Текст книги "Божественные женщины. Елена Прекрасная, Анна Павлова, Фаина Раневская, Коко Шанель, Софи Лорен, Катрин Денев и другие"

Автор книги: Виталий Вульф

Соавторы: Серафима Чеботарь
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Болеро» прославило и труппу Иды Рубинштейн, и самого Равеля. С горькой иронией он любил говорить: «Я написал всего лишь один шедевр – «Болеро». К сожалению, в нем нет музыки».

Успех антрепризы подвигнул Иду набрать постоянную труппу – из французских и русских танцовщиков. Дягилев рвал и метал: в Иде он увидел сильную конкурентку. Однако их противостояние длилось недолго: в августе 1929 года Дягилев скончался в Венеции. Труппа Иды Рубинштейн осталась в Европе ведущей балетной антрепризой. Конечно, того фантастического успеха, какой выпал на долю Иды в начале 1910-х годов, уже не было. Но все же зрители продолжали любить Иду, ее постановки всегда благосклонно принимались и критикой, и публикой. Последний раз Ида вышла на сцену в драматической оратории Онеггера «Жанна д’Арк на костре». Спектакль, воспринятый как антифашистский протест, имел неожиданно шумный успех. Последний в жизни Иды Рубинштейн… Это было в 1935 году. Ей было 52 года.

Когда немецкие войска оккупировали Париж, Иде пришлось бежать: ей, еврейке, со скандальной славой и репутацией бисексуалки, оставаться во Франции было чрезвычайно опасно. Морем Ида добралась до Алжира, куда Гиннесс прислал за ней аэроплан, доставивший ее через Гибралтар в Лондон.

Тут началась совсем другая жизнь. Бывшая светская львица сторонилась шумных сборищ, не пыталась завязать знакомств в высшем свете, отказывалась от контактов с прессой, не ходила в театры. Она будто устала от шумихи вокруг нее. Хотя Ида по самому складу своего характера была самодостаточна; она всегда предпочитала, чтобы публика больше замечала результаты ее творчества, чем ее саму. И теперь, когда заниматься искусством не было возможности, Ида предпочла оставаться в тени.

Вместе с Уолтером Гиннессом они открыли госпиталь для раненых, работе в котором Ида отдавала все свое время. Пациенты были уверены, что Ида – профессиональный медик, настолько тщательным и эффективным был ее уход.

В 1944-м сэр Гиннесс, в то время британский эмиссар на Ближнем Востоке, отвечал за переправку румынских евреев-беженцев на судне «Стурма» в Палестину. От прямого удара немецкой торпеды все погибли – почти 800 человек, и сам Ицхак Шамир, будущий президент Израиля, отдал приказ о расстреле сэра Уолтера Гиннесса, который и был приведен в исполнение… Ида осталась одна.

После освобождения Парижа она вернулась в любимый город, но остаться там не смогла. Ее дом был разрушен, никого из прежних друзей не было… Ида, которая всю свою жизнь была более чем равнодушна к религии, приняла католичество. Ее вера, как вспоминают немногие видевшие ее в то время, была не истовой, но глубокой и искренней. Некоторое время Ида работала переводчиком в ООН – пригодилось ее великолепное знание языков. Вспоминают, что она по-прежнему была невероятно красива: величественная, царственная, она плыла по коридорам, заставляя всех оборачиваться ей вслед… Поселилась Ида на Французской Ривьере, в городке Ванс, где купила небольшой особняк. Там она и прожила до конца своей жизни – тихо, скромно, практически ни с кем не общаясь.

