Текст книги "Алеет восток (Мв-14) (СИ)"

Автор книги: Влад Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Молчат. Против такого – возразить не смеют. Женщина с дивана, кажется, что-то хочет – но не решается.

–То есть, в данном случае, те, кто защищает свой народ от физического уничтожения, являются несомненным Добром – вернулась я к тону академического доклада – а, те, кто планирует желают уничтожить значительную его части, независимо от того, чем это обоснуют, являются столь же несомненным Злом. Впрочем, вы можете и слова Достоевского о недопустимости слезинки ребенка вспомнить, если вам это ближе.

Писатель молча склонил голову, признавая мою победу в дискуссии – что же, умен был Корней Иванович, умен и порядочен, это я знала давно, работая с оперативной информацией по творческой интеллигенции. Не знал он, что еще осенью сорок пятого товарищ Сталин спросил у меня:

–Товарищ Лазарева, как Вы считаете, почему интеллигенция сыграла такую роль в развале Советского Союза? Даже действуя во вред себе – ведь большинство из них, лишились очень многого, будучи отброшены в бедность и нищету, не так ли?

Я честно ответила, что не знаю. Товарищ Сталин добродушно хмыкнул в усы, и посоветовал мне подумать. Удивительно, но ответ мне подсказал тот, кто никогда не занимался идеологией – и даже, как мне до того казалось, смотрел на это с легким презрением. Утром, когда мы, как обычно, гуляли с Владиком, мой Адмирал спросил – солнышко, что тебя беспокоит, ты везешь коляску, а смотришь напряженно перед собой, и даже не заметила, что у тебя зонтик вывернуло, промокнешь же? А услышав о причине, улыбнулся и сказал, что подумает – а вечером того же дня, когда он вернулся со службы, у нас был разговор:

–Итак, солнышко – ой, как мне приятно, когда наедине он так меня называет! – начнем с самого начала. До Петра безусловным эталоном для всех, от царя и бояр, до последних холопов, была "Святая Русь", как тогда было принято говорить. Были конечно и не верящие – но в глазах всех, и собственных тоже, они были смутьянами, отринувшими святое, ради "пить, гулять сегодня, а после хоть в ад к чертям". Реформы Петра – не будем сейчас говорить об их полезности, что России был нужен флот, регулярная армия, государственный аппарат, Петербург, и земля, на которой он стоит – привели еще и к расколу нации: для верхушки был введен эталон 'Европа'. Если прежде и царь и крестьянин принадлежали к одной культуре, носили одежду одного стиля (разница была лишь в качестве), слушали одну и ту же музыку, и вообще, имели в принципе одинаковое мировоззрение – то теперь все стало не так. Читал где-то, что сам Петр говорил, "Европа будет нужна нам еще сколько-то лет, а после мы повернемся к ней задом" – но поскольку он умер до того, как успел хоть что-то предпринять, его намерения роли не играют. А в итоге, элита Российской Империи стала культурным компрадором Запада – почти как африканские царьки, которые после европейских подачек начинали смотреть на своих подданных как на немытых дикарей еще больше, чем сами колонизаторы. Пушкин верно заметил – правительство является единственным европейцем в России! Когда в XIX веке сформировалась русская интеллигенция, она приняла роль европейских просветителей среди русских туземцев, мессианство как сверхзадачу, цель и смысл своего существования. При этом стараясь так, что обгоняли самих европейцев – был тогда в России идеал "европейски образованного человека", обучавшегося в европейских университетах, знавшего всю их философию и литературу, свободно говорящего на нескольких языках – при том, что в самой Европе подобное встречалось чрезвычайно редко, ну не нужны английскому буржуа или французскому рантье Гегель с Кантом, а также языки соседей – про пролетариат и крестьянство, составляющие подавляющее большинство населения, вообще молчу! Кстати, солнышко, ты бы вполне под эту категорию подошла – говоришь по-немецки, по-английски, теперь и по-итальянски, высоко образована, с той культурой знакома, хотя бы от Лючии.

–Да что вы, сговорились! – воскликнула я – Лючия меня истинной дворянкой считает, теперь ты. А у меня голубой крови в предках не было никогда!

