Текст книги "Раненый в лесу"

Автор книги: Витольд Залевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Вы считаете, что он без сознания? Если бы хотел, давно бы сказал.

– Глупости!

– Ну уж нет! Пойдем посмотрим, что с ним. – Мацек поднялся. – Пойдем?

– Пан поручик… – Коралл стоит на коленях возле Венявы.

В тени густой листвы блестят широко открытые глаза.

– Я же говорил, – шепчет Мацек.

Коралл стискивает зубы, стараясь не замечать тошнотворной вони, наклоняется как можно ниже, почти к самому лицу раненого. Действительно, ему кажется теперь, что в глазах Венявы есть искорка сознания.

– Скажите хоть что-нибудь. Вы меня слышите, Венява? Не можешь говорить? Ну, хоть глазами покажи.

– Говорит! – резкий шепот Мацека и одновременно быстрая дрожь в груди и движение, вернее, неясное, чуть заметное дрожание губ, слепленных розоватой пеной, сдавленное, глухое бормотание.

– Не понимаю, – шепчет Мацек.

– Подожди!

Снова почерневшие губы пытаются что-то произнести, звук обрывается, и уже одними губами, раз, другой: «Пить!»

– Понимаю, пан поручик, – тихо произносит Коралл. – Воды нет. Мы поищем. Где приказ – приказ для отряда?

Они напряженно следят за глазами раненого – напрасно, губы уже не шевелятся, веки полузакрыты; лицо Венявы становится чужим и далеким.

– Он пить хочет, – поднимается Коралл.

– Конечно! Но нам хотелось бы выяснить кое-что другое…

– Надо найти воду, – говорит Коралл.

Он сам ощущает теперь набухшую, сухую горечь в потрескавшемся рту, но слюну проглотить не может, воздух проходит как сквозь кляп.

– Я уже искал, – говорит Мацек, – довольно с меня.

– Теперь я пойду. А с этой стороны дороги ты искал?

– И с одной стороны и с другой. Я порядочно прошел. Надо бы сходить в деревню и попросить у жандармов ведерко.

– Ладно, я так и сделаю. Но сначала я пойду за дорогу, немного дальше, чем ты ходил…

Перебежав дорогу, Коралл остановился. Теперь дорога кажется ему шире, чем тогда, когда он увидел ее впервые вместе с Мацеком. Прямая, как стрела, она отделяет перелесок, в котором остался Мацек с ранеными, от большого леса. Впрочем, это не дорога, а насыпь под строительство какой-то автострады или стратегического шоссе, – по обе стороны тянутся валы, в ослепительном солнце белеет щебень, облитый известкой.

Деревья вдоль тракта на расстоянии нескольких метров срублены, и только короткие культяпки пней торчат над разрытою землей. Отсюда виден весь перелесок. Коралл вспоминает участок, на котором остались Мацек и двое раненых, небольшой клин, окруженный со всех сторон немцами. За Кораллом раскинулся огромный лес. Он огляделся – глубокая, иссеченная светлыми полосами полутень от густых крон обещает убежище. Он еще раз посмотрел на дорогу, блестящую, как рыбья чешуя, и тут же заметил, что думает только о себе, а не о тех, в перелеске. На дороге пусто; слева и справа никакого подозрительного движения, ничего не видно, не слышно, только раскаленный песок слепит глаза.

По протоптанной тропинке Коралл не спеша углубился в лес. Несмотря на тень, здесь тоже было жарко и так душно, будто на голову набросили мешок. Какое-то время его окружала тишина, а потом он услышал постукивание дятла, его ритм отдавался в голове и руке, и даже когда дятел замолк, его стук продолжал отзываться в ране.

Вокруг ни следа воды. На подсеченных стволах сосен застыли капли смолы, скатывающиеся в жестяные мисочки. Сухая лесная пыль пахнет смолой. Этим запахом заполнены легкие, когда Коралл перед сном приближает лицо к стене и дышит соком свежих досок. Потом он поворачивается на кровати раз, другой, чтобы проверить ее мягкость, слышит сквозь сон приятный хруст соломы в тюфяке. «Вероятно, у меня жар», – думает он, протирает глаза и прислоняет ладонь к щеке. Щека горячая, но и ладонь горит, все пылает жаром. «Как далеко я уже ушел. Вероятно, с километр. Мне необходима хорошая перевязка, – говорит он вполголоса, – может, врач… Я иду на запад, все время иду на запад…»