Умерла Ида Рубинштейн от сердечного приступа 20 сентября 1960 года. Согласно ее завещанию никакого извещения в прессе о ее кончине не помещали, о времени похорон никому не сообщали. На могиле нет ни имени, ни дат, и только две буквы на могильной плите – I. R. – напоминают, что здесь покоится когда-то великая красавица Ида Рубинштейн…

Галина Уланова. Обыкновенная богиня

В январе 2005 года исполнилось девяносто пять лет со дня рождения Галины Улановой – живой легенды, богини современного балета. После Анны Павловой не было в мире балета имени более почитаемого, чем имя Улановой. На ее танец смотрели как на божественное откровение, тщетно пытаясь разгадать тайну ее гениальности. Казалось, ей было предназначено свыше стать балериной, но все могло сложиться иначе: в детстве Галя Уланова ненавидела балет…

Она родилась в семье с давними хореографическими традициями. И отец, Сергей Николаевич Уланов, и мать, Мария Федоровна Романова, служили в Мариинском театре: он был артистом балетной труппы, с 1919 года – режиссером, а его жена, превосходная классическая танцовщица, была солисткой балета. Позже Мария Федоровна перестала выступать и начала преподавать классический танец в хореографическом училище. В том же театре с успехом выступал и Петр Николаевич Уланов. Так что ребенку, которого ожидали Улановы, еще до рождения была уготована балетная карьера.

Ждали мальчика. Но в ночь на 26 декабря 1909 года (или по новому стилю – на 8 января 1910-го) у них родилась девочка, которую назвали Галиной. Болезненная, хрупкая, она, казалось, и не выживет. Но – выжила, переболев всеми детскими болезнями. На ее ножки было страшно смотреть – они были такими тоненькими, что казалось, могут сломаться от любого движения.

Отец, обожавший дочь, все же больше видел в ней мальчика, чем девочку, и маленькая Галя чаще играла в мальчишеские игры: с ребятами – соседями по даче под Лугой – она, стриженная чуть ли не под ноль, носилась по полям, лазала на деревья, стреляла из лука, играла в пиратов и индейцев. Когда у нее спросили, кем она хочет стать, Галя не задумываясь ответила: «Мальчиком-моряком». Отец брал ее на рыбалку и охоту – может быть, именно с тех путешествий и началась ее любовь и понимание природы.

Во время балетного сезона Галю брали с собой в театр – дома ее оставить было не с кем. Она с детства видела, что такое на самом деле труд танцовщика: много работы, боль, усталость, постоянные запреты… Она предпочитала наблюдать за всем со стороны. После революции, когда в Петрограде начались голод и разруха, Мариинский театр все же продолжал свои спектакли, но его артистам приходилось подрабатывать на стороне, чтобы хоть как-то прокормиться. Сергей Николаевич и Мария Федоровна танцевали в кинотеатрах перед сеансами: в любой холод, метель, в нетопленых залах на другом краю города они переодевались в легкие балетные костюмы и танцевали с таким увлечением, что забывали про мороз. Как вспоминала сама Уланова, «они танцевали так, что люди, сидевшие в нетопленом зале… улыбались, счастливые тем, что видят красивый и легкий танец, полный радости, света и поэзии».

Время было невероятно тяжелое. И родители, посовещавшись, решили все-таки отдать Галю в хореографическое училище – все-таки это интернат, там за ней и присмотрят, и накормят… Кроме того, удивительная пластичность, мягкость и грациозность движений, тонкий слух и музыкальная восприимчивость Гали позволяли родителям надеяться на то, что из нее выйдет превосходная танцовщица. Однако Галя была против: она прекрасно знала, что такое труд танцовщика. Ей казалось, что все балерины, как и ее мама, никогда не спят, у них всегда разбитые и больные ноги, а девочка любила гулять до поздней ночи и больше всего на свете боялась боли. Но делать было нечего, и в сентябре 1919 года Галина Уланова поступила в Ленинградскую хореографическую школу. Разлуку с домом несколько сгладило то обстоятельство, что вместе с нею в эту школу поступила преподавателем Мария Федоровна – именно она стала первым педагогом Гали. Но все равно первые полтора месяца девочка провела в постоянных слезах, умоляла родителей забрать ее домой, даже пыталась убежать… К тому же Галя была необыкновенно застенчива, что мешало ей подружиться с одноклассницами. Занятия танцем тоже не приносили никакой радости: и без того слабое здоровье с трудом позволяло ей справляться с нагрузками, к тому же в интернате плохо кормили – голодные обмороки среди учащихся были обычным делом, – не топили и не отпускали домой. Как написала потом Уланова, «я не хотела танцевать. Непросто полюбить то, что трудно. А трудно было всегда, это у всех в нашей профессии: то болит нога, то что-то не получается в танце, то просто хочется домой…» Мария Федоровна, стараясь держаться ровно со всеми учениками, к Гале относилась с той же строгостью, как и к остальным, только иногда говорила: «Если ты не станешь заниматься, ты будешь ничем, у тебя не будет даже профессии… Надо работать!»

