Текст книги "Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди"

Автор книги: Виталий Шипаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

22

Пламенная речь посла изрядно озадачила станичников, приумолкли воины вольные. Жизнь у каждого одна и кому более, кому менее, а все же дорога. Оно конечно, казачки привычны головою рисковать, но одно дело – рисковать ради хлеба насущного или за братов своих, тут все ясно и понятно. Другое дело – за царя Ивана-кровопийцу. Речи-то князь праведные ведет, однако, что он сам за человек, не много ль на себя берет. Вона государя как подвинул, мол, цари приходят да уходят, а мы за Русь и веру воевать пойдем. Нехитрому казачьему уму постичь такие сложности непросто, да еще Кольцо своими словесами сомнений прибавил. Вот если б шляхтичи на Дон пожаловали, другой разговор, тут и думать нечего, все бы как один пошли.

Это только сказочные богатыри без оглядки на погибель идут, в жизни грешной все выглядит иначе. Первыми, кто поддержали Новосильцева, были Чуб и Княжич. Став по правую руку от посланника, Емельян торжественно изрек:

– Иду с царевым войском на католиков. Я немало пожил, пришла пора о смерти подумать, а умереть достойно надобно, так же, как и жить. Чем в набегах на купцов искать погибель или дома на печи ее дожидаться, лучше за святое дело в бой пойти и помереть со славою.

Есаул, одновременно с Чубом ставший слева от посла, как только тот умолк, смущенно улыбнувшись, заявил:

– Мне и вовсе не из чего выбирать. У меня от батьки вон кинжал остался, со шляхетского хорунжего добытый, а сын с отцом одним путем должны идти, чтоб в вечной жизни встретиться, – и вновь, отчаянно взмахнув рукой, закричал: – Чего зря душу себе и князю томить? Решайтесь, братцы, кто на католиков в поход идти согласен, переходи на нашу сторону.

Ряды станичников смешались, отважившиеся вступить в царево войско начали переходить на другой конец поля.

Как и следовало ожидать, желание воевать с поляками изъявили далеко не все. Примерно треть собравшихся на круг казаков откликнулись на государев призыв. Обернувшись к оставшимся спиной, говорить с ними больше было не о чем, Ванька, Емельян и Новосильцев принялись разглядывать свое войско, в котором набралось примерно с тысячу бойцов.

Для неискушенного в казачьей жизни князя особой разницы меж теми, кто изъявил согласие служить царю московскому, и теми, кто отказался, не было. Но Ивану с Чубом сразу стало ясно – за ними потянулись те, для кого воспоминания о причинах, побудивших их сбежать когдато в вольные края, уже утратили былую остроту. В то время как души и разукрашенные шрамами поротые спины большинства оставшихся еще хранили память о «милостях» Грозного-царя, его бояр да опричников. Впрочем, были, как всегда, и исключения из строгих правил жизни. К своему немалому удивлению, в крепко помельчавшем казачьем строе Иван увидел своего ближайшего соседа Сашку Ярославца. Похоже, Княжич немало поспособствовал преумножению числа царевых воинов, коль даже не проживший и полгода на Дону холоп боярский Сашка последовал его примеру. Восторженные взгляды Ярославца и многих прочих молодых станичников поселили в душе двадцатилетнего есаула не гордость, а грусть.

– А ведь я для них сейчас, наверное, как когда-то Кольцо для меня был – все умеющий, все знающий. Может, зря ты, Ваня, побратима не послушал, поспешил в царево войско вступить, – подумал он. – Ну сам-то ладно, до Емельяна мне, конечно, далеко, однако тоже много кой-чего в этой жизни повидал – и людей убивал, и золотишко горстями черпал, даже дочь мурзы ногайского в полюбовницах имел, но за мной ведь и другие потянулись, теперь придется если не перед людьми, так перед богом ответ за них держать.

От этих мыслей и нахлынувших воспоминаний о том, как, стоя над растерзанною мамой, впервые увидал Кольцо, Ивану сделалось совсем не по себе. С трудом дождавшись окончания новой речи Новосильцева, из которой усвоил только то, что выступает полк назавтра поутру и должен соединиться с московитской ратью где-то между Полоцком и Новгородом, он отправился к отцу Герасиму, только поп, пожалуй, мог развеять есауловы сомнения.

