Текст книги "Все пули мимо"

Автор книги: Виталий Забирко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Взял он стетоскоп и пошёл со мной.

А благоверная ему вдогонку:

– Ты смотри, там больше не добавляй!

Заходит лечила ко мне в комнату и столбенеет. Даже трезвеет, кажется. Но мне ничего не говорит. Приходит в себя, подсаживается к мальцу на диван и начинает его осматривать, ощупывать да стетоскопом прослушивать. Затем пульс проверил, веко мальцу задрал, поглядел зрачок и говорит мне так это многозначительно:

– М-да, случай неординарный…

– Так и оплата соответствующая, – понимаю его.

Он кивает, пересаживается к столу и начинает что-то писать на рецептурных бланках с печатями.

– Эх, – бормочет лечила, – в былые времена забрал бы его на кафедру – сколько материала для диссертации… Это же исключительно нетипичный… – и такой по-латыни диагноз загибает, что у меня уши вянут.

– Ладно, сосед, – прерываю его, – мне твоя латынь, сам понимаешь, что по фене. Как его лечить, скажи?

Смотрит он на меня туманным взглядом, потом кивает.

– Это, – протягивает листок, – колоть внутримышечно по два кубика через четыре часа. Жаропонижающее. Это, – подаёт второй листок, – зубы расцепить лезвием ножа и влить столовую ложку. Только посадить вначале, чтобы не захлебнулся. Обезболивающее и успокоительное. А это, – суёт третий листок, – мазь. Натирать тело каждый вечер после купания. У него что-то с кожей, вроде парши. В аптеке за углом все эти лекарства есть.

Я беру рецепты и начинаю ему точно так же баксы отсчитывать. По двадцатке.

– Это, – говорю, – за то, что не отказали. Это – за ваш профессионализм (во завернул, чуть язык не сломал!). А это – за неординарный случай.

Гляжу, шалеет лечила, в улыбке расцветает, но по глазам вижу, жалеет, что ещё с десяток рецептов не настрочил. Однако, видно, что-то совестливое в нём всё-таки осталось, так как ничего больше про лечение не говорит. Вместо этого вдруг подмигивает мне заговорщицки и, опасливо косясь в сторону входной двери – не дай бог, его благоверная там вдруг нарисуется, – спрашивает:

– Слушай, сосед, а у тебя ничего впрыснуть нет?

И делает международный жест рукой. Нет, не первый, который по локоть, и не третий – указательным пальцем в вену, а второй – с оттопыренным большим пальцем и полусогнутым мизинцем.

– Отчего же, есть, – говорю. – Только, сам понимаешь, больной у меня здесь. Лечить его надо. А одного оставить боюсь. Сходил бы в аптеку за лекарством, тем более что ты в этом дока. А уж потом и впрыснем. – Я протянул ему двадцатку. – Этого хватит?

Заколебался он на мгновение, затем рукой махнул.

– А, давай. Только тихо, и дверь оставь приоткрытой.

Мужик он грузный, но выпорхнул из квартиры словно бабочка. И бесшумно почапал по лестнице прямо на улицу в заеложенном спортивном костюме и рваных тапочках на босу ногу.

Вернулся он мигом и протягивает мне лекарства, шприцы одноразовые и сдачу. А у самого руки трясутся, так стакан опрокинуть хочется. И что с людьми время делает! Не случись горбачёвщины, глядишь, доктором наук бы стал, а там и до профессора рукой подать – неспроста про диссертацию вспоминал. А так – алкаш. С другой стороны, кем бы я тогда был? Вот то-то и оно. Так что я за демократию, костьми за неё, родимую, лягу и пасти гнилым интеллигентишкам, которым всё сейчас не по нраву, до ушей порву. Чтоб если не в душе, так на морде улыбка вечно цвела – в какое счастливое время живём!

– Сдачу себе оставь, – говорю, – за труды.

На радостях мне лечила показал, и как укол делать, и как микстуру вливать, и мазью тело натирать. Гляжу, мальцу лучше стало. Успокоился он, стонать перестал, тело порозовело, хотя в себя так и не пришёл и руки с коленей из мёртвого захвата не расцепил.

