Текст книги "Галактический хищник"

Автор книги: Виталий Забирко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Версия должна быть достаточно безумной, чтобы иметь право на существование. Однако все три версии оказались чрезмерно безумны, а иные не приходили в голову. И тогда я занялся тем, чем обычно занимался при подготовке к любой экспедиции, – детальным изучением мира, в котором предстояло провести почти месяц. Сбору сведений о Раймонде и их анализу я посвятил полгода, но в свете сложившихся обстоятельств нелишне было просмотреть эти сведения еще раз. Как известно, повторение – мать учения, и то что ранее казалось несущественным для проведения акции, сейчас могло проявиться с неожиданной стороны. В конце концов для этого я и имплантировал под ногти безымянных пальцев биочипы. Точнее, не только для этого, но и в том числе.

Поскольку по корабельному времени приближался вечер, я заказал в ресторане легкий ужин с доставкой и направился на розыски информотеки среди многочисленных комнат своего отсека. Не мешало после сна принять душ, но в моем положении купание в чистой воде было противопоказано. За все свои многочисленные экспедиции – а их насчитывалось более сотни – это был второй случай, когда я не мог себе позволить снять одежду и помыться. Но на Пирене я хотя бы мог, не раздеваясь, обливаться водой, здесь же мне было заказано даже это. Купаться на Раймонде предстояло один раз, но в такой среде, в которой нормальный человек недолго бы плавал. Живым.

Автоматический указатель я включить не догадался, поэтому информотеку разыскивал минут десять, пока, наконец, не нашел ее рядом с бассейном. Оригинальное соседство, надо сказать.

Когда я вошел в комнату, то обнаружил, что ужин уже доставлен и столик сервирован. Я сел, налил в стакан сока, но пить сразу не стал. Оттопырил воротник рубашки, брызнул за шиворот аэрозолем двухпроцентного формалина и с усилием вдохнул имплантированными жабрами. Легкие неприятно обожгло, в голове помутилось, на сетчатке глаз заплясали биоэлектрические сполохи. Я положил на язык таблетку и только тогда залпом опорожнил стакан. Туман в голове и искры в глазах исчезли через минуту, все тело покрылось крупными каплями пота. Такую процедуру мне предстояло проделывать целый месяц перед приемом пищи. Невеселое, прямо сказать, путешествие выдалось на этот раз.

Вытерев лицо платком, я положил на тарелку пару ложек салата и только тогда подключился к ин-формотеке, решив совместить пищу для желудка с пищей для ума.

Сведения о Раймонде в информотеке лайнера были не то чтобы скудными, а весьма специфическими, ориентированными на туристов, поэтому некоторые пробелы приходилось восполнять из памяти биочипов. Однако я старался этим не злоупотреблять – все-таки информацию с биочипов я знал, а неординарное изложение туристического проспекта, рассчитанное на дилетантов, могло по-иному высветить проблему.

Информацию о звездной системе и ее координатах в Галактике я пропустил и начал с истории открытия Раймонды. А история открытия планеты, точнее ее исследования, выглядела почти анекдота-чески. Обнаружила планету около пятисот лет назад экспедиция вольных трапперов, отлавливавших представителей инопланетной фауны для зоопарков Солнечной системы (в те времена для подобных экспедиций не требовалось разрешения Лиги защиты животных, поскольку Земля не только не входила в Галактический Союз, но даже не подозревала о его существовании). Планета имела массу чуть меньше земной и похожие климатические условия, но состав атмосферы отличался не в лучшую сторону: азот, углекислота, формальдегид и лишь незначительные следы кислорода. Два процента формальдегида в атмосфере ставили под сомнение возможность существования на поверхности планеты углеродной жизни, но трапперы все же высадились и, к своему громадному удивлению, обнаружили жизнь не в зачаточном состоянии (характерную для планет с подобной атмосферой), а в громадном многообразии как растительного, так и животного мира. Естественно, что исследованием столь аномального явления в экспедиции заниматься было некому, трапперы наугад отловили десятка два наиболее экзотических по внешнему виду животных и побыстрее отбыли восвояси. Спешка объяснялась тем, что при посадке был сильно поврежден посадочный модуль его пришлось оставить, а для подъема на орбиту трапперов и образцов инопланетной фауны воспользоваться резервным модулем с ограниченным топливным ресурсом.