А в станице уже царило оживление. Новоявленные царевы воины, разбившись на мелкие ватажки, бурно обсуждали предстоящие сражения. На лицах большинства из них заметно было хмельное веселье. Неизбежная по случаю расставания с родимым домом гулянка помаленьку набирала силу. Ссылаясь на дела, Ванька кое-как отбился от приглашений принять участие в загуле и все-таки добрался до церкви. Новосильцев еще, видно, не вернулся, его стрельцы с дворянами по-прежнему сидели у ограды.

– Принесла нелегкая, – ругнулся Княжич, поворачивая к своей усадьбе. Увидев на подворье побратимова коня, он печально улыбнулся. Предстоящая встреча не обещала особой радости, но все же есаул был рад, что тот пришел к нему проститься. Зная нрав Кольцо, и то, с какою легкостью лихой разбойник расстается с недостойными людьми, Иван сразу понял, что атаман не до конца уверен в правоте своей.

– Проходи, хозяин, будь как дома, – язвительно промолвил Ванька-старший, увидев младшего. – Вот, гостинец тебе принес, – кивнул он на бочонок, что стоял возле стола. – На царевой службе-то еще когда удастся рамеи доброй отведать.

Сбросив шапку да пояс с висевшей на нем саблей на ковер, есаул уселся рядом и напрямую спросил:

– Осуждаешь?

– Ну, то, что ты попрешься на войну, уже вчера было ясно. Где ж такому молодому да горячему дома усидеть, а осуждать людей, на смерть идущих, не в моих правилах. Я, Ванька, о другом сказать хочу, будь, брат, осторожен. Князь, пожалуй, человек неплохой, говорит, по крайней мере, искренне. Только он ведь тоже очень рискует. Так в раж вошел, что сам не понимает, чего творит, – попрежнему насмешливо промолвил атаман, затем нахмурился и, в свою очередь, строго вопросил: – Ты на рожи тех дворян, которые с ним прибыли, глядел, когда речь зашла о том, кому начальствовать? То-то же, никуда ты не глядел, только лапами своими, словно ветряная мельница, размахивал, а я с них глаз не спускал. Как услышали, что не им начальниками быть, так скривились, словно уксусу хлебнули по целому ковшу. А уж про надежу-государя речь когда зашла, то и вовсе чуть с коней не попадали. Наверняка сейчас сидят да на князя твоего донос сочиняют. Ну да черт с ним, с Новосильцевым, за него пускай жена переживает, ежели она, конечно, есть у безумца эдакого, – досадливо поморщился Кольцо. – Я вот чего боюсь – подведут под монастырь вас воеводы государевы, в первом же сражении на убой пошлют. Уж чего-чего, а жизней человеческих на Москве не принято жалеть. Так что это даже хорошо, что ты там будешь, нюх твой волчий казачкам наверняка немало пользы принесет, – с сожаленьем глядя на Ивана, рассудительно промолвил атаман и, как бы возвращаясь к началу разговора, заявил:

– А осуждать тебя иль отговаривать теперь уж поздно, выбор сделан, все пути назад отрезаны. Честь воинскую свято надобно блюсти. Если б ты сейчас своему слову изменил, я бы первый тебе руки не подал.

– Я знал, что ты меня поймешь, – обрадовался Ванька и, моргнув подернутыми мечтательной поволокой очами, поведал: – Хочется мне, брат, в дальних странах побывать, в больших сражениях, что-то очень нужное всем людям совершить и уж коль погибнуть, так со славой, а не ради вон, вина бочонка или новых сапог. Да и за князем надо присмотреть, – в голосе Ивана зазвучала явная угроза. – Коль обманет иль еще какую пакость учинит – долго не заживется. Ты же знаешь, меня однажды только можно обмануть.

Посидели молча, к вину так и не притронулись, пить обоим расхотелось. Первым, как всегда, молчание нарушил Княжич:

– А ты куда подашься? – участливо поинтересовался он.

