Текст книги "Алеет восток (Мв-14) (СИ)"

Автор книги: Влад Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

–Простите, Анна Петровна, вы дворянка? – спрашивает Ахматова.

–Мой отец был рабочим на Балтийском заводе – отвечаю я – а мать, домашней прислугой. Ну а я училась в университете здесь, в Ленинграде, но не закончила, война не дала.

–Удивительно – говорит Анна Андреевна – я была уверена... Да, милочка, не подскажете, вы свою шляпку где покупали?

–В Москве, в ДИМе – отвечаю я, удивляясь неожиданному переходу темы.

–Тогда, милочка, вам не сказали, про неписанное правило: после пяти вечера, не носят шляпок с полями больше пяти сантиметров! – говорит Поэтесса, придирчиво оглядывая меня – хотя отмечу ваш вкус, это платье очень вам идет.

Еще бы – раз сам товарищ Сталин признал! Когда я перед ответственными товарищами в ЦК отчитывалась, в его присутствии – и после Иосиф Виссарионович говорит, а обратите внимание на внешний вид, и безупречный вкус товарища Лазаревой. Есть мнение, что нашим советским женщинам следует быть такими, как она – даже при обсуждении столь важных вопросов. А я в этом же платье была, приталенное "солнцеклеш миди" – и после тех слов Вождя, жены ответственных товарищей на официальных мероприятиях и сотрудницы партийных и госучреждений стали мне подражать, и даже на улице я очень часто вижу женщин, одетых так – может еще, под влиянием кино, где во многих фильмах наши советские положительные героини в похожих платьях? Фасоны Лючия придумывает, когда-то я сама шила, теперь времени нет, мы в ДИМе вместе заказываем – а после я смотрю, модель и в каталогах появляется, и на ком-то увижу – неужели мы с Лючией советскую моду задаем, да и итальянскую тоже? Что же до шляпок, то идут к моему лицу поля в ширину плеч – мой Адмирал говорит, я так на какую-то актрису из его будущего похожа, значит нравится ему, и когда мы вместе куда-то выходим, я только такой головной убор надену, в любое время дня и в любую погоду – не мы для правил, а правила для нас! Но если от чистого сердца совет, зачем обижать отказом?

– Огромное Вам спасибо, Анна Андреевна – я этого не знала – искренне благодарю я, понимая, что Ахматова продемонстрировала мне свое расположение – если Вы согласитесь принять мою визитную карточку.. – я делаю паузу – и, дождавшись кивков Гумилева и Чуковского, и, царственного наклонения головы, иначе и не скажешь, Ахматовой, протягиваю им свои визитные карточки, где аккуратно указаны мои имя, должность, служебные телефоны. – Буду очень рада быть Вам полезна, всем, что в моих силах.

–Спасибо, Анна Петровна – отвечает Ахматова, при явном согласии во взглядах у мужчин и аккомпанемент доносящихся с дивана всхлипываний.

–Было очень приятно с Вами познакомиться – но, время позднее, так что я вынуждена просить у Вас разрешения откланяться – вежливо говорю я.

–Нам тоже было приятно с Вами познакомиться – вежливо, по праву хозяйки, говорит Анна Андреевна – позвольте пожелать Вам доброй ночи.

– Спасибо! И Вам всего доброго – прощаюсь я.

Все, кроме Лидии, выходят за нами в коридор. Лев Николаевич подает нам плащи, перед зеркалом мне поозорничать захотелось, еще обстановку разрядить. "Летучая мышь" без рукавов, фасон из будущего, у нас его "парус" прозвали – полностью застегнутый, смотрится как очень свободное широкое пальто. А если по бокам расстегнуть, чтобы полы свободно разлетались, образ совсем другой. Руки просунуть в дополнительные прорези-проймы спереди – как длинная пелерина на плечах. Спереди расстегнуть, одну полу через противоположное плечо за спину перекинуть – что-то романтическое. А еще можно передние полы на талии поясом стянуть, тогда выглядит спереди как пальто, а со спины как плащ-накидка. Или оставить у горла одну застежку, дозволив развеваться, как мантильи тургеневских барышень. Разве обычное пальто такое многообразие дает?