Уже на пути в Солнечную систему обнаружилось, что представители фауны Раймонды (кстати, до сих пор неизвестно, в честь кого и почему планета получила это имя) по своей морфологии чрезвычайно лабильные существа способность к мимикрии не ограничивалась изменением окраски кожных покровов, а простиралась на перестройку внутренних органов и скелета. К тому же они обладали идеальной способностью имитировать любые звуки, из-за чего гораздо позже планету попытались переименовать в Имитацию, но новое название не прижилось, скорее всего из-за возможности двойственного толкования. Но самым невероятным было то, что среди экземпляров фауны Раймонды трапперы прихватили с планеты... носторианца, чья экспедиция волею судеб высадилась на Раймонде одновременно с землянами. Случай чуть было не закончился трагически, поскольку на Земле о носторианцах тогда ничего не знали, и какими бы приемами бедный инопланетянин ни пытался вступить в контакт, земляне воспринимали эти попытки за имитацию. Лишь когда носторианец, дойдя до крайней степени отчаяния, вынужден был стащить с себя скафандр в вольере с ядовитым для него воздухом Раймонды, только тогда земляне поняли, с кем имеют дело.

На Земле контакт с носторианцами был воспринят как эпохальное событие (они вошли в первую десятку инопланетян, с которыми земляне познакомились), а еще через год состоялась первая встреча с представителями Галактического Союза. Неудивительно, что из-за последовавшей за этим биотехнологической революции земной цивилизации о Раймонде напрочь забыли. Вспомнили о планете с морфологически лабильными животными лишь лет через пятьдесят экзобиологи Тристаунского зоологического центра, когда в вольере скончался последний представитель фауны Раймонды – кудахтающий квохч. Еще лет десять ушло на аргументацию обоснований необходимости изучения животного мира Раймонды для получения государственной субсидии, и только тогда, наконец, состоялась комплексная экспедиция самого широкого научного профиля, которая привела к ошеломляющим результатам, но в отношении поставленных исследовательских целей закончилась полным фиаско.

За шестьдесят лет атмосфера планеты кардинально изменилась – теперь ее состав практически соответствовал земному. Парадоксально, но это никак не сказалось на животном и растительном мире, по крайней мере исходя из тех скудных данных, которые в свое время собрали трапперы. Было непонятно, как такое крупномасштабное преобразование планеты могло безболезненно совершиться в столь короткие сроки (по технологиям, известным в Галактическом Союзе, на преобразование планет уходили столетия, причем этот процесс сопровождался глобальными тектоническими катаклизмами). Гипотеза, что Раймонду колонизовала до сих пор неизвестная высокоразвитая цивилизация, скончалась в самом зародыше, едва началось изучение поверхности планеты с орбиты. Действительно, с орбиты были обнаружены многочисленные поселения, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что населяют Раймонду... люди, и архитектура поселений во многом не просто напоминает, а зачастую копирует земные города, причем почему-то весьма архаичного периода, чуть ли не времен начала освоения Пространства.

