Текст книги "Мурзук"

Автор книги: Виталий Бианки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава третья
Роковой поворот

Целые сутки пробродив по лесу, Одинец опять пришел к болоту.

Не переставая сыпал дождь. Рассвело. Запаха человека не было слышно на берегу. Одинец переправился на остров. Следов и тут не было. Зверь смело пошел к лежке.

Когда через короткое время он снова вышел на берег острова, он был страшен. Копыта, ступая, судорожно рвали землю.

Одинец видел растерзанное тело птицы и почуял кровь. Он обезумел.

…В этот день в лесу произошло необычайное происшествие, всполошившее всех окрестных крестьян.

Пастух той деревни, где жил у Ларивона охотник, по обыкновению выгнал утром стадо на лесной луг. В стаде был породистый бык – свирепое животное, много хлопот доставлявшее пастуху. Бык этот ни с того ни с сего приходил в ярость и бросался на людей.

Он решительно не признавал над собой ничьей власти, и даже пастуху не раз случалось спасаться от него за деревьями.

Стадо разбрелось по лугу, а пастух спрятался от дождя под деревом.

Услышав шум у себя за спиной в лесу, он подумал, что одна из его коров пробирается чащей. Он даже не обернулся и был поражен, когда из лесу около него вышел громадный лось.

Пастух клялся потом, что зверь шел через лес, ни на кого не обращая внимания.

Коровы тревожно замычали. Бык, который в это время находился на другом конце луга, обернулся, увидел лося и первый кинулся ему навстречу.

Пастух слишком хорошо знал силу племенного животного, чтобы усомниться в исходе битвы. Прямые и острые, как два кинжала, рога быка были направлены прямо в грудь высокого противника.

Лось, однако, и не подумал увернуться от страшного удара. Он тоже наклонил голову и смело – на полном ходу – встретил нападающего.

Бойцы сшиблись на средине луга. Пастух уверял потом, что от удара быка из рогов лося выскочил целый сноп искр. Но как бы там ни было, свирепый бык мгновенно слетел с копыт.

Удар Одинца был страшен. Ударил не он – ударили с размаху все тридцать пудов его огромного тела. Толстая кость бычьего черепа треснула, как арбуз. Бык рухнул; каменные копыта Одинца неистово забарабанили по распростертому телу, рассекая кожу и мясо, дробя кости.

И через минуту на том месте, где пало красивое и гордое животное, осталось от него только ужасное кровавое месиво.

Тогда Одинец запрокинул рога на спину и ушел в лес, ни разу не оглянувшись на обезумевшее от страха стадо. Коровы разбежались по всему лесу. Пастух и не пробовал их собрать: помчался прямо в деревню и поднял всех на ноги.

На летучий деревенский сход пришел и студент-охотник. Крестьяне были необычайно возбуждены, громко кричали все зараз, не давая никому сказать толком.

Охотник был удивлен главным образом тем, что ни у одного из спорщиков не нашлось ни одного доброго слова в защиту недавнего их любимца – могучего лесного великана. Спор шел только о том, как верней и скорей с ним покончить.

Сам охотник не чувствовал большой жалости к быку. Наоборот: он в этот раз был решительно на стороне смелого дикого зверя. Он втайне восхищался лосем, так быстро расправившимся с тучным быком.

Впрочем, это чувство восхищения не помешало охотнику принять участие в облаве на Одинца, которая была решена тут же на сходе.

Крестьяне поднялись всей деревней. У кого были ружья – пошли в стрелки; все остальные – кричанами, загонщиками.

Расчет был на то, что лось не успел уйти далеко от места схватки с быком: надо было немедленно захватить его в кольцо и не пустить в казенный лес, где крестьяне не имели права охотиться.

* * *

Одинец действительно недалеко ушел от места битвы.

Он рано услышал гомон приглушенных человеческих голосов – раньше, чем загонщики успели обойти лес, а стрелки стать в цепь.

