германии, – часто говорил, что каждый должен стать тем, кто он есть, должен выполнить то, что ему предопределено судьбой. Не это ли ты делал? Ты выполнял свое основное кошачье предназначение. В чем же преступление?

С первыми словами Эрнста Мергес хотел было открыть рот, чтобы возразить, но осекся, как только понял, что Эрнст соглашается с ним. Он начал вылизывать себя широким языком.

– Но есть, однако, – продолжал Эрнст, – парадокс – основной конфликт интересов – Клара делала точно то же, что делал ты: была собой. Она была защитницей и ни о чем так не заботилась в своей жизни, как о своей кошке. Она лишь хотела защитить Кику, сохранить ее. Таким образом, действия Клары были направлены на выполнение ее основного предназначения.

– Хххшшш! – засмеялся Мергес. – А ты знаешь, что Клара отказывалась встречаться с моим хозяином, Коваксом, который был очень сильным человеком? И лишь потому, что она ненавидела всех мужчин, она решила, что Кика такая же. Следовательно, Клара поступила так не для Кики, а для себя. Она защищала свои собственные фантазии о том, чего, по ее мнению, хотелось Кике. Поверь, когда у Кики была течка, она пылала страстью ко мне! Клара поступила несказанно жестоко, разлучая нас.

– Но Клара боялась за жизнь своей кошки. У Кики было много жутких ран.

– Ран? Ран? Простые царапины. Коты запугивают и подчиняют кошек. Коты могут душу вытрясти из кошек. Так мы их добиваемся. Это наш мир. Мы коты. Кто такая Клара и кто ты, чтобы судить нас?

Эрнст отступил. Он попробовал другую тактику.

– Мергес, несколько минут назад ты сказал, что Клара и Артемида один и тот же человек и поэтому ты продолжаешь преследовать Клару.

– Мой нос не врет.

– Когда в одной из своих первых жизней ты умер, ты оставался мертвым какое-то время перед тем, как вошел в другую жизнь?

– Очень недолго. Затем я родился заново в другой жизни. Не спрашивай меня как. Есть вещи, которых даже коты не знают.

– Если так, значит, ты находишься в одной жизни, затем перестаешь существовать и потом входишь в следующую. Правильно?

– Да, да, продолжай! – Мергес рычал. Как и у всех, кто имеет девять жизней, у него не хватало терпения на семантические беседы.

– Но некоторое время Артемида и ее бабушка, Клара, обе были живы в одно и то же время и не раз общались друг с другом, как же могли Артемида и Клара быть одним и тем же человеком в разных жизнях? Это невозможно. Я не сомневаюсь в твоем обонянии, но, возможно, ты ощущал генетическую связь между двумя женщинами.

Мергес молча обдумывал сказанное, продолжая вылизывать лапы и морду.

– Я подумал, Мергес, возможно, ты не знал, что у людей есть только одна жизнь?

– Разве в этом можно быть уверенным?

– Мы убеждены в этом.

– Возможно, у вас много жизней, но вы не знаете об этом.

– Ты сказал, что помнишь свои предыдущие жизни. Мы нет. Даже если мы имеем несколько жизней, то, получая новую, забываем старую. Это означает, что данная жизнь, мое настоящее существование, сознание того, что есть здесь и сейчас, – исчезнет.

– Суть! Где суть? – зарычало чудовище. – Переходи к делу, а то ты все говоришь, говоришь, говоришь! Боже мой!

– Суть в том, что твоя месть прекрасно сработала. Это была хорошая месть. Она разрушила остаток единственной жизни Клары. Она жила в презрении. А ее преступление было только в том, что она забрала одну из твоих девяти жизней. Ее единственная жизнь за одну из твоих девяти. Это похоже на долг, который уже несколько раз вернули. Твоя месть завершена. Список пуст, зло исправлено. – Ликуя от своей убедительной речи, Эрнст откинулся на спинку стула.

– Нет, – прошипел Мергес, сотрясая пол своими огромными лапами. – Нет, еще не завершена! Не завершена! Зло не было исправлено! Месть будет продолжаться и дальше! Кроме того, мне по душе такая жизнь!

Эрнст не дрогнул. Он передохнул минуту или две, и у него открылось второе дыхание, он начал заново, с другого конца.

– Ты говоришь, тебе нравится твоя жизнь. Расскажи о своей жизни! Как проходит твой день?

Спокойный тон Эрнста, казалось, успокоил Мергеса, который прекратил вылизываться, сел и тихо ответил:

– Мой день? Ничего существенного. Я помню не все в своей жизни.