Однако постепенно Галя втянулась. Несмотря на патологическую стеснительность, сильно осложнявшую ей жизнь в училище – когда ее вызывали к доске, она никак не могла заставить себя заговорить, а на репетициях у нее никак не получалось смотреть в глаза партнеру, – она вскоре стала одной из самых лучших учениц. Неуды у нее были только по одной дисциплине – «выразительное движение», то есть балетная пантомима. Условные, вычурные жесты были глубоко противны самой ее природе, как и любая фальшь вообще; Галя могла выразить лишь то, что чувствовала на самом деле, и никогда ничего больше. Федор Лопухов, тогдашний руководитель балетной труппы Мариинского театра, писал о ней: «Это была балерина неулыбчивая, лишенная даже тени кокетства, желания нравиться». Даже Мария Федоровна, стоя за кулисами во время выступления Гали в школьном спектакле «Среди цветов» – она танцевала вариацию гортензии, – умоляюще шептала: «Ну улыбнись ради бога…» Но Галя с самого начала жила в танце по-своему.

Многообещающую ученицу заметила Агриппина Яковлевна Ваганова, выдающийся педагог, чьим именем впоследствии назовут то самое балетное училище. Она отбирала лучших, доводя их талант до совершенства. К каждой ученице она находила свой подход и, хотя сама всегда предпочитала техничных виртуозок, смогла по достоинству оценить и уникальное лирическое дарование Улановой.

Галина Уланова окончила училище по классу Вагановой 16 мая 1928 года – этот день станет для нее на всю жизнь вторым днем рождения. На выпускном экзамене она танцевала Мазурку и Седьмой вальс в «Шопениане». Сразу по окончании училища она была принята в труппу Мариинского театра, который стал к этому времени Ленинградским театром оперы и балета. Ей положили зарплату в 60 рублей – Галя была на седьмом небе от счастья, но, купив пирожных, в растерянности поняла, что не знает, на что еще может потратить свои деньги…

Дебют в качестве профессиональной танцовщицы состоялся 21 октября 1928 года – в балете «Спящая красавица» П.И. Чайковского она танцевала принцессу Флорину в сцене из парада сказок. Уланова вспоминала, что ей было так тяжело заставить себя выйти на сцену, что она не получила никакого удовольствия ни от танца, ни от аплодисментов публики.

А меньше чем через четыре месяца – первая главная партия, Одетта-Одиллия в «Лебедином озере» Чайковского, всего в восемнадцать лет! Готовясь к роли, Уланова часами наблюдала за плавающими в ленинградских парках лебедями. В тот же год Уланова станцевала и Машу в «Щелкунчике», и Аврору в «Спящей красавице». Небывалая честь для столь молодой танцовщицы!

Критика очень тепло приняла дебютантку, хотя и нельзя сказать, что это был полный успех: первые выступления Улановой, безупречные по пластике, смотрелись анемичными, холодными. Как написал один из критиков, «первые ростки были слабыми… если говорить словами ботаники, им не хватало хлорофилла». И все же это был несомненный успех, который, однако, не вскружил голову молоденькой танцовщице, но, наоборот, заставил лишь больше работать над собой.