Старый зверь разом почуял беду, но с минутку простоял неподвижно, словно раздумывая, в какую сторону ему бежать.

Люди, разбившись на кучки, подходили спереди и сзади. Бежать можно было только вправо или влево. Справа был лес, и в конце его – Одинец знал – море. Слева были болото и остров – испытанное убежище.

Но там, в его сокровенном убежище, побывал человек. Он больше не доверял этому месту.

Одинец повернул вправо.

Глава четвертая
Лось пошел

– Пошел! Пошел! – закричали по цепи.

Загонщики, сойдясь широким полукругом, двинулись к морю. Руководил облавой знакомый охотнику бородач. Он поставил стрелков в цепь. По его расчету, еще до моря, встретив препятствия, лось должен будет повернуть вспять. Тогда его встретят пули.

Короткий осенний день подходил к концу. Надо было спешить загнать зверя.

…Одинец уверенно шел вперед. Последний раз он был в этих местах несколько лет назад, но дорогу помнил хорошо.

И вот перед ним выросло препятствие: высокое прясло загородило ему путь.

Прежде тут прясла не было. Крестьяне обнесли им лес только этим летом. Городили высоко: чтобы скотина не могла перескочить жердей и уйти к морю.

Прясло высотой доходило Одинцу до головы. Препятствие казалось неодолимым.

Но когда лось пошел, что может ему помешать?

Одинец не остановился и не повернул назад.

Ровной иноходью подошел он к пряслу и вдруг как на крыльях поднялся в воздух, пронесся на сажень от земли, не задев жердей ни одним копытом.

Пока загонщики подходили к пряслу и перелезали через него, Одинец все шел и шел вперед.

Через некоторое время новое препятствие встретилось ему на пути. Густой сосновый молодняк стал перед ним непроницаемой стеной.

Деревца росли так тесно, что разве зайчонок сумел бы протиснуться между их стволами.

Огибать заросль значило потерять время.

Одинец пошел напролом.

Как снаряд из тяжелого орудия, врезалась его широкая грудь в густую заросль сосенок.

Крепкие деревца падали вправо и влево, образуя широкую брешь. Они не в силах были остановить стремительный ход тяжелого зверя.

Прорезав чащу, Одинец очутился перед третьим препятствием: дорогу ему пересекало каменное шоссе с глубокими канавами по обеим сторонам. По шоссе тарахтели телеги. В телегах сидели люди.

И тут Одинец не остановился.

Не замедляя хода, он подошел к первой канаве и одним широким прыжком перемахнул на шоссе – перед самыми мордами лошадей.

Испуганные внезапным появлением громадного зверя, лошаденки шарахнулись в сторону. Дремавшие в телегах люди затпрукали и схватились за вожжи. Две телеги скатились под откос в канаву. Одна лошадь понесла назад по шоссе.

Не обращая внимания на грохот и крики, Одинец так же плавно махнул через другую канаву – и исчез в лесу.

Много времени спустя, когда загонщики дошли до шоссе, проезжие крестьяне еще обсуждали на месте неожиданное приключение. Телеги они уже вытащили из канавы.

Загонщики узнали от них, что лось у них на глазах скрылся в лесу по ту сторону шоссе. Тогда бородач скомандовал цепи остановиться.

Лес, куда направился Одинец, был невелик: верста в длину, верста в ширину. За ним было море – широкий Финский залив.

Бородач послал людей в обе стороны окружить лес. Дал строгий наказ: не заходить внутрь, не шуметь и не разговаривать, чтобы не спугнуть зверя.

Становилось уже темно.

План у бородача был такой: взять Одинца в кольцо, дождаться рассвета, а там загнать зверя в море и прикончить.

Через полчаса, разложив костры по опушкам, загонщики спокойно стали располагаться на ночлег. Они хорошо знали, что Одинцу теперь от них не уйти.

Охотник был с ними. Он понял, что последнему лесному великану этого края пришел конец. Смертельный час его пробил.

