Текст книги "Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди"

Автор книги: Виталий Шипаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Одну божью власть и признавали над собой воины вольные. Веры праведной держались твердо и не только оттого, что человеку, ремеслом своим избравшему игру со смертью, лишь на бога остается уповать. Понагляделись казачки в походах дальних, как магометане да католики над людом православным измываются, понаслышались о том, что нечестивцы Русь мечтают покорить. А казаку другого бога и родины другой не надо, ведь это только на Руси жизнь отдавший за друзей, отечество и веру почитается святым.

ЧАСТЬ I.

ЛЮДИ И НЕЛЮДИ

«Задремал под ольхой есаул молоденький,

Не буди своего друга, атаман.

Не буди, атаман, есаула верного,

Он от смерти тебя спас в лихом бою

И еще сотню раз сбережет, наверное,

Не буди, атаман, ты судьбу свою».

(А.Я. Розенбаум)

ГЛАВА I.

ЕСАУЛ ВОЛЬНОГО ВОЙСКА КАЗАЧЬЕГО ИВАН ПО ПРОЗВИЩУ КНЯЖИЧ

1

Бойкий луч высокого послеполуденного солнца пробрался сквозь пробитое под самым потолком конюшни маленькое оконце и осветил лицо лежавшего, укрывшегося тулупом то ли парня, то ли молодого мужика. Он давно уже не спал, но ночь любви да винный хмель сделали его настолько слабым, что сил не было размежить веки. Однако неугомонное небесное светило принялось бесцеремонно ласкать курчавые светло-русые волосы, высокий лоб, по-девичьи припухлые, украшенные тонкими шляхетскими усами губы, мягкий бритый подбородок, и обладатель их открыл оттененные густыми темными бровями большие карие в зеленую искорку глаза, сразу полыхнувшие разбойной лихостью.

Именно глаза делали это немного женственное лицо редким образцом сочетания мужества и красоты.

Сладко потянувшись, парень скинул с себя тулуп и, взмахнув далеко не богатырскими, но мускулистыми руками, ловко вскочил на ноги. Золотая цепь на шее с православным крестиком, белого шелка рубашка, подпоясанные кожаным поясом красного сукна шаровары, заправленные в того же цвета остроносые сапоги, подбитые серебряными подковками, и пальцы, сплошь унизанные перстнями, придавали ему чуждый для московита вид. Но древнеросская белокурость волос, едва приметная монгольская раскосость глаз вкупе с чуть широковатым носом не позволяли сомневаться, что это русский человек. Любой, даже не шибко искушенный соглядатай, легко признал бы в нем казака. Лишь казак мог нарядиться столь дорого и пестро, а уж тем более сбрить бороду, как какой-нибудь немец иль поляк. Торчащая из-за голенища сапога усыпанная самоцветами рукоять кинжала и пристегнутая к поясу сабля в старых побитых ножнах только подтверждали это звание. Он и вправду был казак, да не простой, а есаул по имени Иван со звучным прозвищем Княжич.

Долгий и тернистый путь привел Ивана в дом его невенчанной жены, красавицы-княгини Елены Новосильцевой, а начался он, конечно же, на Дону.

2

В станицу Княжич угодил не по своей охоте, а прибыл в маминой утробе, от того считался коренным казаком. Вообще-то девки-бабы на Дон не бегали, но тут особый случай. Боярской дочери Наташе полюбился лихой красавец, начальник батюшкиной стражи Андрей. Чем любовь кончается в такие годы – Наталье было восемнадцать, а Андрюхе двадцать пять – догадаться немудрено. Чтобы избежать вселенского позора для нее и лютой смерти для него, влюбленные решили убежать в казачьи земли. По закону братства, вольных воинов с Дона никого никому не выдавали, даже грозному царю, а про боярина и говорить нечего.

Поначалу жизнь у молодых в станице непросто складывалась, потому как бабы там большая редкость. Ну, наложницу иметь из полонянок еще куда ни шло, а чтоб жену…

Но Андрей не только был отчаянным рубакой силы богатырской, мог коня ударом кулака свалить, он еще и в пушкарском деле разумел, оружие помельче – пищали, да пистоли¹⁰ всякие, чинить умел, а нужный человек, даже с такой причудой, как слабина на бабий пол, всегда людьми достойно принят будет.