Отдыхая после первого сезона на Кавказе, Уланова познакомилась с драматической актрисой Елизаветой Ивановной Тиме, в доме которой быстро стала своим человеком. Елизавета Ивановна не только много дала Улановой как актриса – актрисе. Именно Тиме, поняв, как сильно пугает Уланову зрительный зал (от ужаса молодая балерина так и норовила зажмуриться во время выступления), посоветовала: «Смотри поверх публики! Но глаза должны быть открытыми». Именно так появился незабываемый мечтательно-отрешенный взгляд Улановой… В доме Тиме Уланова познакомилась со многими выдающимися людьми: там бывали Всеволод Мейерхольд, Алексей Толстой (который, по мнению некоторых исследователей, был влюблен в Уланову), известные актеры, музыканты и литераторы. Слушая их разговоры, Уланова узнавала много о той жизни, от которой была так долго оторвана, набиралась необходимого ей жизненного опыта.

Однако нельзя сказать, что личного опыта у Гали Улановой не было. Еще в шестнадцать лет она ушла жить к Исааку Милийковскому, концертмейстеру и преподавателю музыки хореографического училища, маленькому, толстенькому и лысому. Говорят, что Милийковский, несмотря на свою малопривлекательную внешность, пользовался невероятным успехом у женщин. Подробности их романа остались неизвестны – уже тогда Галина Уланова тщательно оберегала свою личную жизнь от посторонних. Когда и почему они расстались, тоже точно никто не знает – вполне возможно, что из-за его постоянных романов, а может быть, виновата Уланова, отдававшая все свои силы балету. Через несколько лет она сошлась с дирижером Мариинского театра Евгением Антоновичем Дубовским – старше ее на 12 лет. Брак официально не заключался, через семь или восемь лет они спокойно расстались…

Непрочное личное счастье только усиливало энергию танца Улановой, будило в ней скрытые ранее духовные силы. Звезда Улановой все ярче разгоралась на балетном небосклоне. В те годы, когда новый советский балет только создавался, когда большинство танцовщиков прежней школы оказались по разным причинам за рубежом, новое поколение, к которому принадлежала Уланова, приняло на себя огромную ответственность: сохранить классическое наследие русского балета и создать новое, достойное великого прошлого. И Галина Уланова по праву стала одной из ярчайших танцовщиц нового балета. Ее дарование, не похожее на отточенное до совершенства, техничное, полное блеска и из-за этого во многом неживое мастерство прежних прим-балерин, было уникальным. Хрупкая, чрезвычайно изящная балерина с невероятными, будто тающими движениями, преисполненными гармонии, внутренней силы и одухотворенности, Уланова была способна на то, чего столетиями добивались все танцовщицы, но смогли за всю историю балета только трое – она, Анна Павлова и Мария Тальони: превратить условное мастерство балета в живую, понятную каждому, необыкновенно выразительную речь, язык тела. В любом балете, даже таком, где хореография была бедна, а смысл малопонятен, Уланова была способна донести до зрителя любое движение души своей героини. При отсутствии виртуозной техники у ее танца было главное, то, что не описать словами, – душа… Как через много лет написала газета «Таймс», говорить о технике Улановой «было бы просто непочтительно и неуместно».

И жизненный образ Улановой был продолжением сценического. Она всю жизнь оставалась скромной, сдержанной, замкнутой, одухотворенной, никогда не принимала участия ни в каких публичных выступлениях, держалась подальше от политики и политиков, никого не пускала в свою личную жизнь, раскрываясь только в танце… За эту черту ее называли «великой немой».