Гипотеза, что Раймонду колонизовали земляне, воспользовавшись неизвестным открытием в области преобразования планет, просуществовала дольше первой, но ненамного. Предполагаемые колонисты встретили высадившуюся экспедицию весьма ра-Душно, кое-где даже восторженно. Говорили они на Устаревшем, но вполне понятном линге, так что взаимопонимание было достигнуто буквально с первых Шагов по Раймонде. Колонистов отличал просто-таки болезненно-обостренный интерес к Земле, и это поначалу отнесли к вполне естественному психологическому стрессу, вызванному долгожданной встречей со своими единоплеменниками после непреднамеренно вынужденной изоляции колонии от прародины. Но когда начался обмен информацией, обнаружилась странная особенность. Излишне эмоционально принимая любую информацию о Земле, колонисты не менее эмоционально предоставляли обширную информацию о Раймонде: географические данные, климатические, материалы о фауне, флоре, устройстве городов, поселков, социальном укладе... В то же время вопросы по истории возникновения земной колонии и преобразовании атмосферы умело замалчивались. А предложение медицинского обследования населения на предмет генетических изменений человеческого организма в условиях Раймонды встретило столь категорический отказ, что вызвало в экспедиции землян не просто недоумение, а подозрительную настороженность, так как против была не только администрация колонии, но и любой наугад выбранный колонист наотрез отказывался пройти медицинские тесты. Когда же одному из экзобиологов удалось-таки совершенно случайно заполучить образцы биологических тканей одного из колонистов, погибшего в прозаической техногенной аварии, это вызвало бурную негативную реакцию. Настолько эмоциональную и неадекватную, что она вылилась в вооруженный конфликт, в результате которого половина из высадившихся исследователей погибла, образцы тканей раймондца были изъяты, а оставшиеся в живых земляне выдворены с Раймонды. Среди погибших числился и "удачливый" экзобиолог, успевший таки. провести исследования биологических образцов И: передавший результаты на орбиту. Результаты произвели эффект разорвавшейся бомбы никакого отношения к людям мнимые колонисты не имели. Это был местный вид какого-то существа, благодаря своей морфологической лабильности принявшего человекообразную форму. Как это произошло, почему и зачем, неизвестно до сих пор, поскольку ни одной достаточно обоснованной научной гипотезы не существует.

Правда, туристический проспект из информоте-ки лайнера, опуская все данные о трагической экспедиции (эту информацию я извлек из совсем других источников и хранил на биочипах), приводил мифологизированную историю о том, как раймондский праразум, долгое время дремавший на планете в бездействии, неожиданно "получил в подарок" от землян потерпевший аварию модуль трапперов, имевший на борту обширную информотеку. Пробудившись от сна, праразум начал знакомиться с информацией и настолько увлекся необычным для него образом жизни, что решил воссоздать себя "по образу и подобию" оригинальных мыслящих существ. Таким, мол, образом и появилась на Раймонде цивилизация, чьи представители считают себя почти прямыми потомками землян, буквально боготворя свою мнимую прародину.

Мифическое предание не выдерживало никакой критики: что это еще за праразум, почему именно пра-, откуда он взялся, почему дремал и в честь чего пробудился? Но как верующие никогда не задаются подобными вопросами относительно бога, так и туристы принимают все на веру, и чем больше нелепостей в преданиях, окружающих какой-нибудь уголок Вселенной, тем сильнее туда тянет праздных зевак. Тем более что обоснованной научной гипотезы возникновения столь парадоксальной цивилизации не имелось, а в сложившемся мифе все-таки содержалось рациональное зерно – модуль трапперов с обширной информотекой.

Почти сутки я скрупулезно изучал имеющиеся сведения о Раймонде и ее аборигенах и обнаружил одно любопытное обстоятельство, которое ранее посчитал несущественным для своей акции. Для моего предприятия это по-прежнему оставалось несущественным, но сложившуюся на лайнере ситуацию частично проясняло. Раймондцы действительно не жаловали миелосенсориков любых рас – вероятно, в равной степени не желали, чтобы кто-либо копался как в их телах, так и мозгах. Тайну своего происхождения они берегли свято. Обнаружил я это совершенно случайно, затребовав списки туристических групп, побывавших на Раймонде за последний год. Надо сказать, что туризм на Раймонде процветал – вместе с торговлей экзотическими животными был чуть ли не основным источником дохода, – и список я получил внушительный. Но ни одного миелосенсорика среди туристов не обнаружил, как ни старался. Видимо, их отсеивали еще на стадии формирования в консульствах списков туристических групп. Зато обнаружил, что двух туристов не допустили на планету из-за того, что медицинский тест на аллергию к формалину (в некоторых заповедных уголках Раймонды сохранились первозданные озера, насыщенные формальдегидом) дал у них положительную реакцию. Имя туриста-кашторайца – Иоген Тпрница – мне ничего не говорило, хотя среди кашторайцев никогда не было миелосенсориков, зато бортайца Аугицо Портасу я знал не понаслышке. Приходилось встречаться. Это был уникум среди бортайцев, обладавший редкими способностями миелосенсорика, хотя свои способности не афишировал, поскольку работал на службу галактической безопасности. Очевидно, не только землян беспокоила тайна происхождения раймондцев, если служба галактической безопасности попыталась заслать на планету своего агента. Так что отнюдь не из-за аллергии к формалину не пустили на Раймонду двух туристов. Это был только предлог.