Нет ни родника, ни ручья, тропинка ведет теперь среди густого папоротника; края листьев скручены, как помятая бумага, пожелтели на солнце. «Если идти все время в этом направлении, то до ночи можно добраться. О чем это я думаю?» – удивился Коралл. Он замедлил шаг. Лес тянется на шесть-семь километров на запад, потом надо обойти Чемерки, дальше – поля и снова сарновские леса; через Тысменицу можно перебраться вброд, потом – кладбище, мельница Флисовой, костел… Как хорошо он помнит дорогу. За костелом – напрямик выгоном – в сад. Вишни… Кислая, сочная мякоть наполняет рот, в горло просачивается струйка холодного сока. «Вам только тридцать километров до дома, и вы ранены…» Теперь даже меньше тридцати (он по-прежнему идет в том же направлении), меньше двадцати девяти; каждый шаг приближает к дому, самое главное – отмерять расстояние, метр за метром.

Ночь, он подходит к дому, поднимается на крыльцо. Месяц освещает двор, перед овином видна бричка с поднятыми оглоблями. Скрип деревянных ступенек, ладонь касается железной холодной скобы задвижки, большой палец нажимает на нее, задвижка подскакивает; в дверях – луч света. Коралл потряс головой. Что за черт? Воды нет… Вокруг можжевельник и поле сухого губчатого мха. «Воды здесь не найти. Дальше я не пойду», – говорит он сам себе. «Никто вас не обвиняет, вы сами ранены». Почему он запомнил эти слова? «Интересно, что вы выберете?» Черт! Какой выбор? У меня и нет никакого выбора… Столб раскаленного воздуха придавил голову и плечи; в висках тупо стучит, а потом эти удары отдаются в руке…

Коралл остановился и прислушался. Но жара беззвучна; не слышно ни шороха, только в нем самом нарастает яростный гул. Коралл сел в тени сосны, прислонился спиной к шершавому стволу, подтянул под себя ноги; в руке – тупая боль. Он размотал, положил на мох затвердевшие, ржаво-коричневые тряпки; пальцы еще шевелятся, но уже с трудом. Коралл дотронулся до опухоли рядом с пулевым отверстием; какая отвратительная розово-синяя кайма вокруг раны, струйкой сочится кровь с гноем. Он отогнал от раны жирную муху, она взлетела и снова начала жужжать, сверкая фиолетовыми крыльями. А над Венявой летает целый рой. Как он это выдерживает? «Надо поверить в себя», – сказал Венява тогда. Когда двери лесной сторожки захлопнулись за Хромым, он отвернулся от окна, и Коралл заметил в его взгляде доверие. «Вы уже участвовали в серьезной операции?» – спросил он, а Кораллу стало неловко, будто его поймали на месте преступления. Он понял, что не дорос еще до задания, которое должен выполнить этой ночью вместе с другими. Ему казалось, что он вдруг остановился, все пошли дальше, а он остался один, не в состоянии двинуться с места. Венява рассмеялся. – Хорошо, хорошо. Храбрецов у нас полным-полно, да? – Он сел за стол, посмотрел на карту и сразу же поднял голову. – Не люблю иметь дело с храбрецами, – снова улыбнулся он, – для такой работы нам нужны умные люди; надо только поверить в себя, ничего не сможешь сделать, пока не поверишь в себя, в свою силу».

«Надо поверить в себя». Теперь Коралл знает, что это значит. Все оказалось так необычайно просто. В какую-то минуту он почувствовал почву под ногами, неуверенность и колебания вдруг исчезли; он даже не успел подумать, что верит в свою силу, все получилось само собой, он стал совершенно другим; можно вспомнить этот момент, но надо ли, зачем? Он уже всегда будет таким, и больше незачем рассуждать об этом.

Коралл отогнал муху, четыре, нет, пять – кружатся над рукой; тошнотворный запах гноя – начинается заражение. Он быстро забинтовал руку, положил ладонь на перевязь, болит только рука; во всяком случае, заражение пока не распространяется, никакой синей полосы выше раны нет. Отек тоже пока ограничен, но не пойдет ли он дальше? Мать, конечно, расплачется, увидев Коралла. Простыни будут холодить, от льняного полотна повеет свежестью, рядом на стуле какие-то пузырьки, йод, чистый белый бинт, он заснет или будет лежать, уставившись в белый потолок, зная – теперь все, что случится с ним, не зависит от него – и успокоившись от этой мысли.

