Текст книги "Каан-Кэрэдэ
Избранные произведения. Т. III"

Автор книги: Вивиан Итин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Тогда Эрмий ощутил, что у него горят щеки, что он, не замечая, напряженно подыскивает удачные фразы, образы, мысли, достает из пещер памяти ярчайшие самоцветы.

И ощутил, что все это потому, что рядом с ним – ясноглазая девушка. Он сказал ненужное:

– Простите, я до сих пор не знаю, как ваше имя, отчество?..

– Зоя Емельяновна. Старожилова, – ответила она неохотно. – Можите не величать: мы этого не любим. – Она улыбнулась. – Здесь мое имя переделали на татарский лад: Заидэ.

– Я буду называть вас Заидэ, – хорошо?

– Каан-Кэрэдэ и Заидэ – подходит, – засмеялась девушка.

Он смотрел в ее глаза. Они были, словно антенна. Его голова слегка закружилась, будто он делал «штопор» с пятиверстной блистающей высоты. Лицо девушки, как земля на излете, стало близким, ресницы опустились, он смотрел на ее губы. В розовых кругах у ней всплыла заученная мысль: «Женщины скорее всего позволяют целовать себя иностранцам, артистам, авиаторам»… но ведь это был он, сошедший с неба – Каан-Кэрэдэ!

Киргизенок «отеля Казак-Стан» достал из малахая записку. Бронев прочел, бросил тиски, вытер пот.

– Ермошка тоже скапотировал, – сказал он, едва подавив довольную улыбку.

– Как! Что такое?

– Да так же, как мы… Ну, ничего, будет знать, по крайней мере, что это за нашински аэродромы! Я привезу ему покрышку.

Бронев протянул записку Нестягину. Писал Бочаров. Нестягин сидел на корточках, под крылом, в руках у него шипела и урчала паяльная лампа. Нестягин прочел, радостно взвыл, синий огонь заплясал фокс-трот.

– Мы полетим в горы!

– В самую середку!

Там впереди, в неизвестности, развертывался синий дым туркестанских воспоминаний.

– Завтра утром машина будет готова! – поклялся Нестягин. – Я люблю горы. Наконец-то, горы!

Бронев дурашливо пропел, перевирая, новую местную песенку:

 
«Прощайте, Лидочка.
Прощай, периночка.
Отель прекраснейший Клоп-Стан!
Меня умчит от вас,
Надеюсь в добрый час.
А-э-ро-план…».
 

Он нырнул под крыло, оба замолчали, чтобы клепать, паять, свинчивать, красить…

Утром, окрестив наспех сорок немаканных авиахимиков, «Исследователь» помчался на восток вдоль северного склона алтайских гор. Бронев залетел в Бийск, взял из немецкой базы покрышки, налил бензина. Из Улалы телеграфировали: «Дождь. Вверх по Катуни линия прервана бурей». Горы, грозы и бури. Бронев торопился, у него был хороший спортивный подъем, хотелось доказать брату… «доказать» было бесформенно, словом, доказать! Медвежонка Бронев сдал на хранение секретарю окравиахима. – «Не могу рисковать молодой жизнью», – пошутил он, увидев, что Бочаров озабочен. «Исследователь» спрыгнул с крутого берега Бии, нырнул в облака, в тысячи голубых, зеленых, дымчатых просветов, вееров лучей, дождевых грив. Бия и Катунь – горные реки, здесь текли степью, горы были в облаках, Бия и Катунь замыкали обширную треугольную равнину, от острого угла, на северо-запад, могучим лучом уходила Обь. Внизу, словно плиты у ног наклонившегося пешехода, мелькали десятины возделанных полей, тучная земля истекала зеленой кровью роженицы. Прошуршал дождь по крыльям, Катунь шла в горы. С высоты 1000 метров Катунь – светлая молочно-зеленая петлистая струйка. Берега – точно изумрудные россыпи. Из-за туч, в солнечном ореоле, кивнула голова Бобырхана, – Алтай! Здесь развеселился ветер, налетели восходящие горные токи, раскачали аэроплан так, что Бочаров стал злиться, написал Броневу смешную записку: «Я очень просил бы не шалить». Бронев просунул в окно руки, показывая, что рули держит Нестягин. Нестягин был вне подозрений, «горки» были вне компетенции Авиахима.

