Текст книги "Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди"

Автор книги: Виталий Шипаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– А что, с умом задумано, – и тут же поинтересовался: – Смерть-то хоть пан принял безропотно, как иезуиту подобает, иль опять свиньею недорезанной визжал?

– Да жив он, сволочь. Прежде чем соратников своих предать, пройдоха этот у меня пощаду вымолил. Вот и пришлось слово данное сдержать, – признался князь Дмитрий.

– Думается мне, что большую ты промашку, княже, допустил, доброту такую проявив, она ведь, как известно, не бывает безнаказанной, – усмехнулся Княжич, не подозревая, что встретится с Иосифом аж через три десятка лет и тот поставит точку в книге его жизни.

– Ну да ладно, чего теперь об этом говорить. Нет занятия глупей, чем жалеть о содеянном. Давайте лучше порешим, как до царева войска станем добираться. Или так и будем с оглядкой идти, новых пакостей шляхетских дожидаться?

– Что ты предлагаешь, – с явным интересом вопросил Емельян.

– Предлагаю отряд вперед послать, чтоб дальнейший путь разведать, заодно обоз, который воевода нам навстречу выслал, встретить, а то как бы ляхи раньше нас его не перехватили.

Атаман и князь согласно кивнули.

– Тогда мою ватагу пополнить прикажите, для такого дела маловато бойцов у нас осталось.

– Приказать-то можно, но найдутся ли желающие на столь великий риск идти после того, как Ордынец погиб, – неуверенно промолвил Новосильцев.

– Эх, князь, пора б тебе понять наши нравы. Да теперь от охотников побыстрее со шляхтою сразиться отбою не будет. В одночасье самых лучших наберем, – заверил Емельян и обратился к Княжичу: – Сотни тебе хватит?

– Я бы и пятью десятками обошелся, но как скажешь. Ты атаман – тебе виднее, – засмеялся тот. Заметив, что заверенье атамана не совсем убедило князя, Ванька пояснил: – В казаках, Дмитрий Михайлович, не сомневайся. Коль за царя Ивана воевать пошли, то за собратьев убиенных полякам спуску не дадут. Теперь уж им деваться просто некуда – кровь товарищей отмщенья требует. Ну и наши скромные старания, полагаю, не пропали даром. Увидели станичники, что прославленных шляхетских рыцарей тоже можно бить, – обернувшись к Ярославцу, он попросил:

– Александр, скачи вперед, оповести по сотням, мол, Ванька Княжич лазутчиков набирает. Да не вздумай уговаривать кого б то ни было, нам сомнениями терзаемые не требуются.

Сашка молча кивнул и с места рванул галопом к стоящему на привале полку, то ли движимый усердием, то ли желанием изведать прыть своего нового коня. Одолеваемый заботами да невеселыми помыслами Княжич лишь теперь заметил под Ярославцем по всем приметам шибко прыткого, бурой масти с белыми чулками жеребца. Добрая улыбка осветила лицо хорунжего.

– Не ошибся я в Сашке, казачье сердце у него. Перстень с одежонкой и даже мушкет чуть ли не силком ему навязывать пришлось, а коня без всяких уговоров в добычу ухватил.

39

При въезде в стан старшин уже поджидали отозвавшиеся на призыв Ярославца станичники. Завидев их, Новосильцев спросил:

– К чему, Иван, эдакая спешка? Погодили бы до вечера, на ночевке подобрать людей куда сподручнее. А так – возьмешь кого попало, первых встречных.

– Да чего тут выбирать. Кто душою риска жаждет, кому со шляхтой поскорей сразиться хочется, те и вызвались, мне именно такие нужны. А до вечера ждать нечего. Наверняка поляки о пленении Иосифа уже проведали и новые козни строят, так что надобно поспешать.

Атаман с хорунжим не ошиблись, пойти в отряд лазутчиков изъявили желание более сотни казаков. Наблюдая за тем, как Княжич подбирает себе бойцов, князь заметил, что на этот раз он не выкрикивал из строя приглянувшихся ему воинов, а, переговорив о чем-то с каждым, либо хлопал по плечу и тот присоединялся к его отряду, либо отрицательно мотал головой. Когда Иван завершил пополнение крепко поредевшей знаменной полусотни, Новосильцев увидал, что многие из избранных были почти вдвое старше своего начальника. Удивленный очередной его причудой, князь обратился к Чубу:

– О чем это он с ними беседовал?