–Браво, милочка! – говорит Анна Андреевна – у вас есть талант к актерству.

–На сцену выходить не пробовала – отвечаю я – просто, хочется быть красивой и нарядной.

Лючия с улыбкой протягивает Ахматовой визитку ДИМа – будете в Москве, заходите! И мы прощаемся.

Когда мы садились в машину, я посмотрела наверх – в освещенном окне третьего этажа видны были четыре силуэта. Хотела бы я знать, о чем будет разговор – но не было у меня скрытой камеры и микрофона.

–Люся, а что бы ты сделала, если бы эта на тебя набросилась? – спрашиваю я.

–Да руку бы ей сломала, и мордой в пол – отвечает Лючия – оружия у нее не было, опасной для нас ситуации тоже, значит убивать нельзя, так меня Юрий учил. Аня, ну ты была просто чудо! И что теперь в итоге имеем?

Что имеем – три ярких человека, смею надеяться, сыграют в истории нашей страны более полезную роль, чем в иной реальности, стоило это потраченных нескольких часов? Так Пономаренко и доложу. С подробным отчетом – в сумочке у меня был спрятан предмет из будущего, диктофон, как раз на наш разговор хватило.

Через три дня пришел срок нашего возвращения в Москву. Вещи были собраны (да много ли их у нас – по одному чемодану), отобранная документация опечатана и сдана в секретный отдел, для отправки спецпочтой, "Красная стрела" отходила лишь вечером – и сидеть в номере "Англетера" просто так было глупо и скучно. День был пасмурный, небо застилали тучи, но с утра дул ветер с залива, не давая пролиться дождю.

–Я твой замечательный город так и не разглядела – удрученно сказала Лючия – все из машины. Просто походить бы – но не разрешат!

С нами из Москвы была группа охраны, шесть человек. Старший у них был майор Прохоров – в нашу Контору пришел из армии, сначала войсковая разведка, затем СМЕРШ, с сорок первого отвоевал, что есть показатель! Была у него однако общая черта бывалых фронтовиков – "я знаю, когда надо ползти, когда залечь, когда бежать, когда пригнуться, а когда можно и в полный рост и расслабиться". То есть, в безопасной на его взгляд ситуации, он мог себе позволить пренебречь инструкцией, понадеявшись на опыт. Имея при этом еще один недостаток – не то чтобы выпить любил, но в спокойной обстановке позволял. Выглянув в коридор, я убедилась, что вместо того, чтобы как положено, кто-то бдит, наблюдая за входом в наши номера, а прочие готовы вмешаться через тридцать секунд – на виду никого не было, зато дверь в номер Прохорова приоткрыта, оттуда доносились голоса. И правда, чего бояться – "Астория", это гостиница для лиц непростых, тут весь персонал, это внештатные сотрудники, постояльцы все проверены, и еще снаружи бдят ребята с Литейного, внешним кольцом. Вот только есть у меня такая привычка, после Киева выработалась, когда "генерал" УПА Василь Кук ко мне своих головорезов подсылал – при заселении интересоваться входами-выходами, в том числе запасными, пожарными и служебными. И озорство какое-то сыграло, как в окно взглянула, вот тесно стало в четырех стенах, и все тут!

–Люся! А хочешь, по Ленинграду немного прогуляться?

Поспешим – а вдруг дежурный лишь на минуту к майору зашел? Одеться, собраться – минутное дело, когда не на торжественное мероприятие, а хотим незаметными ускользнуть. В коридоре по-прежнему никого, пробегаем до служебной лестницы, там выход во двор, затем через две подворотни – и мы уже на улице Гоголя, а не на Исаакиевской площади, куда парадный подъезд выходит. Среди прохожих затерялись – не высокое московское начальство, а просто две женщины, идущие куда-то по своим делам.