Охотник думал только об одном: как бы сделать так, чтобы ему первому удалось выстрелить по загнанному зверю.

Рога старого лося должны достаться ему.

Глава пятая
Последняя ночь

Сырая осенняя ночь заглушает звуки. Но чуткие уши Одинца ловили все, что делалось у него за спиной.

Там слышался говор и смех, люди ломали сучья, резко потрескивали костры. И Одинец знал, что сзади окружило его кольцо огня, спереди – вода.

Он стоял в чаще у самого берега моря. Дальше идти было некуда.

Берег некрутым обрывом сбегал к воде. Легкие волны спокойно плескали в песок; ветра не было. Далеко впереди в темноте то зажигался, то погасал золотой огонек Толбухина маяка. В небе не было огоньков.

Одинец повернул голову, пригнул ею соседнюю рябинку, как стамеской, срезал зубами горькую кору и стал медленно жевать ее.

Он ждал.

Бородач – распорядитель облавы – вспомнил, что у городского охотника хорошее ружье. С таким ружьем надо стоять в середине цепи. Концы станут заходить – зверь, скорее всего, посередине захочет прорваться.

Бородач пошел по всей линии – искать охотника.

Крестьяне спали у костров, оставляя одного сторожем – стеречь огонь.

Охотника не было нигде. Вечером его видали. Потом он исчез, никто не знал – куда.

Бородач подумал: «Дрыхнет где-нибудь под кустом!»

Сам примостился у огня, пригрелся.

Думал, засыпая: «До свету десять раз успеешь выспаться».

Сырая осенняя ночь тянулась медленно.

Становилось холодно. Утро обещало быть ясным.

Охотник не спал.

Он в темноте пробрался к самому берегу и залег в кустах.

Думал: «Зашумят – Одинец сюда подастся. Тут я его и встречу».

Смотрел, как далеко в темном море зажигается и гаснет золотой огонек; это на круглой башне Толбухина маяка вращалась яркая электрическая лампа, мигая кораблям. Слушал мелодичный плеск волн. Вспоминая Одинца, жалел его: не виноват же зверь, что бык на него набросился.

Но про себя думал: «Уж лучше я… Все равно ведь убьют».

* * *

Светало.

Люди у костров расталкивали спящих, торопливо доедали принесенную ребятами еще с вечера еду.

Бородач обходил линию, отдавая последние приказания.

Трогаться назначил с восходом, всем сразу по сигналу.

Охотник видел, как блестящий краешек солнца показался из моря.

К берегу побежала золотая узкая дорожка. Так аккуратница-хозяйка стелет-раскатывает по чистому полу веселый половичок.

Охотник наблюдал, как золотая дорожка солнца добежала до берега, заиграла искрами на песке.

Он слышал, как за лесом протрубила труба и раздались голоса загонщиков.

Он заметил, как что-то темное зашевелилось перед ним в чаще, увидел громадную фигуру зверя, внезапно вставшую над обрывом, – и поднял ружье.

Поджав задние ноги и вытянув передние, Одинец скользнул с обрыва – там, где золотая дорожка через все море соединила берег с солнцем.

Лось неторопливо дожевывал горькую ветку рябины. Дожевав, одним могучим движением вскинул голову с тяжелыми рогами – и гладкая кость широких рогов засияла теплым золотом солнечных лучей.

Вдали стучали, шумели загонщики.

Зверь не обернулся.

– Как красив, ведь до чего красив! – бессвязно бормотал про себя охотник. Он положил ружье на сучок и шарил мушкой по телу зверя, нащупывая убойное место. – Он мой, мой теперь!.. – торжествовал охотник. – И как красив! Прямо хоть статую лепи!..

Вдруг Одинец шумно вздохнул и пошел в воду.

Сердце упало:

– Уйдет!..

Охотник поймал на мушку переднюю лопатку зверя и плавно, по всем правилам стрельбы, нажал гашетку.

Выстрела не было.