– О родне, похоже, спрашивал. Тех, что сынов или братьев имеют, отбирал. Коль погибнет кто, так чтобы род казачий не перевелся, – предположил Емельян.

– Так ведь сам Иван, насколько мне известно, круглый сирота.

– То сам, на то мы и старшины, чтобы первыми головы свои под вражьи сабли да пули подставлять. Не для нас закон сей писан. Хотя, чего греха таить, нынче и такие атаманы появились, которые очень даже ловко по чужим костям шагают к славе, только Ванька не из тех, в чем – в чем, а в этом будь уверен, – печально улыбнулся Чуб. По внезапно повлажневшим глазам князя и решительному выражению его лица он догадался, что царев посланник решил примкнуть к знаменной полусотне.

Набранный Иваном отряд, который вместе с ним составил ровно пятьдесят бойцов, уже начал было строиться в походный порядок, как вдруг врезавшийся в строй на всем скаку всадник вызвал если не переполох, то – изрядное – замешательство. Сопровождаемый насмешливыми возгласами:

– Совсем сдурел!

– Окстись, оглашенный! – он был пропущен пред начальственные очи. Напустивший на себя грозный вид атаман сразу же признал в возмутителе спокойствия давешнего молоденького казачка, который так восторженно рассказывал о подвигах Ивана с Сашкой. Выпучив и без того большие черные глазищи, парнишка беспрестанно повторял:

– Где тут хорунжий Княжич лихих вояк набирает?

– А ты что, шибко отчаянный? – еле сдерживаясь, чтоб не рассмеяться, строго вопросил Емельян. Незадачливый искатель ратных подвигов чуток опешил, однако, тут же преодолев растерянность, почти нагло заявил:

– А то, мне без войны и жизнь не в радость. Когда негде удаль проявить, такая тоска одолевает, лишь вином от нее спасаюсь.

– А где раньше был? Почему вовремя не явился? – вмешался – Княжич, взглянув на заспанное мальчишечье лицо. – Проспал, видать, свою удачу ты, казак. Ровно полусотня набрана, а я ровный счет люблю.

Жуткое огорчение поселилось в глазах юного рубакипьяницы.

– Вот так всегда, – печально промолвил он. Ивану даже показалось, что удалец вот-вот расплачется. Лишь поэтому уважающий искренность чувств хорунжий не послал мальца куда подальше, а продолжил разговор:

– В сраженьях был?

Нахальная гордость в один миг сменила разочарование на лице парнишки. Откинув голову, он громко, чтоб все слышали, сказал:

– А как же. Три раза на Волгу и раз пять на татарву ходил. Я ордынцев шибко ненавижу. Нынешней весной с ватагой Ермака к ним в гости наведывался.

Услышав имя приятеля Кольцо, Иван проникся интересом к собеседнику. Похоже, тот не врал, и ему действительно доводилось встречаться с ордынцами, о чем свидетельствовал звездчатый шрам на шее – явный след татарской стрелы.

– И ранен был?

– Был, – запросто, без всякой горделивости, ответил казачок. – Дважды чуть богу душу не отдал, но ничего, терпит пока грехи мои господь.

Иван уже почти решил принять его в свою ватагу, а потому, более для порядка, поинтересовался:

– Отец иль братья есть?

Почуяв, что дело принимает благоприятный оборот, казачок лишь беззаботно махнул рукой.

– На этот счет не сомневайся, атаман. Горевать по мне, случись что, некому. Один на белом свете я остался. Отца совсем не помню, а мамка померла, когда татары в Крым нас гнали, ровно за день до того, как казаки отбили. Так я на Дону и оказался.

Трудно было бы наверно даже выдумать какой-нибудь другой ответ, чтоб заставить хорунжего изменить им же заведенное правило. Обращаясь к своему новому бойцу, Княжич распорядился:

– Становись в строй. Только буйный нрав свой придержи, и так из-за тебя порядок нарушаю. Как звать-то?

– Сашка, – бодро ответил донельзя довольный казачок.

– А прозвище? А то у нас уже один Сашка есть, как различать мне вас прикажешь, – кивнул Иван на Ярославца.

