Текст книги "Мурзук"

Автор книги: Виталий Бианки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В дорогу

Чернее дегтя густая темь сентябрьской ночи. Хоть глаз коли, не разглядишь близких гор, темной тайги на склонах, маленькой кержацкой деревушки в сырой низине.

Спят ночью кержаки, наглухо «закутав» окна ставнями, задвинув крепкие засовы на дверях. Тайга кругом, в тайге – зверя сила. Смелеет ночью зверь, вылезает из чащи, к самому подходит пряслу[6]6
  Прясло – часть изгороди между столбами.


[Закрыть] и глядит: все ли спят; нельзя ли, просунув в дыру косматую лапу, когтями рвануть чего-нибудь?

Все убрались по домам, все спят. В одной только избе сквозь щели ставен – свет.

В просторной и чистой горнице собралось пять кержаков.

Один в домотканой рубахе без пояса. Он еще недавно был старшим в артели. У него седая борода и темные, клочьями шерсти нависшие брови. Он сидит, обеими руками грузно опершись на лавку, широкий и коренастый, как пень столетней пихты.

Остальные четверо в грубых шабурах[7]7
  Шабур – армяк из холста.


[Закрыть], подпоясанных узкими ремнями. На ногах бродни[8]8
  Бродни – охотничьи сапоги.


[Закрыть] с голяшками выше колен. Все они вооружены: на ремнях – длинные ножи в прямых деревянных ножнах, в руках – ружья. Они стоят и молча ждут.

Старик приподнялся с лавки, повернулся лицом к образам, прочитал молитву. С темных икон угрюмо глядели на него черноликие кержацкие боги.

– Ну, с Богом! – молвил старик, тяжело опускаясь на лавку. – Ступайте, женщин покричите – припасы донести поможут.

И пока в горнице бабы собирали мужей в путь, он подозвал молодого охотника и начал строго:

– Ты, паря Степша, гляди ж, не выдай! Отдал я тебе и Пестрю, и винтовку. Так и спросится с тебя. Смотри! У старших ума набирайся.

Степан покорно слушал старика. Он не мог еще опомниться от привалившего ему счастья: наконец кержаки взяли его в свою артель!

Вышло это неожиданно. Весной Степан нанялся работником к тогдашнему старшему артели, к старику. Чтоб взяли его в артель, нечего было и речь заводить.

Но под осень со стариком случился припадок. Руки и ноги совсем было отнялись. Напрасно его парили в бане и окатывали студеной водой: ему становилось все хуже. Старик совсем собрался было помирать, но оправился. Силы опять вернулись к нему. Но об охоте нечего было уж думать. Поддалось здоровье. Старик с трудом двигался, в груди у него что-то будто лопнуло, дыхание вырывалось с хрипом и свистом.

Сыновей у него не было, некого было поставить вместо себя в артель. А дохода упускать старику не хотелось.

За лето он пригляделся к Степану. У того золотые руки. Он здоров и вынослив, хвастает, что меткий стрелок. Поставить бы вместо себя, да вот беда – Степан не кержак.

Старик недолго раздумывал. Сказал Степану: «Хочешь в артель – молись по-кержацкому, из трех добытых соболей двух отдавай хозяину. За это дам тебе ружье свое, капканы, собаку и место в артели. А семья пусть живет в боковушке на хозяйском дворе, на хозяйских харчах».

Степан в Бога плохо верил. Но удачу свою упускать не стал и вошел от хозяина в артель.

Сборы были окончены. Охотники простились со стариком. Степан отодвинул засов и распахнул дверь на двор.

Шарахнулся зверь от прясла, полез, косматый, прятаться в тайгу. Смутно чуя врага, ворчали, сбегаясь к крыльцу, остроухие лайки. Но, поняв, что хозяева собрались на охоту, забыли о враге, запрыгали и завизжали.

Взвалив на плечи груз, охотники и их бабы, крадучись задами, потянулись к реке.

Груз был тяжелый. Артель отправлялась в дальнюю тайгу месяца на полтора-два, на осеновку, осенний промысел. Запасу брали на каждого: сухарей по три пуда, крупы, масла, чаю полкирпича, сахара, соли, спичек. Белья смену, штаны, шапку, полотенце, портянки. Да свинцу фунтов по шесть, пороху фунт, пистонов. Всего на каждого брали пудов больше шести.