Вместе с тем, покопавшись в собственной памяти с помощью биочипов, позволяющих восстановить эпизоды жизни с кинематографической точностью, я "вспомнил", что на некоторых выставках видел присутствовавших там одновременно миелосенсориков и раймондцев, а на Трапсидоре, в частности, даже "обратил внимание" на мирно беседующую за стойкой бара парочку: раймондца и као-тийца. Выходит, не так уж патологически боятся раймондцы миелосенсориков либо же во время инопланетных вояжей находят средство от вторжения в свой мозг чужого сознания. Вроде экранирующей сетки на моей голове. Именно это и укрепило меня в мысли, что с ситуацией на лайнере не все в порядке. Одного из джокеров в рукаве неведомого игрока, затеявшего игру в выставку древнего земного искусства, я обнаружил, но сколько еще карт и какого достоинства там находится, оставалось загадкой.

Отвлек меня от анализа ситуации сигнал оповещения о получасовой готовности лайнера перед входом в гиперствор. И тогда я решил прекратить Участие в навязанной мне чужой игре. Выяснил, что на данный момент от нее не исходит угрозы, и достаточно. Пора начинать свою игру и не дай бог объявиться некоему дотошному игроку, который Попытается разгадать мой ребус.

Глава 4

Гиперпереход из Солнечной системы к Раймонде я проспал. Причем, на удивление, впервые после операции спал сладким сном младенца, без сновидений. Хорошую штуку – псевдожидкий матрас с антигравитационной прослойкой – придумал какой-то изобретатель. Горстями под него горох насыпай – самая привередливая принцесса не ощутит ни малейших неудобств.

Ничего нового для меня в гиперпереходе нет – посмотреть на него со стороны можно раз, другой, но когда счет перевалил за сотню... Входя в гиперствор, лайнер словно растворяется в его мембране без остатка, а на выходе, расположенном иногда за многие тысячи световых лет от старта, наблюдается обратный процесс. Но это, повторюсь, если смотреть на лайнер со стороны; изнутри, то есть с обзорных площадок, пассажиры видят лишь мгновенную смену звездного неба: вот только что над ними были одни созвездия, как вдруг – совершенно иные. Три процента землян испытывают при гиперпереходе легкое головокружение, остальные ничего не чувствуют. Я относился к большинству. Соврал я Броуди насчет своей фобии к космическому пространству, но как-то ведь нужно было избавиться от его общества?

Система жизнеобеспечения сообщила, что мы уже четыре часа находимся на орбите космостанции "Раймонда-П", сейчас проводится стандартная проверка бортовых систем, и через три часа, после разделения отсеков, каждый пассажир пройдет индивидуальный таможенный контроль. Приняв к сведению, что в моем распоряжении имеется три свободных часа, я решил отказаться от затворничества и пообедать в ресторане. Но Броуди об этом сообщать не стал. Зачем? Принимая условия его игры, я решил, перефразируя известную поговорку, поступать по-своему: если гора столь настойчиво стремится к Магомету, то он должен оставаться на месте.