–"Голубая кровь" это уже вырождение – заметил Михаил Петрович – когда начинается, "наши предки Рим спасли", и "кухаркины дети", значит верхушка уже не уверена что они лучшие, и спасается за щитами запретов. Но продолжим – именно этим, по моему глубокому убеждению, и объясняются все выверты нашей интеллигенции, несовместимые и с логикой, и с ее собственными интересами. А также и разрыв в убеждениях между технической и гуманитарной интеллигенцией – первые, особенно в советское время, сумели многого добиться своими силами, так что Запад для них светочем был в гораздо меньшей степени. Факт, что не царское правительство, а "прогрессивные интеллегенты, совесть нации" жестоко травили Лескова и Достоевского – не за политику, а за то, что те посмели быть не русскими европейцами, а именно русскими писателями! Кстати, этим объясняется и парадоксальная, на первый взгляд, дружба бывшего каторжника и революционера Достоевского с идеологом самодержавного консерватизма Победоносцевым – они оба понимали необходимость восстановления ментального единства нации, того что Петр расколол, да так и не склеил. Именно Россия как абсолютная ценность была для них точкой отсчета в системе координат!

–Так задача состоит в восстановлении общего восприятия нашей Родины как высшей ценности? – уточнила я.

–Именно так – кивнул мой муж – в нашей истории товарищ Сталин после войны начал кампанию по борьбе с низкопоклонством перед Западом, она была свернута после его смерти; да и вроде, особых успехов, фактических, а не формальных, достичь не удалось. Подозреваю, что их и невозможно было достичь кавалерийским наскоком – переломить сложившуюся за два с половиной столетия традицию быстро никак нельзя. А только посредством другой традиции, и, никак иначе!

–Так ведь у нас всячески поощряется патриотизм в искусстве! – воскликнула я – хорошие, правильные книги, фильмы, музыка! Про Ушакова, Суворова сняли, про подвиг "Варяга", и за книгу "Порт-Артур" Степанов Сталинскую премию получил. А про минувшую войну уже сколько, а будет еще... И про послевоенное – вот только не пойму, чем товарищу Сталину "Высота" не понравилась, что он так и не позволил на экран выпустить, велел переделать? С формулировкой, "у вас ходячие плакаты вышли, говорящие исключительно лозунгами, вместо живых людей". А сценарий переписали, так резолюция, "а теперь сплошная чернуха, чему этот фильм учить будет – матом ругаться, водку пить, и с девушками грубо обращаться?". Уж проще тогда было в оригинале показать – так Пономаренко мне сказал, что решено было на этом примере сделать эксперимент, вот сможем сами по той же идее и лучше? А пока – не вышло никак!

–Я несколько иное имел в виду – ответил Михаил Петрович – вот ты рассказывала, что на досуге столько нашей фантастики прочла. А скажи, что общего у разных авторов, пишущих в жанре альтернативной истории?

Я задумалась – авторы были весьма разными и по стилю, и по уровню добротности своих произведений, и по своим взглядам. Но мой Адмирал умел задавать интересные вопросы – так что же общего может быть у несомненно "белых" Лысака и Звягинцева (ох, как я и смеялась, и плеваться хотелось, читая про идеализированный белый Крым, или Троцкого-государственника!), и столь же явно "красных" Конюшевского и Буркатовского? А ведь понятно!

– Они все, патриоты России! – выдохнула я – что монархист Злотников, что сталинист Конюшевский совершенно солидарны в главном – наша Родина, наш народ лучше всех! У них у всех это ключевой момент во всех книгах!

– Именно так, Аня, ты совершенно права – согласился Михаил Петрович – но есть еще одно, что ты упустила. Они все – не профессиональные писатели. Офицер внутренних войск Злотников, капитан дальнего плавания Лысак, врач Звягинцев, инженер-буровик Михеев, учитель химии Коротин, промышленный альпинист Конюшевский – кто угодно, но ни одного члена Союза Писателей. И это началось где-то с середины-конца девяностых – профессиональные писатели "выкорчевывали из себя совок", отказывали России в праве на что-то большее, чем придаток Запада, а любители литературного творчества формулировали в своих книгах национальную идею "Мы – лучшие в мире, лучшие во всем! И мы обязательно возродим нашу страну! Тем, кто встанет у нас на пути, не позавидуют даже грешники в адских котлах!".