Вот тогда мы с лечилой и врезали. Вывел я его на кухню и выставил на стол что бог послал. Я так понял, ему что «Курвуазье», что спирт медицинский, что самогон. Впрочем, как и мне. Но я, предчувствуя, что завтра будет тяжёлый день после разборки на рынке, понемножечку цежу и всё больше на икорку налегаю, а он – стаканярами садит и только локтем занюхивает. Что поделаешь, привычка – ведь знаю, что дома у него шаром покати.

Тут-то благоверная его и ущучила. Как она на кухне нарисовалась, так он на третьем стакане и поперхнулся.

«Двери за собой запирать надо», – советую ему про себя, но вслух ничего не говорю. Во избежание.

А благоверная уж руки в бока уткнула и ну его пропесочивать. И такой, мол, и сякой, и пропойца, и денег в дом не приносишь… Он как защиту молча баксы веером перед собой выставляет, причём все, включая сдачу, – мол, гляди, заработал, – но она оборотов не сбавляет, хотя баксы, как бы мимоходом, будто для неё это нечто само собой разумеющееся, отбирает. Так под конвоем и с нотациями и увела. Мне б такая стерва попалась, на месте грохнул бы, а он молча поплёлся что скотина безропотная. А что попишешь – таков наш расейский менталитет.

Я ещё немного поел, но пить больше не стал. Это французское пойло, что наша мачмала – то ли вино хреновое, то ли самогон слабый. Не напрасно его наши ребята между собой «курвой» зовут. Впрочем, подозреваю, его где-то под Жмеринкой варят. Либо в Польше. Поляки сейчас в этом деле мастаки, что хошь подделают, и тару и этикетку один к одному срисуют, но вовнутрь такого насобачат, что употреблять их продукцию не рекомендуется. Себе дороже – всю жизнь затем на поликлинику горбатиться будешь.

Попил я чаю, со стола убрал, а потом на мальца поглядел. Вижу, лучше парню, хоть и в той же позе лежит, но дырочками своими спокойно так посапывает. Укрыл я его одеялом, подушку под голову сунул и ушёл в другую комнату спать.

Снилось мне чёрт-те что – нечто явно неудобоваримое из разряда кошмаров, когда просыпаешься и ничего, кроме ужаса, не помнишь. Вскочил я среди ночи – и понял, почему. Дышать нечем, в горле першит, в глазах режет. Дыму – полная квартира.

Включаю свет, выскакиваю на кухню – может, что на плите забыл? Нет, здесь всё нормально, даже дыма меньше. Оборачиваюсь и вижу в другой комнате всполохи рыжего пламени, будто кто из огнемёта палит, и катится пламя по дивану такими красивыми барашками. Заскакиваю в ванную комнату, набираю тазик воды и бегом к дивану. Как плеснул, зашипело страшно, забулькало, словно там раскалённая болванка лежала. Включаю свет в комнате и вижу на полу лужи с чёрной сажей, на диване обугленные лохмотья одеяла, глубокие прожжённые ямы в велюре обивки, а посреди всего этого лежит мой малец во всё той же скукоженной позе, стонет во сне и вздрагивает. И, несмотря на грязь, чистенький он, и вроде бы нигде ожогов на теле нет. Потрогал я его – горячий, но не до такой степени, чтобы пожар здесь устраивать.

Ни хрена себе квартиранта заимел!

Пробую будить его – естественно, реакции ноль. Открываю окна, начинаю проветривать, а сам думаю: с чего бы это? Наконец, кажется, допетрил. Вероятно, это последствия его сегодняшнего действа над Верзилой. Так сказать, остаточный эффект. Либо побочный. А как убирать его, я, кажется, уже знаю. Беру лекарства, шприц и начинаю самостоятельно, как учил лечила, микстуру вливать да раствор из ампул колоть. Мазью решил не натирать, а то размажу вместе с сажей, и будет он на негра похож.

Получилось у меня посредственно – микстуры больше расплескал, чем сквозь зубы влил, а шприц два раза втыкал. Но справился всё же, и мальцу полегчало. Посмотрел я на него, как он среди мокрого пепелища посапывает, и подумал, что негоже его так оставлять. Но, с другой стороны, и мебель жалко – как-никак, а мне диван в пятьсот баксов обошёлся. Хотя… Глянул на часы – четыре ночи. Судя по времени после первого укола, до утра ничего случиться не должно. Бросил я в кресло его пальтишко (постельное бельё пожалел – нечего его сажей пачкать), а затем и самого мальца туда водрузил. Аккурат поместился. Но если и кресло возгорится – выброшу в окно к чёртовой матери и кресло, и мальца. Одним махом.