– Маленький, – промолвил юноша, чуток смущенный неблагозвучностью своего прозвища.

– Ну, гляди, Сашка Маленький, я хоть попов воспитанник, но проповедей читать не люблю. Ежели натворишь чего – так образумлю, что всю оставшуюся жизнь будешь о знакомстве нашем сожалеть.

– Не имей сомнений, атаман, я свое место под солнцем знаю, – заверил Маленький, занимая место в последнем ряду.

Хорунжий уже собрался дать команду трогаться, но тут к нему подъехал Новосильцев.

– Иван, а может, еще раз порядок нарушишь, еще одного безродного в свою ватагу примешь?

Ванька сразу догадался, о ком речь, и неуверенно спросил:

– А ладно ль будет тебе, князь, полк бросить да с дозором идти?

– О чем речь, атаман, – уподобляясь Маленькому, улыбнулся Новосильцев. – Чуб с есаулами без меня управятся. А дорогой этой я уже хаживал, когда из Полоцка на Дон пробирался, авось и пригожусь. Да и в царево войско лучше мне заранее прибыть, чтоб поведать воеводам государевым о том, что казаки – это не стрельцы, не рать мужицкая, особого с собою обращения требуют.

– Поступай, как знаешь, я тебе не указ. Только Чуба не забудь известить, – пожал плечами Княжич. Он, как и атаман, сразу понял – государева посланника обуревают те же чувства, что и Сашку Маленького, что его русская мятежная душа тоже захотела попытать свое воинское счастье.

ГЛАВА II.

ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ

«Потому что нельзя быть на свете красивой такой…»

(М. Андреев)

1

Расположенный на окраине Варшавы дворец князя Казимира Вишневецкого напоминал библейский город Вавилон. Переполненная множеством различного племени гостей обитель всемогущего Казимежа будоражила притихшую по вечернему времени столицу музыкой и криками разгулявшихся рыцарей. Доблестные католические воины, собранные со всех уголков просвещенной Европы, праздновали начало нового похода на дикую Московию.

Стоя у раскрытого окна своей спальни, что находилась на верхнем этаже, хозяин наблюдал за происходящим внизу столпотворением. Мелкую шляхту да иноземных офицеров невысокого звания в дом пускать он не велел и потчевал их под открытым небом в обнесенном каменной оградой саду. Глядя на это скопище благородных голодранцев, среди которых были не только польские паны, но и легко узнаваемые по скуластым лицам и черным волосам мадьяры, высокие, неповоротливые, как пивные бочки, немецкие рейтары и разряженные в красные шаровары бритоголовые, чубатые малороссы, князь еле сдерживал закипающее в нем бешенство.

– Весь двор, скоты, позагадят. Нет, у царя Ивана всетаки есть, чему поучиться, уж он умеет подданных в железном кулаке держать, а у нас державой шляхта пьяная правит. Дожили, что эти недоумки на своем скотном дворе, который у них сеймом прозывается, мадьяра выбрали в короли. Нашли себе под стать повелителя, – тяжело вздохнув, подумал Казимир. Со своеволием рыцарства приходилось мириться, и не только мириться, но и задабривать его дармовой жратвой да выпивкой. Польша не Русь, здесь не сын становится наследником правителя, монарха избирает наглая, заносчивая шляхта. В них, дворянах-воинах, вся сила Речи Посполитой. И ничего теперь уж не поделать с тем, что не его, родовитого польского князя, и даже не литвина Радзивилла, а удачливого венгра-воеводу возжелали они видеть своим повелителем.

– Да и черт с вами, – выругался вслух Вишневецкий.

– Чем, в конце концов, король Стефан от тех же немцев-наемников отличается? Да ничем. Пускай своим талантом воинским послужит Речи Посполитой. Пусть поставит на колени Московию, а там видно будет. Королиизбранники у нас подолгу на престоле не сидят, французский принц, вон, быстро сбежал, глядишь, и этот не задержится, – попытался успокоить себя князь.

Вошедший в спальню дворецкий пан Мечислав прервал размышления Вишневецкого.

– Ваша милость, указанные особы препровождены в каминный зал.