В Улале в аэроплан сел председатель исполнительного комитета Ойротии – Иван Савельевич Алагызов. Был он мал ростом, улыбчив и прост, – говорил: «Чего бояться? На медведя ходил – не боялся, а здесь чего бояться»? Путь лежал прямо над Катунъю, на юг. Аэроплан, постепенно набирая высоту, поднялся на 1800 метров над уровнем устья долины.

Здесь был совсем другой, подавляюще прекрасный мир. Безмерный, голубой океан гор, переливы дымящихся красок, литая лестница гладких голубых глыб – в бездну и облака. И выше всего, в лазури, – призрачная ранняя луна. Бронев, не отрываясь, смотрел на карту мира, сличая его с лохмотьями своей сорокаверстки. Иван Савельевич писал записки, называя родные места – Камлак, Узнезя, Эликманар – иногда, впрочем, путал, так все было непривычно с высоты…

Через час после старта Бронев увидел, на две версты вниз, алюминиевый блеск «Варнемюндэ». И тогда же Бронев понял, что «доказывать» здесь нечего, что «дай, господи, самому остаться с колесами». Он снижался очень медленно, вертелся в лабиринте долин и скал, ища подходов к зеленой лысинке с белым крутом. У Бронева было ощущение, как будто он не авиатор, а уличный акробат и канатоходец. – «Мимо не наступай!». Внизу по «аэродрому» бегал человек, бросил в четырех местах белые рубашки. Бронев сообразил: «Брат отмечает опасные пункты». Это его ободрило. Он полетел в том же направлении, в каком стоял «Варнемюндэ». Темная хвоя закачалась от вихря. В тишине выключенного мотора шаркнула о крыло мягкая верхушка сосны. «Исследователь» снизился «на три точки», рядом с немецким аэропланом.

– Ну, я привез тебе покрышку! – крикнул Андрей Бронев.

«Исследователь» стоял под каменной грядой, кругом были зубцы гор, лес и небо; к «Исследователю» двигалась толпа (пешком, верхом, на телегах). Горели красные кисти на малахаях, вспыхнул радостный рев, в газоотводной трубе в ответ – вспыхнул красный флаг, зачадил по ветру, как раздвоенный язык дракона.

Пламенное знамя было первое в мире, от него немцам стало тревожно, захотелось, чтобы все было также ярче, быстрее… Эрмий Бронев прыгнул на крыло, братья неловко, по-мужски, поцеловались: Левберг тряхнул руку, говорил: «Спасибо, мы получили радио»… – и потом к Бочарову – официальные комплименты Авиахиму, по поводу того, что он не раз оказывал помощь иностранным авиаторам.

– Ты записывай, записывай! – по привычке бормотал Бочаров; но корреспондента не было.

На самолет, с приветствиями, с поздравлениями, поглазеть забралось человек десять.

– Последнее крыло сломают, – ворчал Нестягин.

– Чего бояться? На медведя ходил не боялся, а здесь чего бояться? – рассказывал Иван Савельевич.

Он открыл митинг.

Горы, горы и лес. Шум Катунских порогов. Совсем сказочно зазвучала гортанная азиатская речь с трибуны Каан-Кэрэдэ! Больше всех волновалась Зоя: она понимала язык.

– Вы не знаете, – говорила она авиаторам, – вы не знаете, что это значит: аэроплан, Каан-Кэрэдэ, здесь, где такие легенды, такая религия, такая…

Андрей Бронев подмигнул, кивая в ее сторону:

– А у вас здесь, оказывается, не скучно!

Но брат промолчал холодно, стал объяснять, сбиваясь, что такое за птица «Каан-Кэрэдэ».

У Андрея Бронева еще не прошло опьянение полета; дурачась, он передразнивал Алагызова:

– Канкарды-Антанта, буштурды-Авиахим, дырдырды-целковый! Все ясно! Эдак и я могу…

Выходило похоже. Алтайцы смеялись.

– Ну, пойдем, поговорим, – сказал Эрмий. – Десять лет, кажется, не видались.