– Не знаю, к Ермаку, наверное, – пожал плечами Кольцо. – Это, парень, не нам с тобой чета, настоящий вождь казачий. Замысел у него есть навстречу солнцу, за Каменный Пояс пойти, земли новые искать. Здесь-то, на Дону, не русский царь, так король шляхетский – все одно жить вольно не дадут, – задумчиво промолвил атаман, затем, взглянув на опечаленного побратима, рассмеялся: – Как так-то, Ванька, в бой за веру праведную идешь, а креста хорошего не имеешь, серебряшку на шнурке вон носишь. На-ка от меня тебе на память.

Говоря эти слова, Кольцо снял с себя золотую цепь с православным крестиком и прямо через голову повесил на шею другу.

– Ну ладно, мне пора, да и тебе еще сбираться надо, пистолеты свои аглицкие почистить не забудь, – шаловливо подмигнув, сказал он на прощание. Уже стоя на пороге, атаман сорвал с себя шапку и, вдарив ею об пол, обнял своего верного есаула.

– Как-то все не так, не о том с тобой мы говорим.

– Не кручинься, брат, душою чую – еще встретимся, – заверил его Княжич.

– Тогда бывай. Гляди у меня, в царевом войске-то в воеводы государевы не вздумай выбиться, с тебя станется.

Потрепав курчавый Княжичев затылок, как когда-то на захваченном боярском струге, Кольцо ушел в ночную тьму своим разбойничьим путем.

23

Как только атаман удалился, Иван почуял смертельную усталость. Почти бессонная пьяная ночь, волнения, пережитые на круге и при прощании с побратимом, все же дали о себе знать. Не разуваясь, Княжич завалился на ковер, намереваясь лишь малость отдохнуть, но проспал почти что до рассвета. Когда проснулся, тотчас вспомнил о завтрашнем, верней, уже сегодняшнем, выступлении в поход. Первым делом он отправился на Дон купать-поить коня, а заодно умыться, не плескаться ж у колодца из бадьи. Вскочив на своего любимца – белого, тонконогого, необычайной резвости жеребца по кличке Лебедь, Иван помчался к реке и на всем скаку сиганул с крутояра в воду. Плыли Ванька с Лебедем довольно долго, лишь когда на взгорке показался крест, они свернули к берегу. Взойдя на кручу, Княжич ощутил такую слабость, что пришлось прилечь возле маминой могилы. Увидав, как сразу три звезды, ярко вспыхнув напоследок, исчезли в черни небосклона, он подумал:

– Похоже, правы князь с Кольцо, много душ казачьих скоро на небеса взойдет.

Страха не было, хотелось просто позабыть обо всем на свете и лежать вот так вот рядом с мамой. Но небо вскоре стало розоветь от утренней зари, начинался новый день, и жизнь продолжалась, а значит, надо было идти вперед по избранному им вчера пути служения отчизне. Вскочив на Лебедя, Иван понесся во весь дух обратно к дому, будоража топотом копыт покой притихшей после давешней гулянки станицы.

Сборы не отняли много времени, несмотря на всю свою бесшабашность, воинскую справу Ванька содержал всегда в порядке. Осмотрев седло да остальное походное снаряжение и не найдя в них изъяна, он занялся оружием. Первым делом почти с любовью вычистил и зарядил пистолеты. Есаул их добыл пару лет назад в стычке со шляхетскими лазутчиками, которые частенько стали появляться в Диком Поле, с тех пор как у поляков началась война с Московией. Эти пистолеты, саблю да кинжал Иван держал всегда при себе. Затем глянул на нарядную с золотым орлом кольчугу, что висела на стене, и призадумался:

– Взять ее с собой или не брать? Любому ж дураку понятно, откуда она взялась.

Однако, движимый в избытке перенятым у Кольцо нахальным бесстрашием, Ванька все же взял доспех, но не одел, а сунул в мешок.

– Обещал же царь забыть дела разбойные, – вспомнил он. – Вот и посмотрю, надежно ль государево слово, – и принялся кидать в мешок провизию: каравай хлеба, несколько кусков вяленого мяса, большую связку сушеной рыбы и, конечно же, дареный атаманом бочонок с вином. Броня еще сгодится или нет, а харчи в походе да питье всегда нужны.

Дверь с окнами забивать Иван не стал, в его отсутствие за домом вел догляд Герасим или его приспешник, однорукий искалеченный казак дядька Петр по прозвищу Апостол.