Казимир аж вздрогнул, слишком уж неслышно вошел его наперсник. Поманив слугу рукой, следуй, мол, за мной, он направился к гостям. Нет, не только чтоб задобрить шляхту, устроил князь это пиршество. Помимо простых рыцарей, им были приглашены все воеводы войска польского и те откликнулись на призыв. Стало быть, не во дворце мадьяра-короля, а здесь, в доме-замке Вишневецкого состоится воинский совет, на котором и решится судьба Московии.

Шествуя в каминный зал, Казимеж услыхал чарующий женский голос. Под звонкий перебор струн лютни кто-то пел грустную литовскую песню. Завороженный его очарованием, князь остановился и вопрошающе взглянул на Мечислава.

– То пани Елена, жена Воловича, – с похотливою улыбкой сообщил вездесущий дворецкий.

При упоминании Мечиславом имени канцлера Литвы, Вишневецкий остановился. Стараясь скрыть свое волнение, он равнодушно спросил:

– Значит, князь Станислав здесь, не пренебрег моим приглашением?

– Заявился, литвин проклятый, вместе с остальными в каминном зале дожидается. А жена его, – глаза дворецкого снова полыхнули похотливым блеском, – своей красой да пением всех гостей уже с ума свела.

О чем-то вспомнив, Казимир нахмурился и угрожающе изрек:

– Чего ты мелешь, какая жена, ведь пани Анна скоро год, как умерла?

Лицо княжеского прихвостня враз утратило столь свойственную ему блудливость. Опасаясь гнева повелителя, он смиренно сообщил:

– Новая жена, пани Елена, дочь полковника Озорчука. Однако, заметив искреннее изумленье господина, Мечислав тут же осмелел и добавил:

– А разве вашей милости про то неведомо? Вот уж месяц, как Волович вновь женился, недолго по своей любимой Анне горевал. Там вообще какая-то темная история приключилась. Люди сказывали, будто бы Станислав поначалу Елену эту чуть не силой взял, а затем уж обвенчался. То ли шибко по нраву пришлась, то ли отца ее забоялся, о большом Яне-то, надеюсь, слышал князь.

Казимеж утвердительно кивнул, имя литовского полковника, прославившегося на всю Речь Посполитую в войнах с турками, ему было хорошо известно. Окончательно утратив робость, дворецкий с явной завистью сказал:

– Хотя, по правде говоря, винить Воловича в чем-либо трудно. Я, грешный, как на княгиню глянул, аж сердце защемило. Уж сколько в нашем доме красавиц побывало, но с нею ни одна не сравнится. Так что князя Станислава можно понять. С такой богиней и жену умершую забудешь и в костел венчаться побежишь.

Злобно ухмыльнувшись, Вишневецкий вдарил верного слугу по толстой харе, не сильно, больше для острастки.

– Смотри у меня, фавн сластолюбивый, о делах не забывай, за Воловичем беспрестанно приглядывай. Шибко важный разговор у меня с ним предстоит и неизвестно, чем все кончится. Сам же мне докладывал, что его люди помешали гонца из Рима перехватить. Не дай бог, чтоб папская грамота у Станислава оказалась. Он, литвин твердолобый, королю ее может передать, тот же непременно внемлет наущенью Папы и отменит поход на Русь. А это так некстати, войну с Московией скорей надо кончать. Пусть шляхта кровь дурную на стены русских крепостей прольет, глядишь, норову поубавится. Вот тогда придет мне время на престол взойти, да не только польский, но и русский.

– Давно пора, сколько можно иноземцев над собой терпеть, – залебезил дворецкий.

– Ладно, ступай к гостям, – приказал Казимеж, но тут же неожиданно спросил:

– От Иосифа какие вести есть?

Застигнутый врасплох Мечислав побледнел, однако, зная строгий нрав хозяина, лгать не посмел и тяжело вздохнув, ответил:

– Вести есть, да очень невеселые. Пустыми хлопотами старания монаха нашего оказались. Теперь уже доподлинно известно, донские казаки поддержали царя Ивана, целый полк в тысячу бойцов ему на помощь послали.

Вишневецкий одарил наперсника таким взглядом, что у Мечислава появилось сомнение, не зря ли он на белый свет родился? Еле сдерживая бешенство, Казимеж ласково поинтересовался:

– Не засиделся ли ты, друг любезный, в моем доме? Может, лучше свиней пасти тебя отправить? Сдается мне, что в этом случае я гораздо больше пользы от столь мудрого слуги поимею.