Уланова продолжала получать новые партии. В 1929 году она станцевала в новаторской постановке «Щелкунчика» – со словами, акробатическими номерами. У нее были номера в балетах «Золотой век» Дмитрия Шостаковича и «Корсар» Льва Минкуса, партии Сольвейг в балете «Ледяная дева» на музыку Эдварда Грига, Раймонды в одноименном балете Александра Глазунова и Царь-Девицы в «Коньке-Горбунке» Цезаря Пуни. А в 1932 году она станцевала главную партию в балете, который буквально прославил имя Улановой и который она танцевала всю свою сценическую жизнь, – «Жизель» Адольфа Адана. Главная партия первоначально предназначалась известной балерине Елене Люком, но она из-за болезни танцевать не смогла, и Жизелью стала Уланова, которая должна была выйти на сцену в роли Мирты, повелительницы виллис. Уланова никогда не видела, как танцуют Жизель прославленные исполнительницы этой партии Павлова и Карсавина, и была вынуждена работать над ролью самостоятельно. Однажды она, задумавшись, заехала в парк Царского Села, где, мысленно проигрывая партию, незаметно для себя начала танцевать. Очнулась она только от аплодисментов прохожих. В ее Жизели появилось то, чего не было раньше ни у одной исполнительницы, – невероятная духовная сила, величие, убедительная целостность. Постоянным партнером Улановой в этом балете, а затем и в других стал Константин Сергеев. По слухам, в конце тридцатых годов у них был роман, но точно ничего не известно…

Следующей громкой премьерой Улановой была партия Марии в «Бахчисарайском фонтане» Бориса Асафьева осенью 1934 года. Это был балет, начавший на советской сцене эпоху «хореодрамы» (или «драмбалета»), – отныне танец должен был точно выражать содержание либретто; условность прежнего балетного искусства отрицалась. Уланова как нельзя лучше могла стать символом нового направления: ведь даже предельно условный танцевальный текст она наполняла выразительностью и смыслом. Партия Марии создавалась специально под нее: небогатый хореографический рисунок, который тем не менее позволял Улановой полностью раскрыть внутренний мир своей героини, наполнив его печалью и огромной внутренней силой. Партия Марии стала одной из лучших и известнейших в ее репертуаре.

На премьере «Бахчисарайского фонтана» присутствовал Климент Ворошилов. Спектакль так ему понравился, что он предложил привезти его на гастроли в Москву. И не только его; планировалось провести в Москве декаду искусства Ленинграда. Подобное проводилось впервые, но вскоре подобные декады искусств различных регионов стали делом обычным.

Театр привез три балета: «Бахчисарайский фонтан» и два классических балета в новаторской редакции Агриппины Вагановой – «Лебединое озеро» и «Эсмеральду». У Улановой были две главные партии и сложнейшее по технике па-де-де Дианы и Актеона в «Эсмеральде». Именно с этим номером у Улановой связаны самые большие переживания: на «Эсмеральду» пришел сам Сталин. Он сидел в боковой ложе – и как раз в ту сторону, по рисунку танца, должна была пустить воображаемую стрелу Диана – Уланова. Как ни пыталась она изменить направление стрелы, хореография не позволила. В антракте Уланова билась в истерике: сейчас меня заберут! Но все обошлось. Театру даже присвоили имя Сергея Мироновича Кирова, недавно убитого главы Ленинградского обкома партии, – это был знак благоволения со стороны правительства. В 1940-м Театр имени Кирова снова приехал в Москву – привезли премьерный спектакль «Ромео и Джульетта» на музыку С. Прокофьева, «Лауренсию» Александра Крейна и «Сердце гор» Андрея Баланчивадзе. После окончания гастролей артистов пригласили на прием в Кремль, где Уланова первый и единственный раз видела Сталина вблизи. В кинозале – после банкета было кино – ее посадили рядом с вождем. Миниатюрная Уланова все старалась сесть так, чтобы занимать поменьше места…

Говорят, что про ее танец Сталин сказал: «Уланова – это классика». За свой танец она получила четыре Сталинские премии, не считая множества других наград.