– Что ты делаешь в течение дня?

– Я жду. Я жду, когда меня позовет сон.

– А между снами?

– Я же сказал тебе, я жду.

– И все?

– Я жду.

– И это твоя жизнь, Мергес? И она тебя удовлетворяет?

Мергес кивнул.

– И ты хочешь, чтобы последняя жизнь продолжалась вечно?

– А ты бы не хотел? Другие не хотели бы?

– Мергес, я поражен непоследовательностью твоих слов.

– Коты – существа, мыслящие чрезвычайно логически. Иногда это недооценивают из-за нашей способности принимать мгновенные решения.

– И все же здесь есть противоречие. Ты говоришь, что хочешь, чтобы твоя девятая жизнь продолжалась вечно, а на самом деле ты не живешь. Ты просто существуешь в каком-то подвешенном состоянии.

– Не живу своей девятой жизнью?

– Ты сам сказал: ты ждешь. Мне вот что пришло на ум. Один психолог сказал, что некоторые люди так бояться быть в долгу у смерти, что отказываются брать ссуду у жизни.

– Что это значит? Выражайся яснее, – сказал Мергес, прекратив вылизывать живот и сев на задние лапы.

– Это значит, что ты настолько боишься смерти, что отказываешься входить в жизнь. Помнишь, что ты говорил несколько минут назад о своей кошачьей сущности? Скажи мне, Мергес, где сейчас твоя территория, которую ты охраняешь? Где коты, с которыми ты дерешься? Где похотливые самки, которых ты подчиняешь? И почему, – спросил Эрнст, выделяя каждое слово, – ты допускаешь, чтобы твое драгоценное семя, семя Мергеса не давало всходов?!

Пока Эрнст говорил, Мергес все ниже опускал голову. Потом несколько мрачно спросил:

– У тебя только одна жизнь? Сколько ты уже прошел?

– Около половины пути.

– И как ты к этому относишься?

Внезапно Эрнст почувствовал острый приступ грусти. Он достал одну из салфеток из китайского ресторана и промокнул глаза.

– Извини, – неожиданно нежно сказал Мергес, – что причинил тебе боль.

– Да ничего. Я был готов. Это был неизбежный поворот нашей беседы, – сказал Эрнст. – Ты спрашиваешь, как я к этому отношусь? Ну перво-наперво стараюсь не думать об этом. И даже больше – иногда забываю об этом. В моем возрасте это не так трудно.

– В твоем возрасте? Что это значит?

– Мы, люди, проходим через несколько жизненных стадий. Будучи маленькими детьми, мы думаем, что смерть – это большое событие; некоторые из нас оказываются захваченными этой мыслью. Смерть нетрудно обнаружить. Мы просто смотрим вокруг и видим мертвые вещи: листья, цветы, мухи, жуки. Умирают наши домашние любимцы. Мы едим мертвых животных. И скоро мы осознаем, что смерть придет ко всем – к бабушке, к маме и папе, и даже к нам самим. Мы самостоятельно делаем выводы. Наши родители и учителя, думая, что детям вредно думать о смерти, хранят об этом молчание либо подсовывают нам сказки про рай и ангелов, про вечную жизнь, бессмертные души. – Эрнст остановился, чтобы проверить, что Мергес следит за беседой.

– А потом? – Мергес внимательно слушал.

– Мы подчиняемся. Мы прогоняем смерть из наших мыслей или открыто и безрассудно бросаем ей вызов. Потом, незадолго до того, как повзрослеть, мы снова начинаем придавать ей огромное значение. Хотя некоторые не могут вынести тяжести этих мыслей и отказываются жить, большинство из нас отгораживаются от тревожных мыслей о конце жизни, погружаясь во взрослые дела – карьера и семья, личностный рост, усиление власти, приобретение недвижимости, победа в гонках. Сейчас я как раз на этом этапе жизни. После этой стадии мы входим в последний период жизни, когда опять приходит осознание смерти. И теперь смерть угрожающе близка – и неизбежна. С этого момента у нас есть выбор – думать о смерти как о великом событии и проживать остаток жизни достойно или так или иначе притворяться, что смерть никогда не наступит.

– А ты? Притворяешься, что смерть не придет?

– Нет, я не могу делать этого. Поскольку я в своей психотерапевтической практике беседую со многими людьми, которых беспокоит вопрос жизни и смерти, мне приходится смотреть правде в глаза.