А поскольку у нас был капитализм, то читатель покупал то, что ему было интересно, а не то, что всячески поддерживала ненавидимая большинством власть. И частное книгоиздательство издавало авторов, которых будут покупать – а не тех, которых нельзя продать. Поэтому бывшие члены Союза Писателей, ставшие профессиональными антикоммунистами и русофобами, практически перестали издаваться – они не были нужны; а любители-патриоты как раз заполнили своими книгами полки в магазинах и домашних библиотеках.

Причем официальные писатели, за редкими исключениями, стали неинтересны народу отнюдь не в 90-е годы! Я слышал от отца, что и в 70-е, и в 80-е годы книжные магазины были буквально завалены книгами официозных авторов, которые никто не брал и их продавали "в нагрузку" к Пикулю или Дюма, чтобы магазин мог выполнить план по продажам. И это в то время, когда люди буквально охотились за хорошими книгами, переплачивая книжным спекулянтам по две-три цены.

– Ты хочешь сказать, что этот процесс следует запустить уже в наше время – утвердительно сказала я, прикидывая открывающиеся возможности.

– Да – согласился Михаил Петрович – надо прекратить попытки купить лояльность всей этой антисоветской и антирусской богемы, поскольку прав наш народ, "как волка не корми, он все в лес глядит". Да и не купишь настоящую верность за деньги и привилегии! А вот если вся эта публика станет из уважаемых и обеспеченных – нищими, никому не интересными маргиналами, "варящимися в собственном соку" – и, на контрасте, рядом будут известные и уважаемые, зарабатывающие большие деньги своим литературным трудом Злотниковы и Михеевы нашего времени, наверняка ведь есть такие, просто сейчас у них нет никаких возможностей издаться, вот это будет для богемы куда страшнее, чем любые административные меры по борьбе с тунеядством. Что, при толковом проведении данной операции, станет смертельным ударом по западничеству в нашей стране, поскольку формулировать идеологию для народа будут настоящие патриоты – не станет раскола между официальной идеологией, в верности которой клялись на собраниях и митингах, и реальным неверием в нее, надо сказать, обоснованным – слишком уж расходились слова и дела. А постепенно так и ликвидируем раскол между народом и его получившей высшее образование частью, называемой интеллигенцией.

–А как делать практически? – спросила я.

–До Интернета, в советское время были литературные кружки, клубы любителей фантастики – наверно, изначально надо опираться на них – задумчиво ответил муж – ну, а как это сделать технически, не представляю – я все же моряк, а не министр культуры.

– Спасибо, Миша – я поблагодарила мужа. Затем мы поцеловались, ну а что было дальше, публике неинтересно.

Через месяц, проработав технические и организационные моменты, я докладывала товарищу Сталину.

–Очень хорошо, товарищ Лазарева – одобрил он меня – как Вы считаете, почему я в свое время потратил столько времени и сил на организацию всех этих Союзов – писателей, кинематографистов, художников? Или Вы думаете, что товарищ Сталин не знает им настоящую цену?

Я задумалась – конечно, я знала бессмертное высказывание, "других писателей у нас для Вас нет!", но и без того я понимала, что товарищ Сталин и иллюзии по поводу нашей творческой интеллигенции существуют, говоря языком геометрии, в непересекающихся плоскостях.

–Тогда все висело на волоске – твердо сказала я, глядя Вождю в глаза – и надо было обеспечить приемлемый уровень контроля за всей этой публикой – в противном случае, вал антисоветской пропаганды мог стать той самой 'последней соломинкой'.

–Верно, товарищ Лазарева – согласился Сталин. Сейчас, конечно, все не так тяжело, как тогда – но всплеск антисоветчины нам и сейчас не нужен. Кроме того, не все там шваль, есть и вполне советские люди, и искренне заблуждающиеся, но подхваченные общим потоком. Есть мнение, что от них может быть большая польза Советскому Союзу – но их надо привлечь на нашу сторону. Так что Вы скажете?

