Текст книги "Все пули мимо"

Автор книги: Виталий Забирко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Сдурел, что ли? – говорю вполголоса и открыто к двери подхожу. – Мне твоё самопожертвование ни к чему – тут такой тарарам поднимется, что Бонза и ускользнуть может. А я хочу его тёпленьким взять да в глаза посмотреть. Так что под танк в следующий раз бросаться будешь.

Прикладываю руку к замочной скважине и, что Иван-дурак, своё «по щучьему велению» заказываю. Щёлкает тихонько замок, а у Сашка морда опять так вытягивается, что в фотографию «шесть на девять» ну никак не влезет. Разве что в «девять на двенадцать».

– Прошу, – говорю. – Только, будь добр, тихо и без крови.

Переводит дух Сашок, настраивается, «пушку» обеими руками берёт и мне головой кивает, мол, открывай.

Ну, думаю, дров он сейчас наломает… И вдруг словно что-то щёлкает у меня в черепушке, будто Пупсик или кто другой там тумблер переключает. А чего я, собственно, переживаю, сколько там дров Сашок наломает? Со мной-то ничего случиться не может – заговорённый я! От понимания этого настроение моё что ртутный столбик термометра от огня вверх прыгает, весёлость дикая хмелем по жилам разливается, и даже нечто вроде азарта появляется – пусть парень повеселится, меня потешит.

– Будьте любезны! – усмехаюсь Сашку и жестом театральным перед ним дверь распахиваю.

Что пружина Сашок внутрь дома влетел. Хрясь, хрясь! – слышу там удары приглушённые, а затем – тишина.

Вхожу за ним в дом и картину следующую наблюдаю: двое «секьюрити» на креслах развалились, головы запрокинувши и ручки-ножки раскинувши, а между ними стул стоит с доской для нард, и партия неоконченная на ней. Представляю их последнюю реакцию: распахивается внезапно дверь, на ключ запертая, а за ней никого – лишь ночь в проёме. Только ветерок оттуда холодный вроде дунул и тут же силой нечистой бац, бац! – по кадыкам… Во умора! Ежели по позам «секьюрити» судить, вряд ли они партию в нарды когда-либо доиграют. Разве что на тучках небесных.

– Ты их что – насовсем? – на всякий случай спрашиваю. Жалко всё-таки, как-никак соратниками были.

– Вскрытие покажет… – бурчит Сашок, ребро ладони потирая. Не совсем, видно, у него крыша после штучек Пупсика поехала, если чувство юмора прорезается.

Ну и деньки у нас напряжённые предстоят! Завтра вице-премьера отставного в макинтоше цинковом в столицу отправим, а послезавтра охранников наших по известному ритуалу помпезному провожать будем. Не жизнь – сплошные праздники!

Дальше всё как по маслу пошло, без особых приключений. Ни в коридорах, ни на лестнице никого не оказалось – да и в честь чего здесь охрану на ночь выставлять? Чай, не тюрьма. Поднимаемся мы на второй этаж, в коридор выходим, и вот тут-то я в растерянности, что в ступоре, и застываю. А куда идти, собственно? Привык, понимаешь, что Бонза меня только в своём кабинете принимает, вот и припёрся, по пути привычному, под самые двери, будто он и среди ночи здесь сидит и нас ждёт. Что значит, стереотип мышления! Небось, спит Бонза в своём апартаменте царском, в две дырочки посапывает и ни ухом, ни рылом не ведёт. А ты пойди найди его в особняке – вон дверей-то сколько. Будешь в каждую соваться, такой переполох поднимется…

