Текст книги "«Звезды», покорившие миллионы сердец"

Автор книги: Виталий Вульф

Соавторы: Серафима Чеботарь
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Она никогда не признается самой себе в том, что может ее огорчить, и придумает тысячу уловок и оправданий, чтобы убедить себя в том, что нет повода для беспокойства и огорчений… Ее старание избегать страданий происходит, вероятно, от инстинкта самосохранения, который предупреждает, что она плохо может противостоять жизненным испытаниям». В этот тяжелый период Виктория, прекрасно понимавшая, в каком сложном положении оказалась Мария, разрешила ей съездить на родину – официально для того, чтобы повидаться с больной матерью. Обратно герцогиня возвращалась через Мальту, где служил ее муж. Как она писала родным, «Эффи был счастлив». В результате этого визита у супругов родилась еще она дочь, названная Александрой. После окончания войны Мария много времени проводила в разъездах между Англией, Мальтой, где служил Альфред, и Россией. Ее мать, императрица Мария Александровна, была очень больна и в мае 1880 года скончалась. Герцогиня с трудом перенесла эту потерю; а вскоре ее ждал новый удар: не прошло и месяца, как император снова женился – на своей давней пассии княжне Екатерине Долгорукой. Мария почувствовала себя оскорбленной: и хотя она по-прежнему переписывалась с отцом, путь в Россию, по ее мнению, для нее был закрыт. А всего через год сам император погиб от взрыва бомбы: то мужество и стойкость, с каким Мария встретила это известие, впечатлило даже королеву Викторию, всегда тяжело переживавшую смерть близких.

Восьмидесятые годы супруги прожили на Мальте: Альфред командовал Средиземноморской эскадрой, и Мальта – прекрасный маленький остров в самом центре Средиземного моря – были штабом его флота, и родным домом его семье. Здесь же родился и их последний ребенок – принцесса Беатриса. Альфред был назначен адмиралом флота, и надо признать, что он был достоин этого звания: он искренне любил море, всегда ответственно относился к своим обязанностям, заботился о подчиненных, и они платили ему такой же искренней привязанностью и уважением. Прославленный адмирал Перси Скотт писал об Альфреде: «В качестве верховного главнокомандующего герцог Эдинбургский, по моему скромному мнению, не имел себе равных. Он великолепно управлял флотом, и внес множество полезнейших улучшений». Когда в 1890 году Альфреду доверили командование военной базой Девонпорт под Плимутом, и он был вынужден перебраться в Девон, Мария очень переживала, расставаясь с островом, который успел стать ей родным.

В Девоне герцоги Эдинбургские пробыли недолго: уже в 1893 году в их жизни произошел новый поворот: скончался, не оставив потомства, герцог Саксен-Кобург-Готский, брат покойного принца-консорта Альберта, и по закону престол должен был отойти его наследнику мужского пола – то есть принцу Уэльскому. Принц, правда, как наследник Британии заранее отказался от этой чести, и герцогство перешло к Альфреду. Наконец-то сбылось прежнее желание Марии – как супруга правящего герцога она по праву получила в придворной иерархии место сразу за принцессой Уэльской.

Но Марии было уже не до этого: она с семьей перебралась в Кобург. Герцогство досталось Альфреду в весьма плачевном состоянии: предыдущий правитель растратил всю казну, влез в долги, к тому же совершенно запустил дела страны. Чтобы как-то исправить ситуацию, Альфреду пришлось продать даже свою прославленную коллекцию марок – он был известным филателистом и за десять лет до этого избран почетным директором Лондонского филателистического общества. Кроме финансовых проблем, герцогу и его супруге пришлось столкнуться и с предвзятым отношением к ним подданных, не желавших видеть на престоле герцога-англичан и на (так же, как когда-то англичане воротили нос от принца Альберта, супруга Виктории и тоже герцога Кобург-Готского). Чтобы показать всю серьезность своего отношения к немецкому народу, Мария даже изменила систему воспитания детей: им были наняты немецкие гувернантки, одежду им заказывали у местных портных, на стол подавали блюда местной кухни. Со временем герцогской чете удалось наладить и хозяйство Кобурга, и отношения с подданными – искреннее расположение и забота о стране, которую проявляли Альфред и Мария, не могли не завоевать сердца кобургцев. Мария Александровна много сил отдавала благотворительности и развитию искусств: ее любовь к музыке, не угасавшая все годы замужества, наконец смогла проявиться в полной мере – герцогиня покровительствовала Вагнеру, поддерживала в герцогстве театр и оперу, занималась вопросами образования.