Имел отец Ивана и другие, более редкие для казака таланты. Знал грамоту, три иноземных языка – турецкий, польский да татарский, а потому достойно мог любых посланников принять, чем сослужил большую службу войску вольному, за что и прозван был не абы как, а Княжичем.

Как ни странно, но Наталья на Дону тоже ко двору пришлась. Еще в девичестве в отцовском доме подружилась она с лекарем немчином и много навыков полезных у него переняла. Знала травы целебные, умела снадобья из них готовить, но особо преуспела в лечении ран, что рубленых, что стреляных. Не землей их присыпала, как другие горе-знахари, а прижигала ножичком каленым или вовсе, что одежду рваную, штопала иглой. Не в пример другим, гораздо лучше заживали раны, ею пользуемые, многим казачкам Наталья жизнь спасла.

Так и жили, не сказать, чтобы особенно тужили. Андрюха даже дом построил, да не просто дом, а целую усадьбу, наподобие тех, что на Руси ставят дворяне-однодворцы.

3

Маленькие беды начались, когда Ванюшке было от роду пять лет, когда отец ушел с ватагой малоросских казаков воевать нечистых турок. Это позже чубатые черкассы присягнули королю шляхетскому, а донцы царя Ивана поддержали, но тогда еще все вместе ходили за море добычу брать и христианский люд освобождать, томящийся у нехристей в неволе.

Ушел и сгинул где-то, то ли в бою свою головушку сложил, то ли угодил к магометанам в рабство, на турецкие галеры веслом махать. Год прошел, другой и третий, а от Андрея не было вестей. Нелегко пришлось бабенке молодой одной с мальчонкой на руках, но обид, по крайней мере осиротевшему семейству Княжича, никто не чинил. На то имелось несколько причин. Явных сведений о гибели Андрея не было, а то, что он уж третий год в станицу не является, ровным счетом ничего не значило. Бывали случаи, и через десять лет возвращались казачки из дальних странствий. Поэтому охотники заполучить Наталью, конечно, находились, но до поры до времени в узде себя держали. Жизнь, она дороже сладостных утех. Да и сама боярышня своей породой знатной, особенно огромными зелеными очами, вселяла многим суеверный страх. За глаза да за умение израненных с того света возвращать коекто считал ее колдуньей. А еще имелся у Ивашки сильный покровитель – станичный поп отец Герасим. Ходили слухи, будто в молодости был святой отец разбойным атаманом, да таким, что нынешние злыдни ему в подметки не годились. Но с годами образумился казак, к богу потянулся, лет пятнадцать в лавре Киевской монахом жил, заветы божьи познавал, и на Дон уже священником вернулся. Шибко приглянулся казачьему попу беленький да худенький мальчонка – статью Ванька в маму удался. Скорей всего, потому, что других детей в станице просто не было.

Однако настоящая беда пришла через три года с той поры, как запропал отец. Она и сделала Ивашку не просто казаком, а несокрушимым, известным всему Дону Ванькой Княжичем.

4

Шибко обезлюдела станица тем летом. Оно понятно, ну не в лютые ж морозы вольным воинам на разбойный промысел ходить. А тут еще и те немногочисленные, что остались, в степь отправились зверье на мясо бить. Как про то поганые прознали – неведомо, но, добычу легкую почуяв, нагрянула в станицу татарва. Первым делом их мурза срубил отца Герасима. Тот с крестом навстречу вышел, хотел, наверно, выкуп предложить да миром все уладить. Не получилось миром, блеснула в солнечных лучах татарская кривая сабля, и лег священник православный с головой, порубленной у церковной ограды. Ордынцы свой, особый промысел имели, пуще всякой рухляди они любили полонянок брать. Большую выгоду имели супостаты от продажи в Турцию, Персию и далее самого великого богатства земли русской – ее зеленоглазых, белокурых дочерей.