Стою я, значит, в пустом коридоре, на двери кабинета что баран на ворота новые пялюсь, и вдруг моё зрение как бы раздваивается. Вроде бы я всё ещё и здесь нахожусь, но в то же время вроде бы и в кабинете Бонзы оказываюсь – и тут, и там всё вижу. А в кабинете Бонза с Иван Иванычем сидят и нашу с Сашком судьбу решают. Гляжу, на столе карта области расстелена, Ваня, трижды секретный, по ней пальцем корявым водит и рассказывает, на каком поезде и куда мы нынче направляемся. Не спят наши благодетели-работодатели, не до того им. Ишь как задницами по креслам ёрзают – ха-арошими мы с Сашком гвоздями там угнездились…

Не-ет, нормально у меня тогда на площадке хоппера шарики-ролики в черепушке сработали, всю ситуацию прокрутив. Не зря, видать, три месяца в «оперотделе» штаны протирал – кое-чему научился…

– Вот мы и у цели, – спокойно так резюмирую для Сашка, а про себя Пупсику командую, чтобы он опять нас «видимыми» сделал. Игры закончились, а то как же я в глаза Бонзе смотреть буду? Впрочем, я-то смогу, но весь смак в том, чтобы и он меня видел!

Оглядываюсь на Сашка, улыбаюсь ему до ушей и советую, позу его напряжённую замечая:

– Расслабься, Александр. Дело-то плёвое осталось…

И дверь небрежно ногой распахиваю.

Честно говоря, думал «клиенты», нас узрев, что на картине «Не ждали» статуями замрут, глаза выпучивши и хлебальники разинув. Ну, положим, с Бонзой именно такая беда и приключилась, а вот Иван Иваныч себя нестандартно повёл. Не ожидал я от него, вечно медлительного, прыти такой. Мгновенно он сориентировался, что мячик со стула в высоком прыжке сиганул, а сам ещё в полёте «пукалку» выхватил и по дверям «чихать» начал. Но и Сашок мужик тоже не промах – на пол уже не Иван Иваныч приземлился, а тело его грохнулось, ещё в прыжке с душой расставшись.

Быстро они между собой разобрались – я и глазом моргнуть не успел. И тихо: лишь «пок-пок» со стороны Ивана Иваныча донеслось, а ему почти в унисон Сашок из-за моей спины тем же ответил. Эх, жисть наша копейка! Мгновение назад все были живы-здоровы, а через секунду, глядь, уже и труп нарисовался, кровь под ним пятном растекается, да и второй «клиент», судя по виду обморочному, в мыслях себе саван шьёт.

Оглядываюсь я назад и в коридоре на стене, на уровне своей головы, вижу две отметины пулевых. Да, Иван Иваныч, хоть вы с Сашком и в одних структурах ногами дрыгать да из «пушек» пулять обучались, но стрелок из тебя похреновей оказался. А может, мне просто Пупсику нужно лишний раз «спасибо» сказать…

Вхожу вразвалочку в кабинет, будто в свой собственный, в кресло плюхаюсь, ногу за ногу забрасываю, закуриваю. Словно Хозяина для меня и не существует. Сашок аккуратно дверь притворяет, к трупу подходит, носком туфли на спину переворачивает. На Хозяина тоже не смотрит, хотя знаю, боковым зрением всё контролирует, и, стоит Бонзе рыпнуться, вмиг рядом окажется и замочит за милую душу.

Посмотрел внимательно Сашок в лицо трупа и сплюнул брезгливо.

– Не подставляй ближнего своего, ибо ближний грохнет тебя и возрадуется ехидно… – назидательно, словно над холмиком могильным, говорит он и обратно носком туфли труп переворачивает.

Тем временем Бонза в себя приходить начинает. Медленно из кресла поднимается, а в груди у него клекочет, что у орла горного, но сам больше на индюка ощипанного похож. Особенно мордой – вся лилово-красными пятнами.

– Да не тужься, а то обделаешься, – развязно бросаю ему. – Сиди, пока разрешаю.

Оседает Бонза в кресло камерой проколотой, но, похоже, понемногу оклемывается, дар речи обретает. Честное слово, не узнаю его. То ли он поглупел вдруг в один момент, то ли до сих пор умным прикидывался, а я раскусить не мог.