Они медленно пошли к середине луга. Андрей Бронев давно обдумывал, что скажет брату, как «намылит шею» за то, что он не возвращается в Россию, где так нужны опытные работники; но, как всегда бывает при таких встречах, братья заговорили о другом, близком: каким образом пропали покрышки, какая у них марка… «Варнемюндэ» стоял на деревянной подставке, борт-механики меняли колесо. Бронев невольно подошел к великолепной стройной машине. Он позабыл про недостатки своего брата.

«Варнемюндэ», JHE-4, сохранил рубчатое дюралюминиевое тело юнкерса; но его несущие поверхности были расположены выше фюзеляжа, как у фоккера. Три стационарных мотора IMC, специального выпуска, по 200 HP, помещались симметрично – один в носовой части, как у Ю-13 и два в крыльях. Сжатие смеси в цилиндрах было рассчитано на очень разреженную среду, чтобы достичь нормальной мощности на значительной высоте, где вредное сопротивление воздуха меньше. Моторы сообщали самолету среднюю скорость в 250 клм.-час. В случае остановки одного из моторов, можно было лететь на любой паре из них. С одним мотором аэроплан начинал медленно снижаться; но даже тогда у авиатора оставался запас в 50–60 километров горизонтального полета, при отправной высоте в 4–5 клм. Ко всем моторам можно было подойти во время движения, не без риска, правда, сделать мелкий ремонт, переменить свечи и т. п.; имелись любопытные пусковые приспособления – любой мотор можно было остановить и запустить снова в пути. Вынужденная посадка, таким образом, практически совершенно исключалась: Шрэк снизился, после остановки одного из моторов, больше всего из-за любопытства, увидев «аэродром».

Очень заинтересовали Бронева четырехлопастные металлические пропеллеры и шасси, у которого можно было, не меняя подкосов, заменить колеса поплавками. Баки помещались в крыльях, неся запас горючего на 20 часов. При безветрии, дальность полета без спуска равнялась 5000 клм.

– Так можно и до Луны долететь! – не то с восхищением, не то с негодованием сказал Андрей Бронев.

Он поднялся в кабинку «Варнемюндэ». Его поразил ряд пилотажных и аэронавигационных приборов, каких он еще не видел: усовершенствованный креномер, определитель направления ветра, солнечный компас…

– По нашим тайгам только на таких бы и летать! – сказал Андрей Бронев, погладив металлическое прекрасное тело «Варнемюндэ».

Эрмий провел брата через узкую застекленную дверку в каюту. Обстановка ее была проста: вдоль стен – два дивана темно-коричневой кожи, в изголовьях – маленькие столики, электрические лампочки; у стен, на диванах, – туго свернуты плотные одеяла с ременными застежками по краям, чтобы можно было пристегнуться лежа; под диванами – выдвижные ящики для инструментов, запасных частей, провизии.

Эрмий достал несколько разноцветных банок самонагревающихся консервов, разную снедь.

– Эдак можно и до Луны долететь, – печально повторил Андрей.

Божья коровка с лету брякнулась о богемское стекло, поползла.

– Вот бы нам так, – засмеялся Эрмий: – Бац на скалу и зарулил!

– Еще додумаются… Да! А что же ты мне не говоришь, кто эта девушка?

– Она занимается краеведением, что ли. Экскурсантка.

– А!.. Ну, закурим. Какие у тебя сигареты, египетские?

Вошел борт-механик Пауль Венцек, лицо его зарябилось бисером пота. Венцек сказал, что сейчас он пустит средний мотор, чтобы освободить аэродром для круговых полетов.

– Каких полетов?! – вскинул голову Эрмий.

– Вот тебе здравствуйте! – ответил брат. – Ты думаешь, мы здесь только из-за ваших покрышек?

Он глотнул из алюминиевой чашечки французского коньяку, похвалил, и стал сбивчиво и громко рассказывать о путях над тайгой, в снег, в дождь, в туман, о шести вынужденных отчаянных спусках, о ночевках у костра, о своеобразных триумфах в маленьких глухих городках и селах, до слез благодарных, что их не забывают, что к ним, через тысячи верст, летит волшебная птица. – Потом он заговорил о потешном своем Мишке, предназначенном в подарок брату, о Лидочке, о ее путешествии в багажнике, о беспутной своей жизни…

– А ты не хотел бы поработать у нас? – помолчав, спросил он. – Ей богу, здесь интереснее!