Совершенно растерявшись, охотник взглянул на лося.

Лось шел по золотой дорожке, медленно погружаясь в мелкое у берега море.

Сзади сильно шумели загонщики.

Охотник перевел глаза на ружье.

Предохранитель бескурковки стоял на «S» (безопасно).

Одним движением пальца охотник отодвинул предохранитель на «F» (огонь) – и посмотрел на лося.

– Как красив! Вот если б она сейчас его видела…

Еще можно было стрелять. Но охотник опустил ружье:

– Беги!

Через минуту все тело зверя погрузилось в воду. Видна была одна голова с позолоченными солнцем рогами.

– Милый, скорей же, скорей! – шептал охотник, бестолково размахивая ружьем.

Вдали на фарватере вереницей бежали серокрылые легкие лайбы. Черной полосой расстелив за собой дым, шел быстрый миноносец.

Загонщики подходили.

Одинец был уже вне выстрела.

Охотник скользнул взглядом по берегу. Нигде не было видно лодок.

– Ну, слава тебе, последний лесной великан! – громко произнес охотник и рассмеялся счастливым смехом.

Протянув руку, он показал подошедшим крестьянам далеко в море сверкающую точку.

Золотая дорожка солнца быстро свертывалась, убегала от берега, обнажая холодную гладь моря.

Глава шестая
В городе

Прошла неделя.

Охотник снова превратился в студента, бегал в университет, торопливо ел, спал и развлекался. Быстрая городская жизнь закрутила его в своем безостановочном колесе.

В тот день он вышел из университета поздно и побежал домой по набережной.

Где-то за мостом заходило солнце. На той стороне реки корабельные доки сверкали бесчисленными стеклами.

«Как тут редко замечаешь солнце, – подумал студент. – А там только и глядишь на него».

Там – это в лесу. Студент частенько теперь ловил себя на мысли о лесе.

Он пробежал уже и мост, а солнце отодвинулось куда-то за колонны большого здания.

«Вот так и Одинец, – думал студент. – Плыл, плыл – а солнце от него все дальше. Захлебнулся – и пошел ко дну».

Впереди над серым камнем набережной резко выделился черный подъемный кран, хищно выгнутая стальная спина.

«…Или с миноносца какого-нибудь его застрелили», – уныло закончил свою мысль студент.

В это время он заметил идущую прямо на него знакомую женскую фигуру.

– Вы? – удивленно спросил он. – Разве вы уже вернулись?

Окинув одним взглядом всю его растерянную фигуру, девушка спокойно сообщила:

– Я была у вас, искала вас.

– Меня? – удивился студент. – Вы же писали, что ненавидите меня!

Не отвечая, она спросила:

– Убили Одинца?

Студент почувствовал облегчение.

– Нет, не удалось, – ответил он быстро.

Но сейчас же поправился:

– Собственно, не то чтобы не удалось, а я даже спас его. То есть не совсем спас, а так… не стал стрелять, хотя совсем уже…

Он совсем запутался в словах и, внезапно разозлившись на свою растерянность, отрезал:

– Одинца крестьяне загнали в море. Я видел, как он поплыл, – и не стал стрелять. Вот и все.

Глаза девушки заблестели.

– Я так и знала! Так и должно было кончиться. Говорите скорей, в какой день он уплыл?

– В четверг на прошлой неделе. А что?

– А то, что Одинец ваш цел и невредим, – с торжеством объявила девушка.

– Его поймали в море? Откуда вы знаете?

– Лучше, гораздо лучше! Вот слушайте: в пятницу на той неделе – я нарочно запомнила день – по всему нашему берегу разнесся слух, что накануне вечером рыбаки видели громадного лося, плывущего с моря к берегу. Они было погнались за ним на лодках, но он успел достичь мелкого места и благополучно ушел в лес. Я отыскала этих рыбаков и все проверила.