Ноги вязли в грязи. Степан поскользнулся, шумно ввалился в яму. Все разом остановились. Слушали: не разбудил ли кого из деревенских. Кержаки боялись сглазу. Все приготовления к отъезду и день его держали в тайне. Дрожали, как бы в последнюю минуту не сплошать.

В избах спали крепко, ничего не слышали.

Дошли до реки, склали всё в две лодки, на дощатые настилы, и прикрыли пологами, чтоб водой не замочило.

Степан весело простился с женой:

– Прощай, Матрена! Жди к зиме! – Он лихо вскочил в закачавшуюся лодку.

Артель тронулась вверх по реке.

По шиверам[9]9
  Шивера – речной порог.


[Закрыть]

Стремительная горная река, круто обогнув скалы, гнала свои мутные волны по широкому плесу. В середине его вода вдруг, словно взбесившись, принималась плескать и кружиться, волны с ревом кидались в берега, плевали в них грязной пеной и, крутясь, отскакивали назад. Так бурлили они метров тридцать, а дальше разом утихали и с полкилометра – до нового загиба – опять мчались вперед, унося на себе легкие комья пены.

Из-за скалы вышли две лодки. Они двигались против воды бечевой. Каждую тянул один человек, идя по берегу: другой, сидя в лодке, управлял шестом.

В первой паре тянул низкорослый, весь широкий, в оспинах Маркелл по прозвищу Рябой; в лодке сидел его брат, новый старший артели, бородатый Ипат. Во второй управлялся шестом Степан, тянул рыжий Лука.

Лодки приблизились к ревущему порогу и остановились. Люди переменились местами: кто тянул – перешел в лодку, кто сидел – взялся за бечеву. И без передышки двинулись вперед.

Бечева сильно резала Степану плечо и грудь. За три дня пути он исхудал, кости проступили, глаза ввалились. Болело все тело.

Передняя лодка заплясала на бешеных волнах. Согнутая спина Ипата бурым пятном маячила перед глазами.

Через минуту бечева резко дернула плечо Степана и напряглась. Он всем корпусом подался вперед, выбросил руки и медленно, упорно шагал, пружинисто сгибая ноги. Бечева все глубже впивалась в тело.

– А-а-а! – донеслось до Степана сквозь гул воды. Кричал Лука из лодки, но что – невозможно было разобрать.

– Чего?! – гаркнул Степан, сколько мог из сдавленной веревкой груди. В голове у него помутнело от натуги.

– Смаривай! – донесся голос снизу.

Лука давал знать, чтобы Степан ослабил бечеву: лодка шла прямо на камень.

Степан не сообразил сразу. Его рвануло, сбило с ног и поволокло по каменистому берегу к воде. Над самым обрывом он успел упереться обеими руками в большой камень и повис над бурлящей рекой. На одно мгновение он увидел под собой неистовую пляску волн. Волны, подскакивая, обнажали острые камни на дне. Степан успел только подумать: «Смерть!»

И сейчас же бечева, захлестнув его голову, повернула его лицом к берегу. Он увидел теперь над собой утес. С голого камня – совсем близко от Степана – свесилась человеческая голова. Голова была вытянута огурцом и вся почти обросла шерстью. Левый глаз вытек, и на его месте была кровавая круглая болячка. Единственным своим глазом голова неподвижно смотрела на Степана. Черный рот улыбался.

Все это Степан успел заметить в один миг.

Резким движением он высвободился из-под бечевы. На помощь ему бежал уже Ипат. Он перехватил бечеву, помог Степану и сам повел лодку через порог.

Степан взглянул на скалу. Там торчал только одинокий куст можжевельника. Головы не было.

Кержаки ругали его за неловкость, а он все еще никак не мог очухаться. «Померещится же такое! – раздумывал он. – Три дня в тайге, живого человека слыхом не слыхать, а тут этакая харя!»

Он решил ничего не говорить кержакам о своем видении: подумают – рехнулся.

К полудню сделали привал. Сеткой наспех наловили рыбы, сделали «опал»: прямо в костер покидали рыбу, опалили и спекли. Содрав кожу с чешуей, солили и ели.

– Ты слушай крику-то, – наставительно говорил Степану Ипат. – К самой Горелой подходить станем, так разве такие шиверы пойдут? Кипяток! Еще хлебнем морцовки-то.