Дочери Марии Александровны: Мария Александра Виктория, Виктория Мелита, Александра и Беатриса

Вот только в семейной жизни все было далеко не так гладко, как казалось на первый взгляд: лишенный любимого моря, герцог нередко прикладывался к бутылке, к тому же оказалось, что за столько лет супруги так и не стали по-настоящему родными людьми. Дети выросли, у них начиналась своя жизнь – и далеко не всегда эта жизнь устраивала их родителей. Принцесса Мария влюбилась в собственного кузена, сына принца Уэльского Георга – и только категорический запрет Марии Александровны не дал молодым людям вступить в брак. Мария все еще помнила все обиды, нанесенные ей родными мужа – и решительно противилась любым отношениям своих детей и потомков Виктории. В конце концов принцесса Мария стала женой румынского принца Фердинанда – и хотя брак был несчастливый (Фердинанд открыто жил с танцовщицей Лои Фуллер), королева Мария Румынская пользовалась искренней любовью и уважением своих подданных.

Ее сестра Виктория-Мелита по настоянию бабушки Виктории вышла замуж за Эрнста Гессен-Дармштадтского: этот союз был еще более неудачен, ибо Эрнст отдавал предпочтение мужчинам. Через семь лет Виктория-Мелита, к ужасу всего европейского высшего общества, развелась с мужем и вышла замуж за великого князя Владимира Александровича, своего двоюродного брата: они полюбили друг друга еще в молодости, но тогда родные отговорили молодых людей от свадьбы, мотивируя это тем, что православная церковь не одобряет столь близкородственные браки.

Александра вышла в 1896 году замуж за принца Гогенлоэ-Лангенбургского, у них родилось пятеро детей. Младшая, Беатриса, жила с родителями дольше всех – лишь в 1909 году она по взаимной страстной любви стала женой испанского инфанта Дона Альфонсо, герцога Галлиерийского – брак пришлось заключать в тайне, потому что Беатриса не была католического вероисповедания, как того требовали испанские законы.

Молодые поселились в Кобурге, и лишь через три года их брак был официально признан, а им самим было разрешено вернуться в Испанию.

Что же касается сына Альфреда, Эффи-младшего, то его жизнь оказалась короткой и весьма трагической. Будучи офицером гвардии, он заразился сифилисом, позже у него обнаружили и туберкулез. По одной из легенд, в 1898 году он тайно женился в Потсдаме на дочери ирландского генерала Мейбл Фицджеральд, от которой имел дочь Ирэн, – впрочем, последние исследования утверждают, что Мейбл никогда не была знакома с принцем, а на момент их предполагаемой свадьбы ей было всего четырнадцать лет. Как бы то ни было, в феврале

1899 года – в разгар празднования серебряной свадьбы родителей – он, то ли поссорившись с матерью, то ли из-за осложнений сифилиса, выстрелил в себя. Хотя врачи настаивали на том, что раненому необходим полный покой, Мария Александровна велела отослать его на лечение в Меран – где он и скончался 6 февраля, в обществе лишь одного слуги…

Это событие решительно подкосило и без того износившееся здоровье герцога Альфреда: в июле 1900 года он скончался от рака. После его смерти герцогство перешло к сыну принца Леопольда – Чарльзу Эдуарду, герцогу Олбани.

Вдовствующая герцогиня переехала в Розенау – маленький городок, где когда-то жил принц Альберт. Она проводила дни за чтением, ухаживала за садом, принимала посетителей, много путешествовала, навещая родных по всей Европе. С началом Первой мировой войны, когда между собой воевали три страны, одинаково родные ей, Мария Александровна будто потеряла почву под ногами: ее старый мир, где были важны титулы и положение в обществе, династические связи и знание этикета, рушился у нее на глазах. «Никогда не думала, что доживу, чтобы стать свидетелем войны между Англией, Россией и Германией, – писала она подруге. – Как это кончится, и когда?…» В сентябре 1917 года она, лишившись и российских доходов, и немецкой пенсии, поселилась в Швейцарии, где жила в режиме строгой экономии: лишь после обращения к английскому королю Георгу V – тому самому, которому она когда-то не позволила жениться на своей дочери Марии, – ей стали платить небольшое довольствие. Тяжелые болезни и общая угнетенность духа медленно убивали бывшую герцогиню. Она скончалась 24 октября 1920 года: как пишут историки, это случилось после того, как она получила телеграмму на имя фрау Кобург – без столь дорогих Марии титулов и обращений…