Ветер, ветер, на всем белом свете! Но нравится мне такая погода – еще с Севмаша, где я себя впервые по-настоящему счастливой почувствовала, с моим Адмиралом гуляя, а там у моря дуло всегда! Помню, как мы только из загса, а через три дня я его корабль в поход провожала, и мы все на причале, девчата в развевающихся "алых парусах" – кстати, мода на алое в одежде жен и невест моряков, встречающих, провожающих и ждущих, и сейчас живет, и не только на Севере. А буря над Москвой, в день нашей памятной прогулки по Ленинским горам, когда мы на обратном пути в Музей Палеонтологии забежали укрыться, и там я с Ефремовым, будущим светилом советской фантастики, познакомилась? Через год, мы с Лючией в Союз Писателей ездили, чтобы его поддержать – и тоже в грозу попали, и до нитки промокли, а все равно, как праздник вспоминаю. Будто рефлекс у меня выработался, как у собаки Павлова – что затишье стало тоску вызывать, а "пусть сильнее грянет буря" возбуждает и пьянит, энергию дает, как горьковскому буревестнику – и не сидится в четырех стенах, ну а предлог найти всегда можно, по свежему воздуху пройтись. Вот могли сегодня, остаток дня в гостинице провести, нас бы прямиком к отходу "Красной стрелы" доставили – а как что-то с места нас подняло и на улицу вытолкнуло!

Пешеходы или неуклюже бегут, гонимые порывами, или против еле идут, за головные уборы держась, женщины еще и за подолы. Мы тоже не идем, а бежим, так в спину толкает, наши плащи надувает как паруса! Наконец за угол свернули, на Дзержинского – и там дует из всех подворотен и от всех углов, крыши и водостоки жестью гремят! Если в центре такое, что же на окраинах творится? И возле Невы, куда мы сейчас направляемся?

–Мы наводнение увидим? – с восторгом спрашивает Лючия – как у Пушкина, я читала.

–Нет, это лишь осенью бывает – отвечаю я – а такое, как в "Онегине", раз в сто лет. Люся, ты лучше шляпу держи!

Итальянке лишь приключение – даже огорчилась, узнав, что нам от бурных волн спасаться не придется. А я в небо взглянула в тревоге – похоже, что дождь все-таки соберется! Но мелькнувшую было мысль вернуться, я решительно прогнала, хотя отошли мы недалеко, и наверное, еще никто не заметил нашего исчезновения. Да и что может случиться с нами в Ленинграде днем, в центре, это ж не Киев и не Лиговка ночью, ну вымокнем немножко, что поделать? Назад можем и на трамвай сесть.

По улице Герцена вышли на Невский. Тут на минуту выглянуло солнце, и шпиль Адмиралтейства засиял золотом, красиво! Лючия смотрела восхищенно, затем сразу стала серьезной, увидев на стене дома сохраненную надпись, "при артобстреле эта сторона опасна".

–И этот город немецкие отродья дьявола, шестьсот дней штурмовали, осаждали, да так взять и не смогли?

–В той истории, девятьсот – отвечаю я – и представь, Люся, здесь даже в самую страшную первую зиму порядок сохранялся, школы работали, даже театры, не было – что каждый, сам за себя. Люди верили, что выстоят. А через семьдесят лет будет кто-то говорить, что надо было сдаться, как Париж себя "открытым городом" объявил.

–Но здесь этого не будет? – тревожно спрашивает Лючия – неужели то, что было, можно так легко забыть?

–А это, как расскажешь – говорю я – вот наша работа с Мосфильмом! Можно передать достоверно антураж, обстановку, все детали, можно показать цену победы, тяжелый труд, в грязи и крови. А как ты на экране передашь саму Победу – то самое ощущение, что мы сделали это, несмотря ни на что – то, ради чего все? И будут те, кто не воевали, смотреть и скулить, ах, какая страшная цена, зачем? А вот надо было, или победить, или умереть – мы победили!

Вот и Арка Главного Штаба. Лючия уже фильм "Ленин в Октябре" видела, и спросила – это здесь революционные солдаты и рабочие бежали Зимний штурмовать, то красивое здание напротив? По простору Дворцовой веяли вихри враждебные, гоняя пыль – на нас тотчас налетели, взметнули выше головы полы плащей, бесстыдно закрутили у ног подолы платьев. Мы нагибаемся, пытаясь одежды вниз одернуть, придержать – а ветер будто смеется над нами, едва в приличный вид себя приведем, новый порыв, и все по-новой, развеваемся словно первомайские флаги, и сверкаем чулками выше колен как в "мини", видела в кино из будущего эту моду, не нравится мне совсем! Сильнее всего дуло, и нас трепало, возле самой колонны – но итальянка захотела взглянуть поближе, обошла неспешно вокруг столпа, придерживая шляпу, посмотрела ввысь, на верхушку с ангелом. Спросила – как ставили такую громаду?