– Спасибо, ребята, – хрипит, – что меня от этого упыря поганого избавили…

Право слово, у меня от заявления такого челюсть отпадает. Во даёт – ему, как понимаю, родную мамочку замочить, что пальцем в носу поковыряться. От наглости столь неприкрытой дымом сигаретным давлюсь, перхаю и в Бонзу со злости окурок щелчком бросаю. Хотел в морду попасть, но не долетел окурок, на ковёр шлёпнулся. А жаль…

У Сашка тоже брови на лоб лезут, но он с собой быстро справляется, деловой вид на лицо напускает, к столу подходит и на столешницу взгромождается.

– Мы так и подумали, – говорит воодушевлёно, – но работа подобная дорогого стоит.

А сам ногой фривольно покачивает и на меня заговорщицки косится. Мол, пришла пора с Бонзой в кошки-мышки поиграть, да «подоить» коровку золотоносную как следует. Уж и не знаю, у меня ли он научился «банан обезьяний» закидывать или сам допёр.

Бонза же от радости, что вроде пронесло, совсем глупеет и игру Сашка за чистую монету принимает.

– Непременно, ребята, непременно. По самому высшему разряду…

– Надо понимать, – жёлчно вставляю я, – ты под этим наши похороны имеешь в виду?

Икает Бонза, мордой лица сереет и, что горохом, словами невпопад сыпать начинает:

– Что вы, ребята… Я вам… Да я… Я для вас… В любой точке земного шара… на море… каждому по коттеджу… Вы для меня… Я для вас… Такое сделали… в аэропорту… Здесь особенно…

– До товарища не доходит, Антон Андреич, – говорит Сашок с нотками заискивающими, но напускными, однако нюанс сей лишь я различаю. – Как считаешь, Хозяин, по-моему в нашей компании есть человек случайный. Третий лишний, так сказать.

Здесь Сашок поворачивает голову ко мне, пристально смотрит, а сам, незаметно для Бонзы, подмигивает.

А Бонза окончательно в себя от такой интонации приходит. Вновь он на коне, вновь респектабельность во всей фигуре. Хозяин положения, хозяин жизни. Во как во власть мошны своей денежной уверовал. Царь и бог.

– Это, Александр, тебе решать, – говорит Бонза веско, с апломбом хозяйским. – Сам знаешь, ты моя правая рука, поэтому я не возражаю.

Смотрит на меня глазами голубыми, не мигает, и ничего в его взгляде, кроме превосходства и презрения ко мне, нет. Мол, порезвился, мальчик, и хватит. Пора и честь знать, да место на погосте заказывать.

Поглядел я в его глазки, мечту свою сегодняшнюю осуществил, и в полное разочарование впал. Это как с бабой новой – вьёшься вокруг неё в мечтах радужных, что, мол, не такая она, как все, и вот то самое у неё чуть ли не поперёк расположено. А как переспишь – ну ничего особенного. Так и с глазами Бонзы. Только разочарование ещё большее. Пора эти глазки закрывать.

– А вот тут ты, Бонза, промашку дал. Лишний среди нас это ты, – кривлю я губы презрительно, и, как просекаю, впервые в жизни он свою кличку кулуарную слышит. И в последний.

Выхватываю я из-под мышки «беретту» и стреляю ему в морду. Что характерно, никто мою руку в этот раз не направлял, но попадаю я ему аккурат посреди лба. Что в тире – в самую десятку.

А вот грохота такого от выстрела я не ожидал. Засело в памяти «поканье», с которым Сашок с Иван Иванычем между собой разбирались, вот и думал, что и у меня соответственно получится. Чёрта с два – без глушителя громыхнуло в ночной тиши так, что уши заложило.

Что ужаленный вскакивает со стола Сашок и на меня шипит:

– Болван! Сейчас сюда вся охрана сбежится!