–План надо переделывать и дополнять – доложила я – надо будет все делать постепенно и незаметно, чтобы не встревожить эту публику раньше времени; одновременно надо будет приложить все усилия, чтобы сделать нашими союзниками действительно талантливых людей.

–Вы когда-нибудь встречались с волками? – спросил Вождь – мне, в сибирской ссылке, доводилось. Знаете, товарищ Лазарева, волчья стая никогда не бросается на добычу сломя голову – волки всегда умело обкладывают жертву, так, чтобы она и сбежать не смогла, и возможностей для сопротивления у нее было как можно меньше.

– Спасибо, товарищ Сталин, я все поняла – искренне поблагодарила я.

– Это хорошо – ну что же, работайте – отпустил меня Вождь.

Это и стало в последующие годы, пожалуй, самым важным направлением моей работы. Было и другое – чем я занималась эти пять лет после Победы, во время, свободное от воспитания Владика, а затем и Илюшки – но все же, главным направлением была идеология и пропаганда. То, что оказалось самым слабым в иной реальности – когда мы сумели обезопаситься от прямой военной агрессии капитализма, в целом обеспечивали достаточный жизненный уровень населения. Но не сумели сохранить идеалы, иронизируя, "а что, кто-то хочет их у нас отнять?" (тварь по имени Жванецкий, ненавижу!). Вот только расстрелами страну не спасешь, это как в Китае выйдет со всякими там культурными революциями. Гораздо полезнее, противника на свою сторону перетащить. Чем я и занималась сейчас – Лев Николаевич, считай, уже готов, Анна Андреевна почти, Корней Иванович всерьез заинтересован. А вот у его дочки "душа поэта" (или что там ее заменяет) не вынесла, сорвалась!

–И пусть! – вдруг кричит женщина с дивана – можно ведь уехать, куда-нибудь в деревню. Где не будут бомбить. А после, вернуться уже когда установится новая власть, новый порядок! Да умрут многие – но остальные будут жить уже при свободе!

–Лида! – кричит в ответ Корней Иванович – замолчи!

–Да как вы не понимаете! – еще громче кричит Лидочка Чуковская – вы что, не видите, большевики, это не шариковы и швондеры, это такие, как вот эта! Они – сами не упадут, не сгниют, не дождемся! Мы упустили шанс в эту войну – остается лишь ждать следующей! Да, будет страшно – но другого выхода нет! Или нас вразумят, или так и будем жить в этой вонючей совковой яме! Вздрагивая от каждого шороха. А мне уже все равно, что на лесоповале, что здесь – одинаково, тюрьма, несвобода!

Она смотрит на меня с презрением. Затем декламирует:

Подумаешь, опять спасли Россию?

А может, лучше было – не спасать?

Реакция Льва Николаевича на такое предсказуема просто со стопроцентной точностью – его просто перекашивает в брезгливой гримасе. Что же, это не удивительно – он достойный сын своего отца, дворянин в изначальном значении этого понятия, воин и патриот Отечества, для него это вопрос чести, независимо от отношения к власти. Но, с большим удовлетворением я подмечаю боковым зрением брезгливую гримасу и на лице Анны Андреевны – как-никак, она дочь и сестра офицеров Русского Императорского Флота, супруга офицера Императорской Армии, мать моряка советского ВМФ – ох, зря Лидочка оскорбила страну, которой служили мужчины рода Ахматовой, такого ей Поэтесса не простит!

– Простите, Лидия Корнеевна – следует ли понимать Вас так, что Вы отказываете нашей Родине в праве на выбор своего пути? – с ледяной вежливостью спрашиваю я.

– Да! – даже не кричит, а орет доченька – зато мы будем свободны! Войти в мировую цивилизацию, пусть даже пока на самую низшую ступень – все лучше, чем здесь, в тюрьме, в навозе гнить!