Еще все спали, когда Княжич тронулся в путь, решив оставшееся время посвятить прощанию со святым отцом.

Выехав со своего подворья, он увидел, что в землянке Ярославца горит огонь.

– Видать, всю ночь не спал, душою маялся. Ну этого-то куда черт несет. Пищаль ведь толком не умеет зарядить, а туда же, со шляхтой воевать собрался, нетопырь, – беззлобно выругался есаул. Досадовать всерьез на Сашку, служившего посмешищем для всей станицы из-за его мужицкой неуклюжести, но, тем не менее, рискнувшего вступить в царево войско, что забоялись сделать многие бывалые бойцы, ему не дозволяла совесть.

24

Герасим, как обычно, сидел у входа в храм на своей любимой скамейке. Рядом с ним лежали знакомые Ивану с детства колчан с луком да десятком стрел и неказистая на первый взгляд, лишенная какого-либо дорогого украшения сабля.

– Вот те на, наворошили мы делов с Емелей Чубом, так разбередили души казакам, что даже мой старик на войну идти собрался, – не на шутку встревожился Ванька.

– Чего стоишь, садись, – распорядился поп. Окинув Княжича суровым взглядом, он строго вопросил: – Вы что, казаки, совсем сдурели? Со всего войска чуть больше тысячи охотников нашлось на супостатов идти. А дружок твой, видно, вовсе совесть потерял, какую-то награду требовать удумал, прямо как срамная девка, которая без денег ни передом, ни задом не вильнет.

Произнеся эти слова, святой отец перекрестился и, прошептав «Прости меня господи», уже помягче обратился к воспитаннику:

– А ты куда запропастился? Емеля сказывал, мол, Ванька на круге себя достойно вел, первым вызвался на шляхту идти, многим прочим казакам примером послужил и вдруг исчез, как в воду канул. Я уж было сам к тебе пошел, но как увидел возле дома коня дружка твоего, так плюнул, да назад поворотил. Пусть, думаю, сидит со своим турком, рассказы о грехах царевых слушает, коль больше делать нечего в такое смутное время.

Дав старику наговориться, Княжич приобнял отца святого за плечо и доверительно промолвил:

– На Ивана сильно не греши, аль не знаешь, что над ним смертный приговор висит, что всю его родню надежагосударь извел под корень. Ему в царево войско пойти все равно, как мне к хану Крымскому податься в услужение.

– Ну конечно, купчишек грабить да золотыми висюльками увешиваться куда приятней, чем в сраженьях кровь проливать, а веру праведную пускай попы защищают, – сварливо, но уже совсем беззлобно ответил тот, глядя на подарок атамана. Затем вовсе как-то сник и тихо, почти шепотом, спросил:

– Так значит, все-таки уходишь на войну?

Такая перемена в настроении Герасима рассмешила Ваньку:

– Да на тебя, отец святой, не угодишь, то чуть не палкой загонял в царево войско, а теперь, как погляжу, заживо отпеть намереваешься.

– А ты чего хотел? – насупился старик. – Ты ж мне как родной. Думаешь, легко отцу сына на погибель посылать? Это ведь я так, расхорохорился, а откажись ты – я б слова в упрек не сказал. Отец сына должен принимать, каким он есть. Когда между державами или людьми чужими идут раздоры – еще куда ни шло, но когда меж родственниками понимания нет – очень худо, это значит, конец света приближается.

Ванькину смешливость как ветром сдуло. Непривычные к словесному излиянию чувств, молодой и старый воины долго сидели молча. Да и о чем особо было говорить. Что для Руси, что для Дона дело обычное – отец провожал сына на войну. Наконец казачий поп прервал молчание.

– Может, все-таки я с вами пойду? – неуверенно промолвил он.

Поначалу Княжич просто отшутился:

– А кто тогда за моим имением присмотрит, – затем, покрепче обняв старика, уже не как воспитанник, а как наставник, строго заявил:

– Нет, Герасим, твое место здесь. Времена и вправду шибко смутные грядут, а кто, кроме тебя, сумеет наших казачков в Христовых заповедях просветить, кто по совести их жить научит? Видал, как раскололись станичники? Погоди, еще найдутся и такие, которые не только в бой откажутся идти, но вовсе к шляхтичам переметнутся. Сам же знаешь, разбойнику лишь выгода нужна, а мы казаки кто – воины разбойные, на распутье между светом и тьмой стоим. Так что много православных душ от преисподни уберечь тебе предстоит. Еще неизвестно, где тяжелее будет, тут или на войне.