Ее похоронили рядом с мужем в Кобурге, в герцогской усыпальнице. Говорят, в могилу опустили и восковой букет – который, правда, уже давно не пах…

Голда Меир

Звезда Сиона

История знает примеры, когда женщины руководили государствами, и делали это лучше многих мужчин. Но за последние несколько веков лишь одна женщина – Голда Меир – была среди тех, кто создавал новое государство из небытия. Две тысячи лет евреи, рассеянные по всему свету, не имели своей страны – и в том, что сейчас у них есть Израиль, немалая заслуга Голды Меир.

Создание национального еврейского государства было ее самой яркой, самой заветной – и самой несбыточной мечтой. Но она шла к ней с упорством и верой, достойными поколений ее предков, и, не задумываясь, жертвовала собой во имя ее исполнения.

Но до этого момента ей пришлось пройти долгий путь, который никогда не был усыпан розами. Голделе Мабович родилась 3 мая 1898 года в Киеве, в семье верующих, хотя и не слишком ортодоксальных евреев Мойше Ицхока Мабовича и Блюмы Нейдич. Талантливый плотник Мойше, по словам дочери «стройный, с тонкими чертами лица, был по природе оптимистом и во что бы то ни стало хотел верить людям», своим мастерством получил право проживать в Киеве, находящемся вне черты оседлости, а своим обаянием завоевал сердце Блюмы: Голда вспоминала о ней как о «хорошенькой, энергичной, умной, далеко не такой простодушной и куда более предприимчивой, чем мой отец, но, как и он, она была прирожденная оптимистка, к тому же весьма общительная». Ее родители не хотели для своей любимой дочери такой партии, однако бабушка Голда, чье слово в семье было решающим, поддержала влюбленных. У Мойше и Блюмы родилось пятеро детей – дочь Шейна и четыре сына, но из-за плохих условий сыновья умерли. Позже на свет появились еще две дочери – Голделе, которую назвали в честь той самой прабабушки, что благословила ее родителей, и Ципке.

Жизнь Мабовичей была очень трудной: антисемитские настроения в Киеве были очень сильны, и Мойше, хотя и был хорошим мастером, не мог найти работу. По словам Голды Меир, «Я помню, слишком даже хорошо, до чего мы были бедны. Никогда у нас ничего не было вволю – ни еды, ни теплой одежды, ни дров». А самым первым ее воспоминанием, как она когда-то заявила папе римскому, было ожидание погрома: хотя в тот день погромщики так и не добрались до их дома, у Голды навсегда осталось в памяти то чувство беспомощности, которое она испытала в собственном доме. «Я помню, что все это происходит со мной потому, что я еврейка и оттого не такая, как другие дети во дворе. Много раз в жизни мне пришлось испытать те ощущения: страх, чувство, что все рушится, что я не такая, как другие. И – инстинктивная глубокая уверенность: если хочешь выжить, ты должен что-то предпринять сам».

В 1903 году Мойше, устав от постоянных долгов и страха, уехал в Америку – «золотую страну» грез всех бедняков по всему миру. Мабовичи решили, что он поедет в США один и как только устроится там, выпишет к себе семью. В ожидании этого счастливого дня Блюма с дочерьми переехала в Пинск, где жили ее родители.

Голди Мабович, Милуоки, 1914 г.

Голди не ходила в школу, а читать и писать ее учила старшая сестра Шей на, во многом заменившая ей мать. «Шейна, – признавалась Голда Меир, – оказала самое большое влияние на мою жизнь…. Для меня же всегда и везде она была образцом, другом и наставником». Шейна, сама еще подросток, стала активной участницей социалистического сионистского движения – она, как и ее товарищи, мечтала создать в Палестине еврейское государство. Собиравшиеся в комнате Шейны молодые люди так увлеченно говорили о будущей «земле обетованной», что и Голди тоже увлеклась этой идеей. Но уже тогда она поняла, что одних разговоров недостаточно: «Ничто в жизни никогда не происходит само собой. Недостаточно верить во что-нибудь, надо еще иметь запас жизненной силы, чтобы преодолевать препятствия, чтобы бороться». Bee представлении еврейское государство было единственным местом, где евреи могли спокойно жить, не опасаясь преследований и притеснений, и на осуществление мечты о стране, которая тогда казалась сказкой, она обещала положить всю свою жизнь.