– Можно я тебя еще спрошу, – голос Мергеса, мягкий и утомленный, потерял угрожающие интонации, – как ты относишься к этому? Как ты можешь получать удовольствие на любом этапе жизни, от любой деятельности, если на горизонте маячит смерть и у тебя лишь одна жизнь?

– Я перевернул этот вопрос вверх дном, Мергес. Возможно, смерть делает жизнь более насыщенной, более яркой. Осознание смерти добавляет особую остроту, сладко-горький вкус в человеческую жизнь. Да, может быть, правда, что жизнь в измерении сна делает тебя бессмертным, но твоя жизнь мне кажется пропитанной скукой. Когда я попросил тебя недавно описать свою жизнь, ты после паузы ответил: «Я жду». И это жизнь? Ожидание и есть жизнь? У тебя осталась лишь одна жизнь, Мергес. Почему бы не прожить ее полноценно?

– Я не могу! Не могу! – ответил Мергес, опуская голову ниже. – Мысль о прекращении существования, о нахождении вне живых, о жизни, проходящей без меня… просто… просто… слишком ужасна.

– Значит, суть проклятия – это не месть, верно? Ты используешь месть, чтобы избежать окончания твоей последней жизни.

– Это просто ужасно, если все закончится. Небытие.

– Я понял благодаря своей работе, – сказал Эрнст, дотрагиваясь до огромной лапы Мергеса, – что больше всего боятся смерти те, кто умирает, так и не прожив полно свою жизнь. Лучше использовать всю жизнь без остатка. Не оставляй смерти ничего, кроме мрака, ничего, кроме сожженных мостов.

– Нет, нет, – стонал Мергес, качая головой, – это просто ужасно.

– Почему ужасно? Давай проанализируем это. Что именно ужасно в смерти? Ты пережил ее не один раз. Ты сказал, что всякий раз твоя жизнь заканчивалась, прежде чем возникнет новая.

– Да, верно.

– Что ты помнишь из этих коротких моментов?

– Почти ничего.

– Не в этом ли суть, Мергес? Многое из того, чем для тебя страшна смерть, – это лишь твои представления о том, что ты можешь чувствовать, будучи мертвым, и осознание того, что тебя не будет среди живых. Но когда ты мертв, у тебя нет сознания. Смерть – это исчезновение сознания.

– Ты пытаешься убедить меня? – зарычал Мергес.

– Ты же спросил, как я к этому отношусь? Это один из моих ответов. Мне также нравятся слова другого философа, который жил много лет назад: «Там, где смерть, меня нет; там, где я, нет смерти».

– Есть какое-нибудь отличие от фразы: «Когда ты мертв, ты мертв»?

– Большая разница. В смерти нет тебя. «Ты» и «смерть» не могут сосуществовать.

– Тяжело, очень тяжело, – сказал Мергес едва слышно, его голова почти касалась земли.

– Давай я расскажу тебе еще об одной перспективе, которая мне помогает, Мергес, то, о чем я узнал от русского писателя…

– Эти русские… Это будет безрадостно.

– Послушай. Года, века, тысячелетия прошли до того, как я родился. Верно?

– Не отрицаю. – Мергес утвердительно кивнул.

– И пройдут тысячелетия после того, как я умру. Так?

Мергес опять кивнул.

– Следовательно, я воспринимаю свою жизнь как искру между двумя огромными и одинаковыми пространствами темноты: темнота возникает до моего рождения и следует после моей смерти.

Казалось, это попало в точку. Мергес сидел и внимательно слушал, его уши были подняты.

– Тебя не удивляет, Мергес, что мы боимся второй темноты и что нам безразлична первая?

Вдруг Мергес встал и широко зевнул, его клыки сверкали в лунном свете.

– Кажется, я устал, – сказал он, подходя к окну тяжелой, не типичной для котов походкой.

– Подожди, Мергес, есть еще кое-что!

– Достаточно на сегодня. Слишком много надо обдумать, даже для кота. В следующий раз, Эрнст, жареный краб. И еще цыпленка в зелени.

– В следующий раз? Что это значит, Мергес, в следующий раз? Разве я не исправил зло?

– Может быть, да, может быть, нет. Я сказал тебе, слишком многое надо обдумать сразу. Я ухожу!

Эрнст шлепнулся на стул. Он был выжат, его терпение было на пределе. Никогда прежде у него не было более утомительной беседы. И все напрасно! Видя, как Мергес тащится к выходу, Эрнст пробормотал про себя:

«Давай! Давай!» А потом добавил: «GehGesunterffeit».

При этих словах Мергес остановился как вкопанный и обернулся.