Посетителей в ресторане оказалось немного, и это меня порадовало. Можно, не вступая ни с кем в разговоры, спокойно поесть и, осматривая публику, провести рекогносцировку. Кажется, так в древние времена назвали визуальное изучение противника в районе предстоящих боевых действий. Конечно, район был не тот, да и окружающая публика не являлась противником – она представляла собой среду, в которой мне предстояло действовать.

Однако моим чаяниям не суждено было сбыться. Лишь только официант сервировал столик и подал закуски, как передо мной возник молодой, щеголевато одетый землянин.

– Вы позволите? – спросил он, держась за спинку стула.

У землянина было приятное, симпатичное лицо, открытый взгляд серых глаз – такие люди располагают к себе, хотя потом порой бывает трудно от них отвязаться. Конфликтовать, отказывая в месте за столиком, я не собирался, как, впрочем, и заводить близкое знакомство – поэтому лишь неопределенно пожал плечами.

– Благодарю. – Молодой человек истолковал неопределенность в свою пользу и уселся. – Не люблю, знаете ли, обедать в одиночестве...

Он подозвал официанта и принялся, переспрашивая и уточняя, заказывать обед. По тому, как тщательно и щепетильно он относился к выбору исключительно изысканных блюд, я понял, что передо мной один из владельцев ценнейших исторических реликвий. Впрочем, рассуждая здраво, таких пассажиров здесь каждый второй. В крайнем случае – третий.

– Арист Тарандовски, – представился он, отпустив официанта, и выжидательно посмотрел на меня.

Делая вид, что старательно пережевываю, я кивнул. Мол, принял к сведению. Но он отступать не собирался.

– А вы, если не ошибаюсь, известный коллекционер экзопарусников Алексан Бугой?

Против воли я улыбнулся и, отхлебнув из бокала минеральной воды, откинулся на спинку кресла. Резкая боль в жабрах мгновенно заставила выпрямиться, напомнив, что в моем положении так делать не следует.

– Вы сильно изменились, – корректно заметил Тарандовски. – Травма в последней экспедиции? Я покачал головой.

– В старину говаривали, что горб у человека появляется от чрезмерных усилий. "Горбатиться" – слышали такой термин?

В глазах Тарандовски заплясали веселые огоньки.

– Слышал "горбиться", – заметил он, – но это означает уподобляться горбатому...

Я деланно рассмеялся. Многозначительную фразу произнес Тарандовски. Неужели он и есть тот самый "дотошный игрок", появления которого я опасаюсь? Рановато... Вроде бы повода для его выхода на сцену я еще не давал. К тому же он землянин, а не раймондец.

– Ну, а о том, что горб наживают, вы, надеюсь, слышали?

На это Тарандовски возразить было нечего, и он развел руками. Слышать-то он слышал, но, несмотря на пораженческий жест, не верил. И тогда я перешел в атаку, резко изменив тему.

– Одно непонятно, господин Тарандовски, откуда вы меня знаете? Антиквариат и эстет-энтомология настолько далекие друг от друга области, что не имеют точек соприкосновения. Никаких.

– Профессия у меня такая, – спокойно объяснил Тарандовски. Сопровождать ценные коллекции на выставки. Любые выставки и любые коллекции в качестве доверенного лица владельца. Вполне возможно, когда-нибудь пригожусь и вам.

Он протянул визитную карточку, я взял ее, прочитал и сунул в нагрудный карман.

– Может быть, и пригодитесь, – уклончиво ответил я. В визитке указывалось, что искусствовед-промоутер Арист Тарандовски является почетным членом ряда академий наук. Особо престижных академий в перечне не было. Подрабатываете, или это основное поле вашей деятельности?

– Скорее второе, но не совсем. Это мой образ жизни – удовлетворять собственное любопытство за чужой счет. Люблю, знаете ли, путешествовать. В крови, наверное, – по материнской линии в моем роду встречались цыгане.