– Да что вы! – вскрикнул студент. – Вот молодец! А я-то был уверен, что он потонет. Ведь двадцать восемь верст воды! Вот здорово!

– Ага! – торжествовала девушка. – Теперь сами за него рады. А то «убью да убью!»

– А знаете, – улыбаясь, сказал студент, – если б не вы, так я бы, пожалуй, того… двинул бы его в последний момент. Ружье у меня на предохранителе оказалось, не выстрелило. Тут я вас вспомнил и одумался.

Девушка, краснея, протянула ему руку.

Аскыр
Повесть о саянском соболе

Степан и Аскыр

Вершины Саянских гор обозначились на ночном небе. Казалось, что они стали еще черней от забелевшего за ними света.

Ровный белый свет стал быстро опускаться в ущелье. На черном дне заблестела ломаная полоска реки. Красный огонь костра на скале побледнел, стал почти невидим.

У костра сидел ярославец. Один там был Степан, без товарищей. В глухой тайге, в безлюдных Саянских горах. Бывает же, что не посчастливится… Не повезло дома, пошел искать себе счастья. Говорили люди, что в Сибири земли много, по ручьям золото копают, по рекам лес сплавляют. Всю реку, говорили, лесом запруживают. Да вон он, лес, кругом стоит; лесу – что травы, а какой в нем толк! Лес не распашешь. Рвал его Степан, корчевал, думал очистить место для запашки. Да разве вдвоем с бабой одолеешь проклятые пни да коренья! А к соседям не приступись: одно слово – кержаки.

Зло глянул Степан на тайгу. Из черноты все зеленее и зеленее вставала тайга кругом, обступила и молчит: насупилась, пихты да ели.

– Кержаки те же! – сказал Степан и плюнул в костер.

Где-то из лесу в ущелье глухо заукала немая таежная кукушка.

– Подавилась! Кто ее за глотку держит?.. И птица тут нескладная. К черту б все – да домой.

И таким приветливым родное село вспомнилось. И солнце ярче, и елки по-другому смотрят. А улица – все дома улыбаются. Да ведь пять тысяч верст пешком не отмеришь. А на поезд где деньги взять? Говорят, золота в Сибири сколько, в ручьях ведь люди моют, – чего зевать? И пристал Степан к «старателям», кустарям-золотомоям.

Опять незадача – как ни бился Степан, только на харчи и вырабатывал. Вспомнил, что жена на заимке одна осталась. Показали ему тропу, и махнул Степан тайгой на перевал к своей заимке.

Перевалил хребет – и вот сидит у костра, дожидается света, бросает хвойные лапы в огонь.

Пискнула в траве мышь и серым клубочком покатилась прямо Степану под ноги. За ней метнулся из травы головастый темный зверек, не больше котенка. Он в два прыжка придавил мышь у самых колен человека.

Степан быстро прихлопнул зверька ладонью и зажал в руке. Он сам не знал, зачем это сделал, – просто так, сама рука упала. Зверек выпустил из пастишки мертвую мышь и забился, завертелся. Держит его Степан, а тот вот-вот шею вывихнет – норовит вцепиться Степану в руку.

– Хорьчонок! – сказал Степан и стал с любопытством разглядывать пушистую шкурку зверька. – Нет, куничка скорей – рыльце востренькое и шерсть черна.

Степан сызмала любил баловаться с ружьем, был неплохой охотник и каждую птицу, каждого зверя у себя в лесах знал с виду и по имени.

Повертел, повертел зверька, оглядел со всех сторон.

– Нет, и не куничка, больно шуба богатая! Кто же ты таков? – И вдруг во весь голос крикнул: – Соболь!

Зверь с перепугу сильнее рванулся в руке.

– Ага, признался! – засмеялся Степан. – Вишь гладкий какой! Даром что маленький еще. Да ты меченый, рукавичку надел!

Левая передняя лапка зверька до сгиба была белая.

– Ну франт, ну и франт! Ай шуба! Как я тебя сразу-то не признал. Аскыр[5]5
  Аскыр – самец соболя. Слово, вошедшее в употребление у русских промышленников.