Выросший вместе со своим хозяином и, как никто другой, знающий его повадки, дворецкий опустился на колени. Уж ему-то было ведомо о том, что бывает вслед за этой лаской. Вишневецкий не замедлил оправдать предположения своего наперсника. Побагровев от дикой ярости, он сдавленным от гнева голосом тихо, почти шепотом, изрек:

– Кто эту сволочь иезуитскую ко мне привел? Кто говорил, что умней да изворотливей его человека во всей Польше не сыщешь? Намудрили, выродки, допустили степных волков к царю Ивану на службу. Я как тебе велел: ежели на подкуп не польстятся, собрать всех в стаю и на засады вывести. Эти вольного Дона сыны еще похлеще наших выродков чубатых будут. А ну как они на подмогу московитам не одним полком, а всем войском выступят? Я тогда до дряхлой старости над Русью победы не дождусь.

Как и все вспыльчивые люди, Казимир готов был тут же выместить свой гнев на попавшемся под горячую руку Мечиславе. Все больше и больше распаляясь, князь положил ладонь на разукрашенную алмазами рукоять висевшего у него на поясе гусарского палаша и начал медленно вытягивать клинок, приговаривая:

– Ты на колени-то не падай, а ну, рыло подними и отвечай. Как казаки в русской рати оказались, где отряд, Иосифу в помощь высланный?

Зная по опыту прошедших лет, что от безудержного гнева Казимира спасти может только дерзость, дворецкий поднялся с колен, смело заявив:

– А чего хотела твоя милость? Недаром у русских говорится – сила солому ломит, не сумели совладать наши рыцари, как ты сам сказал, со степными волками. Не хотел тебя дурною вестью в праздник огорчать, но теперь, видать, придется. Вчера ко мне Юрко Ангел заявился, тот, который вместе с хорунжим Лятичевским в Смоленск к Иосифу ходил, он о неудаче и поведал.

Заметив, что хозяин перестал тянуть клинок из ножен, Мечислав с упреком в голосе продолжил:

– Я ж советовал на подкуп атаманов денег не жалеть, но ты меня, светлейший, не послушал. Вот с этого все и началось. Ну какой с монаха нашего боец? Он же больше хитростью да золотом дела вершить приучен, а потому не дерзнул в станицы донские заявиться. Его тоже можно понять, дураков среди старшин казачьих нет, и одними лишь посулами корыстными склонить их к бунту – затея глупая и очень опасная.

Осознавая свой просчет, уж который раз подвела всесильного Казимежа скупость, Вишневецкий злобно, однако как бы в оправдание, прорычал:

– Ты мне зубы-то не заговаривай да не выгораживай дружка своего. Недаром Иосиф в Смоленске жидомторговцем прикидывался, жид по своей натуре он и есть, хоть и роду знатного шляхетского. Да на те деньжищи, которые монах твой за эти годы поимел, мехами русскими да конями татарскими торгуя, можно было бы не только казачьих атаманов, а всю думу боярскую скупить. Сиротами, сволочи, прикидываетесь, сами ж столько уже наворовали, что меня богаче скоро будете. Забыли, кто вас, христопродавцев, в люди вывел. Да если бы не я, Иосиф по сей день стоял бы на паперти с кружкой, милостыню собирал.

Выговорившись, князь умерил гнев и, кинув в ножны так и не вынутую саблю, распорядился:

– Ладно, дальше рассказывай.