–А взяли и поставили! – отвечаю я – после победы над Наполеоном. Когда лучший в мире полководец, пришел к нам с лучшей и сильнейшей армией, в шестьсот пятьдесят тысяч со всей Европы (ну как Еврорейх сейчас), и едва ноги унес, с одной двадцатой частью своего воинства. После такого, да какой-то столб поставить перед царским дворцом – ерунда! А если серьезно, то проект составил француз Монферран, который Исаакиевский собор строил. И две тысячи русских солдат с веревками, по команде раз, два, взяли, водрузили колонну на место. Это я рассказываю, как в школе слышала – в жизни наверное, сложнее было – но колонна, вот она, стоит!

Ну а вдруг сейчас упадет и на нас покатится – она же ничем не прикреплена к постаменту? Хотя она тут за сто с лишним лет сколько перенесла – и бури с наводнениями, и фашистскую бомбежку. А все равно страшно – даже снизу наверх гляну, и голова кружится, ужас! Только бы римлянка не заметила, а то ведь уважать меня перестанет!

–Брависсимо! – сказала Лючия – чем больше я русских узнаю, тем больше убеждаюсь, что для вас ничего невозможного нет! Ой, Аня, ты прости, я все еще так говорю – хотя так хотела бы стать русской итальянкой!

–А отчего нет? – отвечаю – вот это самый Монферран, самый натуральный француз, служил в наполеоновской гвардии, против нас воевал! А как наши в Париж вступили в 1814 году, так преподнес русскому царю Александру рисунки триумфальной арки "во славу храброго русского воинства" и конной статуи царя-освободителя от наполеоновского ига. Которые так понравились Александру, что он пригласил Монферрана в Россию, где тот и прожил сорок два года до самой смерти, полностью состоявшись как архитектор – все, им построенное, лишь здесь, в России. В Горьком была, видела здание нижегородской ярмарки, это тоже он. Завещал себя тут и похоронить, в Исаакиевском соборе – но так как был католиком, то не разрешили, отправили тело во Францию.

Лючия замолкает ненадолго, а потом выдает:

–Нет, Аня, это как-то нехорошо. Если он присягу приносил... А если уж сюда приехал, то веру оставил свою?

–Люся, а ты сама разве не католичка?

Лючия снова замолкает, через минуту говорит:

–Аня, а ты знаешь, не совсем. Я и в коммунизм верю, но это ведь не церковь? А еще, я отца Серджио очень уважаю, и конечно, Его Святейшество, что нас с Юрием венчал – но чтобы веру считать превыше всего? Ты ведь говорила, что главное, это поступать правильно в жизни – ну а после бог рассудит. Мы ведь не какие-нибудь протестанты!

Наверное, правильная мысль? Ведь если допустить (предположим!) что бог есть, и он, как попы говорят, всемогущий и всевидящий? Тогда зачем ему наши молитвы – или он помогает лишь тем, кто громче орет? Зачем ему наши дары – это крохоборство какое-то выходит с его стороны? И зачем вообще, церковь нужна – как посредники, которые за это еще и деньги берут? Правильно крестьяне еще при царе говорили, "мы в бога верим, ну а попы тут при чем?". Ну а если бога нет, то и спорить не о чем! Жить по совести – а остальное приложится!

И совершенно не мучает меня совесть, за то, что вот сейчас, трудясь в доме на Литейном, я своими резолюциями нескольким десяткам человек подписала приговор. Поскольку – заслужили.