– Я ведь тебе писал, – что я не прочь; – сказал Эрмий, – но я женат, у меня семья и это зависит…

– А Чеки у нас теперь вроде, как вовсе нет, – прибавил Андрей. – Впрочем, бывших белых, «б» в квадрате, у нас в авиации сколько хочешь. Это пустяки. Нам работников нужно! А там, будь ты хоть раз-коммунист, но если ты гробишь машины…

– Глупости! – покраснел Эрмий… – Это надо серьезно обсудить совсем с другого конца. Вот что… у тебя ведь лонжерон не в порядке: нельзя ли тебе устроиться слетать с нами до Москвы, для ремонта что ли? Вот бы хорошо было! Побывали бы в Демске, поговорили…

– Это, конечно, гениально, потер лоб Андрей… – Ну, надо выходить. Подумаю. Только чур дать мне «фору», чтобы я не отстал на моем тихоходе.

– Сговоримся!

Они вышли из каюты. На двери черно-красная эмалевая надпись:

«Tür nicht öffnen bevor motore abgestellt»[1]1
  «Не открывать до отключения моторов» (Прим. изд.).


[Закрыть].

Подбежала Зоя.

– Когда же вы будете летать?

– Вот сейчас отведут этого слона, полечу, – сказал Андрей Бронев.

– А меня возьмете?

– Это для изучения Алтая, что ли?

– Я обязательно вас «покатаю»! – сказал Эрмий.

– Вот чудесно, чудесно! – загорелась она.

Борт-механики испытывали ударами молотка упругость правой камеры. Фишер открыл бензин, чтобы налить в кружку. Щедрая струя полилась из-под брюха «Варнемюндэ». Аэроплан сразу чем-то напоминал живое существо. Теплая лужа замаслилась на траве под ним. Андрей Бронев улыбнулся, закричал:

– Мочится, значит живет!

– Андрей, – смутился Эрмий, – здесь… дамы! Бронев и Зоя расхохотались.

– Совсем ты, видно, отстал от века! – сказал он. – Этот афоризм принадлежит известной советской писательнице и опубликован в «Известиях ЦИК СССР»… Нет, тебе положительно необходимо побыть в России!

– Видать, мои милые, видать! – ораторствовал огромный седой кержак: – И сивера и солнопеки, в раз!

– Точно медовухи хватил, – сказал парень.

Горцы молчали, как переполненные ручьи, но по светящимся лицам видно: вот разъедутся по аилам, запоют нескончаемые песни о железной птице, Темир-Кун – Каан-Кэрэдэ.

Эрмий протиснулся сквозь чащу шуб. Андрей сделал последний круговой полет, всего – пять.

– Ну, теперь позволь мне слетать один раз, – крикнул Эрмий. – Давно я не летал на таком малютке!

По правилам этого не полагалось, но Бочаров сразу согласился: как же – знаменитость, «кругосветный летчик!»

Эрмий посадил в аэроплан Иван Иваныча и Зою, побежал в толпу.

– Айда, товарищ, – потянул он Кунь-Коргэна: – Ты меня на своей лошадке катал, теперь я тебя прокачу!

Кунь-Коргэн шел, как лань за удавом; но лицо его было азиатски-спокойно: черные, внимательные глаза смотрели на него.

– Вы знаете, кто это? – возбужденно зашептала Зоя: – Шаман!

Авиатор остановился. Голубое горное солнце. Сквозь солнечный свет полетели круги и дымы. Сказка! Уж не чудится ли ему, как пилоту с виккер-вимми?.. Но все это одна секунда. Эрмий улыбнулся.

– Вы боитесь?

– С тобой – нет.

Острая волна крови качнула его в высь.

– Контакт!

– Возьмите еще мальца-а! – крикнул Бочаров, таща храброго Шараная…

– Есть контакт!