– Вот я и говорю. Пока люди наши возле донских станиц околачивались, православные попы по наущению царского посланника князя Новосильцева стали баламутить казаков, а тем только этого и надо. Они ж, как наша шляхта, не могут мирно жить. Вот и подались в царево войско, за свою схизматскую веру¹⁸ воевать. Лятичевский поначалу вслед за ними шел, перехватывал гонцов, дозоры вырезал. Однако уже на третий день несчастья начались, когда Иосиф с отрядом в два десятка душ запропал. Правда, вскоре появился, но один, с лицом пожженным, да отрубленной рукой. На ночевке волки их подстерегли, все паны с малороссами погибли, лишь монах каким-то чудом спасся. Ну а дальше еще хуже. Из чубатых один Ангел уцелел, он при Лятичевском постоянно находился. Только смысла засылать Юрка к донцам не стало, коль казаки уже проведали, что соплеменники его у нас на службе состоят. На десятый день пути, казалось, снова счастье нашим рыцарям улыбнулось. Обнаружили они обоз со съестным припасом, который воеводы царские станичникам навстречу выслали. К той поре перелески стали по дороге попадаться. Вот в одном из них и порешил хорунжий соорудить засеку да разгромить обоз, чтоб лишить схизматов пропитания. Только бог расположил иначе, чем Лятичевский предполагал. Как только наши приблизились к дубраве, оттуда вдарили огнем. Им бы сразу ноги уносить, да шляхетская гордость не дозволила, ну тут и началось. Казаки, все как на подбор, в рубке сабельной до того яростными оказались, что в один миг их опрокинули. На что уж Лятичевский – рубака, на всю Речь Посполитую известный, так ему вожак казачий одним махом, как барану жертвенному, голову смахнул.

Увидев, как заинтересовался Вишневецкий его рассказом, Мечислав вкрадчиво спросил:

– Интересно, откуда они там, в трех переходах впереди своего полка оказались? – и тут же сам ответил: – Думается мне, что без измены дело не обошлось. Особенно казачьи вожаки внушают подозрение. Один по всем приметам на боярина похож – в собольей шубе, бородатый, но это еще куда ни шло, а вот другой, который пана Лятичевского сразил, был словно шляхтич разодет. Его Ангел хорошо рассмотрел. Юрко, паскуда трусливая, как только началась пальба, сразу же прикинулся убитым, а потом в кусты уполз да схоронился. Так вот он слышал, что величали казаки своего предводителя не атаманом или есаулом, как у них заведено, а на наш манер – хорунжим. Я вот думаю, может, кто из литвинов православных к государю Грозному на службу перешел.

Окончательно сменивший гнев на милость Казимир, намного поразмыслив, возразил:

– Ну, уж это ты, пожалуй, через край перехватил. К нам в Польшу от царя Ивана народец убегает, тот же Курбский тому пример, но чтоб из Речи Посполитой шляхта на Московию бежала, я такого не припомню. А что казак на шляхтича похож, так эка невидаль. Ты просто этих сволочей мало знаешь, вон хотя бы наших ублюдков чубатых посмотри. Они не только шляхтичем, но и арапом вырядиться могут. Одно слово – быдло схизматское, – Казимир аж сплюнул и его лик вновь принял озлобленное выражение. – Гляди, Мечислав, еще раз оплошаешь – не прощу. А теперь идем к гостям, ты мне там понадобишься.

Заметив изумление дворецкого, князь с угрозою добавил:

– Идем, идем, я ведь добрый, нынче же тебе возможность дам вину загладить. Будешь на совете мои речи братьям Бекешам разъяснять, ты же по-венгерски разумеешь. Да смотри, чтоб эти чертовы мадьяры, кроме того, что мы Стефану всей душой и телом преданы да под его началом Москву мечтаем покорить, ничего не поняли. Ну а если кто, хотя бы тот же Волович, супротив войны какие речи станет говорить, объяви его изменником и трусом. Все понял?

Изобразив всем своим видом собачью преданность, слуга припал губами к руке хозяина.

– То-то же, – довольно усмехнулся князь и быстрыми шагами направился к гостям.

Спускаясь вниз по лестнице, Вишневецкий внезапно ощутил чувство какой-то непонятной тревоги. Нет, конечно ж, не известие о неудаче посланного им на Дон шляхетского отряда взволновало его жестокую душу. И не такое случалось. Переживать по поводу чужой погибели у князя не было в привычке. Скорей всего, волненье это породил тот самый чудный женский голос. Желание увидеть красавицу Елену на какой-то миг даже отвлекло Казимежа от государственных дел, но мечты о ней невольно вернули Вишневецкого к мыслям о ее строптивом супруге. Впрочем, чтобы овладеть чужой женой, светлейшему не раз доводилось переступать через труп ее мужа. На сей раз это было б очень кстати. Хищно ухмыльнувшись, Казимир ускорил шаг и вихрем влетел в каминный зал – это святая святых фамильного замка Вишневецких. Немало решений, повлиявших на историю всей Речи Посполитой, было принято в его стенах.