Не найдя, что возразить, священник согласно кивнул своею напрочь седою головой:

– Ладно, будь по-твоему, остаюсь.

Затем взял в руки свою саблю и вынул из ножен сразу заигравший радужным отблеском клинок. Вдоволь налюбовавшись затейливым узором драгоценной стали, он торжественно изрек:

– От меньшого брата в наследство мне достался, ни единой капли крови невинной на нем нет. Братишка мой, царствие ему небесное, был настоящим воином, ни разу в жизни супротив веленья совести не поступил, оттого и сгинул молодым еще совсем от рук предательских. Коли в бой идешь за веру праведную, прими, Иван, в подарок от меня клинок булатный. Нечего оружию такому в тайнике лежать. Пусть увидит солнца свет, пусть напьется кровью вражеской.

Оторопевший от изумления есаул бережно взял в руки диковинную саблю. Заметив его смущение, Герасим ободряюще похлопал Ваньку по плечу:

– Бери, бери, клинок надежный, кольчугу режет, словно корку хлебную. При твоем умении да с такой саблей тебе и среди рыцарей шляхетских равных не найдется.

– Ну спасибо, святой отец, уважил, – поблагодарил польщенный щедрым подарком Княжич. Он прекрасно понимал, что для Герасима булат не менее дорог, чем для него отцовский кинжал.

А в узкие оконца церкви уже лился яркий утренний свет. Пришла пора прощаться.

– Провожать меня не ходи, здесь, перед иконами давай простимся, – преклонив колени, попросил Иван. Поп не стал спорить, лишь провел ладонью по склоненной кучерявой голове воспитанника и, троекратно осенив его крестным знамением, сказал:

– Ступай, спаси и сохрани тебя господь.

Сойдя с крыльца, есаул услышал за своей спиной торопливые шаги, а затем окрик:

– Ванька, подожди, не уходи.

Оглянувшись, он увидел отца, не святого, а обычного, казачьего, который нес ему колчан:

– Лук со стрелами-то тоже возьми, вещь полезная, наверняка сгодится, чтобы стражу снять без шума иль огонь куда метнуть.

Ванька молча принял это, уже однажды им испытанное, оружие, не предполагая, что обратить его придется аж против самого царя.

– Может, что в усадьбе сделать надо? – спросил Герасим.

– Да чего в ней делать, – махнул рукою Княжич. – Там дома в сундуке одежонка кой-какая осталась да денег малость, ежели странники придут какие – им отдай. А главное, себя береги. И вот еще о чем хотел попросить – атаману помоги при случае. Все одно казак он добрый, но через речи свои, как мне кажется, в большую опалу угодил.

– Конечно помогу, – пообещал святой отец и, крестя Ивана вслед, прошептал: – Храни обоих вас царица небесная, мать пресвятая Богородица.

25

Выехав на пыльную по летнему времени дорогу, есаул увидел, что на сей раз поспевает к месту сбора в числе первых. Большинство снаряженных по-походному станичников еще только выходили из своих жилищ.

– А все ж таки не шибко радостно в войско государево идти, особенно с похмелья. До сражений пока далеко, можно будет с казаками Иванов бочонок распить, не киснуть же винишку, – глядя на угрюмые лица собратьев, подумал он и усмехнулся, вспомнив о подарках. – Ну дела, атаман разбойный крест дарит, а священник – саблю острую. И впрямь чудной народ мы, казаки.

– Здравствуйте, Иван Андреевич, – поприветствовал его кто-то из новоявленных царевых воинов. Даже не успев оглянуться, Княжич сразу же узнал Сашку Ярославца. Более никто не мог так по-мужицки поздороваться. Называть по отчеству не принято средь казаков. Сам Иван, к примеру, не знал, как величать даже друга-атамана – ну Ванька да Ванька, Кольцо и Кольцо.