В 1906 году Блюма С дочерьми прибыли в США: они поселились в Милуоки, где отчаянная Блюма уже через две недели отрыла маленькую лавочку – не зная языка и не имея никакого опыта. Голди должна была помогать ей – расставлять товар, заворачивать покупки, стоять за прилавком, пока мать ходила на рынок, и при этом она успевала ходить в школу, где ей очень нравилось: стремление к знаниям было свойственно Голди с детства. Она быстро освоила английский язык, обзавелась подругами, мечтала стать учительницей и изменить мир. Для начала она организовала сбор средств для оплаты учебников неимущим школьникам: придуманное ею Американское Общество юных сестер, в котором состояли только Голди и ее подруга, даже умудрилось снять зал и провести там концерт. О девочках написали местные газеты – это был первый случай, когда деятельность Голди отметила пресса. Уже тогда подруги примечали, что в Голде было что-то, привлекающее к ней сердца: как писала ее школьная подруга Регина Гамбургер-Медзини, «Четверо из пяти мальчиков были влюблены в нее… Она была так трепетна и привлекательна».

Однако родители считали, что образование девочкам не нужно: «Не стоит быть слишком умной, – предупреждал ее отец. – Мужчины не любят умных девушек». Едва Голди исполнилось четырнадцать, мать подыскала ей жениха – тридцатилетнего страхового агента. Конечно, она не настаивала на немедленном венчании, но сама перспектива скорой свадьбы с практически незнакомым человеком так напугала Голди, что она тайком сбежала из родительского дома в Денвер, где уже несколько лет жила вышедшая замуж Шейна, чтобы там продолжать свое образование.

Как и в России, Шейна и ее муж устраивали в своем доме собрания сионистов, членов группы Poale Zion – «Рабочие Сиона». «Бесконечные разговоры о политике казались мне гораздо интереснее, чем все мои уроки… Еврейский национальный очаг, который сионисты хотели создать в Палестине, интересовал меня гораздо больше, чем политические события в самом Денвере и даже чем то, что тогда происходило в России», – вспоминала позже Голда Меир. Юная Голди не только посещала все собрания Poale Zion, но и работала во благо организации – выступала на митингах, обучала иммигрантов английскому, а местных – идиш. Хотя в члены Poale Zion принимали только с восемнадцати лет, Голди за особые заслуги приняли семнадцатилетней. На собраниях группы она познакомилась с обаятельным и образованным Моррисом Меерсоном, эмигрантом из Литвы: «Он, самоучка, знал такие вещи, о которых Шейна и ее друзья и представления не имели. Он любил, знал, понимал искусство – поэзию, живопись, музыку; он мог без устали растолковывать достоинство какого-нибудь сонета – или сонаты – такому заинтересованному и невежественному слушателю, как я». Неудивительно, что юная Голди влюбилась в него, но, поглощенная политикой, долго не могла ему признаться. Лишь накануне возвращения в Милуоки – тяжело заболела мать и семье требовалась ее помощь – она получила от Морриса предложение руки и сердца.

Голди на праздновании Хануки, Милуоки, 1919 г.

Вернувшись в родительский дом, Голди поступила в педагогический колледж. Вскоре Моррис приехал к ней: несмотря на противодействие семьи, они все же обвенчались 24 декабря 1917 года. Как вспоминают, одним из условий, на которых Голди соглашалась выйти замуж, было согласие Морриса уехать вместе с ней в Палестину. «Я знаю, что ты не так стремишься туда, как я, – сказала я ему, – но я прошу тебя поехать туда, со мной», – писала она. Голди мечтала жить в палестинском кибуце, уверенная, что только там она по-настоящему сможет послужить делу сионизма. На вопрос, что было бы, если бы Моррис не согласился последовать за ней, она через много лет призналась: «Я бы поехала одна, но с разбитым сердцем».

Еще с семидесятых годов девятнадцатого века евреи стали приезжать в Палестину в надежде основать там свое государство: землю для их поселений покупали на деньги, собранные еврейскими общинами по всему миру, причем нередко цены были невообразимо завышены, а доставалась им бесплодная пустыня или гнилые болота. Переселенцы основывали кибуцы – сельскохозяйственные коммуны, основанные на принципах коллективного владения имуществом, равенства в работе и потреблении и на отказе от наемного труда. Один из таких кибуцев – Мерхавию, расположенную в Израильской долине, – Голди выбрала для своего будущего проживания.