Пока всё это делал, в квартире проветрилось. Оглядел я комнату и языком прицокнул. Да, грязищи… Но убирать ничего не стал – что я, малохольный, заниматься этим среди ночи? Тут до утра не управишься. Вот если малец оклемается, его заставлю. Как нас в школе при социализме учили – сам насвинячил, сам и жуй.

Короче, спать мне хотелось, потому махнул на всё рукой и отправился досыпать.

2

Просыпаюсь я утром, и что же первым делом вижу? Сидит мой малец в своих обносках на стуле напротив и на меня смотрит.

– Привет, – говорю.

– Здравствуйте, – так это вежливенько отвечает он, а взгляд у него такой настороженный, что у зверька испуганного.

– Тебя как зовут? – спрашиваю.

– Пупсик.

– Как?! – отпадает у меня челюсть.

– Пупсик, – повторяет он.

Я начинаю хохотать, но тут же обрываю смех, вспомнив, какой фамилией самого предки наградили.

– А по-настоящему?

– Это как? – удивляется он.

«По паспорту», – чуть было не ляпнул, но вовремя остановился. Откуда у мальца паспорт – на вид-то ему лет десять, не больше.

– По свидетельству рождения, – подсказываю.

– Не знаю…

– Мать-то с отцом как тебя называли?

– Я их не помню, – спокойно отвечает он. Беспризорники, когда так отвечают, обычно начинают носом хлюпать. А этот – нормально себя ведёт, безразлично и даже равнодушно.

– Ладно, – встаю с постели. – Пупсик, так Пупсик. А меня – Пес… – тут я спохватываюсь. – Борис Макарович.

И в груди так это теплеет, гордость некая появляется, что наконец меня хоть кто-то по имени-отчеству величать будет.

– Красиво… – заискивающе тянет Пупсик. – Пес Борис Макарович.

– Чево?! – челюсть у меня падает во второй раз. – Не пёс я, а просто Борис Макарович! – гаркаю на него.

Пупсик втягивает голову в плечи и испуганно лепечет:

– Хорошо, Борис Макарович…

– Вот так-то лучше, – назидательно бурчу я и направляюсь в ванную.

По пути мимоходом заглядываю во вторую комнату и столбенею. И уж не помню, отваливается ли у меня челюсть в третий раз или нет. В комнате чисто и аккуратно, как не было даже до пожара. И, что удивительно, диван целёхонький, и не то, что пепла, ям выгоревших в нём нет. Как заворожённый подхожу к дивану, щупаю велюр. Приснился мне ночной пожар, что ли? И тут замечаю, что там, где ночью ямины выгоревшие зияли, ворс велюра как бы короче, словно вытерт задницами, хотя кто и когда это мог сделать, если я диван всего полгода как купил, а гостей не больно-то жалую?

– Вы не беспокойтесь, Борис Макарович, – извиняясь, говорит за спиной Пупсик, – к вечеру отрастёт. Только… Только я вас очень прошу, не выгоняйте меня. Я вам полы мыть буду, стирать, помогать… – А голос у него надтреснутый, исстрадавшийся, а к концу вообще плаксивым становится.

– Отрастёт… – обалдело шепчу я, осторожно провожу рукой по проплешине, а затем машинально тру подбородок. Ощущение почти идентичное, что по бороде небритой, что по «отрастающему» ворсу велюра. – Ладно, посмотрим, – не глядя на Пупсика, бурчу, то ли отвечая на его просьбу, то ли по поводу «зарастания» проплешин на диване. И плетусь в ванную.

Пока брился да умывался, решил – оставлю. Шлюх я сюда не вожу, в гостиницах с ними якшаюсь, а бабка Манька, что раз в неделю у меня убирает, уж больно дорого обходится. Мало того, что я ей неслабо плачу, так она ещё из холодильника продукты тибрит. И потом – лестно всё-таки иметь домашнего слугу, который, как почему-то подумалось, будет предан мне душой и телом.

Выхожу из ванной, слышу, Пупсик на кухне посудой звенит. Одеваюсь и захожу туда. И глазам своим не верю. На столе мой фирменный завтрак стоит: яичница с беконом и помидорами и чашка чёрного кофе. Причём яичница приготовлена именно так, как я люблю – не глазунья, а болтушка. И откуда Пупсик узнал об этом?