2

Вокруг огромного дубового стола, обильно уставленного редкостными винами с закусками, в креслах, роскошью своей способных посоперничать и с троном королямадьяра, восседали избранные гости. В ожидании хозяина они вяло переговаривались, с интересом рассматривая висевшие на стенах живописные портреты предков князя. Увидев Вишневецкого, многие из них встали и с радостной улыбкой поспешили навстречу Казимиру, чтоб заключить его в дружеские объятия. То были старые друзьясоратники, князья: Острожский, Збаржский, Замойский, воевода Броцлавский, известные своими громкими победами в войне с Московией. Вскоре их примеру последовали приглашенные Казимежем предводители венгерского войска, братья Гаспар да Гавриил Бекеши. Правда, с ними приветствие ограничилось лишь крепким рукопожатием.

Здороваясь с мадьярами, Вишневецкий украдкой глядел на остальных гостей. Заносчивый, кичащийся своею родовитостью не менее Казимира, Радзивилл, встал с кресла и сделал шаг навстречу хозяину лишь тогда, когда тот, отойдя от Бекешей, сам направился к нему. Также поступил Волович, но, в отличие от своего соплеменника, литовский канцлер не стал утруждать себя притворным добродушием. На лице его застыло полное бесстрастие, а в маленьких серых глазах промелькнула скрытая тревога.

Обменявшись приветствиями с литвинами, князь направился к гостю, который так и не поднялся с кресла при его появлении. Впрочем, это было обусловлено не пренебрежением к хозяину, а саном последнего. Единственной персоной не воинского звания, приглашенной на тайный совет, был Полоцкий епископ Петр Вольский – предводитель здешней иезуитской братии. Подойдя к преподобному отцу Петру, облаченному в лиловую мантию, Вишневецкий склонил голову, поцеловав его наперсный крест. Тот, в свою очередь, осенил князя крестным знамением, а в знак особого расположения провел ладонью по длинным с изрядной проседью волосам Казимира.

Обойдя гостей, хозяин занял место во главе стола и подал знак Мечиславу наполнить кубки. Этим самым началось испытание дворецкого на верность. Важность предстоящей беседы сделала невозможным присутствие в каминном зале других слуг, поэтому ему пришлось трудиться сразу за семерых.

После первых трех тостов, провозглашенных, а затем выпитых во здравие Речи Посполитой, короля Стефана да хозяина, в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием горящих в камине смоляных поленьев. Первым нарушил это затянувшееся молчание самый молодой из князей-воителей Михай Замойский. Переглянувшись с Вишневецким, он сам наполнил изящный, дорогого венецианского стекла кубок и встал, ожидая, когда все остальные последуют его примеру. Посвященные в сговор поляки не заставили долго ждать себя, вслед за ними вскочили порывистые венгры. Взяв свои наполненные расторопным Мечиславом чары, поднялись и Волович с Радзивиллом.

Не приученный к витиеватым словоизлияниям князь Михай, окинув всех присутствующих испытующим взглядом, без всяких предисловий громко провозгласил:

– За победу над ордой царя Ивана Московского! Слава доблестным рыцарям Речи Посполитой, смерть схизматам! – переглянувшись с Казимиром, он добавил: – Несмываемый позор тому, кто на войне с еретиками малодушие проявит.

Произнеся сию немногословную, но зажигательную речь, отчаянный католик одним духом осушил кубок, после чего безжалостно швырнул его на каменный пол. Радужным фонтаном брызнули мелкие хрустальные осколки. Все остальные, включая венгров с Радзивиллом, также не удержались от соблазна и вдарили своими чарами о гранитные плиты с такой силой, что звон разбитого стекла сделался похож на пистолетную пальбу.

Волович, услыхав последние слова Замойского, невольно замер и сжал пальцы, да так, что кубок треснул, а на рукав его нарядного камзола покатились красные, как свежепролитая кровь, капли вина.