Скоро у кержаков разговор перешел на другое.

– К дружку бы завернуть, – обратился Ипат к брату. – Не видать его нонче на берегу-то.

– Небось сам заявится, – отвечал Рябой.

– Про Горелую попытать, – настаивал Ипат.

– Сами увидим, занята аль нет. Нечего нам с ним разговоры разговаривать! – ворчал Рябой.

В это время близко от охотников за кустами яростно залаяла собака.

– Гляди вот, – закончил Рябой, – наверняк твой одноглазый дружок пожаловал. Гони ты его!

– Твоя напала! – сказал Ипат Степану. – Запрети собаку.

Степан крикнул в кусты:

– Цыц, Пестря! Подь сюды!

Из кустов выскочил пестрый кобель. За ним показался приземистый человек с большим суком в руке, которым он отбивался от собаки.

Степан вздрогнул так сильно, что горячий чай плеснул ему из кружки на руку: он мгновенно узнал вытянутую огурцом голову, одноглазое лицо в шерсти.

– Чай да сахар! – неожиданно тонким голосом пропищал черный волосатый рот. – Опять в наши края, дорогие гости? Сейчас только дымок ваш заприметил. Дай, думаю, дойду спрошу, не надо ль чего: провианту там, аль спирту? Надолго, поди, в тайгу-то? На осеновку аль за одним и на зимовку?

– Беседуй, Нефедыч, – прервал Ипат словоохотливого пришельца. – Провианту не потребуется – сполишком брали. А вот поведай нам, соболь нонче доспел ли и какие артели вперед нас прошли?

– Можно и про соболя, и про артели. Нам для хороших людей не жалко, – вкрадчиво говорил одноглазый.

Степан со страхом смотрел, как глаз его, масляно поблескивая, перебегая с охотника на охотника, остановился на нем.

– Зверь весь уже, слыхать, выкунел: и белка, и горносталь, и соболь. А промышленного люда тоже дивно прошло на белки. И на лодках заходят, и на конях, слышь, заезды делают.

Охотники переглянулись. Рябой сердито сплюнул в костер.

Ипат будто равнодушно спросил:

– Которые и на Горелую забралися?

– На Горелую? Запамятовал я чего-то…

Степан видел, что одноглазый хитрил, может быть, ждал еще вопроса.

Кержаки молчали.

Степан старался угадать: откуда взялся этот одноглазый, заросший шерстью, как зверь? Кругом на сотню верст безлюдная тайга. Что он делал там, на утесе? Отчего он все знает в тайге? Почему скрывает про Горелую, куда Ипат ведет свою артель?

Ответов на эти вопросы не было.

– Емельян Федосеич что же нынче не с вами? – расспрашивал одноглазый. – Уж не вы ли, человек молодой, от него будете? – уставился он на Степана.

– От него в артель вступил, – ответил за Степана Ипат. – Занемог Емельян.

Одноглазый стал расспрашивать о деревенских делах. Отвечал ему Ипат.

Только когда охотники допили чай и собрались продолжать путь, Ипат сказал:

– Так ежели какая артель на Горелую станет пробираться, ты, Нефедыч, скажи им, что-де мы там отаборились.

– От дурной! – притворно спохватился одноглазый. – Совсем было из головы вон! Ведь на Горелую-то еще вчерась минусинские ребята прошли.

На Кабарочьих Востряках

Лето Аскыр провел спокойно.

Ни разу больше ему не случилось встретиться с человеком. Выстрелов тоже не было слышно. Тайга, как дикий зверь, зализывала свои раны.

На место убитых зверей и птиц народились новые звери и птицы. Черные плешины кострищ затянуло травой. Над пустыми местами, где люди срубили лесины, соседние деревья протянули свои густые ветви. В тени под ними пробился из земли жесткий мох. Мхом обросли и еще свежие пни, мох скрыл под собою следы человеческих ног.

Все лето Аскыр наедался до отвала. Он научился разыскивать хитро спрятанные в траве и в листве птичьи гнезда – яйца и птенцы были для него лакомством. Он забирался в густые крепи и разыскивал там беспомощную подлинь – линяющих рябчиков и других птиц. Крылья с поредевшими перьями не спасали их теперь от быстрого хищника. Неопытные молодые зверьки и только еще подлетывающие птицы до самой осени то и дело попадались ему в зубы.