Наталья с Ванькой скрыться не успели, связали их веревкой да погнали, как овец, вместе с остальными пленницами. Ордынцы в Крым обратно из набега возвращались, много девок и бабенок молодых на продажу в свой Бахчисарай вели, а в станицу, видно, забрели случайно.

Шли по выжженной степи без роздыха весь день. Торопились нехристи, погони опасались, лишь когда совсем стемнело, стали на ночевку. До разграбленной станицы уже далече было, а потому, особо не таясь, разожгли костры, забили лошадь и принялись, по своему поганому обычаю, конину жрать. Пленниц развязывать не стали, налили им воды в корыто да, как собакам, бросили обглоданных костей.

Мурза, в отличие от остальных своих сородичей, не бритый наголо, а шибко волосатый, красавцем, видно, мнил себя, мурло немытое, сидел в кругу сподвижников невдалеке от полонянок. Сначала лопотал о чем-то на своем собачьем языке, ордынцы его ржали, словно лошади, затем что-то строго выкрикнул, и татары с явной неохотой подались подальше от костра, а сам патлатый нехристь направился к Наталье. Он ее еще в станице заприметил, да в дороге к ней раз десять подъезжал, все разглядывал. Первым делом Ваньку пнул огромным сапожищем, чтоб за мамку не цеплялся, потом схватил боярышню-казачку за косы длинные и потащил к своему лежбищу. Наталья стала отбиваться: как волчица вцепилась белыми зубами в потную ручищу, но мурза в общении с полонянками, видать, изрядно был поднаторевшим. Даже бить не стал, обвил ей шею плетью да малость придушил, а как сомлела, начал расстилать. Платье распорол от подола до горла, оголил бабенку и любуется, по-девичьи небольшие груди, живот упругий лапает, аж слюни распустил от удовольствия. Все, как надо, сотворил насильник многоопытный, только о волчонке позабыл.

Когда пнул его мурза, Иван от боли впал в беспамятство, а как очнулся, видит – татарин маму волочет к костру. Поначалу до смерти перепугался, умишком своим детским порешил, что он ее зажарить хочет да сожрать. Но даже в ту, младенческую пору, – Княжич казаком себя считал и с оружием расставался лишь во сне. В сапожонке под штаниной, чтоб Наталья не увидела да не отобрала, хранился у него кинжал заветный. Иначе назвать клинок сей было нельзя – золотая рукоять драгоценными каменьями усыпана, лезвие недлинное, но прочности и остроты необычайной, ковал его умелец из далекой земли гишпанской. Достался он Ивашке от отца, а тот в бою со шляхетского хорунжего¹¹ добыл. Рванул свои ручонки Ванька, что были связаны узлом, рассчитанным на взрослого мужика, они и выскользнули из веревки. Много раз потом случалось Княжичу ползти, не поднимая головы, чтоб, подкравшись незаметно, вырезать вражеский дозор, но этот, первый, Иван запомнил навсегда. Подоспел как раз в тот миг, когда татарин ноги мамины стройные раскинул и, опустившись на колени, стал штаны снимать, тут и он сообразил, что к чему, и уже не страх, а ярость поселилась в маленьком казачьем сердце.

Чутким нехристь оказался, как только Ванька за его спиною встал, сразу оглянулся. Только так оно, наверно, к лучшему, казаку, пусть даже малолетку, не пристало в спину бить врага. Движимый совсем не детской яростью, парнишка саданул клинком прямо под брыластую харю. Хорошо вошло на обе стороны заточенное лезвие в глотку, лишив мурзу возможности орать. Татарин попытался было на ноги подняться, но Иван схватил его своею маленькой рукой за космы и запрокинул навзничь.

Наталья очнулась от брызнувшей в лицо нечистой крови. Поглядев вокруг своими зелеными глазищами, сразу догадалась обо всем. Мешкать, по дурному бабьему обычаю, не стала, лишь запахнула сарафан с сорочкой, как могла, ухватила сына за руку и побежала прочь от костра. Только баба, она баба и есть, даже если очень умная. Им бы в степь податься да раствориться в кромешной темени, тогда б еще была какая-то надежда на спасение, а она взяла, да на дорогу выскочила.