– Началось. И зачем я на Еленин уговор поддался – это ж надо от любви так одуреть, чтоб своей волею забраться в волчье логово, – с запоздалым раскаянием подумал он. – Верно мудрые люди говорят – жену слушай, но поступай ее советам вопреки. Еленка, правда, тоже хороша. Еще вчера босая бегала, цветы в лугах собирала, а теперь дня не может без выезда в Варшаву прожить. «Вечно дома сидим, на людях не показываемся», – передразнил мысленно Станислав молодую красавицу-жену. – Вот и вышли в свет, попали в общество князей благородных. Да на лесной дороге с разбойничьей ватагой иль волчьей стаей встретиться куда безопаснее.

Вспомнив про жену, Волович еще более встревожился. Уж он-то был наслышан о любовных похождениях Вишневецкого и его друзей.

Однако, будучи человеком далеко не робким, князь тут же устыдился своего малодушия.

– Эко меня разобрало, видать, и впрямь старею, коль испугался Казимира. Нет, какой бы вурдалак он ни был, но тронуть гостя в своем доме не посмеет, это ж несмываемый позор, а Вишневецкий явно метит в короли. Просто так такой скупец шляхту спаивать не будет. Так что из Варшавы мы с Еленкой вырвемся, а там…

Станислав довольно усмехнулся. У городских ворот их дожидался тесть – славный полковник Озорчук с отрядом прошедших под его началом огни и воды литовских шляхтичей.

– Меня-то Ян, конечно, малость недолюбливает, сказать по правде, есть за что, но за Елену не только Вишневецкому, но и Стефану-королю, случись в том надобность, без колебаний горло перережет. А потому бояться нечего, надо этим разудалым рыцарям их место указать, чай, пока еще не короли.

Засунув в карман руку, чтоб достать платок да утереть забрызганный вином рукав, князь прикоснулся к лежащей в нем папской грамоте и ощутил такой прилив сил да уверенности в своей правоте, что, не дожидаясь, пока улягутся страсти, как бы одобряя призыв Замойского, провозгласил:

– Истину изрек ты, князь Михай. К речам твоим, столь справедливым, даже добавить нечего. Действительно, сколько ж можно с лапотной Московией тягаться.

Почуяв на себе недоуменные взгляды поляков, Волович с явной издевкой заявил:

– Уж который год сражаемся, а победы не видать. И виной тому не наше воинство, ратной доблестью прославленное на весь мир, а нерадивость иных начальников. Еще в прошлом годе войну закончить могли, когда все воеводы царя Ивана побиты были, а остатки их полков по крепостям попрятались. Но не ты ль тогда с гусарами своими, – Станислав ткнул перстом в князь Михая, – еще до первых холодов в Варшаву воротился, поближе к полюбовницам да каминам. А победа-то почти у нас в руках была. Мы с Янушем, – кивнул Волович на хитро улыбающегося Радзивилла, – после вашего ухода с литвинами своими, коих лишь шесть тысяч было, чуть ли не до Новгорода дошли. Но и нам пришлось вернуться, где ж со столь малым войском со всей ордой московской совладать? И вообще, с войною этой что-то непонятное, моему простому разуму вовсе недоступное творится. Может ты, князь Казимир, мне разъяснишь, – литвин бесстрашно устремил свой взор на перекошенное злобой лицо Вишневецкого. – На сколь я помню, весь раздор из-за земель Ливонских приключился. Только кто теперь в Ливонии хозяин – шведы-лютеране. Интересные получаются дела. Шляхетской крови не жалея, схизматов православных от Варяжского моря отринули, а взамен других еретиков туда пустили. И что теперь? Еще со шведами станем воевать? Ну да ладно, не о землях сейчас речь, нам своих пока в избытке хватает. Лучше вспомни, князь, о чем вы с прежним королем Августом Сигизмундом нам и шляхте на сейме говорили. А говорили вы, мол, не дадим на поруганье православной нечестии нашу веру католическую. Приведем все христианские народы в лоно церкви папской Ватиканской. Только быстро сей призыв забытым оказался. Радеть за веру нынче стало не в чести, и кого только теперь в нашем войске нет, – Волович указал на выходящее в сад окно, из которого неслись разноязыкие выкрики. – И немчины, и французы с датчанами, я уж молчу про венгров с малороссами, те вовсе как родные сделались. Чего уж там греха таить, у меня в литовском ополчении чуть не половина воинов по-русски говорит да справа крестится.