Однако сразу уехать не удалось: шла Первая мировая война, и передвижение пассажирского транспорта было ограничено. Вместо отъезда в Палестину Голди, спустя всего две недели после свадьбы, отправилась в путешествие по стране – из оставшихся двух лет, которые они с мужем прожили в США до отъезда, половину времени она провела в разъездах по партийным делам: Голди то распространяла подписку на газету, то выступала на митингах, то как делегат от Милуоки присутствовала на Американском еврейском конгрессе. «Причина такой моей популярности, – писала Голда Меир, – была, думаю, в том, что я была молода, одинаково свободно говорила по-английски и на идиш и готова была ехать куда угодно и выступать без особой предварительной подготовки».

Лишь в мае 1921 года на пароходе «Покахонтас» Голда с семьей – муж, сестра с детьми, подруги и еще две дюжины олим – то есть репатриантов – отплыли в Палестину. Плавание само по себе было тяжелым испытанием: вода была плохая, еда испорченной, корабль неотремонтированным, из-за чего команда постоянно бунтовала, а капитан незадолго до прибытия то ли покончил с собой, то ли был убит кем-то из команды. В середине июля, после нескольких пересадок, бывшие американцы добрались до Тель-Авива.

Голди и Моррис Меерсон, 1919 г.

В то время Тель-Авив, основанный в 1909 году как еврейский пригород Яффы, был еще весьма небольшим городом: в нем даже не было своей тюрьмы; зато имелись театр, гимназия, небольшой отряд полиции и водокачка. Большинство прибывших было разочаровано – жара, мухи, отсутствие зелени и воды вовсе не были похожи на обещанную «землю обетованную». Лишь Голди была счастлива – ее мечта начала сбываться. Она даже официально сменила имя с Голделе на Голду, чтобы отметить начало своей новой жизни.

Меерсоны подали заявление в кибуц Мерхавии, однако поначалу им отказали: жители кибуца справедливо полагали, что изнеженные американцы не выдержат тяжелого труда, тем более что первое время в Тель-Авиве Голда зарабатывала тем, что преподавала английский язык – для кибуцников это было явным подтверждением того, что она избалована и сторонится работы. Кроме того, в кибуц не хотели принимать супружеские пары: условий для детей там не было никаких. Но настойчивая Голда добилась того, что их приняли на испытательный срок: она собирала миндаль, ухаживала за птицей, работала на кухне и сажала деревья на окрестных скалах. Через несколько месяцев супругов Меерсон приняли в члены кибуца.

Пока Голда наслаждалась тем, что находится на земле свой мечты и трудится во славу будущего еврейского государства, Моррис проявлял все больше недовольства: ему казалось, что он интеллектуально деградирует, к тому же очень жесткие условия кибуцной жизни, где невозможно было уединиться и даже выпить стакан воды в одиночку, были для него слишком тяжелыми. Голду выбрали в члены правления, а затем делегатом на съезд кибуцного движения, а Моррис даже отказывался заводить в кибуце детей. Наконец, через два с половиной года кибуцной жизни он заболел – причем так серьезно, что Меерсонам пришлось покинуть кибуц и переехать в Тель-Авив, а оттуда – в Иерусалим, где Голде предложили работу в комитете гражданского строительства. Именно там у Голды наконец появились дети: в 1923 году она родила сына Менахема, а через три года дочь Сару. Моррис был счастлив и надеялся, что Голда наконец угомонится и займется детьми, но та никак не могла успокоиться: она даже пыталась вернуться с сыном в кибуц, но потом все же предпочла семью тому образу жизни, о котором так долго мечтала. Жизнь молодой семьи была как никогда тяжелой: «Несмотря на все надежды и добрые намерения, – писала Голда Меир, – четыре года, которые мы прожили в Иерусалиме, не только не обеспечили мне тихой пристани, которую, уверяла я себя, я готова была принять, а стали самыми несчастными годами моей жизни… Но не беспросветная бедность и даже не вечный страх, что дети останутся голодными, были причиной того, что я чувствовала себя несчастной. Главным тут было одиночество, непривычное чувство изоляции и вечное сознание, что я лишена как раз того, ради чего и приехала в Палестину». Голда боролась с нищетой, как могла: служила в комитете, держала прачечную, чтобы содержать семью, но этого было мало. В то время в Палестине в подобном положении находились многие: эмигрантов было гораздо больше, чем рабочих мест, и к тому же многие приезжали, не имея ни профессии, ни какого-нибудь образования. Чтобы помочь вновь прибывшим, были созданы различные комитеты – и в один из них, Женский трудовой совет, занимавшийся образованием и трудоустройством эмигранток, в 1928 году поступила на работу Голда, переехав для этого с детьми в Тель-Авив. Моррис остался в Иерусалиме.