Осенью на Аскыре снова отрос теплый густой подшерсток. Его темная шубка стала еще пышнее и роскошнее, чем в прошлом году. Под ней ровным слоем лежал жирок. Голод и холод зимы не были теперь страшны ему: жирок и греет, и кормит в черный день. Ночью Аскыр рыскал по тайге. Днем спал в валежнике, в дуплах, под камнями и в других укромных местах, которых так много в тайге.

Уже вершины невысоких гор присыпало снегом и стая за стаей проносились над ними перелетные гуси, когда Аскыр снова почуял близость людей. Стук топора донесся до него как-то на вечерней заре.

В ту же ночь Аскыр ушел выше по склону горы, подальше от опасного места.

* * *

Артель добралась по реке под самые Кабарочьи Востряки. Охотники вытащили лодки на берег и принялись за устройство стана.

Степан только диву давался, с какой быстротой разбили кержаки палатку «по-амбарному», заготовили дров, сколотили на деревьях крытый лабаз для запасов и провианта.

Когда жилье было готово, кержаки оставили Степана сторожить и все трое ушли в тайгу добыть побольше мяса впрок.

Два дня только и было Степану дела, что кормить привязанных к деревьям собак да готовить себе нехитрый таежный обед. На третий день под вечер охотники вернулись. Они приволокли на себе тяжелые мешки, набитые мясом двух крупных самцов изюбрей.

Степану сильно хотелось узнать, где успели добыть его товарищи этих таежных оленей. Степан знал, что это зверь сторожкий и пугливый. Но на все расспросы Степана ответил только рыжий Лука: «зюбрей» подманили на голос, на трубу.

Без лишних слов и проволочек мясо было нарезано, высушено, посолено и сложено в лабаз. Теперь можно было приниматься за соболевку.

На следующий день все четверо охотников чуть свет разошлись от стана в разные стороны.

Степан один медленно брел по тайге. Пестря давно куда-то исчез.

Ночью был дождь. И без того темные стволы пихт и елей стояли совсем черные. От земли несло сырым перегноем. С ветвей капало за ворот. Ноги путались в густой, полегшей на землю траве.

Степан шел с ружьем наготове. На каждом шагу можно спугнуть зверя или поднять птицу. Вглядываясь и вслушиваясь Степан осторожно подвигался вперед.

Время проходило, а ему не повстречалось ни одно живое существо. «И куда они все подевались, – думал Степан, – хоть бы на смех ворона каркнула!»

Серенький осенний денек нагонял тоску. Неподвижно кругом стояли темные сырые деревья.

Сзади раздался треск сучьев. Степан быстро обернулся и взвел курок.

Слышно было, как по чаще кто-то пробирается. «Большой зверь прет! – успел подумать Степан. – Уж не медведь ли?»

Густой еловый молодняк раздвинулся, из него выскочил Пестря.

Пес молча глянул умными глазами в глаза Степану, как спросил: «Ну что, идешь?» И сейчас же, одобрительно вильнув хвостом, опять юркнул в чащу: «Иди-иди – я своим делом занят!»

Степан опять остался один.

Налетела легкая стайка синиц. Черноголовые птички рассыпались по веткам, зашмыгали в хвое, поцыркали, полазали – исчезли.

Тайга поднималась в гору. Чаще стали попадаться кедры. На одном из них неожиданно блеснула пара чьих-то быстрых глаз, закачалась ветка.

Степан разом встал, вскинул ружье к плечу. Ждал, когда зверек покажется. Может, соболь?

Время шло, ружье начало дрожать в руках. Ветка давно перестала качаться.

Никто не показывался.

Степан обломил сучок, швырнул им в кедровую ветку. Никого! «Почудилось», – решил Степан. Пошел дальше.

Черная с красным головка птицы высунулась из-за ствола, белесый глаз слепо уставился в лицо. Дурным голосом закричала желна – черный большой дятел. С резким криком сорвались над головой крапчатые кедровки.

– Тьфу ты, леший! – вздрогнув, выругался Степан. – Молчат – тоска берет, заорут – мороз по коже. Экая жуть таежная!

Вдруг, тявкнув раз и два, залаял Пестря.

«Напал! – радостно подумал Степан и заспешил напрямик через чащу на голос. – На кого бы только: на соболя, на векшу или еще?..»

Лай прекратился, слышалось только редкое, с правильными промежутками тявканье. «Ну, значит, посадил. Только б маху не дать теперь!»