– Я даже не буду тратить время на то, чтобы доказывать тот очевидный факт, что желаемая Вами свобода является свободой полицая при фашистских оккупантах. Полагаю, присутствующим это очевидно? Но скажите, как назвать того, кто не может создать ничего своего, а, лишь повторяет чужие мысли? – я столь же вежлива, но льдом в моем голосе можно насмерть замораживать птиц на лету – Анна Андреевна, вот как что бы вы сказали про такого писателя или мыслителя?

Во взгляде Писателя, обращенном на меня, сейчас только первобытный ужас – его можно понять, доченька уже наговорила себе на срок (или на психушку, как Даниил Хармс). А сама она смотрит на меня, как баран на новые ворота, явно не понимая ни подтекста вопроса, ни смысла, зачем я его задала.

– Полагаю, Анна Петровна, ответ на Ваш вопрос очевиден: это бездарность – пожимает плечами Ахматова, в отличие от Чуковской все прекрасно понявшая, но решившая не упустить случай поставить на место забывшуюся гостью.

– Благодарю Вас, Анна Андреевна, вы разрешили мои сомнения – благодарно улыбаюсь я Ахматовой – насколько мне известно, идея 'Чтобы нация умная завоевала нацию глупую-с' не оригинальна с тех пор, как Достоевский ее в уста лакею Смердякову вложил. Не пойму лишь, отчего эта омерзительная фигура такое желание себе подражать вызывает, причем у людей, кто сами себя называют совестью нации и умом? А что касается права России на свой путь, то его признает Тойнби, автор цивилизационной теории, сформулировавший принцип "Цивилизация есть ответ на вызов", выделивший Россию в отдельную самобытную цивилизацию. Если попросту – то мы и не Запад и не Восток. Мы – Север, равно отличаемся и от тех, и от других,

–Да что Ваш Тойнби может понимать в нашей жизни?! – у Лидии Корнеевны уже настоящая, неподдельная истерика.

–Во-первых, он не мой, а ведущий историк Великобритании, во-вторых, его авторитет признают историки всего мира – холодно информирую доченьку я – неужели вы не знали, кто это, не читали его трудов? А ведь их можно найти здесь, в Публичной библиотеке! Или вы готовы его опровергнуть?

В ответ Чуковская рыдает взахлеб на диване – ну, этого следовало ожидать, такие кадры редко способны достойно 'держать удар'.

– Знаете, Корней Иванович, меня всегда удивляла способность иных представителей нашей интеллигенции считать себя принцами крови, живущими во Франции времен мушкетеров – доверительно говорю Чуковскому – нет, я понимаю, трудно найти того, кто бы, в детстве читая Дюма, не представлял себя на месте храброго гасконца или прекрасных принцесс – но, взрослые люди должны ведь отличать вымысел от реальности?

Чуковский смотрит на меня с надеждой – ему хочется верить, что он правильно понял мой намек "Уйми доченьку, заигравшуюся во Фронду!".

–А ведь в реальности, власть была неотделима от ответственности – продолжаю развивать свою мысль я – что в Европе, что в Японии, да и у нас до времен "вольности дворянских" тоже. Те, кому много было дано – должны были за ошибку столь же дорого платить. Лишь наша российская интеллегенция, как некий Васисуалий Лоханкин, еще один бессмертный персонаж, отчего-то считает, что ей дозволено все, и расплаты не будет! Вы называете себя "инженерам человеческих душ" – но ведь инженеры несут ответственность за плохую работу, я уж умолчу о сознательном саботаже, не так ли?

Чуковский медленно наклоняет голову – он меня понял, это последнее предупреждение относительно его дуры-дочки.

–Она же Вас просто покупает, предлагая 'чечевичную похлебку' материальных благ вместо вашей свободы, вашего 'права первородства' – раздается голос с дивана, сквозь громкие всхлипывания – глупцы! Она же вас в ярмо загоняет! Во благо этой проклятой власти! Как в Древнем Риме – "граждане рабы, ударным трудом крепите мощь Империи". Папа, как ты можешь?!

Господи, хоть и не верю я в тебя, но спасибо тебе за восхитительную, замечательную глупость этой беспросветной дуры – думаю я – если бы она была моим агентом, то не смогла бы сделать больше, чтобы сделать этих людей союзниками нашего строя!