– Садитесь кушать, Борис Макарович, – приглашает Пупсик, а сам цветёт весь, будто о своём решении его оставить я уже сообщил.

«Экстрасенс хренов», – думаю, но не зло, а так, благодушно.

Сажусь за стол и тут только обращаю внимание, что прибор-то один. Достаю из шкафа чистую тарелку, вилку, переполовиниваю яичницу, накладываю.

– Садись и ты, вместе завтракать будем, – предлагаю Пупсику.

У него глаза круглыми делаются.

– Вместе? – недоверчиво тянет он.

«Ну вот, а я тебя ещё экстрасенсом обозвал», – говорю ему про себя, а вслух высказываюсь с нажимом и твёрдо: – Раз я тебя решил оставить, значит, есть будем вместе.

Без лишних уговоров Пупсик взгромождается на табурет и берёт в руки вилку.

Я достаю чистую чашку, хочу и кофе переполовинить, но Пупсик меня останавливает:

– Спасибо, но мне этого нельзя.

«Ах да, – спохватываюсь про себя. – Кофе ведь возбуждает…»

– А молоко будешь?

– А можно?

Я только хмыкаю, открываю холодильник, достаю пакет и наливаю ему полную чашку.

Что удивительно для беспризорника – как я понимаю, вечно голодного, – ест Пупсик тихо и аккуратно, не чавкая и не давясь. Посмотрел я, как он ест, и сам приступил. Яичница у него вышла на славу – такую мне не сварганить. Ну а кофе ва-аще обалденный – мне и в самых крутых ресторанах такого не подавали. Да и, честно говоря, бурду там готовят, так как посетители кофе последним требуют, когда сами уже основательно поддавши и на качество напитка им наплевать.

Поели мы, гляжу, Пупсик посмурнел что-то, и глаза какими-то скучными стали.

– Что, брат, – спрашиваю, – от еды осоловел?

– Да нет, – бормочет он. – Я немножко перерасходовал себя, когда в комнате убирал. Приступ может начаться…

Вот чёрт, об этом я как-то уже и забыл, когда решил его оставить. А ведь проблема не из весёлых. Не хватало мне в сиделках при нём приписаться.

– Ладно, идём уколю, – хмуро бормочу я и веду его в комнату. А сам думаю, как у меня на этот раз получится? Одно дело два раза ширять в бесчувственное тело, а другое – когда он в сознании.

– Держи, – подаю ему пузырёк с микстурой, – прими столовую ложку, – а сам шприц начинаю готовить.

Взял Пупсик пузырёк, в руках подержал и обратно на стол поставил.

– Почему не пьёшь? – спрашиваю, доставая из коробки ампулу.

– Я уже, – отвечает он и, пока я недоумённо на него пялюсь, отбирает у меня ампулу, зажимает её в кулаке, а затем ладонь разжимает. И вижу я, что до того ампула была наполнена какой-то розоватой гадостью, а теперь пустая. И, что характерно, целёхонькая, будто её пустой и запаивали.

– Ну ты могёшь… – только и выдавливаю из себя.

– Так что, Борис Макарович, вам за мной больше ухаживать не придётся, – сообщает Пупсик. – Одна просьба, чтобы лекарства у меня всегда под рукой были. А уж я вам пригожусь. Не пожалеете.

«Пригожусь…» – ошалело повторяю я про себя. Совсем как в сказке про Конька-горбунка. Ну, горбунок-то, положим, он основательный. А вот насчёт конька я что-то сомневаюсь…

Он садится на краешек кресла, так это чинно, как школьник, не прислоняясь к спинке, и складывает ручки свои кривые на животе. Ни дать, ни взять какой-то восточный божок уродливый.

– Сейчас вам, Борис Макарович, позвонят по телефону, и вы срочно уедете, – совсем по-взрослому продолжает он. – Прошу вас, будьте там осторожнее.

И не успеваю я что-либо сказать, как в кармане мобильник начинает пиликать.

«Совпадение», – думаю, хотя в это совершенно не верится. Достаю мобильник и включаю.

– Пескарь? – слышу голос Хари. Глухой такой, недобрый. Явно мой «бригадире» не в духе.

– Да.

– Дуй немедленно на дачу к Хозяину.