Далеко уйти им не пришлось. Хоть мурза отогнал сородичей, но любопытство татарам тоже свойственно. Отчего ж хотя б издалека не посмотреть, как хозяин русскую красавицу уламывает, вона аж хрипит от удовольствия. Подкрались, глянули тайком и увидали, как он с горлом перерезанным да голым задом своему аллаху душу отдает.

У ордынцев нюх на след, что у собаки. Полверсты Наталья с Ванькой не успели пробежать, как настигла их погоня. Вновь ловить-вязать казачку с сыном нехристи не стали. Сбили с ног на всем скаку и принялись топтать копытами да сечь плетьми. Единственное, что Наталья успела сделать, так это Ваньку по себя подмять, своим телом, которым жизнь ему дарила, укрыть от смерти. Постояли крымцы над растерзанною пленницей, поорали что-то и назад к стоянке подались. Ваньку то ли в темноте не разглядели, то ли тоже за мертвого сочли. Правда, Княжич всего этого не видел: как ни укрывала Наталья сына, ему тоже очень крепко досталось. Лишь к рассвету от росы да утреннего холода очнулся. Долго он сидел над матерью убитой, встать, пойти куда-то силы не было. Когда почуял стук копыт, подумал, что татары возвращаются, чтоб его, как маму, в землю втолочь. То ли с горя, то ли по малолетству даже не испугался, встал среди дороги, зажав кинжал в руке, и скорого конца своей недолгой жизни начал дожидаться. Однако это оказались не ордынцы, а станичники, но не свои, какие-то чужие, вел же их отец Герасим с головою, окровавленной тряпицей перевязанной. Подъехали казаки, посмотрели на то, что крымцы сотворили и, лишних слов не говоря, далее в погоню понеслись, Ваньку поп Герасим подхватил. Нагнали супостатов, когда они уже с ночевки начали сниматься. По овражку незаметно подобрались, из пистолей вдарили по окаянным да взялись за сабли, первым делом норовя отсечь татар от полонянок, чтобы те с ними не расправились.

5

Не зря молва ходила, что Герасим в молодые годы неодолимым был. И на этот раз ему не изменила капризная красавица по имени удача, спасла скуфья монашеская да крепкий, привычный бить поклоны, поповский лоб. Очнувшись от удара, он достал из тайника саблю редкостной булатной стали, лук со стрелами и поехал в степь искать станичников.

Там и встретил ватагу разбойных казаков, тех, что с Волги с грабежа купецких караванов возвращались. Уговаривать особо не пришлось, особенно их атамана, горбоносого, чернявого, широкоплечего, обличием чуток на турка смахивающего.

Молодой еще совсем был казачок, лет двадцати с небольшим, но весь в бархат, да шелка разряжен, на каждом пальце перстень драгой. Об одном он только поинтересовался у Герасима:

– Как бабу звать

Услыхав в ответ:

– Наталья, – аж побледнел и строго вопросил:

– А Андрюха, муж ее, куда глядел?

– Так он уж третий год, как где-то на Туретчине запропастился, – пояснил святой отец.

Оказалось, этот атаман и Андрея, и Наталью прежде знал, про их сына Ваньку только услыхал впервые. Все другие казаки тоже изъявили бурное желание ордынцев покарать. Седоватый есаул так и заявил:

– Тут им не забитая Московия, которую ленивый лишь не грабит. Тут им казачий Дон. Непременно надобно острастку дать паскудам, чтобы впредь в станицы не совались. С тем в погоню и пошли, правда, времени уже прошло изрядно, потому-то только на заре другого дня настигли нехристей.