Кунь-Коргэн напряженно смотрел на девицу рядом: ничего, – не боится. Нестерпимо, как небо, взревел Каан-Кэрэдэ, сдвинулся. Мчится, словно граненая стрела, мир. Какой бег у Каан-Кэрэдэ! Ровнее лучшего иноходца! Дым пошел от корня его головы, будто искры посыпались: летит, летит! Вдруг повалился набок. Закружилась земля, как в миг страшного экстаза, ужас бездны внизу. А волшебница рядом – смеется. Значит – ничего. Опять летит прямо, высоко.

Смотрит Кунь-Коргэн – рукой подать: священная тайга, белок Ял-Менгку, – центр Существующего. Поднял ладони, помолился… Выше, в царство Улыеня, мчит Каан-Кэрэдэ. Облака внизу, словно караван белых верблюдов. Закружились снежные голубые вершины. Велик Хан-Алтай! Могуч конь! Выше! Кажется Кунь-Коргэну: семь дней камлает он семи светлым бурханам, идет к основанию трех небес. Под синей ясностью клубятся, расцветают облака. И вот – уже не облака, а белая береза – Бай-Каин. У Бай-Каин стоит белая жертвенная лошадь, привязана к Бай-Каин серебряным поводом.

Вдруг черная сила рванула кверху, Кунь-Коргэн упал лицом в колени, летит – летит в рот ада. Каменный пик внизу, как железный тополь без сучьев. Взглянул Кунь-Коргэн на волшебницу: испугалась! кричит!.. Гремит, как небо, Каан-Кэрэдэ, нет в нем опоры, пустой воздух хватают руки, холод ползет снизу. Закричал Кунь-Коргэн, закричал Иван Иваныч, закричал парнишка. А в переднем окошечке – голова летучего наездника: смеется! И вот опять летит ровно.

Очнулся Кунь-Коргэн, смеется. Смеется Иван Иванович, смеется Шаранай, смеется девица. Только не слышно: огромен, как небо, крик Каан-Кэрэдэ! Летит – вертит золотым клювом… Но вот – тише рев. Ближе земля. Легким дымом растаяла Бай-Каин и с нею жертвенный конь. Смотрит Кунь-Коргэн: вот его Катунь, вот его Акмал, вот его юрта – меньше опрокинутой чашки для аракы. Забил Каан-Кэрэдэ копытами оземь, остановился.

Кунь-Коргэн глубоко вздохнул.

Кунь-Коргэн вышел оглушенный, идет, не видя, пьяный, хоть аракы, терпкого кисловатого вина вовсе не пил, – а лицо спокойно.

– До Бай-Каин поднялись, – говорит.

– Бай-Каин, Бай-Каин, – летит говор.

Иван Иванович долго не уходил, рылся за пазухой, бурчал: «Постой, постой». Достал двугривенный и сунул пилоту.

– На, таварищ!

Эрмий вздумал обидеться.

– Дурак ты, Ермошка, – сказал Андрей: – На чай что-ли тебе дают? Это в пользу Авиахима!

Ивану Ивановичу тут же нацепили значок.

– Ну, как? Не страшно? – спросил Бочаров.

– Рази другие как, я ничево.

– Голова не кружилась?

– Голова что кружится! Ничево. Вот боялся мысок заденет. Ну, ничево. Шибко хорошо!

Узкие глаза азиата, как черный огонь. Зоя говорила, задыхаясь, точно от бега.

– Вы читали «Золотой Клюв»?.. Каан-Кэрэдэ, – двуглавый орел насильника с золотым клювом, белый царь!.. И вот… вы понимаете… в первый раз – чудо!.. Ну как, ну как это скажешь?! Ведь вы, не замечая, свершили великую революцию… Да – революцию!

Зоя замолчала, смутившись своего громкого порыва.

– Да, – сказал, любуясь, Эрмий. – Летать по трущобам, рисковать жизнью с тем, чтобы поднять в воздух мужиков, баб и вот таких, как они… Это… это можно только в России!

Кунь-Коргэн медленно бродил вокруг аэроплана, осторожно щупал: все сделано искусными кузнецами.

– Сколько летел из Дяш-Тура?

– Это из Бийска что ль?.. Полтора часа.

– Адазын! Три дня пути для коней.

Старик упорно расспрашивал, почему летит Каан-Кэрэдэ? Сложные объяснения Нестягина его не удовлетворяли. Эрмий налил бензина, зажег. Кунь-Коргэн узнал, что незримый огонь добывается из темных подземных струй.