– Здорово, Сашка, – протянул он руку своему попутчику. Встретившись с ним взглядом, Иван прочел на Сашкином лице искреннее уважение к себе, однако даже без малейших признаков подобострастия. Смущенный есауловым рукопожатием, Ярославец было попытался обогнать начальника, но Ванька, неожиданно для самого себя, предложил:

– Не торопись, казак, все там будем. Поехали вместе, мы же, как-никак, соседи.

Следуя неспешным шагом к месту сбора, которое было назначено все там же, в поле за станицей, Княжич принялся разглядывать этого, несмотря на близкое соседство, малознакомого ему человека.

Сашка прибыл на Дон совсем недавно и не как обычно – с ватагой себе подобных беглецов, а в одиночку, что уже о многом говорило проницательному Ваньке. Сбежать на волю по примеру других холопов и вместе с сотоварищами уйти в казаки – это одно, но иметь отвагу в одиночку взбунтоваться против рабской доли, да суметь пробраться из далекой Ярославщины на Дон – уже совсем другое. Годами Сашка был, пожалуй, ровней Княжичу, такой же сухощавый, высокий да белесый. Но на этом их сходство заканчивалось. В отличие от кареглазого, лучащегося лихостью взора есаула, Ярославец смотрел на мир небесноголубым, всегда чуть удивленным, мечтательным взглядом. Не в пример длиннопалым, унизанным перстнями, знакомыми лишь с рукоятью сабли и пистоли, Ивановым рукам, Сашка имел широкие, разбитые тяжелой крестьянской работой ладони, да и сухощавость его широкоплечего стана была, скорее, не природной, как у есаула, а порожденной постоянным недоеданием.

Любой казак, пусть даже самый завалящий, хоть чемто да известен. Ярославец славился своею редкой невезучестью. То на рыбной ловле челн перевернет, потеряет сеть и сам еле выплывет, то пороху в пищаль пересыплет, чем оружие в негодность приведет, глаз едва не лишившись. Но особый повод для насмешек у станичников вызывала знаменитая Сашкина сабля. Как ни точил, ни чистил ее хозяин, она всегда была покрыта ржавчиной, и достать ее из ножен можно было лишь с большим трудом.

Так и ехали они бок о бок – первый есаул с последним казаком, даже не догадываясь, что оба обрели уже истинного друга. Крепкой будет дружба Ивана с Сашкой, не хуже, чем с Кольцо, только очень уж недолгой.

26

На выезде из станицы казаков встречал князь Дмитрий со своею свитой. Завидев Княжича, он призывно помахал рукой и отъехал в сторону от окружавших его дворян да атаманов, давая тем понять, что желает побеседовать с есаулом с глазу на глаз.

– Чего это я князю вдруг занадобился, – пожал плечами Ванька. Простившись с Ярославцем, он направился к Новосильцеву.

– Ну что, Иван, пойдешь в помощники к Емельяну? – без всяких предисловий спросил царев посланник.

– Это как казаки выберут. Недаром говорится, глас народа – божий глас.

– Оно, конечно, так, – снисходительно усмехнулся Дмитрий Михайлович. – Только народ ведь, как табун коней, куда табунщик поведет, туда и повернет. Кого сильней расхвалим, того и выберут.

Заметив недоверие и даже неприязнь в красивых Ванькиных глазах, князь доверительно промолвил:

– Ты меня за злыдня не держи, я с тобой как с другом, откровенно говорю. Сам-то посуди. Со всего Дона казаки понаехали, многие друг друга в лицо даже не знают, как тут выбирать? А вы с Чубом первыми на мой призыв откликнулись, на кого ж еще, как не на вас, мне опереться? – и снова вопросил: – Ну так как, согласен?

– Давай со мной повременим, – чуток подумав, ответил Княжич. – Я ведь прежде боле, чем над сотней, не начальствовал, да и то обычно по необходимости, когда другие надежд братов не оправдывали.

– Как знаешь, – тяжело вздохнул князь Дмитрий, и уже собрался было ехать обратно к свите, но Иван остановил его:

– Позволь мне, княже, разъяснить тебе кое-чего да кой-какие советы дать. Даже на войне есть время боевое и походное, а начальствовать в походе и в бою – это две большие разницы. Вот сейчас, к примеру, какая будет забота у избранных старшин? Людей и лошадей прокормить да речами смелыми дух поднять. Тут тебе с меня плохой помощник. При моей рачительности и умении провизию добывать половина коней в пути издохнет, станичники же так потощают, что обратно домой сбегут. А вот как до сражений дело дойдет – смело можешь на меня рассчитывать.