Яростнее всех рубился поп Герасим, даже атамана превзошел. Первого ордынца он рассек напополам, перепрыгнул на вражьего коня, а своего безжалостно по морде плетью вдарил, чтоб тот взбесился да мальчонку куда подалее от сечи унес. Затем неторопливо осенил себя крестом, прочел молитву и врезался в самую гущу татарвы. Выше всех его булат взметался, радугой на солнце отливая. Многих супостатов сразил святой отец, не оставлял надежд им меч его карающий, разваливал, как говорится, от макушки до седла. Решив, что он казачий предводитель, ордынцы навалились на попа со всех сторон, а великан татарин, который мурзу сменил, изловчился со спины зайти и уже занес секиру над пораненной поповской головой. Казалось, все, конец пришел воину православному. В последний миг Герасим обернулся, однако отразить удар, наверно, б не успел. Но тут из ощеренной пасти великана кровь ударила с зубами вперемежку, и стрела змеиным жалом высунулась, ее казак-священник сразу за свою признал. Были стрелы у него особенные, с оперением двойным да острым, как игла, наконечником, потому летели очень метко и любую кольчугу могли пробить. Понял поп, что это Ванька воротился и с лука в нехристей стреляет. Стал из свалки выбираться, чтоб мальца сберечь, а на того уже летит татарин с занесенной для удара саблей. Однако младший Княжич и здесь не сплоховал. Убегать и не подумал, подпустил врага почти что на сажень и вдарил в упор. Полетел с седла поганый, но все ж успел Ивана по плечу чуток клинком достать.

6

В Лету канули те времена, когда Орда непобедимою считалась, помельчало татарское племя. Хоть казаков было вдвое меньше, быстро они с крымцами разделались. Видя, как часто падают на землю их порубленные соплеменники, дрогнули нехристи, побежали кто куда, только мало кому удалось уйти, не уступали казачьи кони татарским в резвости. Но война, она без жертв не бывает, у станичников убиты были трое, да с десяток ранено, среди них и Ванька Княжич.

Как покончили с татарами, первым делом атаман велел освободить полонянок, а затем казаки принялись делить добычу. Закон в ватаге вольной был простой – кого убил, с того бери, что хочешь, хоть портки снимай, ежели с души не воротит. Когда дело до мурзы дошло, озадачились станичники, нет средь них его победителя, а чужую брать добычу никто не захотел, для казака-разбойника это позор великий. Тут-то атаман и посмотрел на Ваньку, который с перевязанной ручонкой стоял возле Герасима и в дележе, понятно дело, не участвовал.

– Тебя как звать?

– Иван.

– Я тоже Ванька, – шаловливо подмигнул лихой варнак и вдруг, потупившись, почти что со слезою в голосе, добавил еле слышно:

– Выходит, моим именем Наталья сыны нарекла.

Печаль его, однако, была недолгой, ее сменило удивление. Заметив в сапожке у мальчика кинжал, который тот теперь носил уже открыто, бывалый воин тотчас же сообразил, кто порешил мурзу.

– Чего ж молчишь, рассказывай, как угораздило тебя такого зверя завалить, рана-то от твоего клинка, – с восхищением глядя на тщедушного даже по своим годам парнишку, вопросил атаман.

Разодетый в пух и прах разбойник понравился Ивану, но даже и ему почему-то не хотелось говорить о том, что пытался сотворить татарин с мамой, а потому он коротко ответил:

– Так уж получилось.

– Ловко получилось, видать, на то была причина. За мать, поди, вступился.

– За нее, – тяжело вздохнув, ответил Ванька, глядя на удалого казака глазами взрослого, изведавшего горя человека. Тот больше ни о чем расспрашивать не стал. Вынув свой кинжал, он подошел к мурзе, что по-прежнему валялся у погасшего костра, и метнул его в распростертую на земле ладонь татарина. Метнул искусно, так что напрочь срезал безымянный палец, на котором красовался золотой с большим рубином перстень. Палец атаман брезгливо отшвырнул, а перстень подал Ваньке.

– Держи, от добычи с бою взятой, грех отказываться. – Ну вот, связался черт с младенцем, еще один Иван Кольцо¹² на нашу голову свалился, – засмеялся седоватый есаул.

– Он не Кольцо, а Княжич – сразу видно, весь в батьку удался. Погоди, дай срок, этот парень всем нам сопли утрет, – заверил Ванька-старший и, протянув Ивану руку, предложил:

– Согласен быть мне побратимом, как твой отец.

– Согласен, ежели не шутишь, – строго заявил малец.

– Да уж какие тут, Ванюшка, шутки, – вновь потупя взор, печально вымолвил Кольцо.