На Дворцовом мосту было очень красиво – вид на Университетскую набережную (эх, моя бывшая альма-матер), солнце, снова выглянувшее меж облаков, и Нева внизу, меняющая цвет на глазах, корабли и катера, золотой купол Исаакия вдали. Мы остановились посреди и смотрели вдаль, вдыхая соленый запах моря, внизу волны бежали навстречу, вид как с палубы корабля – все мечтаю, как я когда-нибудь, с моим Адмиралом, на белом пароходе, по Черному морю, или в Италию, к Лючии в гости! Ветер рвал на мне плащ, платье, шляпку, вуаль на ней, волосы – столь яростно, что казалось, сейчас меня унесет, или оставит без всего перечисленного – и бороться было бесполезно, тем более что на мосту мы были одни, пешеходов не было, лишь машины иногда проезжали; я лишь держалась за шляпу и за перила – и чувствовала какой-то пьянящий восторг, ощущение полета, как в книжке, что прочла на компьютере, про чайку с именем Джонатан Ливингстон.

–Мне Юрий так и не дозволил прыгнуть с парашютом – с сожалением говорит Лючия – а ты прыгала, целых два раза, как я тебе завидую! А вот если придумать такое приспособление, чтоб мощный пропеллер снизу, через решетку – чтоб человека могло поднять? И для обучения десантников было бы неплохо, и как аттракцион.

Ну, подруга, сама додумалась – я-то слышала, что у потомков это называлось "аэротрубой"! Может и впрямь предложить Пономаренко, как одно из упражнений для парашютистов? И таких как я – вот никогда не признаюсь Лючии, что высоты боюсь, летать хочется, но возле земли! Лючия, она счастливая, не опалила ее война, как меня, лишь краешком задела – оставила "идущей по жизни смеясь", как я была когда-то. Что ж, устрою я тебе прыжок с парашютом, коль сама просишь – как вернемся в Москву! Если Юрка разрешит. И про "трубу" доложу обязательно. Сама первой ее опробую – только не в платье конечно, а в летном комбезе!

Люся, шляпу держи! Я за свою, даже двумя руками схватилась за поля, так рвет с головы! Не терплю шляпных резинок – кажется, что душат! А римлянка смеется, ей и тут игра, "ловкость и быстроту тренировать, как с котом в цап-царап, успеть в самый последний момент", вроде бы ей это Юрка сказал на прогулке (итальянка, с мужем выходя, по любому поводу, всегда наряжается, и непременно в шляпке – как впрочем и я, со своим Адмиралом) – в шутку наверное, но для Лючии его слова, что Святое Писание. Меня еще подбивает, когда идем вместе, спорить на мороженое! Ой, а сегодня – с меня шляпу на Герцена срывало, и на Дворцовой трижды; один раз так мы вместе за своими шляпками бежали, от колонны до самых атлантов, которые держат небо, и думали уже, что обе проиграем, без головных уборов останемся – спасибо постовому милиционеру, помог поймать! А у Лючии было, на Невском, и еще перед мостом, в сквере у фонтана. Значит, теперь поровну – как это "не считается, если на лету поймала", сдернуло же с головы? Мороженое в больших количествах для фигуры вредно и для зубов! Ладно, пусть будет не в счет – угощу тебя ленинградским пломбиром. Наверное, такой же вкусный, как был до войны?

Погода – будто октябрь, а не начало июня! А вот интересно, прочла я, что в той истории второй московский ураган с смерчем – первый был в 1904 году, когда крыши, сараи, деревья и коровы по воздуху летали – был 2 сентября 1945 года, а я тот день хорошо запомнила, тогда Юрка вернулся и нас у дома встретил, и лишь дождик с утра! Зато в июне, когда мы с Лючией в Союз Писателей ездили – так после узнали, что по московским окраинам и смерч прошел! Может, от войны, на год раньше закончившейся, погода так поменялась – если принять, что сражения, взрывы, пожары влияют на состав и сотрясение атмосферы? Даже природные катаклизмы уже не те стали – что же про общество говорить?