Коралл встал. Жажда заставила его идти дальше. Тропинка, мягко пружиня под ногами, привела его к дороге; мелкий песок, перерезанный двумя колеями, отражал горячий свет. Лес расступился, открылось лучистое небо, на круглой поляне светились на солнце рыжие пни, дальше темнел молодой ельник, а за ним там и сям стояли высокие лохматые сосны. Справа лес переходил в широкую долину, темно-зеленую, со светлыми пятнами. Даль, открывшаяся перед Кораллом, поразила его; Коралла охватило радостное чувство освобождения. Глядя на эти просторы, он ощущал, как все в нем рвется вперед: он свободен, может выбрать себе тропинку, которая поведет его туда. «Я спасен», – сказал Коралл вполголоса.

Он стоял лицом к западу, смотрел на лес внизу, на дальние сосны; то, что было перед ним, за той чащей, как будто заговорило с ним. Он не различал отдельных голосов. Перед ним был простор, он чувствовал только запах (так пахнут в жару туи на газоне). Терпкая сладость вишен в саду, смех Ганки – все смешалось. Какие-то неясные воспоминания переполняли душу радостью. Все остальное отошло куда-то далеко-далеко. «Я пошел в лес затем, чтобы туда вернуться», – подумал он, и сам удивился трезвости мысли. – Ну, не глупи, сказал он себе сурово. Но голос прозвучал очень глухо. А почему, собственно? Мацек один справится. Если Венява придет в себя и если ему есть что передать, он скажет Мацеку; если бы машина добралась до них, то Мацек все равно расстался бы с ними и ушел бы в отряд; если их окружат… Мацек разберется в ситуации. Скинет с плеча автомат, дуло прикроет глушителем, наверное, из носового платка… Наклонится над Ястребом, сдвинет пилотку на глаза… «Нет! – резко оборвал он себя. – Я вернусь туда, ведь я вернусь туда…» Кому он это говорит? Кого хочет убедить? Кому нужно, чтобы он возвращался? Кто ждет ответа? Никому он не поможет. А может, достаточно отвернуться; это ведь не трудно – забыть… Все равно он им не поможет. Никто об этом не узнает, кроме Мацека… «Интересно, что вы выберете?» Все-таки выбор есть. Если можно отвернуться…

Он осмотрел зеленый склон, распахнутый навстречу небу, залитую голубым светом даль между соснами. Ему показалось, что все уладилось, а вернее, что все может уладиться. Коралл услышал сердитое цокание: рыжий клубочек промелькнул, шелестя, по стволу сосны, повис в вышине, высунув острую мордочку; зло загорелись черные бисерные глазки; снова обрушились на него какие-то пискливые ругательства, белка подскочила, рыжий хвост мелькнул на солнце и пропал в хвое. Коралл широко улыбнулся, но потом улыбка медленно исчезла. За поляной над разбросанными соснами, не очень высоко, так, что видно было его светлое пестрое оперение, кружил ястреб; вероятно, тот самый, которого они с Мацеком заметили на краю перелеска. С высоты он, вероятно, наблюдает в эту минуту и за Кораллом, сидящим под деревом, и за Мацеком, там, возле пня, видит пулеметы, деревню, грузовики, жандармов, ломающих в саду ветки вишен. Ястреб пролетел, на солнце блеснул белым из-под острых крыльев. Небо дрогнуло, разрезанное черным зигзагом. Ястреб опустился ниже, выровнял полет и поплыл над лесным склоном; он медленно снижался, постепенно уменьшаясь, словно его поглощал резкий свет. Теперь он был, пожалуй, неподалеку от западного края леса.