Вот так судьба-злодейка обратила мамкина сынка Ванюшку в неодолимого бойца Ивана Княжича. Да и кем еще мог стать обычный смертный человек, который уродился на Дону, восьми лет от роду повидал погибель лютую родной матери, научился убивать людей, сам отведал, что такое боевая рана да, вдобавок ко всему, побратался с лихим разбойным атаманом Ванькой Кольцо, самим царем заочно к смерти приговоренным. Ни заслуги, ни вины Ивана в этом не было, потому что иные пути-дороги в этой жизни ему были просто-напросто заказаны.

7

Схоронил Иван свою маму за окраиной родной станицы на высоком Донском берегу. Вообще-то хоронили Кольцо с Герасимом, а он лишь только сидел у свежевырытой могилы да горько плакал. Когда закончился обряд печальный, поп водрузил на холмике могильном деревянный православный крест. Издали был виден этот крест путникам, к станице подъезжающим, ранее крестов на куполах церковных он их взору открывался. На него и стал молиться Княжич, возвращаясь к родным местам из походов дальних да боев кровавых.

Когда пришли обратно с похорон в теперь уж до конца осиротелый дом, разбойный атаман спросил Герасима:

– Святой отец, может, ты возьмешь к себе Ивана, покуда не подрос, а то при моих нынешних занятиях трудно будет парня добрым человеком воспитать.

– Возьму, конечно, с превеликой радостью, давно мечтал счастья отцовского изведать, да не сподобил бог иметь своих детей. Так же вот, как ты, мотался по свету, в делах греховных счастья искал, ни дома, ни семьи не нажил.

– Вот и хорошо, а как малость повзрослеет, я его в свою ватагу заберу, – пообещал Кольцо.

– Я те заберу, ступай отсюда, шаромыжник, нечего парня с толку сбивать.

– Да ладно, не серчай, Герасим, нет причины нам с тобою ссориться. Вырастет Иван, сам разберется, с кем ему дружить – богом или чертом, хотя в душе казачьей они довольно мирно уживаются, – примирительно сказал разбойник и стал прощаться.

– Ну, мне и впрямь пора. Ты уж не обессудь, но я частенько буду сюда заглядывать, потому как кроме Ваньки, другой родни у меня нет, всех кромешники царевы извели.

– А кем тебе Наталья доводилась? – полюбопытствовал священник.

– Это долгий сказ, после как-нибудь поведаю, – печально улыбнулся Ванька-старший и, махнув рукою на прощание, вышел за дверь.

– Добрый малый, по всем статьям подходит для великих дел, жалко будет, ежли попусту себя растратит, – подумал поп, глядя ему вслед. Он, конечно же, не знал, что атаман Кольцо на века останется в народной памяти как сподвижник покорителя Сибири Ермака, но если бы узнал, наверное, не очень удивился.

8

Рана на плече Ивана затянулась на редкость быстро, почти как на собаке, зато воспоминания о жуткой смерти матери оставили в душе его глубокий след. Дабы сильно не страдал малец, отец Герасим поведал ему святые истины. Разъяснил, что путь земной для человека только испытание пред другой, загробной жизнью, и вечное блаженство обретает только тот, кто сей путь прошел достойно, кто не отступил от веры праведной и в этом мире многие невзгоды испытал. Поповы проповеди привели к тому, что Ванька сделался совсем бесстрашным, совершенно справедливо рассудив – чего бояться смерти, коль там, в небытии, встреча его ждет с любимой мамой. Тут уж вновь священнику пришлось Ивану проповедовать, мол, только бог способен назначать страданья человеку, а искать погибели своей волей – великий грех.

Славным стал для сироты наставником отец Герасим, поил-кормил, за две зимы грамоте и счету обучил, так что тот теперь уж сам мог читать Священное Писание, а в остальном Иван был предоставлен самому себе и смело шел путем, судьбою предназначенным. Богатырской статью, как родителя, господь его не наделил, поэтому, еще с младенчества познав оружья силу, он обучился им владеть столь совершенно, что взрослые бывалые казаки могли лишь только позавидовать. К пятнадцати годам Княжич младший стал одним из самых ловких бойцов в станице. На всем скаку мог пикой шапку подхватить с земли, птицу на лету подбить хоть пулей, хоть стрелой, Дон переплыть на самой быстрине, но особо преуспел в рубке сабельной. В ней могли с ним посоперничать лишь Кольцо, да еще другой разбойный атаман, Захарий Бешеный.