[Закрыть] и есть.

Соболенок, изловчась, тяпнул-таки его за палец, и Степан поневоле разжал руку.

Зверек упал наземь, мячиком подскочил и пропал в траве.

Степан бросился за ним.

– Стой, стой, шельма!

Да куда там! Зверька и след простыл.

Из-за гор вырезался огненный край солнца. На минуту Степан ослеп: в глазах пошли красные, синие, желтые пятна. Степан потер глаза и весело глянул на тайгу.

– Вот они где, деньги-то! – сказал он вслух. – Так по тайге и бегают.

Обвел он взглядом весь лес, что было видно, и подумал: «Сколько тут этого соболя насажено! Ружьишко б справить, собачонку какую ни есть да пристать к кержакам. Клад из этого места можно выволочь. Сидел я тут дураком, счастья своего не видел!»

Кинул Степан узелок на спину и быстро зашагал в гору.

А маленький Аскыр сидел в это время под кедром, мелко дышал и дрожал всей шкуркой от страха.

В родной тайге

Степан ошибся в расчете. Кержаки не захотели принять его в артель. У него не было ни ружья, ни собаки, ни капканов. Он был новичком в тайге. Что ж из того, что он умеет метко стрелять! Кержаки – народ расчетливый и хозяйственный, голый новосел им не товарищ.

Степан попробовал счастья в других деревнях. Но тамошние артели совсем его не знали. Глухое было место тогда – Саяны. Никто не решался жить в немой, как могила, тайге вместе с чужим человеком. Кто его знает, что у него на уме?

Подошла осень. Кержаки ушли в горы соболевать. Скрепя сердце Степан остался в заимке перебиваться с хлеба на квас.

А в тайге в это время рос и нагуливал шерсть молодой Аскыр.

В то утро, когда он попался Степану, он был еще совсем неразумный детеныш. Тогда он только-только покинул соболюшку-мать и двух маленьких братьев. Первый раз пошел на охоту без матери, хотел поймать мышь и сам чуть не остался в руках у Степана. Горячий, задорный зверек в то время так рвался за всякой дичью, что мог угодить прямо в горящий костер.

Но молодые звери в тайге растут не по дням, а по часам. Чему научились его предки – все уже было у него в крови от роду. Лапы сами делали прыжки, чутье неудержимо тянуло туда, где пахло дичью, тело сплющивалось и изгибалось, когда грозила беда. Схватят зубы ядовитую жабу, но рот сам с отвращением выплюнет вредную пищу. Язык его говорил ему: «Этого соболь не ест!» И он с отвращением тряс острой мордочкой.

Весь его соболиный род был хищниками. И сам он с первых дней знал, как ему вести себя при встречах. Если зверь слабей тебя – поймай и съешь. Если он с тобой одной силы – дерись с ним, прогони или убей. А если сильней тебя – уноси ноги.

Так же, не раздумывая, молодой зверек выучился пользоваться шубкой-невидимкой. Подкрадывался ли он, нападая, или прятался, убегая, – он безошибочно выбирал места, где самый острый глаз не мог разглядеть его темного меха среди бурых комьев земли, стволов и скал.

И вот к осени, к тому дню, когда Степан проводил завистливым глазом уходящих в тайгу охотников, Аскыр уже стал взрослым соболем. Не всякий ястреб днем и не всякая сова ночью решились бы теперь напасть на него. Он уже умел постоять за себя. Он был и смел, и осторожен.

Теперь под длинным блестящим волосом его легкой летней шубки отросла густая и теплая ость. Шкурка вошла в полную цену.

Не прошло и двух недель, как Аскыру пришлось спасать ее от охотника. Случилось это вот как.

Раз утром, возвращаясь с ночной охоты, Аскыр напал на след другого соболя. След был свежий. Аскыр сейчас же побежал по нему.