Бросается было к двери, но на полпути останавливается, крякает с досады и на пол «пушку» свою швыряет.

– Эх… – вздыхает обречёно. – Что уж теперь… Пусть живут. Свои ведь были. Нам всё равно не уйти…

Слышу, на первом этаже двери хлопают, по лестнице сапоги дробно стучат, и тогда меня страх дикий и безотчётный охватывает. Ведь порешат нас сейчас, как пить дать, и Пупсик не поможет!

Лихорадочно пытаюсь сообразить, как спастись, но никакого решения не нахожу. «Секьюрити» Бонзы – псы борзые, для них никого, кроме Хозяина и его дочки, в мире не существует, всех, в том числе и своих, если надо, положат…

Стоп! – молнией сверкает в моей черепушке спасительная мысль. Дочка! Вот он – выход!

«Муж я её! – ору про себя Пупсику. – Сделай так, чтобы все уверовали, что я зять Бонзы! Любимый, в ком он души не чает! Немедленно сделай! Чтобы все, слышишь, ВСЕ об этом знали! И как к Бонзе, ко мне относились!»

И только я это проорал, гром вселенский грянул. Тряхнуло меня так, будто землетрясение баллов десяти случилось. Мир в глазах надвое раскололся, и одна моя половина в кресле в особняке Бонзы сидеть продолжает, а вторая – в мрак кромешный кошмаров Пупсика переносится. И вижу я там дракона двуглавого, чешуёй звёздной блистающего и громадой космической на меня в пустоте могильной летящего. Смотрит он на меня двумя парами глаз жутких, но, похоже, букашку, что я против него из себя представляю, не видит, потому и зовёт трубно, как на суд божий: «Где ты, Поводырь?! Где ты?!!» И вместе с зовом вырываются из его пасти клубы пламени геенны адской и на меня жаром нестерпимым накатываются…

27

Прихожу в себя – в кабинете полно дыму и народу. Что называется, по самую завязку. Все от дыма перхают, но и делом заняты. Одни огонь затаптывают, что по ковру странными полосами стелется, двое руки за спину Сашку заламывают – те ещё «свои» оказались, пара-тройка возле трупов озабоченно суетится, а самый тучный из «горилл» – тот, что Бонзу при общении с народом тушей своей загораживает, – возле меня хлопочет, платочком обмахивает.

– Вы не ранены, Борис Макарович? – щебечет пластинкой заезженной. – Вы не ранены?..

«И чего это он меня что «голубой» обихаживает?» – думаю себе и кошусь на него с опаской. Может, это у него приём такой хитрый, чтоб потом в морду сладострастно заехать? Все телохранители садисты в душе… Да нет, на морде «гориллы» сочувствие вроде искреннее нарисовано.

А дым откуда? Перевожу взгляд на пол, сознание моё заторможенное тут же картинку из кошмара Пупсика в памяти восстанавливает, и просекаю я тогда, что дорожки огненные на ковре аккурат по направлению с дыханием дракона совпадают.

– Борис Макарович, вы не ранены? – продолжает надоедливо зудеть над ухом «горилла», а я просто шалею от радости и его расцеловать готов. Значит, всё у Пупсика получилось – зять я Бонзы любимый отныне и во веки веков! Жаль, Бонза не видит, как его «горилла» передо мной на цирлах вышивает…

– Да цел я, – вместо поцелуя жаркого надменно отталкиваю руку «гориллы». – Цел и невредим… Окна лучше открой… И Александра отпустите! – голос повышаю, барские нотки в нём пробуя. – Ему не руки ломать надо, а медаль на грудь вешать! Меня от упыря спас, что папаню мого дорогого замочил!

Тут я вскакиваю с кресла и вроде в ярости пинаю ногой труп Ивана Ивановича.

– Пригрели на грудях своих гадюку подколодную… – на ходу импровизирую.