9

Долго удавалось казачьему попу оберегать воспитанника от неугодных богу дел, однако, все, чему положено случиться, рано или поздно происходит. На пятнадцатом году своей нелегкой жизни Иван отправился впервые в поход за зипуном, то есть на разбойный промысел. Сманил его на это, конечно же, Кольцо.

Сам лихой варнак не жил в станице, но Ваньку попроведать приезжал исправно. Вот и на этот раз явился со своей ватагой душ в тридцать, вина, подарков разных понавез. Иван гостей в родительском доме принимал, не в церкви же разбойничкам давать приют. Пили с вечера до поздней ночи, а когда под утро захмелевшие казаки по – усадьбе разбрелись да завалились спать, побратимы уселись на крыльцо, и начался меж ними задушевный разговор. Его, кстати, не Кольцо, сам Княжич начал.

– Ты куда сейчас, опять на Волгу, купчишек грабить? – Да нет, скорей, наоборот. От турецкого Азова вверх по Дону один боярин знатный караван ведет, видать, от бедности великой решил торговлей подзаняться. Вот меня купцы и попросили его малость потрепать, чтоб неповадно было мужу благородному не в свои дела соваться, – ответил атаман. Испытующе взглянув на Ваньку, он неожиданно спросил:

– Может быть, со мной пойдешь, в бедности-то проживать еще не надоело? Ты парень уже взрослый, пришло время оружие, коней да одежду казаку подобающую справить, а у тебя, как погляжу, кроме батькина кинжала да перстня давешнего нету ничего. Сам вон какой тощий, наверное, с попом только рыбой и питаетесь, хлеба даже вдоволь не едите. И испытать в бою себя давно пора, одно дело сабелькой играючись махать, а вражью кровь пролить – совсем иное.

– Да я бы всей душою рад, но боюсь, Герасим воспротивится, – неуверенно ответил Ванька.

– Ты погости еще маленечко в станице, а я тем временем его уговорю.

– Ну, к попу тебе ходить, пожалуй, незачем, благословенья на разбой Герасим все одно не даст, ему по сану это не положено, – засмеялся разбойный атаман. – Да и тебе не пристало за грехи свои ответ на чужие плечи перекладывать, – поучительно уже добавил он.

– Сам решай, как дальше жить, чернецом-монахом становиться – занятие тоже неплохое, правда, для убогих, или вольным воином быть. Тут ни я, ни поп тебе не советчики.

Мало кто в пятнадцать лет откажется пойти за славой и богатством, Княжич тоже не устоял перед соблазном. Однако, чтоб развеять до конца свои сомнения, он вопросил Кольцо:

– Иван, а добро чужое грабить шибко плохо иль не очень?

– Об этом, парень, вовсе не печалься, мы ж не у какогонибудь бедолаги кусок хлеба отнять намереваемся, мы за боярским золотом идем. Не знаю, кому как, но моя душа в подобных случаях всегда спокойна, потому что во всем мире, а на Руси особенно, богатство лишь обманом с грабежом и наживается. Вот пускай царев любимец тоже ощутит, как своего добра лишаться. Наше дело – грабь награбленное, на то мы и казаки. Должен же кто-то кровососов проучить, коль у самих холопов на это духу не хватает. Ну так как, идешь со мной?

В пестрых Ванькиных глазах разбойным блеском полыхнули зеленые искорки, и он уверенно ответил:

– Иду. Когда отправимся, мне же надо еще справу раздобыть да с мамой попрощаться.

– Конь да сабля для тебя найдутся, этого добра у нас хватает, а более ничего не понадобится, – заверил побратим. – Ну а мать сейчас иди проведать, вон заря уже загорается. Да о Герасиме особо не тужи, никуда не денется, простит твое ослушание, такова уж его доля поповская – прегрешенья наши отпускать.