Голди на работе в кибуце Мерхавия

С одной стороны, это означало крах супружеской жизни Меерсонов: их брак и так трещал по швам, и теперь, поступив на работу на полный рабочий день, она признавала, что больше ничего не сможет сделать для его спасения, «Я горько жалею о том, – писала она в воспоминаниях, – что хотя мы с Моррисом и остались супругами и любили друг друга до самой его смерти в моем доме в 1951 году (символично то, что я в это время была в отъезде), мне все-таки не удалось сделать наш брак удачным. Мое решение в 1928 году означало, что мы расстаемся, хотя окончательно мы расстались только десять лет спустя». С другой стороны, именно работа в Женском трудовом совете стала самой, наверное, важной ступенькой лестницы, по которой Голда поднялась к вершинам своей жизни. Она участвовала в международных конференциях, много разъезжала по стране и постепенно стала одной из самых известных женщин палестинской еврейской общины. Ничего удивительного, что она не раз представляла еврейские женские организации на различных съездах и конгрессах, проходивших в США или Англии: надо отметить, что Голда никогда не была сторонницей феминизма, как его представляют теперь: «Я не поклонница того феминизма, – писала она, – который выражает себя в сожжении лифчиков, ненависти к мужчинам или кампаниях против материнства». Она лишь считала, что женщины достойны идти по жизни рядом с мужчинами, получить равные политические права и право на достойную их работу и заработок. Голда Меир оставалась любящей матерью, а позже – заботливой бабушкой обожаемых внуков. Ее всю жизнь мучила вина за то, что она так мало внимания уделяла детям, тратя время на политику. «Вечное внутреннее раздвоение, вечная спешка, вечное чувство невыполненного долга – сегодня по отношению к семье, завтра по отношению к работе – вот такое бремя ложится на плечи работающей матери, – писала она. – Я знаю, что мои дети, когда были маленькими, много страдали по моей вине».

И в то же время Голда всегда оставалась настоящей женщиной. По воспоминаниям биографов, у нее было всего два платья, но при этом она никогда не знала недостатка в поклонниках. Ее биограф Ральф Мартин писал о ней: «Она была замечательной, очень хорошо выглядела, и всегда вокруг неё была некая атмосфера таинственности. Её глаза были полны волшебства». А Яков Цур, дипломат и переводчик, вспоминал: «Голда умела завоевывать сердца. Общавшиеся с нею люди быстро попадали под обаяние ее естественности и простоты, ее таланта ясно и понятно излагать свои позиции…» Во время работы в Женском трудовом совете она познакомилась с Залманом Шазаром – выходцем из Белоруссии, прекрасным оратором, видным политиком и будущим президентом Израиля. Он стал не только учителем и соратником, но и – на много лет – любовником Голды, хотя и был женат. Так же среди жертв обаяния Голды называют «отца государства Израиль» Давида Бен-Гуриона и главу американских сионистов Генри Ментора, политика, будущего министра образования Израиля Залмана Арана и председателя Еврейского национального совета Давида Ремеза. Ремез любил Голду всю жизнь и много сделал для ее продвижения. Он отзывался о Меир как об обладательнице «огромной личной магии», а та не раз признавалась, что «любила его очень сильно». Даже жена Ремеза преклонялась перед харизмой и обаянием Голды Меир. Как писал Мартин, ее любили, потому что «она была достаточно сильной, чтобы показать свою слабость». И хотя о ее бурной личной жизни ходило немало слухов, все признавали, что ее многочисленные романы – как реальные, так и вымышленные – были лишь проявлением ее щедрой и страстной натуры. Голда всегда была готова идти до конца – и в ненависти, и в любви.

Залман Шазар, 1951 г.