– Бинзинчику бы мне, бинзинчику, – протянула кринку баба.

– Зачем?

– Поясницу больно хорошо натирать, поясницу…

– Кровь Эрлика! – пробормотал кам и отошел, раскачивая малахаем.

Андрей Бронев отвел брата в сторону. Они долго шагали, обнявшись, по краю аэродрома.

Бочаров подошел к ним.

– Андрей Платоныч, пора лететь, вечереет!

– У меня лонжерон из водопроводной трубы, – начал Андрей Бронев.

– Ну?

– Я не имею права летать с пассажирами! Мне нужно в Москву, сделать автогенную сварку. Вот, спросите товарища Нестягина.

Нестягин был посвящен в заговор, сказал:

– Да, летать рискованно.

– Рискованно, – подтвердил Эрмий.

– Вас, конечно, я сегодня же доставлю в Новоленинск, – очень любезно поклонился Бронев.

Бочаров увидел: сынишка Петя (что в мире лучше сынишки Пети?) приделал к игрушечному автомобилю крылья. – «Ты у меня юный моделист», – сказал Бочаров. Мать принесла самовар… Бочарову всегда хотелось домой! Он сказал:

– Но ведь вся наша работа нарушается! Что за волынка?

– Ничего подобного! – горячо возразил Бронев. – Летаешь, летаешь по тайгам, да сограм, налетаешь километров с экватор, а никто и слова о тебе не скажет, – если не считать «Советской Сибири». А вот, когда «Исследователь» проводит экспедицию до Москвы, о нашей работе заговорят. Всякие интервью будут. Уж вы обязательно попадете в «Известия»!.. Кроме того, скоро нам придется менять мотор. Этот уж отработал свое. А когда его пришлют? Знаю я этих чертей москвичей! Надо лететь: два дня туда, два дня обратно – в неделю обернусь…

– Все-таки это не дело, ребята, надо было раньше предупредить, – потряс бородой Бочаров.

– Когда раньше?! Разве я знал, что мне на аэродроме подсунут верблюда с мороженицей! Разве у нас есть запасные части? – Старый военный инстинкт пилота трубил атаку: чтобы защищаться, надо наступать. – Вот, мы недавно составили перечень того, что необходимо закупить в Москве… Товарищ Нестягин!

Нестягин вынул приготовленный список и начал декламировать, как стихи:

 
Пропеллеров со втулкой Руппа – 1
Заклепок дюралюминиевых разных – 60
Дюритов к радиатору – 3
Шплинтов 2-х и 3-х мм – 250
Пистонов – 100
Побегушек – 2
Прерывателей – 2
Магнето – 1
Аэрометр – 1
Комплект жиклеров – 1
Саф – 1
Тахометр – 1
 

Бочаров не выдержал.

– Ладно! – прервал он. – Хоть я и знаю, в чем тут дело, черт с тобой! Устрою!.. Только, чтоб сегодня же быть в Новоленинске: я должен переговорить с Крайкомом.

– Разумеется!.. Из Бийска дадим телеграмму. Что мы, при кострах не садились, разве?!

Бронев радостно подмигнул брату.

– Ну, завтра увидимся в Омске. Только смотри: твой вылет утром.

– Не беспокойся, Левберг согласился.

Братья простились.

Дюжина рослых алтайцев в рубашках до колен, в синих штанах, в красных халатах, в красных шелковых кисточках на концах кос, в шубах, шапках, окружили Бочарова, как тайга.

– Почем, – говорят, – айрапланды? Продай айрапланды!

– Моя лошадка дает, ею лошадка дает, табун сто голов дает. Продай айрапланды!

– Товарищ Алагызов! Да уйми ты их! – взмолился Бочаров.

Нестягин повертелся вокруг «Исследователя», запустил мотор, занял свое место.

Толпа, как пасхальные яйца, покатилась вместе с юнкер-сом. Эрмий и Зоя остались одни, следя за его исчезавшей тенью. Настала тишина. Лес. Катунь. Скалы.

– Вы видите его? – спросил Эрмий.

– Нет.

– А я вижу.

– Как это чудесно: летать, – сказала девушка.

Руки их встретились.

Молчали горы.