Кивнув на уже выстроившихся казаков, есаул задорно, но без хвастовства заявил:

– Хоть весь Дон пройди сверху донизу, а не найдешь того, кто скажет, мол, Княжич оплошал в бою.

Ванькины слова совсем не удивили Новосильцева, просто он еще раз убедился, что не ошибся в нем. Такие люди в обычной жизни ничем не лучше других, как правило, имеют много слабостей и только в крайних случаях проявляют во всю ширь свою незаурядность.

А есаул тем временем от пояснений перешел к советам:

– То, что Чуба атаманом решил назначить – это правильно, есаулами к нему, коль такие выборы, тех двоих, которые в церкви у Герасима с ним были, выкрикни – оба славные казаки. Только, чтобы целой тысячью бойцов управлять, и поменьше начальники потребуются. Ты весь полк, по примеру тьмы татарской¹⁷, на сотни и десятки разбей. В сотни по станицам набирай, соседи или даже побратимы друг за друга будут крепче в бою стоять. Сотников с десятниками не назначай, их пускай казаки сами выберут. Ну вот, пожалуй, все, удачи тебе, князь, – шаловливо подмигнув, Иван отправился к своим собратьям.

Выборы, как ожидал царев посланник, прошли быстро и довольно гладко. Атаманом почти единогласно был избран Емельян, а есаулами Кондрат Резанец да Тимофей Большак – оба коренные казаки, ровесники и соратники Чуба, не раз водившие станичников в набеги на татар.

Повелев казакам разбиться по станицам и выбирать самим сотников с десятниками, что вызвало всеобщее одобрение, новоявленный полковник Чуб вопрошающе взглянул на князя. Тот, сделав вид, что вспомнил о чем-то очень важном, снова обратился к войску.

– Вот чего еще мы с вами позабыли, воины православные, – хоругвь, царем дарованную, пуще глаза требуется охранять, она теперь святыня наша, а для этого отряд бойцов особенно отважных надобно набрать и над ними хорунжего поставить.

Поясняя значимость доселе небывалого в казачьем войске чина, он продолжил:

– Это должен быть такой боец, который сможет в одиночку десятку супостатов противостоять, и, желательно, собой красивый, чтоб при случае самому царю не стыдно было показать.

Враз сообразив, куда он клонит, Чуб громко крикнул:

– Я полагаю, такой средь нас найдется, что скажете, станичники, о Ваньке Княжиче?

И на сей раз уговаривать никого не пришлось. Из казачьих рядов тут же раздались одобрительные возгласы:

– По всем статьям подходит!

– Княжича в хорунжии, по справедливости место займет!

– Царице его только не показывайте, не то влюбится и не сможет государя ублажать!

Иван, уже избранный в сотники казаками своей станицы, услыхав о том, что его прочат в какие-то хорунжии, малость удивился. Однако, здраво поразмыслив, решил не артачиться. Несомненно, Новосильцев хотел его отметить за оказанную помощь, и ответить отказом на княжью благодарность было б не по совести. Кроме того, став хорунжим, он попадал пусть в младшие, но старшины, и куда в большей степени, чем сотник, мог влиять на предстоящие события.

Впрочем, решение князь Дмитрия заполучить Ванькуесаула в ближайшие сподвижники было вызвано не только чувством неоплаченного долга. Состоявшийся меж ними разговор убедил его, что он имеет дело не с просто удачливым воином, но с очень умным, совестливым человеком, а разбрасываться таковыми в столь нелегком положении было глупо.

Взяв у Емельяна полковое знамя, Княжич начал вызывать наиболее известных своей доблестью бойцов и в их числе неожиданно для самого себя назвал Ярославца. Объяснить умом сей выбор было трудно. Незадачливый полухолоп-полуказак был для него, скорей, как талисман, взятый в дальний путь на счастье.

Так как казачий полк царева войска стал, по сути, младшим братом вольного воинства Донского, станичники решили его прозвать по имени меньшого брата Дона Хопра – Хоперским, после чего тронулись в путь.