Подошел официант и принялся выставлять перед Тарандовски многочисленные тарелочки и салатницы. Не скрою, я наблюдал за этим с некоторым сарказмом. Чрезмерное количество блюд вызывало чувство, что передо мной этакий парвеню, дорвавшийся до обеденного стола, но не знающий, в какой руке держат нож, а в какой – вилку.

– А еще люблю хорошо и красиво поесть, – сказал Тарандовски, перехватив мой взгляд. Он пригубил предложенное официантом вино и кивнул в знак одобрения. – Это у меня, по всей видимости, от славян – предков по отцовской линии. Говорят, они были хлебосольными и гостеприимными... Не желаете ли легкого вина?

– Нет, благодарю, – отказался я, наливая в бокал минеральную воду.

Столовыми щипцами Тарандовски подхватил из судочка мастурианскую креветку, щипковым пинцетом ловко сорвал с нее панцирь и принялся по всем правилам этикета с достоинством есть, отщипывая по кусочку и макая в соус. Получалось у него мастерски.

– Славянин, говорите? Среди моих предков тоже были славяне. Древний аристократический род князей Бугой. Не слыхали?

– Князья Бугой? – Тарандовски наморщил лоб, задумался. – Ах, да, вероятно, редукция гласной "а"... – задумчиво протянул он. – Бугай... Крепкий, здоровый, свирепый... гм... – Он глянул на меня и смешался. Воин, воитель...

– Вот-вот, – подчеркнуто твердо поставил я точку на этой теме, строго глядя в глаза Тарандовски. Тест на искусствоведа и аристократа он прошел с блеском, выкрутившись из довольно пикантной ситуации, но далее изгаляться над моей фамилией я ему разрешать не собирался.

– А позвольте узнать, каким это образом вы здесь оказались? поинтересовался Тарандовски, тактично меняя направление разговора. – Сами намекали, что между антиквариатом и эстет-энтомологией непреодолимая пропасть.

– Не только намекаю, но и утверждаю, – поправил я. – Демонстрировать коллекцию экзопарусников на выставке древнего искусства Земли все равно что есть десерт вместе с первым блюдом. Столь же неудобоваримо. Здесь я выполняю ту же роль, что и вы. Представляю экспонат своего друга скульптуру египетской царицы Нэфр'ди-эт.

Лицо Тарандовски вытянулось, он поперхнулся.

– Нэфр'ди-эт? – выдохнул он. – Из коллекции Мирама Нуштради? Она же более пятидесяти лет нигде не выставлялась! Как вам удалось уговорить наследников? Неужели...

И в этот момент я выключился из разговора, потому что увидел, как от центра зала к выходу из ресторана идет сивиллянка. Как Тарандовски ни отвлекал меня разговором от наблюдения за окружающими, я мог поклясться, что до этого момента сивиллянки в ресторане не было – она словно возникла ниоткуда и теперь плавно, по-царски плыла между столиками. Не шла, не шествовала, а именно плыла – ни одна складка на ее хитоне не шевелилась, и создавалось впечатление, что кто-то невидимый проносит по залу зачарованную статуэтку желто-горячих тонов. Створки двери перед ней распахнулись, она ступила за порог, замедлила движение и повернулась. Причем повернулась так, будто сделала это не сама, а ее развернули на невидимом глазу постаменте.

И тогда я увидел ее лицо. Ни в какое сравнение не шли известные стереоснимки сивиллянок, не способные передать одухотворенность живой натуры, когда на зрительный образ накладывается психокинетическое воздействие. Ее лицо было прекрасно, и светилось той неземной красотой, при виде которой возникало лишь одно желание – преклонить колени. Она посмотрела мне в глаза, улыбнулась всепонимающей, всепрощающей улыбкой, и мне на мгновение показалось, что хитон сивиллянки чуть встрепенулся, подобно только-только расправляющимся крыльям...

Но в это же мгновение автоматические двери ресторана щелкнули, отрезая сивиллянку от моего взгляда, и я вернулся в реальность.

– Что вы там увидели? – услышал я голос Та-рандовски.