Скоро он нашел место, где чужой поймал и растерзал рябчика; от птицы остались только кровавые перья. Такого дела Аскыр не мог стерпеть. Если у него под носом передушат всех рябчиков, то что же ему останется? Аскыр считал, что все рябчики в тайге принадлежат ему. Вора нужно поймать и истребить. И он пошел искать. След привел его к дереву и шел выше, вдоль ствола. В дереве было дупло. Там и отдыхал чужой соболь после сытного обеда.

Аскыр стал быстро взбираться по дереву.

Другой соболь выскочил из дупла, ловко перескочил через голову Аскыра, винтом по стволу сбежал на землю.

Аскыр приостановился. Он услышал слишком еще памятный ему запах – запах матери. Еще недавно он тыкался мордой в ее пушистый живот, отыскивая соски.

Жалеть и раздумывать Аскыр не умел. Он был хищником. Кто одной силы с тобой – того прогони или убей.

Аскыр кинулся вслед за соболюшкой и скоро настиг ее на ровном месте под темными пихтами. Начался бой. Соболюшка-мать была крупнее и опытнее. Но она была стара; зубы ее притупились, она быстро стала задыхаться. Аскыр был ростом меньше, но ловчей, а главное – он был молод. В нем была еще свежая ярость.

Соболюшка стала сдавать. Клочья шерсти так и летели из нее во все стороны. Бойцы то отскакивали, то свивались в клубок и катались по земле. Аскыр все старался ухватить соболюшку за горло.

Вдруг оба зверька отскочили в разные стороны и проворно вскарабкались на деревья. В ближних кустах раздалось шумное дыхание, и на площадку перед пихтами выскочил большой зверь. Уши на голове у него стояли торчком, язык вывалился из пасти, круглые глаза следили за соболюшкой.

Соболюшка вскарабкалась на толстый сук и, почувствовав себя в безопасности, стала уркать и сердито пырскать на зверя. Зверь поднял морду и громко, отрывисто залаял.

Аскыр прижался к суку другой пихты, за несколько метров от соболюшки. Он в первый раз видел собаку и очень боялся ее.

Время проходило, а собака все сидела под деревом и, не спуская глаз с соболюшки, отрывисто лаяла. Аскыр подумал: «Улизнуть бы! Что, если тихонько сползти по стволу и незаметно юркнуть в кусты?» Вдруг он услыхал сзади чьи-то осторожные, но тяжелые шаги. Аскыр повернул голову и совсем близко от себя увидел человека.

Охотник поднял ружье и прицелился в соболюшку.

Короткий хлесткий удар стегнул Аскыра по ушам. Перепуганный Аскыр мгновенно соскочил с дерева, шмыгнул в кусты и стремглав помчался по тайге. Он не останавливался до тех пор, пока не выбежал к реке. Тут он забился в узкую щель между двумя острыми скалами. Там он сидел до самой ночи… Никто его не заметил.

Нередко потом Аскыр слышал в тайге громкий лай собаки и короткий гром выстрелов. Но ни разу больше ему не пришлось встретить соболюшку-мать.

Наступила зима. Исчезли змеи, лягушки, скрылись бурундуки – маленькие земляные белки с пятью черными полосками на спине; улетели перелетные птицы. Аскыру становилось голодно – дичи оставалось мало в тайге. Рябчики все больше держались по высоким деревьям. Там за ними Аскыру было не угнаться. Правда, глухари часто опускались в снег, но он не смел еще нападать на этих больших и очень сильных птиц.

Аскыр поднялся вверх по склону горы, туда, где низенькие деревья росли редкими кучками. Там он нашел спустившихся с вершин белых куропаток и скоро научился ловить их в снегу. Он выслеживал, где они зарываются в снег, и сам, нырнув в пушистый сугроб, бежал под снегом, как крот в земле. Добежав до места, выскакивал и кидался на спину ошеломленной птице.