А между тем работа над «Ромео и Джульеттой» – спектаклем, ставшим признанной вершиной творчества Улановой, – шла необычайно тяжело. Музыка Прокофьева была трудной для балета, его не понимали в труппе. Когда Уланова впервые встретилась с Прокофьевым, он чуть не упал в обморок от ужаса: его будущая Джульетта была заплаканная, с перевязанной раздутой щекой, шатающаяся, совершенно не способная танцевать. Дело в том, что накануне ей прооперировали десну. Прокофьев долго не мог смириться с такой Джульеттой, равно как и вся труппа долго не принимала ни его, ни его музыки. Но постепенно напряжение переросло в дружбу, и премьера прошла с фантастическим, невиданным, совершенно невероятным успехом. На банкете после спектакля Уланова осмелилась поднять тост: «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете!» Прокофьев смеялся громче всех.

Общепризнано, что даже на театральной сцене не было равных Джульетте в исполнении Улановой. Сила и страсть в сочетании с легкостью, хрупкостью юности и глубиной переживаний сделали этот образ одним из самых ярких в советском балете.

Тогдашние советские девушки, из которых воспитывали не женщин, а ударников труда, толпами ходили на этот балет, чтобы понять, что же такое женственность, любовь, в чем сила женской слабости… Уланова стала кумиром, которой пытались подражать – в походке, легкой и невесомой, в скромной женственной прическе, в одежде простой, но невероятно изысканной и элегантной, где смешались современные ей тенденции и традиции гардероба великих балерин прошлого столетия… В создании гардероба ей помогали костюмеры Мариинского театра – они как никто больше умели подчеркнуть грацию и скромную красоту Улановой.

Уланова не была очень красивой – неброская, неяркая, будто нарисованная пастелью на серой бумаге. Скуластая, с небольшими глазами, она в детстве напоминала калмычку, только без красок. Но ее истинная прелесть, неодолимое очарование заключались в поразительной одухотворенности ее черт, любого ее движения… Она, воплощавшая собою чистоту и невинность, была идеалом, а не секс-символом. И ее платья – неяркие, неброские, струящиеся, закрытые – только подчеркивали ее хрупкость и воздушность. С конца сороковых, когда Уланова стала выезжать на гастроли за рубеж, она одевалась там – на дома высокой моды ее гонораров не хватало, но она безошибочно могла выбрать в магазинах то, что подходило только ей, поражая окружающих элегантностью и изысканностью образа.

После успеха «Ромео и Джульетты» Прокофьев хотел написать для Улановой еще один балет. Она попросила «Снегурочку». Он возразил, что «Снегурочка» уже написана Римским-Корсаковым, и предложил «Золушку». Этот балет Уланова станцевала уже после войны, и десять лет он оставался в ее репертуаре. Уже после смерти Прокофьева Уланова станцует партию Катерины в его балете «Каменный цветок».

Когда началась война, труппу Кировского театра эвакуировали в Казахстан. С осени 1941 года по 1944-й Уланова провела на сцене Алма-Атинского театра оперы и балета имени Абая – она танцевала «Жизель», «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан»… Зимой, в нетопленом театре, осветитель направлял на нее за кулисами софит, чтобы хоть как-то согреть Уланову перед выходом на сцену. В 1944 году она даже получила звание народной артистки Республики Казахстан. В Алма-Ате ее увидел Сергей Эйзенштейн, готовившийся к съемкам своего фильма «Иван Грозный». Он, не любивший балет, для Улановой делал единственное исключение, называя ее «человеком другого измерения». Эйзенштейн мечтал, чтобы Уланова сыграла царицу Анастасию. Но не получилось… И роль досталась Людмиле Целиковской. Эйзенштейн всю жизнь сожалел о том, что не удалась его работа с Улановой.

В послевоенные годы ей усиленно рекомендовали не упоминать о своей работе в Казахстане: нехорошо, что первая балерина СССР самое тяжелое для страны время провела вдали от столицы…

Когда все стали возвращаться из эвакуации, Уланову вызвали на работу в Москву. Она не хотела – Ленинград был ее родным городом, Москву она не любила (и так и не смогла полюбить за все прожитые в ней годы). Но это решение было принято на самом высоком уровне, и обсуждать его не полагалось. Расставшись со своим постоянным партнером Сергеевым – теперь рядом с ним была замечательная танцовщица Наталья Дудинская, ставшая после ухода Улановой примой ленинградской сцены, – Уланова поступила на работу в Большой театр.