– А что случилось? – пытаюсь выяснить ситуацию. Хозяин – это Бонза. Но Бонзой мы его только за глаза кличем. И собирает он нас у себя не часто. Только в исключительных случаях. Видно, хорошо ему вчера хвост на рынке прижали…

– Приедешь, узнаешь, – рявкает Харя. – Кстати, свои «колёса» не трогай, добирайся на «моторе», – заканчивает он и отключается.

Как я понял, «не в духе» о Харе это ещё мягко сказано. Злой он, что чёрт. Видел я однажды его в таком состоянии. Не дай бог тогда под руку попасться… Так что лететь к нему надо как на крыльях.

Начинаю лихорадочно обуваться и тут слышу спокойный голос Пупсика:

– Настоятельно рекомендую вам взять то, что заперто во втором ящике стола.

Я застываю как вкопанный.

– А ты откуда знаешь, что там? – цежу сквозь зубы. Вот это, малец, ты лишнее сболтнул. За такое голову снимают.

Молчит Пупсик, только спокойно смотрит на меня серьёзными глазами. И понимаю я вдруг, что его знание о моей «пушке» сейчас дело десятое, а не принять его совет ну просто никак нельзя.

Сбрасываю куртку, достаю из ящика заплечную портупею с «береттой» и цепляю на себя. Стрелок из меня никудышный – может, пару раз в тире и стрелял, – а «пушку» купил для понта, когда баксы завелись. Второй раз с собой беру. Первый раз брал с год назад, когда приобрёл, и, дурак, Харе похвастался. Увидел он и побелел весь. «Узнает Бонза, – прошипел он тогда, – голову оторвёт. Но я это сделаю раньше. Нас здесь не для того держат – для стрельбы у Хозяина покруче ребята есть. А вот ты, если с ней попадёшься…» С тех пор она и пылится у меня в столе. Но сейчас, чувствую по глазам Пупсика, мне без неё не обойтись.

3

Выскакиваю из дома и прямиком к своей «вольве» – я всегда её у подъезда оставляю. И никогда никаких даже намёков на угон: вся шантрапа знает, чья машина и чем обернётся, если хотя бы зеркало скрутить. Но тут вижу, на дверцах крупными буквами мелом написано: «Живая рыба». Вот, падлы! Поймаю шутника, он у меня надпись языком слижет!

Уже ключи достаю, чтобы дверцу открыть, но вспоминаю, как Харя мне настоятельно рекомендовал на «моторе» добираться. Дебаты с Пупсиком по поводу «пушки» всё у меня из головы вышибли. Да, но почему нельзя на своих «колёсах»? Что-то не верится, что мы у Бонзы водку жрать будем…

Ловлю «мотор», называю адрес, и едем в пригород, где Бонза на трёх гектарах «фазенду» себе отгрохал. Забор каменный по всему периметру в пять метров высотой, а на территории – особняк трёхэтажный, домики для гостей и прислуги, автономная электростанция, гараж громадный машин на пятьдесят в два этажа под землю и парк с берёзками да ёлочками. Причём, это только то, что глазом видишь. А что под землёй, кроме гаража, можно только догадываться. Я подозреваю, что катакомбы там ещё те – прямой удар баллистической ракеты выдержат.

Водила мне попался весёлый (я на его месте за такую плату тоже был бы рад до беспамятства) и с места в карьер стал меня в разговор втягивать. Всё больше о политике: кого там президент вчера сместил, а кого на освободившееся место назначил. Похихикивает водила, что, мол, как карты ни тасуй, а колода-то краплёная. Оно полезно иногда мнение из толпы послушать, что я обычно и делаю. Но сегодня не до того. Покивал я вначале, а потом так на водилу зыркнул, что он оставшуюся часть пути как воды в рот набрал.

Приехали мы. Расплатился я, вышел, и водила сразу назад дунул. Понимаю его – из будки над воротами «секьюрити» Бонзы в чёрной форме пристально так на машину смотрит, номера запоминает. В подобных случаях простому смертному лучше перед глазами не мельтешить, а то примелькаешься – себе дороже.

Захожу в калитку, а там меня другой охранник встречает. Молча зенками своими вперился и ждёт. Одна рука на поясе, другая – на кобуре.

– Пескарь Борис Макарович, – представляюсь я. Этот ритуал мне уже знаком.

Он кивает.

– Особняк, первый этаж, – говорит.