И в Ашхабаде землетрясение здесь случилось не в ночь на 6 октября 1948 года, а на полсуток раньше! Возможно, атмосферное давление, циклоническая активность, сыграло роль спускового крючка для движения литосферных плит? И ведь нам, в процессе подготовки, никак нельзя было предвидение явно показать! Геологи с геофизиками, конечно, присутствовали – плановая экспедиция Академии Наук, ну а кто план составлял, то дело десятое. Так же как и войска по другому плану были переброшены "на учения" – стрелковая дивизия, две инженерно-саперные бригады с техникой, и полевой госпиталь. Трудность была в том, что Ашхабад даже через четыре года после войны был все еще переполнен эвакуированными, и гражданами, и учреждениями, и обеспечить всех палатками, полевыми кухнями, запасами продуктов, воды и медикаментов, само по себе было сложнейшей задачей! Так именно Пономаренко придумал:

–Чего голову ломать – учения по гражданской обороне! Рассредоточение и эвакуация, на случай возможного ядерного удара. Так во все планы и впишем!

Хрущев, все еще сидевший в Ашхабаде на посту Первого, пытался возражать – стотысячный город, столица союзной республики, да как это? Получил ответ – а что, вы предлагаете учебную эвакуацию Москвы? И вообще, решение принято на самом верху, на предмет проверки готовности – так что не обсуждать а исполнять! Кстати, в план включена и эвакуация материальных ценностей по списку (что под завалами могло пострадать), со складов и предприятий. Так же и людям не возбранялось брать с собой вещи, сколько могли унести. Совсем жертв избежать не удалось – тряхнуло раньше ожидаемого часа. Но если в той истории, пострадавших было сорок тысяч, то есть каждый третий в городе, то здесь погибших и пропавших без вести оказалось меньше тысячи – те, кто не поспешили из домов в палаточный лагерь, или остаться надеялись, "что нам эти учения". А дома из сырцового кирпича, с глиняными крышами, от подземного толчка превращаются в кучи, сплошной завал, под которым выжить нельзя. Хрущев так и не понял, что если бы конкретно по его вине случились лишние жертвы – то поехал бы он из Туркмении в места отдаленные, а так товарищ Сталин лишь сказал благодушно – ну, пусть дальше там сидит, коль особого вреда от него нет.

А нашей Конторе пришлось срочно объяснения придумывать. По тому же принципу, что в свое время приход "Воронежа" на север маскировали – утопить правильную версию в куче ложных, чтобы тайна "Рассвета", секрет послезнания, не стал подтвержден. Говорили, что наша советская наука сумела все предсказать – но версия исключительно неофициальная, на уровне слухов, а то спросят наших геологов на каком-нибудь международном конгрессе, какой метод использовали, и что ответить? И про мудрость товарища Сталина, еще в сорок четвертом приказавшего установить для Ашхабада повышенный уровень сейсмоопасности, "а вот были там в прошлом разрушительные землетрясения, отчего сейчас не может произойти"? И, шепотом – про какие-то секретные маневры, когда военные взорвали под землей необычно мощный заряд, а вышло вот это. И просто – что так повезло и все тут: учения, и день совпал, как в лотерее выиграть. И еще с десяток, "сколько слухов наши уши поражают" – как в песне Высоцкого, которую он может быть и тут напишет когда-нибудь?

В университете смена закончилась – на набережной полно молодежи, кому троллейбус ждать не хочется, идут по мосту нам навстречу. Парни многие еще в полувоенном, а у девушек юбки-солнцеклеш взлетают парашютами, превращаясь в "мини" – красивыми и нарядными хочется быть, парней внимание привлечь, а то выбила мужчин война, "на десять девчонок по статистике девять ребят", или даже меньше? Встретить бы кого знакомого – всматриваюсь в лица, не узнаю. Девять лет прошло, как я в последний раз входила в эти стены. И даже если кто-то из моих однокурсников после Победы решил продолжить учебу – то по годам, уже должен был получить диплом. А мне – не доучиться уже никогда! Ну если только на заочном...

–Ань, ты плачешь? – встревожилась Лючия – что случилось?