Надо только отвернуться, смотреть в другую сторону… Не помнить о том, что осталось за спиной… Ведь выбор есть… В этом же свобода… Прежде всего надо забыть… «Но ведь это свинство – отвернуться от них. Просто свинство», – повторил он вполголоса. Никакого отклика. «Это подлость, а не свобода, – пытается он еще раз подавить радостный голос, зов оттуда. – Но почему? Зачем? Не знаю. Нет точного ответа… Я совершенно один. Но ведь я не сделаю этого… надо бы решиться… нет, не могу, не переступлю границу…» Коралл посмотрел через поляну на противоположную сторону, ему показалось, что этот водоворот солнца между соснами и есть, собственно, граница: если ее перешагнуть, то уже не остановишься. Отсюда, из-под куста, где он сидел в тени, пахнущей ягодами можжевельника (твердая ягода, растертая в пальцах в зеленый порошок, выделяет травяную горечь), Коралл глядит на поляну, в глазах у него начинает темнеть от яркого света, веки жжет. Глаза сами собой закрываются, голова падает на грудь; он поднимает голову, солнце снова ослепляет его, жара прижимает к земле, ноги в сапогах чешутся, словно муравьи по ним ползают, пистолет давит на ребра, под горячим железом рубашка приклеилась к телу, пот стекает по животу. Коралл вынул пистолет из-за ремня, положил его рядом на мох, голова снова сонно качнулась; шорох леса отгоняет мысли, шуршит не только в голове, но и в ногах, в груди, в плечах, покой убаюкивает его. «Я сейчас, сейчас вернусь, только полежу минутку с закрытыми глазами». Коралл погружается в какую-то мягкую темноту; боль отступает, она отрывается от него, но не исчезает, а повисает над ним, отсчитывая секунды; они одна за другой чуть касаются его сквозь непроницаемый слой. «Вы все же вернулись», – говорит Венява. В избе жарко. Венява за столом сидит в мундире, застегнутом на все пуговицы, на груди портупея, ремешок от бинокля, на шее плетеный шнур от пистолета. Венява печально смотрит на Коралла. Кораллу грустно и стыдно, здесь произошло что-то, чего Венява еще не знает, что-то кощунственное. «Наконец-то вы вернулись. Я ждал вас, чтобы передать вам приказ для отряда». Без глупостей! Коралл замечает двоих мужчин, стоящих у окна; он узнает Хромого, тот подходит к столу. «Встать!» – приказывает он. Венява послушно встает, но тут же бессильно падает на стул. Хромой склоняется над ним, оборачивается, приседает. Венява обхватывает его шею. Хромой встает, и Коралл видит беспомощные ноги, свисающие за спиной сержанта, как гири; он не может оторвать взгляда от ступней в голубых носках с большими дырами, в которых видна желтая кожа.

– Пан поручик, – Коралл с трудом подавляет рыдания.

Но вместо ответа раздается резкий смех. Только теперь Коралл замечает, что солдат у окна одет в серо-зеленый мундир вермахта, с орлом и серебряными ромбами; в руке он держит парабеллум, смеется, нажимает на спуск; огонь вспыхивает над дулом.

– Ах, так! – кричит Коралл, хватается за руку, и тут же боль пронзает его.

Коралл подскочил: от света и боли он не понимает, что с ним происходит; спустя какое-то время он обнаруживает, что стиснул ладонью раненую руку. Он разжимает пальцы и смотрит, как свежая кровь просачивается через тряпки и расползается по ржавым подтекам бледно-розовым пятном. Неожиданно, придя в себя, он чувствует, что кто-то глядит на него. Он поворачивается, хватаясь за пистолет.

– Брось! – раздается в можжевельнике. – Брось эту железку!

У Коралла перед глазами – пыльные сапоги, серые бриджи, порванные на одном колене, между клочьями просвечивает стертая до крови кожа; с плеча свисает дулом вниз короткий кавалерийский карабин; лицо дылды светится капельками пота, на щеках у склеившихся бакенбард темнеют грязные пятна.

– Куда это в одиночку? Милостыню собирать?

Коралл пожимает плечами, засовывает пистолет за ремень.

– А ну, Голубь, присмотрись-ка к нему хорошенько. Не узнаешь?

Их еще двое; один с длинноствольной винтовкой французского образца, тоже по-партизански спущенной с плеча, в солдатском летнем мундире, широко распахнутом на груди, его голова прикрыта носовым платком, два завязанных конца рожками торчат на лбу.

– Присмотрись-ка к нему…

Второй, невысокий, без винтовки, только на животе оттопыривается черный пиджак – пистолет или граната.

– Пожалуй, это не он, – говорит тот, в платке, продолжая рассматривать Коралла. – А впрочем…

– Кто это он?… – спрашивает Коралл.