За деревьями мелькнула белая грудь собаки. Прячась за стволами, Степан бесшумно подошел к ней и остановился поодаль.

Пестря сидел и, подняв морду, пристально глядел вверх, на сучья. Время от времени он делал движение, точно собираясь подскочить, и каждый раз при этом тявкал.

Степан увидал на суку над ним темное тело зверька. Приглядевшись, различил пышный хвост, острое рыльце. Екнуло в груди: «Соболь!»

Зверек сердито урчал и пырскал всякий раз, как Пестря делал попытку подскочить.

Степан поднял ружье, но сейчас же снова опустил его: «Далеко!.. Надо наверняка. Он теперь только на Пестрю глядит, все равно не заметит…»

Тщательно выбирая место, куда ступить ногой, затаив дыхание, Степан сделал еще десяток шагов.

Пестря на мгновение оторвал взгляд от соболя и метнул глазами на хозяина, будто приказывал: «Куда прешь? Бей!»

Степан положил ружье на сучок, прицелился в голову зверьку и нажал спуск.

Сквозь дым видно было, как Пестря кинулся вперед. Перескакивая через пни и валежник, сам Степан уже мчался к упавшему зверьку, что-то дико крича и размахивая ружьем.

Но Пестря был хорошо обучен прежним хозяином. Он только раз давнул горло соболю и отскочил в сторону.

Минут десять прошло, и Пестря давно уже снова рыскал по тайге, а Степан все еще гладил и разглядывал мягкую шерстку зверька. Вблизи он не казался таким темным, как на дереве. Сверху на нем мех был желтовато-бурый, а если дунуть на него – он раздастся, и ясно виден светлый серо-желтый подшерсток.

«Лиха беда начало! – говорил себе Степан. – Теперь как пойдет – только шкурки считай!»

И правда, пошло. Не успел он бережно завернуть убитого зверька в тряпицу и спрятать за пазухой, как невдалеке опять затявкал Пестря. В этот раз он сторожил белку. Степан и ее убрал к себе за пазуху.

А к вечеру, когда он, голодный и усталый, вернулся на стан, у него была богатая добыча: два соболя, шесть белок, колонок – рыжий таежный хорек – и на ужин два рябчика.

Оказалось, он принес больше всех.

– Фартит тебе, паря, – говорил рыжий Лука, – мне вот только белки встретились. В охоте первое дело – фарт. Дайкося взглянуть, каких добыл.

– Этот «меховой», – сказал он, рассмотрев первого из убитых Степаном соболей. – Рублев сорок за него возьмешь, а не дурак будешь – и все полсотни. А этот вот – «хвост», за этого от силы рублев двадцать дадут.

Второй Степанов соболь был бусенький[10]10
  Бусенький, бусый – дымчатый, пепельный.


[Закрыть] с рыженькой мастью, куда желтее первого.

Степан только тут узнал, что соболя делятся на сорта по пышности меха и тону окраски. Дороже всего ценят темные шкурки – «головку». Очень редко – как большое счастье для охотника – попадается еще высший сорт «головки» – вороной соболь. За него скупщики дают вдвое больше, чем за простую «головку», – рублей до трехсот.

«Попался б один такой вороной, – думал Степан, засыпая в ту ночь в палатке, – и дело с концом: до Москвы с лихвой хватит».

Во сне он видел в ту ночь Москву.

Неожиданная встреча

Скоро Степан понял, как много значит для охотника фарт.

Проходили дни за днями. Он с утра до ночи рыскал с Пестрей по тайге, то взбираясь на кручи, то спускаясь в долину. Но ему не удалось больше поднять ни одного соболя. Даже белки стали попадаться редко. С каждым днем Степану не везло все больше и больше. Если дело и дальше пойдет так, он вернется в деревню таким же голышом, каким вышел из нее.

Быстро подходила зима. По ночам стали выпадать «переновы» – пороши. По утрам, выходя из палатки, Степан слеп от блестящего снега. Если день выдавался теплый, снег в тайге стаивал к полудню. В холодные дни он так и оставался лежать на земле и на деревьях.

Когда снег «углубеет» – осеновка кончится и артель вернется в деревню.

Степан брал с собой запас сухарей и пропадал со стану до самой ночи. Он поднимался каждый раз все выше по склону горы – Лука говорил, что «головка» чаще встречается на вершинах.