– Свобода от чего или для чего, Лидия Корнеевна? – с той же ледяной вежливостью спрашиваю я – если первое, так у нас не Америка, где до войны даже призыва на военную службу не было, а лишь добровольная вербовка, хотите, заключайте контракт с армией или флотом, хотите – живите гражданской жизнью в меру своих денег и разумения; впрочем, сейчас даже США берут со своих граждан долг воинской службы по призыву. Если же второе, тут возможны варианты – Лев Николаевич, вы писали, как формировали свои хирды скандинавские конунги и русские князья. Ты настоящий воин? Ты силен, храбр, владеешь воинским мастерством? Если так, то ты подходишь нам – и можешь встать в строй, став равным среди мужественных и доблестных! Так и у нас сейчас – вы настоящий талант? Вы умны, образованны, любите нашу Родину? Тогда Отечество радо видеть Вас среди его лучших сыновей и дочерей, среди элиты нашей страны! Что же материальных благ, упомянутых Вами – так за деньги покупают мразь, а элите Родина воздает должное за верную службу. Разница понятна? Это именно предложение, а не обязанность – тут я в глаза Корнею Ивановичу внимательно смотрю – нет, если человек считает нужным от него отказаться, выбрав самоизоляцию, замыкание в своем мирке, это его право, никаких претензий по этому поводу к нему нет и быть не может. Но попробуйте хотя бы нас понять – наше счастье, жить в прекрасном и яростном мире, переделывая его! Вижу, у вас телевизор стоит – и помнится мне, недавно мультфильм "Маугли" показывали вечером, вы не смотрели? Там сцена последняя, поле битвы, трупы собак, и Багира, едва живая, говорит с радостью – а все же славная была охота! Передано хорошо – ощущение прекрасного мига победы, когда враг был силен, задача трудна, а мы одолели! Или же – видели фотографии, наши солдаты на ступенях Рейхстага, когда немцы сдались?

–Аня, можно и я скажу? – вдруг говорит Лючия, до того хранившая молчание. И, когда я киваю, оборачивается к публике – разрешите представиться еще раз: Лючия Смоленцева. Имею полное право быть причисленной к итальянскому дворянству, по праву Дамы, награжденной орденом Святого Сильвестра из рук самого Папы Римского. А мой муж за этот же подвиг, где мы были вместе, получил более высшую, "командорскую" степень – так что мог бы претендовать не только на дворянство, но и на титул, имей он на то желание. И хотя я изначально не благородных кровей, Его Святейшество назвал меня "дворянкой по праву меча", когда самолично венчал меня с моим мужем в соборе Святого Петра. Но я могу поклясться, что синьора Лазарева превосходит меня по всем достоинствам. И я считаю за честь, сейчас служить под ее началом.

На пару секунд в комнате повисло молчание. Даже Чуковская перестала выть, голову подняла, смотрит.

–Простите, это про вас писали в газетах шесть лет назад – наконец произнесла Ахматова – вы были одной из тех, кто Гитлера поймали и притащили живым? Партизанка гарибальдийских бригад, ставшая женой Дважды Героя Юрия Смоленцева. Это правда, что когда вы уже после приезжали в Рим, то вам всерьез предлагали, "вот бы нам такую королеву"? А сейчас, вот простите, не узнала под вуалью – лицо Дома Итальянской Моды в Москве?

–Куда мне на трон, даже если бы по-настоящему: здесь мой муж, мои дети, мой дом – отвечает Лючия – да и интереснее тут, ведь у вас такая большая страна и такие великие дела в ней!

–Да она просто по... захотела! – Чуковская как выплюнула грязное слово – что, надоели свои, итальянские мужики?

–Аня, можно я ее вразумлю? – не дожидаясь ответа, Лючия скользнула к дивану, с кошачьей грацией, вот научил же ее Юрка, "двигайся как шарик ртути, не позволяя ни в себя прицелиться, ни себя ударить", у меня получается хуже. Раздался звук пощечины – ну, хорошо хоть не коготками в рожу! И пожалела итальянка глупую бабу – пощечина самая обычная, а не по-особому, как Юрка показывал, что здорового мужика оглушает, словно боксерским кулаком!