На сцене Большого Уланова поначалу повторила в новых постановках те партии, которые уже танцевала в Ленинграде: Мария в «Бахчисарайском фонтане» (1944), Жизель (1944), Джульетта (1946), Одетта и Одиллия (1948)… Премьерой была партия Золушки, исполненная в 1945 году. В сущности, на сцене Большого премьер было всего четыре: кроме «Золушки», была еще в 1949 году Параша в «Медном всаднике» на музыку Рейнгольда Глиэра и Тао Хоа в его же балете «Красный мак» (впоследствии переименованный по решению сверху в «Красный цветок»), а в 1954 году – Катерина в «Каменном цветке» Прокофьева.

Переход в Большой был нелегким для Улановой. Здесь все было другим: школа танца, люди, манера общения… После долгих раздумий педагогом-репетитором Уланова избрала Асафа Михайловича Мессерера, посчитав, что его – мужской – класс поможет ей быстрее освоить более свободный и размашистый московский стиль танца. Постоянным партнером Улановой в Большом стал Михаил Маркович Габович (впоследствии его сменил Юрий Тимофеевич Жданов). Он боготворил Уланову и как танцовщицу, и как женщину. Асаф Мессерер писал: «Уланова обладала огромной художественной волей… Все, кто работал вместе с ней, подпадали под обаяние этой власти. Мне кажется, именно с Улановой Габович из хорошего танцовщика стал превосходным».

Работоспособность Улановой поражала видавших виды артистов Большого. Она – прима-балерина главного театра страны, признанная звезда, чьими поклонниками были все руководители страны, – никогда не позволяла себе ни малейшей поблажки на репетициях, никогда никуда не опаздывала, никогда ничего не требовала для себя. Даже на летнем отдыхе, в отпуске, она ежедневно простаивала у станка по нескольку часов. Многие балерины Большого – да и Кировского театра – имели высоких покровителей, за ними тянулся длинный шлейф разнообразных сплетен. Но про Уланову никогда ничего не говорили – она не давала ни повода, ни возможности.

Хотя нельзя сказать, что она вела в Москве отшельнический образ жизни. Сразу по ее приезде у нее разгорелся роман с Юрием Александровичем Завадским, красавцем актером, главным режиссером Театра им. Моссовета, любимым учеником Вахтангова, старше ее на 16 лет – Уланову всегда привлекали мужчины старше ее. Когда-то в него была влюблена Марина Цветаева, посвятив этому роману цикл «Комедьянт». Слава обрушилась на него в 28 лет, когда его изображениями в роли Калафа – из знаменитейшего вахтанговского спектакля «Принцесса Турандот» – были украшены все московские стены. Он был женат на замечательной актрисе Вере Петровне Марецкой – брак, правда, был недолгим, но бывшие супруги сохранили прекрасные отношения.

С Улановой он познакомился еще во время ее гастролей в Москве, а во время войны, когда они оба были в Алма-Ате, их знакомство переросло сначала в дружбу, а затем – в нечто намного большее. Завадский обожал Уланову, найдя в ней идеал женщины. Хотя вместе они не жили – оба были поглощены своей работой в театре, – зато их брак был заключен официально, хотя это и случилось тогда, когда сам роман был уже почти закончен. Тем не менее развод так и не был оформлен, они остались в превосходных отношениях до самой смерти Завадского в 1977 году, и для него всегда была огромной радостью любая встреча с нею. Как вспоминает один из его друзей, стоило Галине Сергеевне позвонить ему и позвать к себе, он бросал все дела и, абсолютно счастливый, летел к ней… На его похоронах Уланова быть не смогла – работала за границей; только прислала венок: «Завадскому – от Улановой».