Наконец и куропатки куда-то исчезли. Аскыру опять пришлось спуститься в тайгу. Он подстерегал белок на земле, ловил на снегу мышей и мелких птиц. Чем дальше в зиму, тем голодней становилось соболю.

А в конце зимы Аскыру пришлось идти на небывалое еще дело.

Он жил теперь под востряками – голыми, острыми скалами над рекой. Тут, после неудачной ночной охоты, он увидел крупного старого беляка. Заяц сидел под кустом дикой смородины и аккуратно обгладывал кору.

Аскыр легкими, волнистыми прыжками стал приближаться из-за камней к зайцу. Изредка он останавливался, поднимался передними лапами на камень и осторожно выглядывал.

Беляк не чуял беды и спокойно жевал кору.

Но вот камни кончились. Аскыр нырнул под снег и вынырнул за спиной у зайца. Секунду он потоптался на месте, сбил под ногами снег и прыгнул с твердой опоры.

Почти в тот же миг прыгнул и заяц. Передние лапы Аскыра задели беляка по ляжке, но соскользнули. Громадными прыжками заяц помчался к камням.

Аскыр кувырнулся в снег, поднялся и жадными глазами проводил уходившего беляка. Где же его догнать!

Встревоженные зайцем, вскочили отдыхавшие на востряках кабарги, маленькие – с козленка ростом – безрогие олени. Они пугливо озирались, ожидая увидеть внизу крупного хищника. Но там никого не было. Аскыр был от них за кустом, они не могли его заметить.

Кабарги скоро успокоились и разбрелись по скалам. Одна из них спустилась и подошла к кусту, за которым прятался маленький хищник. Аскыр видел, как ловко кабарга разгребает тонкими, точеными ногами снег, вырывает корешки копытцами и хрустит острыми зубками. Она подошла к нему совсем близко.

Аскыр не раздумывал. Высокая спина кабарги была от него на расстоянии прыжка.

Он прыгнул.

Кабарга прянула. Аскыр всеми когтями вонзился в шерсть, в кожу, а зубы сами впились кабарге в затылок. Аскыр учуял кровь. Кабарга пошла чесать со скалы на скалу брыком, скоком. Соболя бросало из стороны в сторону. Он повисал на зубах и снова цеплялся лапами, наспех грыз живое мясо – натолкнулся на тугую крепкую жилу.

Аскыр рванул ее зубами в тот миг, когда кабарга оттолкнулась от скалы и прыгнула на чуть заметный выступ обросшего мхом угловатого утеса. Это был последний прыжок горного скакуна.

Кабарга не допрыгнула до утеса. Ее голова сникла, и она, кувыркаясь, полетела в пропасть.

Когда оглушенный Аскыр вылез из-под нее на дне ущелья, кабарга уже не дышала.

Десять дней пировал Аскыр. Он понаделал себе нор в снегу под камнями, каждую ночь выходил и до отвала наедался мясом. А днем, когда, сытый и довольный, он крепко спал в своем теплом логове, на труп кабарги слетались таежные птицы. Рыжие сойки с ярко-голубыми перышками на крыльях дрались за падаль с крапчатыми кедровками. Кругами спускался с высоты ворон и, разогнав пернатую мелкоту, важно усаживался на добычу. Но и он поспешно взлетал, когда из-под камня показывалась усатая мордочка Аскыра. Все боялись маленького смелого хищника.

Так встретил Аскыр первую весну своей жизни. Пришла пора искать себе подругу. Он целыми днями рыскал по тайге, бился со всеми встречными соболями и бегал за всеми молодыми соболюшками. С первым теплом повылезло из-под снега спавшее зимой зверье, начали возвращаться птицы. Тайга с каждым днем оживлялась, дичи попадалось вволю. Теперь не слышно стало выстрелов. Аскыр был сыт и счастлив.

А Степан с семьей к весне дожевал последний свой кусок хлеба. Ему ничего не оставалось больше, как поступить в работники к богатому кержаку.

Так он и сделал.