Интересно, попробует сдачи дать? Лючия, похоже, ждет – вполоборота стоит, на одну ногу упор больше, и если противник бросится, развернуться, его мимо себя пропуская, и ударить, или взять на прием. Ой, не советовала бы дуре – видела я, как итальяночка со своим мужем в спарринге работает, и как она на тренировке рослых парней швыряла, подготовка у нее на голову лучше, чем у солдат-срочников, даже из осназа – очень старался сам Юрий Смоленцев свою любимую жену натаскать, на самый крайний случай, если ей придется за свою жизнь драться. И ведь на вид никто не скажет, что хрупкая женщина, рост всего метр шестьдесят три, с каблуками и шляпкой – отменный рукопашник и стрелок! Нет, не решилась Чуковская – инстинктом поняла, что усугублять для нее, смертельно опасно. А присутствующие отнеслись с воспитательному процессу с пониманием – во взгляде Ахматовой явно читалось: сама напросилась, дура!

–В деревню уедешь? – кричит Лючия – так это для тебя будет хуже, чем под бомбами! Настанет оккупация – и американцы ничем не лучше фашистов! Знаешь, как это – на оккупированной территории? Тебя схватят чужие солдаты – как немцы в Риме или американцы в Париже прямо на улицах среди дня хватали женщин и тащили к себе в машину. Тебя будут насиловать целой ротой, возможно что и насмерть. Будут, гнусно хохоча, тушить сигареты о твое тело – и твои крики им лишь в развлечение! А после тебя, очень может быть, убьют просто так, потому что захотелось! Или, натешившись, вышвырнут вон – до тех пор, пока ты не попадешься на глаза другим оккупантам!

–Это мерзкая красная пропаганда! Они... Они цивилизация! Они такого не допустят!! А если и были такие случаи, то те дикарки вели себя нагло и неподобающе!

–Париж, Гавр, Шербур, Неаполь... Когда туда дикарок завезти успели?! – уперев руки в бока, склонив набок голову, спрашивала Лючия – самой младшей не было и семи лет, а самой старшей, перевалило за восемьдесят. И еще были случаи мужеложства с красивыми мальчиками. Расскажите, как у этих жертв может быть неподобающее и наглое поведение? Вот так цивилизованно вела себя американская солдатня во Франции и южной Италии – совершенно так же, как до них нацисты. Избежали этих бесчинств лишь те, кто как я, ушли в лес, в горы, и стреляли во врагов. Святой Престол собрал много показаний и тех, кому повезло выжить, и тех, кто был лишь свидетелем – вы слово Католической Церкви, красной пропагандой будете считать? Да, и запомни раз и навсегда, сука, я русская коммунистка, но в то же время и итальянская католичка – у меня не было ни одного мужчины, кроме моего горячо любимого мужа. И если ты привыкла к иному – то не смей считать меня подобной себе! И еще запомни, дура, "гражданин раб" применительно к Риму, это будет как по-русски, "сиятельство холоп"!

Убедившись, что ответа не последует, Лючия так же быстро скользнула мне за спину, села на прежнее место. Лида Чуковская имела вид самый жалкий, но мне ее было ничуть не жаль, получила что заслужила! Так продолжим процесс – врага, который настолько явно себя обозначил, надо добивать.

–Лидия Корнеевна, а что Вы так нервничаете? – по-прежнему ледяным тоном спрашиваю я. – Случайно, не из-за того, что Вы прекрасно понимаете, что Вам возможность войти в элиту Советского Союза не предложат? И дело вовсе не в Ваших политических взглядах? -А разве нет?! – Лидочка пытается изобразить сарказм, но получается у нее из рук вон плохо.