Честно говоря, пнул без особого удовольствия, так, на публику работая и имидж соблюдая. Что он мне – исполнитель воли чужой? Вот «папане», даже мёртвому, в харю с превеликим наслаждением ботинком бы заехал. Но, боюсь, кроме Сашка, никто меня не поймёт. Ещё превратно истолкуют.

И действительно, гляжу, морды у всех скорбные, и все глаза в стороны отводят, чтоб, значит, взглядом с «убитым горем» зятьком Хозяина не пересечься. Чёрт его знает, что там во взгляде он прочитает – может, и не поверит. Один Сашок, как его по моему приказу отпустили, соляным столбом застыл и глазами круглыми, что плошками, в меня вперился. Видать, накладка у Пупсика приключилась, и он Сашку в голову о моей «женитьбе» знатной ничего не вложил. По инерции, наверное, поступил точно так, как когда нас с Сашком «невидимками» делал. Правда, тогда Пупсик колдовал лишь с обитателями «фазенды», а сейчас, небось, даже границами области не обошлось, поскольку Бонзу мно-ого людишек знает. Это ж какому количеству народа пришлось мозги набекрень ставить!

Тем временем «горилла» тучный все окна распахнул и снова вокруг меня вертится. Прилип что лист банный к заднице.

– Значит так, – командую ему, чтоб отклеился, – здесь всё убрать, тела в гостевой домик перенести и обрядить соответственно.

– Но… – морда «гориллы» недоумённо вытягивается, – а как же следствие? Ментов вызвать бы надо…

– Следствие?! – ору на него. – Это какое-такое ещё следствие?! Это я среди вас следствие проведу, почему упырь меж нами затесался, и вы его вовремя не раскусили! Делай так, как всегда, и чтоб ментами здесь и не пахло! – Но затем, чтобы немного смягчить ситуацию и успокоить «гориллу», добавляю: – Командовать здесь тебя оставляю. Кстати, а где жена моя законная?

– Так это… – мнётся «горилла» и глазки, что гимназисточка, потупляет. – Она в ночной клуб поехала… Бит-группа к нам отпадная прикатила – «Попа вава» называется…

– «Поп вейв», – осторожно поправляет его кто-то, как понимаю, меломан-англоман долбанный, но я подсказки принципиально не слышу.

– Я ей, стерве, покажу, как без мужа по ночам шляться! – рычу. – Такую ваву на попе нарисую, неделю сесть не сможет!

Поворачиваюсь резко на каблуках и глазами ярыми в Сашка впиваюсь. Это чтобы он слова лишнего да невпопад не брякнул.

– Александр, – приказываю, – вызывай своих молодцев, и чтоб они на машине через минуту у крыльца были. А вы, – обвожу всех присутствующих взглядом, пререканий не допускающим, – пошустрее здесь марафет наводите, чтоб Алиса, когда вернётся, всей этой мерзости не застала! Мне её здоровье драгоценное поважней следственных экспериментов будет – пусть папочку родного лишь в гробу увидит…

Во я им мозги вправил да закомпостировал! Но, что удивительно, поверили всей этой лабуде и зашустрили как электровеники.

Подождал я минуту, пока Сашок по сотовому телефону с Женечкой и Валентином связывался, дал за это время «секьюрити» пару ценных указаний типа того, что труп Бонзы поаккуратнее нести нужно, а вот тело Ивана Иваныча, падлу этакого, можно и за ноги волочить, а потом подхватил Сашка под руку и быстренько слинял с ним из кабинета.

Выходим из особняка, а у крыльца «мерс» тёмно-зелёный стоит, и Женечка с Валентином возле него нервно ошиваются. Духом Олежки рядом с ними и не пахнет – знает, сучье отродье, на чьё мясо позарился, когда Ивана Иваныча к аэропорту возил. То-то он мне с первого знакомства не приглянулся…

– Наконец-то! – басит Женечка с облегчением, нас увидев. – Уж что мы тут не передумали о вас, сводки милицейские слушая…

А Валентин себя сдержанно ведёт – ему лишних слов не надо. Видит, что целы мы и невредимы, значит, всё путём. Открывает переднюю дверцу «мерса» и предлагает:

– Садитесь, Борис Макарович.