Один раз он задержался в тайге до темноты. День был хмурый, ветреный. То и дело моросил дождь или принимался падать мокрый снег. Белую голову горы заволокло тучами. К вечеру налетела буря. Сумерки быстро сгущались в ночь.

Степан выбрал место для ночевки в заветерках под скалой. Костра развести не удалось – дрова разбрасывало бурей.

Буря перешла в ураган. Небо точно лопнуло: потоки ледяной воды обрушились на голову. В темноте Степан слышал, как мимо него неслись вниз по круче целые реки, ощущал сквозь гул воды, как с треском падали громадные деревья и стонала, металась невидимая тайга. Ураган над ним ревел, как тысяча разъяренных быков, и всю ночь, едва на минуту затихал его рев, где-то вверху жалобно вперебой гоготала стая запоздалых гусей.

Степан сел рядом с собакой и крепко прижался к ней, чтобы хоть немножко согреться. Собака тоже дрожала всем телом. Еще с вечера они оба промокли насквозь. Через скалу над их головами хлестали потоки воды, и их то и дело обдавало холодными брызгами. Изредка в скалу ударяли тяжелые камни, и тогда скала вся содрогалась, и казалось, она вот-вот рухнет им на голову.

Только к утру наконец утих ураган. Когда рассвело, Степан не узнал тайги вокруг себя. Потоки воды унесли с собой весь валежник, бурелом и мусор. Поредевший кедрач походил на расчищенный сад. По небу бежали клочья разорванных туч. Белок почернел. Снег остался только на самой его вершине. Степан вылез из-под скалы и, стуча зубами, стал ломать кедровые ветви. У него был с собой коробок серных спичек. Всю ночь Степан держал его под мышкой. В коробке нашлось несколько неотсыревших спичек. Только бы удалось осушить и запалить мокрую хвою кедровых веток! Тогда можно будет обогреться у костра.

* * *

Плохо пришлось в эту ночь и Аскыру. Он жил в том же кедровнике, только еще гораздо выше по склону горы. Ночью он отсиделся в дупле. Он не вымок и не так закоченел, как Степан. Зато его сильно мучил голод. Только с рассветом решился он покинуть дупло и отправиться на поиски пищи.

Долго и напрасно рыскал он по кедровнику. Ливень будто вымел и всю дичь вместе с валежником и буреломом. Запах сырости убил все другие запахи.

Наконец нос его уловил дух мокрого птичьего пера. Аскыр все время тянул носом воздух, чтобы не потерять след. Чутье вело его к поваленному бурей кедру. Птица была по ту сторону лежащего дерева.

Бесшумно, как кошка, Аскыр вскочил на толстый ствол кедра. Сквозь ветви он увидал на земле большого черно-бурого глухаря. Глухарь ощипывал хвою с ветки.

Как ни голоден был Аскыр, он не сразу решился напасть на крепкого петуха. Он приник к стволу и с минуту оставался неподвижен, словно решая – не убраться ли ему отсюда подобру-поздорову?

Голод пересилил страх. Тесно прижимаясь брюхом к шершавой коре, Аскыр пополз по стволу. Тело его вытянулось и сузилось. Движения стали гибкие, волнистые, как у змеи.

Когда глухарь очутился прямо под ним, Аскыр остановился. Его спина выгнулась горбом, задние лапы подобрались к передним. Он не видел глухаря и не смел выглянуть – если птица увидит его раньше, чем он прыгнет, она успеет приготовиться к защите. Прыгать приходилось вслепую – на дух и на шорох. Передние и задние лапы Аскыра разом оторвались от ствола, и сейчас же навстречу ему снизу поднялась, гремя крыльями, широкая черная спина птицы. Аскыр вцепился в нее зубами и когтями передних лап. Задние лапы скользнули по тугому перу, и длинное тело зверька беспомощно закачалось в воздухе.

Перед глазами Аскыра мелькнули ветви, потом макушки кедров и свободный воздух.

Глухарь поднялся над лесом и стремительно понесся вниз под гору. Аскыр висел на нем.

Степан нашел под камнем пучок сухой травы. Сунул его под собранные в кучу ветви и зажег. Трава занялась, но мокрая хвоя только дымила.

– Плохое наше дело, Пестря! – вслух сказал Степан, трясясь от холода. – Не горит костер.