От Завадского Уланова ушла к Ивану Николаевичу Берсеневу, актеру и главному режиссеру Театра им. Ленинского комсомола. Это был очень красивый, сильный и талантливый человек. Начинал он свою актерскую карьеру в 1911 году в МХТ, затем перешел в МХТ-2, руководимый Михаилом Чеховым. После отъезда Чехова за границу в 1928 году Берсенев стал директором и художественным руководителем театра, а когда его закрыли, перешел вместе с великими актерами Серафимой Бирман, Ростиславом Пляттом и своей женой Софьей Гиацинтовой в труппу Театра им. Ленинского комсомола. С Гиацинтовой они были вместе с 1925 года. Берсенев тяжело переживал и необходимость разрыва с нею, и свою страстную любовь к Улановой. Разница между ними была в 21 год. Он умер в 1951 году у нее на руках… На похороны Уланова не пошла; но на его могиле на Новодевичьем кладбище стоит памятник с надписью: «От Галины Улановой»…

В 1950-е годы уже немолодая Уланова стала известной по всему миру. Первый ее выезд за рубеж состоялся в 1947 году, когда она и Михаил Габович исполнили в Вене несколько концертных номеров. Тогда Уланова познакомилась с великим Вацлавом Нижинским – он выразил свое восхищение танцем Улановой и даже дал несколько советов Габовичу. Первые крупные гастроли должны были состояться в 1954 году. Лучшие ленинградские и московские танцовщики приехали на гастроли в Париж. Журналисты, присутствовавшие на репетициях, неустанно пели дифирамбы русским танцорам. Все билеты были раскуплены. Но буквально за несколько часов до начала первого спектакля стало известно, что он не состоится.

Дело было в политике. Франция вела войну в Индокитае и накануне потерпела серьезное поражение, сдав крепость Дьен-БьенФу. Был объявлен трехдневный траур, и все спектакли были официально отменены. Хотя многие кабаре и клубы продолжали работать как ни в чем не бывало. Истинная причина была в том, что СССР выступал в этом конфликте против политики Франции, и из балетных артистов сделали козлов отпущения.

Врасплох были застигнуты не только артисты, но и зрители – они тоже ничего не знали об отмене спектаклей. Собравшись огромной толпой перед театром, они требовали начала спектакля… А артисты в это время в растерянности сидели в своем отеле. Через некоторое время туда пришла делегация несостоявшихся зрителей. Они утешали танцовщиков, дарили сувениры, возмущались действиями своего правительства… Известный писатель Морис Дрюон написал тогда Улановой: «Париж не прощает оскорблений, которые наносят ему, оскорбляя его гостей. И он не простит правителям, чьи дни власти уже сочтены, того, что они позволили себе в отношении вас и ваших коллег».

Труппа вместо Парижа поехала выступать в Берлин. Париж увидел Уланову только в 1958 году: зрители ревели от восторга…

Первыми настоящими гастролями стали выступления в Лондоне в 1956 году. В Ковент-Гарден привезли «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан», «Жизель» и «Ромео и Джульетту». За последний спектакль волновались больше всего: как англичане примут постановку Шекспира на его родине, да еще если в роли Джульетты, которой по пьесе 13 лет, балерина на тридцать три года старше?

Первый спектакль был для именитой публики. На спектакль пришли члены королевского двора, премьер-министр с супругой, послы, ведущие артисты Ковент-Гарден во главе с великой Марго Фонтейн, Тамара Карсавина, Лоуренс Оливье и Вивьен Ли, специально приехал из Франции Серж Лифарь… Начался спектакль. В зале гробовая тишина. Артисты перепугались: все кончено, полный провал… После первого акта даже не хотели открывать занавес на поклоны. И вдруг – овация, бурная, шумная…

Как потом узнали, в Англии не принято аплодировать до самого конца спектакля. Не выдержал будто бы сам премьер-министр Энтони Иден. После спектакля публика буквально сошла с ума: свистела, шумела, рвалась к сцене… Никто не заметил даже ухода королевы. Овация длилась полчаса. После спектакля Улановой не дали завести машину – ее на холостом ходу довезли до отеля.