Голос у него как всегда бесстрастный, будничный, но, похоже, именно эта интонация Сашка сильнее ошарашивает, чем само предложение занять мне его «законное» место. Впрочем, Сашок быстро с собой справляется и на заднее сиденье забирается. То ли он ещё сегодня испытал, чтобы на подобном «недоразумении» внимание заострять.

Я лезу в карман, ключи от своей «вольвы» достаю, Валентину вручаю.

– Поедешь за нами на моей машине, – говорю. Не знаю почему, но ощущение у меня такое, что «вольва» нам сегодня ещё понадобится.

Валентин беспрекословно ключи берёт и в ночи, что на территории «фазенды» днём белым выглядит, исчезает.

Устраиваюсь я на переднем сиденье, Женечка за руль садится, зажигание включает.

– Как у вас всё там прошло, нормально? – спрашивает, как просекаю, для завязки разговора. Ведь коню ясно – если здесь сидим, то всё о'кэй.

– С вице-премьером полный порядок, – бурчу голосом замогильным. – Зато здесь хреново. Хозяина только что Иван Иваныч, падла, грохнул. Ну, а Александр его, соответственно, «уговорил»…

Ни одним мускулом Женечка не дрогнул. Во самообладание! Лишь руку чуть дольше на ключе зажигания задержал. Олежка на его месте так бы замандражировал, что у «мерса», на тормозах стоящего, колёса бы отпали.

– Соболезную, Борис Макарович, – скорбно гудит Женечка и с места «мерс» трогает.

Слышу, сзади Сашок икает. Представляю, каково ему со всех сторон в мой адрес слова уважительные слышать и обхождение соответствующее видеть. Точно шарики за ролики заехать могут. Подправить бы ему с помощью Пупсика мозги, но, чувствую, не могу этого сделать. Такое ощущение, что все извилины в моей черепушке смёрзлись, и, как о Пупсике подумаю, иглы ледяные в сознание впиваются. Причём понимаю – случись что, Пупсик меня выручит, но вот просить сейчас у него что-либо конкретное ну никак нельзя. Достанет тогда его дракон огнедышащий и, возможно, меня вместе с ним прихватит.

Выезжаем с «фазенды», смотрю в зеркальце – Валентин на моей «вольве» в кильватер пристраивается. Быстро он обернулся.

– Куда? – лаконично вопрошает Женечка.

– На кольцевую трассу, – отзывается сзади Сашок. – А там – подальше отсюда, и пусть ищут ветра в поле.

– Нет, – мягко возражаю я. – Дуй, Евгений, в центр города. – И объясняю доверительно: – Ты Александра сейчас не слушай, тяжёлый день для него выдался, немного не в себе. Вначале выхлопом «стингера» в лицо досталось, а потом разборка крутая с Иваном Иванычем случилась. Сам понимаешь, каково ему такое предательство перенести.

Смотрит Женечка в зеркальце, видит лицо Сашка, всё в волдырях от выхлопа «стингера» да с глазами безумными, и «понимает».

А я к Сашку поворачиваюсь и говорю:

– Чем голову сушить над приключениями нашими, лучше свяжись с охраной Алиски да выясни, где она. И успокойся, всё образуется.

Вижу, тяжело шарики в мозгах у Сашка ворочаются, что жернова мельничные, но, похоже, «указание» Пупсика мне верить, верх берёт, и он лезет в карман за сотовым телефоном.

– В гостинице «Турист» она, – сообщает через минуту. – Как группа в ночном клубе своё отыграла, она вместе с ними поехала.