Ого, думаю, с чего бы это я такой милости сподобился – приёму в особняке? Обычно Харя нас в гостевом домике собирал. Но виду охраннику не подаю и топаю себе по дорожке к дому Хозяина.

У крыльца особняка мне дорогу преграждает ещё один «секьюрити».

– Моя фамилия Пескарь, – сообщаю и ему.

Но он стоит непоколебимо – ноль эмоций – и морду мою изучает. Затем цедит сквозь зубы:

– Вижу, что не акула. Зайди с чёрного входа.

Делать нечего, чапаю вокруг здания, вхожу в дом. И попадаю в небольшую комнатушку, где, развалясь в кресле, сидит вчерашний амбал, который на рынке меня подменил, и лениво хлебает баночное «пепси». Видит он меня и таким это повелительным жестом в следующую дверь указательным пальцем тычет. Мол, тебе сюда. Ни «здрасте» тебе, ни кивка головой хотя бы. Что дорожный указатель. Ох, и нехорошо мне от такого приёма стало, мурашки по спине побежали! Однако куда денешься? Толкаю дверь, вхожу.

Холл большой, два дивана в углу, столик журнальный, несколько кресел. На диванах почти все наши сидят: Оторвила, Ломоть, Дукат и Зубец, в кресле Харя умостился. Нет Корня, но тот вечно в разъездах, да и не совсем он наш, поскольку, кроме Хари, его ещё кто-то, кто повыше «бригадире» будет, за ниточки дёргает. Сидят все хмурые и тоже, как амбал на входе, «пепси» сосут. Нет, определённо водку сегодня хлестать не придётся.

– Привет, – бросаю я так это развязно, хотя на душе от их вида кошки скребут. И не напрасно. Никто мне не отвечает и в глаза не смотрит. Сердечко у меня ёкает, но продолжаю тем же тоном: – Что это вы, как сычи надутые?

И тогда Харя разворачивается ко мне вместе с креслом.

«На колёсиках», – глупо думаю я почему-то о кресле, и никаких других мыслей в голове нет. Пусто.

Харя впивается в меня взглядом. Что вампир, так и кажется, яремную вену высматривает.

– Вчера на рынке троих наших замочили, – тихо цедит он сквозь зубы. – Двое в реанимации. Ты в курсе?

– Нет, – выдавливаю из себя и строю скорбную мину. Но шестым чувством понимаю, что это только заявочка.

– А знаешь, почему разборка случилась?

На «нет» меня уже не хватает. Мотаю отрицательно головой.

– Пожаловались «челноки» в Центральный район, что с них на нашем рынке два «налога» берут. Один – Хозяину идёт, а второй – его шавке беспородной. – Харя встаёт, сминает рукой, пустую банку из-под «пепси» и на пол, что салфетку скомканную, роняет. – Не догадываешься, о ком речь?

Молчу я. А душа в пятках. Вот оно и продолжение.

Харя хмыкает.

– Есть у одного писаки сказочка о Премудром Пескаре, – нагнетает он. – Читал, небось?

«Читал, читал! – орёт во мне всё. – Да ни хрена не просёк. Точнее, читал только начало – фамилия обязала – и бросил. Скучно, поскольку заумно дюже». А сам не понимаю, как такая глупость в этот момент может в голову лезть. Надо бы бухнуться сейчас на колени перед Харей да прощения просить – но, знаю, не поможет.

А Харя уже и нож с руки на руку перебрасывает. И откуда он его вынул?

– Вот и кумекаем мы, – нехорошо лыбится Харя, – что будь Пескарь просто рыбкой никчемной, оно ещё ладно, но Премудрый – для нас уже чересчур. Мы ребята простые… – и неторопливо начинает на меня надвигаться. А лезвие ножа в его руке так это – блик, блик! – полированной золингеновской сталью посвёркивает.

Окаменел я. Хана, думаю. Точно так он Хвата порешил. И за меньшее, чем меня. Стою, что баран на бойне, и не шевелюсь. Куда мне против него, да и что я могу?

И тут со мной что-то происходит. Будто и не я перед Харей стою, а кто-то другой. И смотрю на него не своими глазами, а чьими-то чужими. И не моя рука, а чужая, ныряет за полу куртки, выхватывает «ствол» и, не дрогнув, стреляет прямо в лоб Харе.