– А я подозреваю, – говорит высокий, в бриджах, как бы не слыша Коралла, – припомни-ка, Голубь, такой же френч, а?

– За кого вы меня принимаете? – раздраженно говорит Коралл. – Я…

– Ого, – высокий широко раскрывает глаза, – набрасываешься, а еще не знаешь, о ком идет речь.

– Это не он, тот был, пожалуй, выше, – замечает Голубь, – впрочем, кто его знает, может, и он…

– Отвяжитесь от него, – вмешивается низенький, переступая с ноги на ногу; на нем рваные, серые от пыли парусиновые туфли, – тот, не тот, ничего не поделаешь, зачем тратить время?

– Нет, – обрывает высокий; он как-то сник, на лице его проступила усталость. – Это не он.

Высокий стянул с плеча карабин и сел в тени напротив Коралла.

– Из какого отряда?

– А вы?

– Мы?

– Откуда вы?

– Нас расколошматили сегодня ночью, – говорит высокий мрачно, словно размышляя.

– Вам бы только посидеть, – низенький беспокойно завертелся. – Ребята, чего время тратить…

– Жарко… – скулит тот, что в платке; он дышит тяжело, как насос, его тело блестит от пота, кусок татуировки, какой-то полосатый удав высовывает хвост из-под рубашки. Коралл вспоминает Априлюса: «Жизнь моя печальна».

– За кого вы меня приняли? Дылда устало смотрит на него.

– Черт возьми, Голубь, ты чуть было не ошибся, а?

– Я же сразу сказал, надо присмотреться, прежде чем…

Глаза у высокого закрываются, лицо становится неподвижным, видно, как он борется со сном.

– Ищем тут одного, – говорит он сонным голосом, – но не тебя, не тебя…

– Ребята, чего тратить время. – Низенький вырастает между ними. – Длинный, не засыпай, смотри, Голубь, он снова носом клюет… – Он трясет Длинного за плечо.

– Перестань, ну чего тебе? – У Длинного беспомощно болтается голова, он сонно улыбается. – Ну чего тебе, Богун, перестань… – Однако он приходит в себя и внимательно глядит на Коралла. – Вас когда расколошматили?

– Вчера был бой. Но отряд не разбит. Мы пробились…

– Вы здесь засели? В этом лесу? Коралл качает головой.

– Понятно, только ты один заблудился…

– Я ранен.

– В руку?

– В руку, ты же видишь.

– Слышите, ребята? – Маленький Богун замер с поднятой рукой.

За лесом коротко, отрывисто громыхает.

– Семидесятипятимиллиметровым, танки, – отмечает Голубь; в руке у него колода карт. – Перекинемся разок, уважаемые?

– Давай. – Длинный протягивает руку.

– Чего время терять, – бурчит Богун, садясь на мох возле Длинного.

– Сдавать? – спрашивает его Голубь.

– Поехали… – Длинный отбрасывает две мелких карты и засаленного пикового туза.

– Еще? – спрашивает Голубь.

– Себе…

«Что я здесь делаю? – думает Коралл. – Мне же надо идти». Он представляет себе, как он встанет, скажет: «Ну, привет, держитесь, ребята», – войдет в это пекло, повернется и зашагает… В какую сторону? Куда идти? Я же могу еще посидеть тут, побыть с ними…

– Вы не видали какого-нибудь ручья поблизости?

– Какой там ручей, – говорит Длинный. – Жарища, как в Африке.

– Ходишь? – нетерпеливо спрашивает Голубь.

– Дазай.

– Сыграешь? – Голубь сует под нос Кораллу пропахшую потом колоду с серой, полустершейся рубашкой.

– Сыграю, – торопливо соглашается Коралл. Ему достается трефовая десятка.

– На что играем?

– Сперва мы играли на патроны,. – объясняет Голубь, – а теперь их у нас нет, и мы играем на честное слово.

– На честное слово… – ехидно усмехается Длинный. – А ты только что карту подменил.

– Вот я и говорю, – невозмутимо растолковывает Голубь, – играем на честное слово…

Коралл прикупает бубнового туза – очко.

– Довольно, – произносит он.

Голубь со всего размаха бросает четыре фигуры, у него шестнадцать очков, он держит над головой еще одну карту.