Он обернулся, но Пестри уже не было сзади него. Пес проголодался и отправился добывать себе хоть мышонка на завтрак. Степан опустился на корточки и принялся раздувать затухающий огонек.

Шумное хлопанье крыльев над головой заставило его быстро взглянуть вверх.

С горы, задевая крыльями макушки деревьев, прямо на него несся громадный глухарь. Над самой скалой птица ткнулась в одинокий кедр, перекувырнулась через голову и грохнулась оземь шагах в трех от охотника.

Оторопевший Степан увидал, как, треснувшись о крепкий корень, черный ком раздвоился. Одна часть забила судорожно крыльями по земле; другая, откатившись, осталась лежать неподвижным клубком.

Прошло несколько секунд, прежде чем Степан разглядел на этом клубке густую черную шерсть, вытянутые вперед лапки и острую мордочку соболя.

Соболь был весь вороной, и только на кончике левой передней лапы сияло узкое белое пятно.

– Мать родная! – вскрикнул Степан. – Аскыр!

Он хотел встать. Но закоченевшие ноги не разогнулись. Степан ткнулся коленями в землю и упал на бок.

В то же мгновение Аскыр вскочил и понесся в кедрач. Отчаянный крик Степана только гнал его.

Степан понял: одному ему не разыскать так глупо упущенной добычи. Он стал звать Пестрю. Но пес сам напал на чей-то след и лаем звал к себе хозяина. Теперь никакими силами не заставишь упрямого кобеля сойти с места.

Степан плюнул в сердцах, схватил ружье и побежал на лай. Пестря караулил белку. Степан выстрелил в нее, но второпях промахнулся. Поспешно зарядил ружье, выстрелил во второй раз и с досадой подобрал дешевую добычу. Только тогда удалось взять Пестрю на привязь, отвести к скале и ткнуть носом в след Аскыра.

Пестря разом понял, что от него требуется. Он быстро побежал по следу, весело махая хвостом. Степан едва поспевал за ним.

Пробежав тайгой с полверсты, Аскыр почувствовал себя в безопасности. Только тогда вспомнил он, что голоден. Разыскал мышиную норку под корнями и стал быстро разгребать землю носом и лапами. Перепуганная мышь выскочила через другой вход и кинулась в траву. Но Аскыр заметил ее, в несколько прыжков настиг и схватил. Кругом было еще несколько норок. Аскыр стал переходить от одной к другой и скоро так ушел в слежку, что совсем забыл про недавнюю встречу с человеком.

Он опомнился, только когда сзади него послышалось шумное дыхание. Обернувшись, он увидал совсем близко от себя пеструю собачью морду.

Бежать было поздно. Аскыр сделал несколько длинных прыжков, вскочил на первое попавшееся дерево и живо вскарабкался на нижний его сук. Пестря был уже под ним и громко тявкал, давая знать хозяину, что зверь посажен на дерево.

Степан был близко. Он забыл о всякой осторожности – в двадцати шагах от Пестри он высунулся из-за дерева, высматривая притаившегося зверька.

Аскыр сейчас же заметил охотника и сделал отчаянный прыжок. Он пронесся над головой Пестри, упал на согнутые лапы и широкими скачками помчался к чаще молодняка.

Пуля Степана, не задев его, шлепнула в землю. Сзади наседал Пестря.

Но до чащи было недалеко.

Аскыр прыгнул на молодое деревцо, перескочил на другое и стал быстро уходить от собаки. Молодняк был так густ, что Пестря едва пробивался сквозь чащу за маленьким, узкотелым зверьком.

Скоро собака потеряла след. Некоторое время еще она слепо плутала по чаще, стараясь снова где-нибудь перехватить запах соболя. Но в конце концов ей пришлось вернуться к хозяину с виновато опущенным хвостом. Не могла она остановить зверя, если тот уходил верхом. За что же хозяин вытянул ее по спине прутом?

Раздосадованный неудачей, Степан только через два часа повернул назад к стану. Егозила лихорадка. Необходимо было хорошенько согреться у жаркой печурки и переодеться во все сухое.

По дороге досада улеглась. Ведь счастье улыбнулось ему: драгоценный вороной соболь был найден. Нужно будет каждый день приходить на это место. В конце концов Аскыр непременно попадется опять ему на глаза. Тут Степану поможет верный друг Пестря.