– Значит, к «Туристу» дуй, – командую Женечке. Знакомы мне сии гостиничные «нумера». Тот ещё вертеп.

Подъезжаем к гостинице, а перед ней огромный транспарант установлен с рекламой, что, мол, в городе всего с одним концертом всемирно известная отечественная группа «Pop wave»*. Читаю я и фыркаю про себя. Что это мне за лапшу на уши меломан-англоман вешал? Я хоть МГИМО и не заканчивал, но аглицкие буквы знаю. «Поп ваве» написано, правильно «горилла» говорил. А меломану зелёнку пить надо, поскольку «ваве» у него не на заднице, а в голове. *»Популярная волна» (англ.).

Заходим в вестибюль гостиницы все вчетвером. Ночь, полумрак, пусто; у дежурной лампа настольная горит – читает что-то увлечённо, на нас внимания не обращает. Знает, крыса, своё дело туго – к ней без баксов в паспорте и не подплывай, поскольку в эту гостиницу только по заявкам обладминистрации и селят. В углу на диванчике субъект белобрысый примостился – сидит, куняет. Я его по вихрам белым сразу признал – один из личных телохранителей Алисочки. Да и он нас как узрел, куда только дремота подевалась. Встрепенулся и бац – газеткой морду прикрыл, будто тоже, как и дежурная, свой интеллектуальный уровень повышает. Это в полумраке-то, дурашка!

Подхожу к нему, газетку сминаю и смотрю пронзительно в глаза его бегающие.

– Уж покрасился бы, что ли, а то тебя по твоей белобрысости за три версты узнать можно, – говорю ехидно и тут же вопрос ребром ставлю: – Где Алиска?

Вскакивает он передо мной, во фрунт как новобранец вытягивается, разве что честь не отдаёт.

– В гостях она здесь… – бормочет невразумительно. – У музыкантов.

Знаем мы это «в гостях». Спрашивается, что может в три часа ночи «Попа вава» с Пиской-Алиской делать? Музицировать, естественно. Мазурку там либо полонез чинно парами водить.

– Этаж? Номер? – продолжаю допрос с пристрастием.

– Второй. Двести шесть, – выпаливает белобрысый. А что ему остаётся? Попробовал бы юлить перед зятем Бонзы, враз бы с «работёнки» денежной вылетел.

Поворачиваюсь молча и к лестнице направляюсь. Ребята мои, само собой, за мной двигаются. Известен мне этот номер двести шестой, хоть сам в нём никогда не бывал. Громадный апартамент – пол-этажа занимает. В нём приезжие знаменитости обычно останавливаются и такие оргии закатывают, что неделю потом о них пересуды по городу идут.

– Вы куда? – фальцетом срывается дежурная, наконец на нас внимание обращая. Что это, мол, без её на то позволения мы «в нумера» топаем, да ещё и «таможенный сбор» не уплатив? Я, понятное дело, и бровью не веду, двигаюсь себе спокойненько в заданном направлении, но краем глаза вижу, как белобрысый к ней метнулся и зашептал что-то сбивчиво.

«Это ты правильно сделал, – хвалю белобрысого про себя. – Может, и зачтётся».

Поднимаемся на второй этаж, к двери номера подходим. Валентин по собственной инициативе вперёд забегает, отмычками звенит. И правда, что нам – стучаться, что ли? Отпер Валентин дверь и посторонился. Намекает корректно, что в палаты белокаменные к супружнице своей мужу первому заходить положено.

Распахиваю я дверь и на пороге обалдело застываю. Не-ет, мы с бригадой моей тоже кутежи устраивали, но куда нам до такого!.. Что значит «бомонд»! Такой крутой порнухи я и на датских кассетах не видел. Музычка интимная играет, лампионы театральные во всю светят, дым табачный слоями висит, и человек двадцать голышом в полнейшем разврате напропалую отпускаются. Что характерно, на приход наш никто не реагирует. Не до того.