– Смотри, – вмешивается Длинный, – опять на честное слово играешь.

– Ну, знаете… – возмущается Коралл.

Голубь похлопывает картой по ляжке.

– У меня очко, – вырывается у Коралла.

– Опять промазал, – стонет Голубь.

– Палят, – бормочет Богун. Он щуплый, одет во все черное, его кудлатая голова на худой шее то и дело настороженно поворачивается в сторону, где над горизонтом друг за другом подскакивают, лопаясь, пузыри грохота.

– Кому-то жару поддают, – замечает Голубь.

«Может, это по нашим, – думает Коралл. – В том же направлении. Они пошли на юг…» Сквозь взрывы пробивается металлический лязг и скрежет.

– Сколько тебе дать карт?

Коралл протягивает руку, прислушиваясь к клокотанию, проникающему в глубь леса. «На дороге», – мелькает тревожная мысль.

– Ну, сдавать? – спрашивает Голубь.

Очередь взрывов сливается в лавину, глухую, но такую плотную, что она совершенно заглушает шум моторов.

– Длинный опять задремал, – замечает Богун. – Эй, Длинный, не спи, – толкает он товарища; тот сидит, опустив голову на руки, упершись локтями в расставленные, высоко поднятые колени. – Некогда, давай собираться…

Длинный встряхивается, словно только что выскочил из воды.

– Как слышу такой шум, так меня в сон клонит, – дружелюбно улыбается он Кораллу. – Ей-богу, Голубь, смотри, мы его приняли за того подлеца, а это свой парень. Его можно с собой взять. Как вы думаете?

– Конечно, – соглашается Голубь.

Коралла вдруг осеняет.

– Я не один, – быстро говорит он, – в перелеске, за трактом, с той стороны, еще двое раненых, ранения тяжелые; я пошел поискать им воды. С ними еще один парень; можно сделать носилки из елей, вас будет четверо, я тоже понес бы на смену с кем-нибудь, правой рукой я смогу, мы забрали бы их с собой, а?

– Подожди, подожди. – Длинный широко открывает глаза. – За трактом, говоришь? Мы ведь там проходили…

– Они ближе к деревне лежат, с северной стороны. – Коралл вскакивает, он радостно возбужден.

Длинный ладонью трет вспотевший лоб.

– На этом тракте швабы крутятся, – говорит он.

– Наплевать на швабов, – обрывает Голубь, запихивая карты в карман.

Маленький Богун стоит возле Длинного.

– Пан взводный, нас ждут. Нам некогда.

– Да-а-а… – тянет Длинный.

– Некогда, – кривится Голубь. – Куда мне спешить? Бегать, пока ноги носят? А там наши ребята лежат…

– Я еще подчиняюсь приказам, – говорит Богун.

– Ну и подчиняйся, – ворчит Голубь.

– Вон, слышите? – Длинный вытягивает шею. – Это на тракте…

Снова среди отзвуков канонады до них доносится шум мотора.

– Проедут, и все, – прерывает Голубь.

– Конечно, проедут, – горячо поддерживает Коралл, – проедут, и можно будет перебраться.

– Ну, ладно, а куда мы их понесем? – спрашивает Богун. – Мы ведь идем в леса, опять на задания. Ваш отряд их оставил, а мы куда их понесем?

– Вот именно, – добавляет Длинный, – куда?

Коралл молчит. Все возбуждение сразу погасло. Венява умрет на таких носилках через сто метров. Действительно, куда их можно нести, сейчас, днем, когда вокруг полно немцев? Кроме того, он вспомнил про машину. Что он, собственно, хотел сделать? Кого спасло бы такое решение? Еще одна неразрешимая, запутанная проблема затягивается тугим узлом.

– Конечно, – говорит он. – Вы правы. Ничего не получится. Ладно…

Они смущенно уходят. Только Длинный бросает громко: «Держись!» Когда они уже исчезают за деревьями, кто-то возвращается. Это Голубь, он подбегает к Кораллу, говорит ему: «Возьмика-ка», – сует в руку мешочек с чем-то тяжелым и сыпучим, и вот его уже нет. Только шелестят ветви, задетые длинным стволом винтовки, да мелькает в зелени носовой платок.