В 1934 году Голда стала членом Исполнительного комитета Гистадрута – еврейского профсоюза, ставшего со временем одной из влиятельнейших организаций Ишува, то есть еврейской общины Палестины. Голда занималась там социальными вопросами, и при этом сама она жила в условиях, которые могли привести в ужас любого: снимала комнатки без электричества и канализации, почти не имела личных вещей, питалась чем придется, а спала на кушетке в своем кабинете, в июле 1938 года она была послана на Эвианскую конференцию как еврейский наблюдатель – там обсуждался вопрос о еврейских беженцах, спасавшихся от нацистских преследований. Один за другим представители разных стран выступали с сочувственными речами, заканчивавшимися одним и тем же: их государства не могут принять евреев. Некоторые соглашались – на двести, сто, семьдесят человек… Лишь Доминиканская республика обязалась принять сто тысяч евреев. Разочарованная Голда заявила журналистам: «Я надеюсь увидеть только одно до того, как я умру – что моему народу больше не понадобятся выражения сочувствия».

Англия, обладавшая мандатом ООН на Палестину и жестко контролировавшая приток эмигрантов на Ближний Восток, накануне Второй мировой войны практически полностью перекрыла эмигрантам доступ на Землю обетованную: согласно Белой книге – отчёту министра колоний Малькольма Макдональда британскому парламенту, – в Палестину допускались максимум 75 тысяч человек в год, и через пять лет поток эмигрантов должен был прекратиться полностью. Позиция Англии, не желавшей ссориться с арабскими государствами, которые категорически возражали против назревающего у них под боком еврейского государства, была понятна, но евреям от этого было не легче. Голда, как могла, боролась с такими жестокими условиями, обрекшими на смерть миллионы евреев в Германии и оккупированных территориях: например, она посетила лагеря беженцев на Кипре и, ужаснувшись тамошним условиям, убедила власти пропустить в Израиль детей. Когда английские войска задержали корабль с пятью тысячами евреев из Северной Европы, она лично поднялась на борт и уговорила солдат пропустить судно. Как признавался после этого инцидента секретарь Британского военного совета Альберт Спенсер, «Голда была самой одаренной женщиной, которую я встречал. Подобно мистеру Черчиллю, она находила простое решение любой проблемы».

Хотя когда-то именно Англия дала старт массовой миграции евреев в Палестину, во время Второй мировой она, панически боявшаяся потерять арабскую нефть, чуть было не уничтожила идеи сионизма на корню. В июне 1946 года британские власти арестовали многих руководителей Ишува, и тогда Голда была назначена главой политического департамента Еврейского агентства, став, таким образом, главным посредником между евреями и Англией.

Давид Ремез, 1948 г.

В 1946 году ООН проголосовала за раздел Палестины и создание государства Израиль. С этого момента, как пишут историки, евреи перестали бороться за независимость и начали бороться за выживание: недаром госсекретарь США Джеймс Форрестол заметил, что «45 миллионов арабов собираются сбросить 250 тысяч евреев прямо в океан». В первую же неделю после подписания резолюции были убиты сотни человек – как евреев, так и арабов. Голда чувствовала личную ответственность за происходящее: она спала по четыре часа в сутки, а остальное время работала на благо будущей страны. Когда журналисты ее спросили, как она смогла пережить это чудовищное напряжение, она ответила: «Мы просто хотели остаться в живых, а наши соседи хотели видеть нас мертвыми. Это не тот вопрос, по которому есть большие возможности для компромисса».

Король Иордании Абдалла заявил, что арабы готовы пожертвовать пятой частью населения – десятью миллионами жизней – лишь бы уничтожить полмиллиона палестинских евреев. В ожидании нападения жившие в приграничных районах евреи попросили разрешения покинуть земли – или выделить им десять миллионов долларов на танки. Голда пообещала дать им деньги – но где их взять? И тогда она отправилась в США, собирать средства на нужды еще не родившегося Израиля. В первую очередь обратилась к Элеоноре Рузвельт, своему кумиру, затем обошла всех, кого знала. Голда использовала всю свою силу, привлекательность и обаяние и совершила настоящее чудо: за три месяца она собрала пятьдесят миллионов долларов! Восхищенный Генри Ментор провозгласил ее «самой могущественной еврейской женщиной современности», а потрясенный Бен-Гурион, признанный глава Ишува, заявил: «Когда-нибудь, когда история будет написана, там обязательно будет упомянуто, что была такая еврейская женщина, которая достала деньги, сделавшие наше государство возможным».