Как же в этом бедламе мою «благоверную» отыскать, думаю ошарашено. Обвожу взглядом комнату и, к своему удивлению, быстро её вычисляю. Попробуй Алисочку не признать по телесам «кустодиевским»! Что Венера Мелосская в интерпретации монументалиста среди всех выделяется. Сплелась в клубок немыслимый с четырьмя мужиками на тахте широкой в углу, и что они конкретно там впятером вытворяют, разобрать невозможно. Наверное, минут пятнадцать потребуется, чтобы понять, где чьи руки и ноги.

В другое время, стаканяру засосав, я бы и сам посильное участие в этом бардаке принял. Но сейчас не могу. Положение обязывает.

– А ну-ка, разбери мне этот «натюрморд», – киваю в сторону тахты Женечке, поскольку с Сашка сейчас спрос невелик. Стоит он, что сомнамбула, в мысли свои спутанные погрузившись, и сексуальный разгул вокруг нисколечки его не задевает.

А Женечке такая работа явно по вкусу. Урчит он утробно, подходит к тахте и в два счёта построденовскую группу, что вандал неумытый, разрушает. Лишь Алисочка в раскоряченной позе на тахте остаётся.

Что удивительно, мужики абсолютно не в претензии и тут же к другим группам присосеживаются. Во дела! Ну и нравы у этих звёзд эстрадных…

Алисочка привстаёт на тахте, на локоток опирается, взглядом недоумённым зал обводит и меня замечает.

– А ты чего здесь? – вопрошает сварливо. – Я тебе, муженёк, клятву верности не давала!

Вижу, при слове «муженёк» Сашка передёргивает основательно, будто он стакан воды от жажды великой залпом опростал, а там не вода оказывается, а спирт чистый.

Ладно, потерпи маленько, завтра-послезавтра «вылечим», жалею его про себя, а сам думаю, что мне только свары семейной именно здесь и именно сейчас, когда Бонзу грохнули, и не хватает. Молча делаю шаг к Алисочке и ка-ак вмажу по сусалам! С таким расчётом, чтобы выключить надолго, поскольку ежели она ответит ручкой своей нежной да веслообразной, в теннисе натренированной, то меня, быть может, и не откачают.

Но всё у меня получается – Валентин даже крякает одобрительно. Перевожу дух, набрасываю на Алискино тело бесчувственное простыню и командую Женечке:

– Тащи её в машину.

Без разговоров лишних берёт Женечка Алиску в охапку, поднатужившись, грузит кулём на плечо и к двери направляется. Однако идёт грузно, пошатывает его от ноши неслабой.

«Интересно, – думаю отстранёно, – а как они все себе в мозгах, Пупсиком запудренных, нашу свадьбу представляют? Нёс ли я Алиску из ЗАГСа на руках? Ежели так – во картинка!»

Линяем мы из номера, но, похоже, никто этого, как и прихода нашего, не замечает. Будто такие дела здесь в порядке вещей. Зато когда мы процессией кунаков, невесту из родительского дома умыкнувших, мимо столика дежурной в вестибюле чапаем, у неё глаза на лоб вылезают и челюсть так отпадает, что чуть столешницы не касается. Будь это день-два назад, сотню баксов ей непременно бы бросить пришлось – так сказать, «за беспокойство». Но сейчас – фигушки! Положение моё с сегодняшнего вечера иное – мне эти шавки теперича, что мусор под ногами. И так пилюлю проглотит, не подавится.

Выходим на улицу, и тут мне тисками ледяными виски сдавливает. Что ж это я, как подонок последний, всё о себе пекусь, о положении своём да имидже? А мой пацан тем временем в кошмаре загибается…

– Везите её на «фазенду», – командую, – заприте в комнате и никого до моего появления к ней не подпускайте.

А сам отбираю ключи у Валентина, сажусь в «вольву» и газую с места так, что чуть покрышки на асфальте не оставляю.