Коралл развязывает бечевку. Полотно пропиталось потом, ладони становятся липкими от сахарного песка, но во рту сахар расплывается сладким соком, становится немного легче. Над Кораллом все тот же грохот, он далеко, но отдается в голове и в руке. Снова проклятая рука, сколько это еще протянется. С меня довольно, господи, как все сложно, запутано; к черту, не буду ничего распутывать, и не подумаю, с меня довольно. Солнце шпарит, как сквозь кошмарное зажигательное стекло. Только здесь так шпарит, скорее выбраться отсюда; какие-то сухие заросли вереска, стружки под ногами, все время стреляют, стреляют. Хорошо, когда все позади – не стрельба, а решение – наконец-то свободен. Свободен? Как легко! Свобода – это прекрасно! Свобода и есть принятое решение, наконец-то все решено, наконец…

Пройдя поляну, Коралл остановился. Он был весь залит потом. Сел под деревом. «Я это сделал, – подумал он, – господи, так я это сделал…» Ему было тяжело. Он вспомнил свой недавний разговор и понял, о чем он должен был их попросить: не нужно было никуда тащить Веняву и Ястреба, надо было только попросить перенести раненых на эту сторону тракта. Как это ему не пришло в голову? Не пришло в голову? Артиллерия по-прежнему громыхает, семидесятипятимиллиметровым, танки; тяжело прокатывается пулеметная очередь, нет, это скорострельная пушка; в самом деле, может, бьют по ним. Надо быстрее идти, мне нужен врач, наверняка уже началось заражение, я должен торопиться… Непреодолимая тяжесть придавливает его к земле (усталость?), он не может справиться с вихрем мыслей. Временами это просто паника. «Я не могу смириться с тем, кем я теперь стал. Я опять такой же трус, как два дня назад, как месяц назад, как в детстве; я хотел бороться с трусостью, думал, что в одну секунду можно переродиться, мне казалось, что это – в человеке, во мне, что если хоть раз блеснет такая искра, то уже ничто не лишит меня силы. Что же осталось? Что осталось? Это не был самообман, я действительно был спокоен, я знал это, а теперь все кончено, я сам себя лишил этого спокойствия; я сказал Ястребу: „Думаешь, подлость по воздуху передается, как зараза? А ведь зараза тут ни при чем, это поднимается во мне самом, и никуда от этого не деться“.

Сильный взрыв тряхнул землю; отзвук его еще висит в воздухе, медленно опадая, а над ним уже визжит бешеная пила. Самолеты. Если это по ним… Априлюс, Томек… Тупые удары по-прежнему долбят горизонт.

* * *

На первый выстрел никто не обратил внимания. Коралл его тоже не понял. Только когда после короткого – на один вздох – затишья со всех сторон посыпались пулеметные и автоматные очереди, люди закружились в бешеном водовороте, бросились к дверям и окнам. Коралл схватил винтовку и вылетел из дома. Воздух над ним наполнился протяжным, резким свистом, бежавший рядом Мундзя выстрелил не останавливаясь, еще кто-то пальнул, потянуло порохом, и Коралл, хотя и не видел перед собой никого, нажал на спуск. Его захватили скорость, бег, грохот, пороховой запах, усиленные в его восприятии в миллион раз.

– Давай за дорогу! – крикнул Томек.

– Ладно… – Он хотел еще что-то добавить, чтобы выразить свое возбуждение, но тут пуля мяукнула над ним пронзительно и так низко, что он упал на землю, вжал голову в мох и, слыша сквозь лай выстрелов оглушительный переполох своего сердца, подумал, что это все-таки не игра. Он с трудом встал, побежал пригнувшись и шагов через десять – пятнадцать опять растянулся. Подняв голову, Коралл заметил, что он один, что вокруг, между кустами можжевельника, нет никого; оглянувшись на домик лесника, он увидел рыжее пламя, скакавшее по крыше, как белка. Коралл бросился вперед, и тут же по небу пронеслось шипение, словно воздух выходил из огромного проколотого пузыря; слева перед ним с грохотом рванулся вверх столб черной пыли. Опять оглушительный свист прижал Коралла к земле, он посмотрел вверх, ослепительный блеск и взрыв, на этот раз не внизу, а над деревьями, опрокинул его; послышался шепелявый стук шрапнели по ветвям и стволам.