В предрассветных сумерках Иван пришел на берег Дона к могиле матери. В разум к тому времени вошел он крепко и распрекрасно понимал, на что решился. Как знать, чем кончится набег, может, вскоре и ему на божий суд предстать придется. Посидел под маминым крестом, поговорил с ней, как с живой, о самом сокровенном, а когда собрался уходить да на ноги поднялся, увидел плывущие по реке струги. Сразу же сообразил, что это именно тот самый караван, за которым атаман охотится. На всякий случай сосчитал ладьи, их было пять, проверил, нет ли на них пушек, и только после этого отправился к Ивану Кольцо.

Ванька-старший спать улегся прямо на крыльце, небрежно скомкав и положив под голову свой нарядный синего бархата кафтан.

– Вставай, не то проспишь удачу, караван уже к станице приближается, само время по нему ударить, – тряхнул его за плечи Княжич. Тот открыл глаза и, посмотрев на побратима совершенно трезвым взглядом, спросил:

– Стругов сколько, пять? Мужики, поди, вдоль берега на лямках тянут?

– Так оно и есть, а ты откуда это знаешь?

Не удостоив Княжича ответом, атаман опять закрыл глаза, промолвив сквозь сон:

– Это хорошо, покуда тоже спать ложись, нам теперь отсюда трогаться раньше вечера никак нельзя.

– Почему нельзя, упустим же, – загорячился Ванька.

– Ну и въедлив ты, сразу видно, что попов воспитанник, – посетовал Кольцо. Усевшись по-турецки, он принялся увещевать Ивана.

– Эх, парень, казак ты, может, неплохой, поживем – увидим, но атаман с тебя пока еще никудышный. Я же не юродивый, чтоб возле станицы на людей царевых нападать. У боярина наверняка стрельцы, а может, и опричники в охране состоят, говорю же, он любимец государев. Мы-то хапнем казну, и ищи ветра в поле, но не дай бог сквалыга этот царю пожалуется, и тот пришлет карательное войско, как тогда? Про нас-то никто не вспомнит, всю вину на ваших казачков повесят. Я хоть не поп Герасим, но и не Иуда, свое твердое понятие о справедливости имею. Так что суету не наводи да спать ложись, а к вечеру тронемся. Они за день далеко уйдут, там, в Диком Поле, их и прижмем. Разберись тогда, кто – казаки иль татары печаль боярину доставили. Да и нападать сподручнее средь ночи. Хотя, конечно, ежли сильно хочется, то можно и днем.

Хитро подмигнув, лихой разбойник завершил свое напутствие:

– Будь спокоен, от меня еще никто не уходил.

10

Выступили на закате солнца, шли берегом Дона, дороги не выбирая. Часа в три после полуночи настигли ставший на ночевку караван. Четыре струга были вытянуты на берег, а пятый причален к острову, что едва виднелся посреди реки. По обилию охраны стало ясно – караван идет с большой опаскою, и к нападению лихих людей изрядно приготовился.

Чтоб остаться незамеченными стражей, казаки спешились и уложили коней на траву. Обсуждать особо было нечего, Кольцо обдумал нападение заранее во всех тонкостях.

– Степан, – обратился он к седому есаулу, своему верному спутнику в боях и странствиях, – ты с казаками ударишь с берега, отвлечешь на себя стражу. Шуму, гаму понаделай, на стрельбу да крик побольше налегай, в сабли брать их нежелательно. Тоже ведь души христианские, многие не по своей охоте, за прокорм да копейку ломаную целый день пуп в лямке надрывают. Главное, связать охрану боем, чтоб на остров не смогли подмогу выслать. Ну а мы, – взглянул на Ваньку атаман, – вплавь пойдем на пятый струг. Казна, скорей всего, на нем, раз даже к берегу не стали приставать. Берегут ее наверняка стрелецкие начальники, а может, кто из кромешников, этих придется перебить.

– Как от острова отчалим, – продолжил он, снова обращаясь к есаулу, – здесь возню кончайте и догоняйте нас.

– Может быть, мне тоже с вами? Негоже одному с мальчонкой на такое дело идти. Черт его знает, сколько их на том струге окажется, – спросил Степан.