Не успевает его труп грохнуться на пол, как с треском распахивается дверь, в холл врывается амбал и застывает в странной раскоряченной позе. А я стою с поднятой рукой, затиснув в ней «беретту», и не шевелюсь, поскольку тот, чужой, кто был во мне мгновение назад, меня покинул, а я понимаю, что не то что на мушку амбала поймать, но и дёрнуться не успею, как он будет рядом и шею мне свернёт, ежели пошевелюсь.

К счастью, распахивается другая дверь, этаким колобком вкатывается Хозяин и орёт раздражённо:

– Я же просил, чтобы тихо!..

Тут он видит ситуацию и недоумённо замолкает. Что поразительно, ни намёка страха в его глазах и ничего другого, кроме искреннего удивления.

– Даже так… – прокашливается он и окидывает меня с головы до ног недоверчивым взглядом. – Ладно. Поскольку лимит на трупы сегодня исчерпан, тебе принимать у него дела, – кивает он мне на тело Хари. – Сашок, – обращается он уже к амбалу, – поспособствуй новому «бригадире», – и с этими словами Хозяин выкатывается из холла.

Амбал расслабляется, хмыкает и кивает головой. Вижу, в его глазах наконец-то ко мне вроде какой-то интерес проявляется. Будто видит меня впервые.

– «Пушку» спрячь, – миролюбиво советует мне, и я сую «ствол» под мышку. – С назначеньицем на новую должность, – подходит он ко мне и хлопает рукой по плечу.

И, странное дело, мне что назначение это, что труп Хари, которого я только что к праотцам отправил, – всё по фиг. Будто ничего и не произошло – так, рядовой инцидент и даже менее. Словно банку «пепси» выпил. И всё.

– А с этим что делать? – деловито так спрашиваю я и на труп киваю.

Гляжу, в глазах Сашка ещё больший интерес ко мне просыпается.

– Ну ты и штучка, оказывается, – качает головой. – Труп нужно перенести во второй гостевой домик. Там четыре гроба стоят – один свободный.

Это я схватываю мгновенно. Три гроба для вчерашних жмуриков, а один, ясный перец, меня дожидался… Да вот промашечка вышла. И понятно теперь, почему сюда на своих «колёсах» нельзя было приезжать. С чего бы это, спрашивается, моя «вольва» вдруг возле поместья Хозяина стояла бы, если меня, по всем раскладкам, вчера на рынке грохнули?

Поворачиваюсь к своим. Как застыли они при выстреле, что на фотографии, так до сих пор хлебальники и разинуты.

– Значит так, соколики, – говорю, – берём его за руки-ноги и – вперёд.

А сам нагибаюсь, подбираю нож золингеновский, лезвие защёлкиваю и в карман сую. На память.

Да, пришлось мне в этот день помотаться. И в бюро похоронное – как заказ выполняется проверить, и в церковь – попа приглашать, чтобы завтра «невинно убиенных» отпел, а также на кладбище и в ресторан – и там и там места заказать. А кто чьи займёт – это как кому повезёт. Одно в новой должности хорошо – за баранку Оторвилу посадил, он на своей «мазде» меня везде и катал. Как со всем управились, велел Оторвиле в пожарную часть заехать. Ох, и долго мне пришлось втолковывать начальнику, чтобы он подыскал мне что-нибудь огнезащитное – на диван положить. Стоит он что дубина стоеросовая и только глазами лупает, не понимая, чего это я такого на диване делаю, что там горит всё? В конце концов продал он мне за сотню баксов скатку асбестового одеяла, но, подозреваю, до ночи себе затылок чесал. Во, думает небось, баба у него огонь!

Примёлся домой уже затемно. В квартире тишина. Включаю свет, захожу в комнату. Спит мой Пупсик сном праведника, сопит в две дырочки. Но поза та же: коленки охватил, однако руки не сцеплены, а в кулачки сжаты.

Кладу на пол скатку асбестового одеяла и вдруг замечаю: валяются на полу три пустые ампулы, как раз под его кулачками. Тогда смотрю на кулачки внимательней и вижу, что в одном кулачке две ещё полные ампулы зажаты, а в другом – пузырёк с микстурой.

Ах, моб твою ять! – как громом поражает меня. Слабость неожиданно в коленях у меня откуда-то берётся, и я плюхаюсь на диван у Пупсика в ногах. Вот, значит, кто водил моими руками, когда Харя на меня с ножом шёл… Нет, парень, я тебя теперь от себя никуда не отпущу. Прописан ты здесь навечно.