Падая и вскакивая, Коралл добежал до края перелеска. Он заметил неподвижную руку с растопыренными пальцами; изо всех сил вжимаясь в песок, он все время видел перед собой скрюченные мертвые пальцы; тело было скрыто можжевельником. Но именно эти пальцы поразили его. Руки у Коралла дрожали, губы тряслись, каждый раз, когда пуля распарывала над ним воздух, дыхание останавливалось. Неожиданно он услышал голос, уверенный, сдержанный, перекрывающий стрельбу:

– Ко мне! Отряд, ко мне!

Двумя перебежками Коралл преодолел десять с лишним метров и увидел Веняву. Поручик был аккуратно одет, в пилотке, в застегнутом мундире, с перекрещенными ремнями, в руке – пистолет, вокруг него стояли партизаны. Венява посмотрел на Коралла, кивнув головой, спросил: «Это вы?» – «Так точно, я», – ответил Коралл. И действительно, только теперь осознал, что он – это он. Из перелеска выбегали остальные, собралось более десятка. «Ко мне!» – повторял Венява. Отсюда была видна дорога, за нею – глубокий гравийный карьер, дальше – широкая полоса вырубок, а метрах в ста от нее – стена леса.

– В лес – перебежками… – начал Венява.

И тут перелесок загремел. В свисте и грохоте до Коралла долетел прерывистый стон. Падая, он увидел Хромого: тот, скорчившись, садился на землю, обхватив живот руками.

– Огонь! Огонь! – кричит Венява.

Коралл стреляет, стреляет, оглушенный грохотом, видя перед собой только кусты можжевельника и ельник.

– По одиночке – к карьеру, не в лес, к карьеру! – кричит Венява. – Отходить!

Венява стоит на коленях возле Хромого, одной рукой поддерживает его голову, в другой – чернеет пистолет.

Как Коралл добежал до карьера? Он очнулся здесь, весь пронизанный безумным, бесконечным звуком; скатился в яму, оглушенный и ослепленный взрывом, блеснувшим перед ним и швырнувшим его на землю. Коралл сидел на дне, вытряхивал песок из-под рубашки и из карманов бриджей и смотрел на откос, по которому сыпался гравий из-под ног партизан. Потом встал, грохот умолк, раздавались одиночные выстрелы, и коротко прострочил пулемет. Коралл вскарабкался на край откоса, рядом стоял Аполлон с ручным пулеметом.

– Валяем дальше?

– Стреляй! – крикнул Коралл.

Из перелеска выскочил Венява и еще кто-то. «По линии! По всей линии!» – перекрикивал Венява пулеметную очередь.

Венява и Мундзя с разбегу, сидя, съехали на самое дно ямы. Пули прошивали теперь воздух так часто, что нельзя было поднять голову над краем откоса. Венява влез наверх, встал рядом с Аполлоном; пилотки на поручике уже не было.

– Стрелять только в цель! Сколько у тебя патронов? – крикнул он Аполлону.

– Два магазина.

– Что с Хромым, пан поручик? – спросил Коралл и заметил, что кричит изо всех сил, хотя Венява стоит рядом с ним.

– Погиб.

– Сечкобряка отрезали! – крикнул кто-то слева.

По ту сторону карьера поднялся дикий шум, один за другим загремели, сливаясь, взрывы гранат. Коралл подтянулся и выглянул. Он увидел молодой ельник у перекрестка дорог, окруженный вспышками, кто-то дернул его за брюки – укройся! И вдруг в этом узком поле обзора появились бегущие к лесу фигуры в касках и зеленых мундирах. «Немцы! – заорал он. – Стреляй! Стреляй!» Ручной пулемет Аполлона загремел у него над ухом. Немцы опрокидывались, падали за дорожной насыпью. Коралл выстрелил раз, второй, целясь в кучу камней, где присел один из этих негодяев. Взрыв снова швырнул Коралла вниз. Он поднялся, опустошенный, в голове гудело; в затуманенном сознании билась лишь одна мысль: «Надо отстреливаться», и он тут же полез наверх, выплевывая набившийся в рот песок. Сквозь свист, сквозь полуявь он почувствовал на себе проницательный взгляд Венявы. Тот спросил его, не ранен ли он. Коралл покачал головой. Венява приказал ему остаться в карьере вместе с Аполлоном и Мундзей, прикрывать ручным пулеметом отступление остальных, а когда последний доберется до леса, бежать за ними.