По Стрелке Васильевского идем, где бегала я часто, десяти лет не прошло! На автобус экономя, пешком – от университета, мимо военно-морского музея, и через мост Строителей (прим. – сейчас, Биржевой мост – В.С.), на свою Петрограду. Пройти по проспекту Максима Горького, свернуть на Саблинскую, и до Большой Пушкарской, по ней, затем через переулок до Большого, и вот, моя улица Плуталова, где я девятнадцать лет от самого своего рождения прожила! И нет больше моего дома пятиэтажного, фашистская бомба туда попала, умерли мои родители в Блокаду в первую зиму, и соседей многих, кого я там знала, в живых нет – в войну, как вспомню, так злость брала, убивать проклятых фрицев хотелось, ну а сейчас мстить кому... ой, по-бабьи завою, если увижу! И что итальяночка тогда скажет, меня увидев слабой? Так что пойдем мы сейчас не туда, а мимо Петропавловской крепости, до Кировского проспекта, хочу навестить еще одно место знакомое, и можно сказать, святое!

–Нет, ничего – отвечаю – просто пыль в глаз попала. Люся, шляпу держи!

Ай, в этот раз и моя следом! Кто кого будет пломбиром угощать? Девчата на остановке смеются, сами за беретики схватились, модные плащи развеваются, такие же как у нас, полы выше головы летят! А нас какие-то двое парней выручили – и когда возвращали потерю, со смехом посоветовали:

–Девушки, вы ведь не питерские? Шляпки у вас как в кино, но аэродинамика, поля широкие и изогнуты как профиль крыла самолета, подъемную силу создают, и еще вуаль, дополнительная парусность! Лучше не надевайте, в руках несите – а то домой придете без них, в Неву сдунет!

–Ребята, ну вы мне еще про индуктивное сопротивление расскажите, при эллиптической форме, вы наверное с матмеха? – отвечаю я – этот фасон в Москве "итальянским" называют, но и "аэродинамический" звучит оригинально, подругам скажу. И разве ваши девушки вас не просветили, что для нас красота важнее?

Студенты оживились – так вы тоже университетские? Нет, Кораблестроительный институт (не стала уточнять, что Северный, а не ЛКИ), сейчас работаю. Хотели нас проводить – "тогда ваши шляпы ловить будем, а то жалко, когда такие дорогие, и снова улетят" – но мы с Лючией гордо отказались. Мост перешли, дальше по Мытнинской... ой, нет, на Максима Горького я не пойду, старой дорогой, лучше по набережной мимо Кронверка напрямик. Слезинку снова смахнула, Лючия заметила, взглянула тревожно. И тут порыв, вроде и несильный – но шляпы с нас слетели и в канал укатились, там тротуар узкий, даже парапета нет, сразу к воде откос. Плавают близко, а достать нечем! Правы были ребята – а мы обе проиграли. Ладно – мороженое и так поедим!

–Жаль, что студентам отказали – весело заметила Лючия – вот лез бы кто-то в воду сейчас! Аня, а интересно, я вижу здесь столько красивых женщин, и одетых по моде – но платок на голове с "летящей" накидкой, не идет совсем! Или, я слышала, у вас шляпки считаются "принадлежностью буржуазии"?

–А если подумать? – спрашиваю – Люся, ты не только скорость реакции развивай, но и аналитическое мышление. Студенты тебе прямую подсказку дали – "дорогие". У нас рабочий получает где-то 600 – 700 рублей. Инженер – от трех до семи тысяч. Академик – десять-двенадцать. Юрка твой, как полковник и Дважды Герой, и еще за должность – побольше академика. Свое денежное довольствие ты сама знаешь, и еще за мужа часть получаешь, пока он в командировке. А у студентов стипендия, сто рублей, у отличников двести, и хорошо хоть плату за обучение в сорок восьмом отменили. Ну а стоят, платье фасона как наши, если из дешевого ситчика и самой шить, то мне Марь Степановна сказала, обойдется в сто пятьдесят. Шелковое нарядное, заказать в ателье – от шестисот до тысячи. А эти шляпы, цена в ДИМе пятьсот с чем-то, стипендия за пять месяцев – финансовая катастрофа для студентки, если в Неву улетит?

Ну а моя зарплата – ой, это как у пары академиков, выходит? И у Михаила Петровича – мы ж не немцы, где в семье принято, у каждого свой счет? Так за это и спрос с нас больше, чем кого-то другого! И если наша, Советская Власть так посчитала – значит, отрабатываем мы все это по-полной? Ну а я могу позволить себе шляпки хоть каждый месяц менять, если это делу не вредит!