–Возможно, я огорчу Вас – усмехаюсь я – но есть немало творцов, не наделенных великими талантами. Истинных гениев очень мало – такова уж жизнь. Ну а тех, кому не дано, можно разделить на две категории. Одни упорно работают над собой, совершенствуя свой талант, пусть и небольшой – что же, эти люди заслуживают уважения, а их способностям находится применение и признание, пусть и не такое, как гениям. А вот вторые начинают уверять и окружающих, и сами себя, что они гении, но им власть, враги, завистники, раскрыться не дают. Это легче, на первый взгляд – труда не требует. Но за все надо платить, ибо талант подобен цветку, который надо растить, холить и лелеять – а когда вся энергия таких особей уходит на злобу, то и талант безвозвратно пропадает. Ну а хозяева его становятся агрессивными бездарностями, ненавидящих все и вся.

Ахматова, Гумилев и Чуковский молчали – им не понравилась моя жесткость, но не признать справедливость моих слов они не могли. Лида бросает злобные взгляды – на меня и Лючию, на Ахматову, на Гумилева, на своего же отца. И со слезами тычется лицом в подушку, сквозь рыдания слышу "ненавижу, проклятые!". Не понимает, не раскаивается? Продолжим!

–Вот что лично вы предложить можете? – спрашиваю я елейным тоном – или, совсем ничего? Так бездарности тоже иногда нужны, подсобить на подхвате. Вы, Лидия Корнеевна, сейчас работаете где? Ах, член Союза Писателей – и какие бессмертные творения написали? Может я что-то не смыслю в тонкостях стихосложения – но хорошо знаю: в данный конкретный момент, хорошо то, что хорошо для страны и народа. Применительно к литературе – что вдохновляет, воодушевляет и воспитывает. Такой вот общественный заказ. И раз конкретно вас именно Советская Власть избавила от долга воевать или трудиться, дала квартиру, паек, и деньги от Союза Писателей – то вправе требовать чего-то взамен? Как сказал товарищ Сталин, мы ведь платим рабочему, инженеру, колхознику не за его талант сам по себе, а за конкретно произведенный продукт. Так отчего с писателями, художниками и прочей творческой интеллегенцией должно быть иначе?

–Куском попрекаете? Так подавитесь!

–Увы, Лидия Корнеевна – отвечаю я – в СССР, по советским законам, неработающих граждан быть не может. Таковым выносится предупреждение, и если они в месячный срок не найдут работу, то подлежат принудительному трудоустройству, в месте по выбору направляющего органа. Как легко понять, это такие места и занятия, куда добровольно желающих нет. А то непорядочно выходит, от Советской Власти все что положено получать, и в ответ грязью поливать! Так что, будет вам, строго по закону – из Союза Писателей вон, и дальше, как положено с тунеядцами. Уборщицей пойдете, или в госпиталь, за лежачими больными утки выносить. И заметьте, это вы Советской Власти войну объявили, а не наоборот – ну так не обижайтесь!

Я не шучу. И ничего не обещаю напрасно – именно это с ней будет. Пожалуй, горшки в больнице, это куда унизительнее для ее самолюбия, чем Норлаг! Еще одна Вера Пирожкова, те же самые мысли – с той лишь разницей, что та фашистская тварь таких как я "саламандрами" называла. Это в сорок четвертом было – приехав на Второй Арсенал несколько лет спустя, я поинтересовалась ради любопытства судьбой подопытной номер такой-то (все было по закону, замена высшей меры на статус лабораторной крысы – исключительно по ее добровольному подписанному согласию). Жива еще была, на удивление – но фотографии мне показали, в медкарте и личном деле, на ночь и нервным лучше не смотреть! И не доживет эта тварь до конца срока – лучше бы выбрала расстрел, вышло бы для нее гуманнее! Только не надо упрекать меня в жестокости – мразь, заявлявшая что "в завоевании России немцами беды бы не было, ну истребили бы расплодившееся быдло, остались бы мы, русские интеллегенты, жили бы здесь среди чистеньких ферм и полей, а не в вашем навозе", иного и не заслуживает! Ну а эта – что ж, пока за ней конкретных поступков нет, будем гуманны, еще не в лагерь, не на лесоповал. Вот только духовным авторитетом ни для кого тебе не стать никогда – и сама ты наплачешься над своей судьбой, и все будут на тебя как на дуру и неудачницу смотреть. Если конечно, ты взглядов не переменишь – во что верится с трудом, но какую-то вероятность оставляю!