Налетевший теплый южный ветер развеял пыль, поднятую копытами тысячи коней. Обернувшись, чтобы глянуть напоследок на родную станицу, Иван увидел вдалеке на взгорке деревянный крест и стоящего с ним рядом человека в развевающейся рясе. Но тут же пошел дождь, который скрыл его, как и смыл своими каплями следы уходящего на службу государеву казачьего полка.

27

На третий день пути казаки заметили идущих вслед за ними всадников. Поначалу старшины порешили, что это опоздавшие на круг станичники. Однако те не торопились присоединяться к полку. Более того, завидев высланный навстречу дозор, они поспешно отошли подальше в степь.

– Интересно, кто ж это такие? – вопросил у есаулов Чуб, но Тимофей вместо ответа лишь пожал плечами, а Резанец предложил, съезжая на обочину:

– Давайте Ваньку позовем да спросим. Младенец наш весь в свою маманю-вещунью удался, лучше зверя дикого опасность чует.

Издалека заметив чем-то явно озабоченных начальников, Княжич передал знамя Ярославу и, не дожидаясь приглашения, сам подъехал к ним.

– Чего остановились, на ночлег располагаться вроде рано?

– Тут, хорунжий, не об отдыхе речь, ты конных, что идут за нами, заприметил? – указывая плетью на маячащих вдалеке всадников, спросил Емельян.

– Так они еще вчера появились, только нечего и голову зря ломать – лазутчики это. Непонятно, правда, чьи, татарские или шляхетские, – преспокойно заверил Ванька.

– Скорей всего и впрямь лазутчики. Захватить бы их да разузнать, кто за нами доглядывает, – задумчиво промолвил Чуб и, обращаясь к Княжичу, спросил: – Сумеешь языка достать?

– Так ведь вы уж посылали дозорных им наперехват, – усмехнулся Иван. – Только по степи гоняться за ними бестолку. Коли близко не подходят, значит, держатся настороже и от погони легко уйдут.

– Что ж прикажешь делать, так и будем вражьих соглядатаев за собой хвостом тащить? – возмутился Резанец.

– Ну, пока от них большой угрозы нет, пускай глазеют, а как смеркнется, да на ночевку станем, я попытаюсь их накрыть. Тоже ж люди, тоже на роздых остановятся, и, вероятно, где-то недалече, чтоб из виду нас не потерять, – ответил Княжич, вопрошающе взглянув на Чуба.

– Мыслишь верно, действуй, – одобрил тот.

– Тогда нас ночью не теряйте, а наутро ждите с пленниками, или, может быть, сюда их не тащить, на месте спрос произвести?

– Поступай, как знаешь, не мне тебя учить супостатам языки развязывать, – улыбнулся атаман, весьма наслышанный о Ванькиной жестокости к ордынцам.

– Пытать – не воевать, только я от этих дел, не в пример другим мучителям, радости особой не испытываю, – с обидой в голосе промолвил Княжич и поскакал вдогонку за своей знаменной полусотней.

Радостное возбуждение, охватившее хорунжего в предчувствии грядущей схватки, было тотчас же замечено Ярославцем.

– Чем это тебя, Иван Андреевич, так старшины наши озадачили, – поинтересовался он.

– На то они и атаманы, Сашка, чтоб приказы отдавать, а наше дело казачье – их волю исполнять, – поучительно изрек Иван. – Ты вот что, братов предупреди, как станем на ночевку, пусть не разбредаются. Похоже, этой ночью повоевать чуток придется.

28

День миновал довольно быстро, пройдя в вечернем полумраке еще с часок, Хоперский полк остановился на ночлег. Кашевары, по двое от каждой сотни, разожгли костры из сухой травы и принялись готовить трапезу. В немногочисленном отряде Княжича кашевара не имелось. Добровольно выполнять сию не очень-то почетную обязанность среди его отчаянных собратьев охотников не нашлось, а назначать кого-либо начальственным велением беспечный хорунжий не счел нужным. А потому харчевались воины знаменной полусотни у своих станичников, так же поступали Княжич с Ярославцем, присоединяясь на привалах к землякам. Но на этот раз предупрежденные Сашкой казаки остались возле вожака и, уже сообразив, что задержал он их неспроста, вопрошающе поглядывали на Ивана.