Мы шли мимо Кронверка, где сейчас Артиллерийский музей, за ним памятник казненным декабристам, дальше начинался парк Ленина. Ветер разрушил наши прически, трепал и путал волосы, облеплял ими лица, мешая смотреть – а когда мы пытались прикрыться ладонями, отпустив платья и полы плащей, то сразу начиналось "макси, мини, мерилин"; мы поспешно хватались за развевающиеся одежды, завидуя встреченным женщинам в косынках; они все тоже держали у ног юбки и плащи, и улыбались нам, уже не нарядным столичным дамам в шляпках с вуалью, а растрепанным девчонкам, к которым пристает ветер-хулиган! Наконец мы вступили на площадь Революции (прим. – сейчас Троицкая – В.С.), я указала Лючии на музей Революции (бывший дворец Кшесинской), и сказала, что вот с того балкона в семнадцатом выступал Ленин, а все место до моста было забито народом, слушавшим его речь. Итальянка заметила:

–Как святой. Кто со мной – к лучшей жизни. Ань, ну чем коммунистическая вера в принципе от религии отличается?

–Тем, что мы лучшей жизни, добьемся сами – ответила я – а не ждем, пока бог пошлет.

Прошли мимо Дома Политкаторжан – и вот они, каменные китайские львы возле спуска к Неве. Мама меня сюда еще маленькой приводила – и говорила, что есть поверье, что если между ними на ступенях встать, и желание загадать, то оно сбудется. Если, конечно, просишь искренне и всем сердцем. С каких пор это появилось, никто не знает, вроде ж недавно львов привезли, тут даже надпись на постаменте, год 1907, Ши-цза из города Гирин в Маньчжурии, дар от генерала Гродекова... так это у нас они недавно стоят, а сами китайцы когда их изваяли? Парные скульптуры – у одной под лапой маленького ши-цзенка вижу, это значит, лев-мама?

Я и сама сюда приходила – просила всякое небольшое. И вроде, сбывалось! А в самый последний раз – чтобы мне сюда после войны прийти, было это летом сорок первого, я уже документы в военкомат сдала, откуда дядя Саша меня в Школу забрал. И вот, вернулась, так что спасибо вам, добрые звери, и простите, что поздно пришла вас отблагодарить. Сказала так – и словно полегчало на душе. А больше мне от вас ничего сейчас и не надо, все у меня хорошо – вот только, чтоб атомной войны не было, но вам такое вряд ли по силе? Люся, и ты можешь что-то загадать – не бойся, это ж не чертовщина какая, тут зла нет, а значит, и твой католический бог не обидится.

–Аня, как же так, ты же коммунистка – удивляется Лючия – в бога не веришь, а в ши-цзов?

–А это вроде приметы – отвечаю я – или может быть, какие-то тонкие связи в мироздании? (вот, нахваталась терминов от научных светил, когда они обсуждали феномен провала "Воронежа"). Вреда уж точно не будет!

Лючия становится рядом, и что-то шепчет, глядя в небо, прижимая руки к груди, и к животу.

–Аня, я загадала, чтобы в этот раз у меня легко... не как в прошлый раз! Я у доктора была, еще в Москве, перед самым отъездом.

–Ну, поздравляю, подруга! – говорю я – а Юрка знает, или не успела еще сказать?

Лючия лишь головой мотает. Тут от Невы как дунет, вверх по ступеням... и стали мы будто купальщицы, готовящиеся в воду зайти – не только плащи, но и платья на головы подняло! Торопливо себя в порядок приводим – смотрю, какой-то военный рядом стоит, на нас глядит. Товарищ, вы хоть совесть имейте!

А он и отвечает, совсем не замечая неловкости ситуации – Танечка, это вы? Помните, перед войной еще, год кажется, тридцать восьмой, на этом же месте?

–Я не Таня, а Аня. А вас я вспомнила... учитель из Тамбова? Вы тогда приезжали в Ленинград, квалификацию повышать, и с моим отцом были знакомы?