– Где? – машинально отреагировал я, переводя взгляд на искусствоведа-промоутера.

– На стене.

Я снова посмотрел на дверь, за которой скрылась сивиллянка, но двери не было. Была глухая стена. Вход в ресторан находился в другой стороне.

– Ничего, – спокойно ответил я и улыбнулся. Почему-то подумалось, что улыбнулся улыбкой сивиллянки, но на лице обычного смертного она вряд ли возможна. Тем не менее душа у меня пела. Деньги для сафари на Сивилле – это лишь поддела. Можно затратить огромное состояние, добираясь в отдаленный уголок Вселенной, где из-за физико-пространственных характеристик гиперстворы не функционируют, годы просидеть на космостанции возле Сивиллы, но на планету так и не попасть. Опуститься на поверхность невозможно ни при каких обстоятельствах, даже в качестве терпящего бедствие в открытом космосе. Чтобы побывать на Сивилле, требуется личное приглашение. И это приглашение я только что получил.

Аппетит у меня пропал, причем настолько, что вид степенно вкушающего пищу гурмана вызывал неприятие. Не совмещаются в сознании возвышенное и земное.

– Приношу свои извинения, – сказал я, вставая, – вынужден вас покинуть. Совсем забыл о важной встрече.

Тарандовски недоуменно посмотрел на меня, окинул взглядом стол.

– Вы же практически ничего не ели!

– Дела, господин Тарандовски, прежде всего дела! – отшутился я и направился к выходу. Конечно, настоящему – сквозь стены ходить не умел, хотя в данном случае очень хотелось. И если бы сейчас в стене вновь открылась дверь и сивиллянка поманила меня к себе, ушел бы, не задумываясь, плюнув на свои обязательства перед Мальконенном.

На выходе из ресторана я нос к носу столкнулся с Броуди. Он торопился в зал, но, встретившись со мной, несказанно расстроился. Видимо, система жизнеобеспечения сообщила ему о моем "выходе в свет" и он спешил навязать мне свое общество.

– Как, вы уже отобедали?

– Да, – благодушно кивнул я. Встреча с сивиллянкой настроила меня на минорный лад.

– А обещали сообщить, если почувствуете себя лучше. Хотел вам компанию составить... – Броуди окончательно упал духом. – Может быть, посидим в баре? – предложил он без тени надежды.

– Что вы, право, торопитесь, – пожурил я раймондца, не став играть "в кошки-мышки". – У нас впереди целый месяц, успеем еще пообщаться. Может, и надоесть друг другу успеем. Простите, но пора упаковывать вещи и готовиться к таможенному досмотру.

Кивнув Броуди на прощанье, я одарил его все той же улыбкой, которую считал похожей на сивил-лянскую. К своему багажу я не прикасался, так что упаковывать мне было нечего. Тем более готовиться к таможенному досмотру.

Глава 5

О небывалой красоты паруснике Сивиллы я узнал совершенно случайно. Произошло это в космопорту "Весты", где я коротал время в баре, ожидая рейса в систему Друянова. Сидел за стойкой, потягивал крем-соду со льдом и от нечего делать смотрел по телеканалу галактические новости. Бар был пуст, лишь через стул от меня за стойкой сидел пожилой сгорбленный меступянин. Вид у него был крайне потерянный, будто гуманоида постигло горе. Непоправимая потеря кого-то близкого случилась давно, но рана так и не зарубцевалась. На стойке перед меступянином стоял бокал с пронзительно-желтым напитком, но он не пил. Смотрел на бокал отрешенным взглядом и пребывал, вероятно, где-то далеко-далеко отсюда во времени и пространстве. Тело меступянина застыло в неудобной позе, двигалась только правая рука, причем двигалась как бы сама по себе, независимо от тела, набрасывая светокарандашом на клочке бумаги какой-то рисунок. Происходило это машинально и бесконтрольно – меступянин пребывал в прострации, загипнотизированный необычно ярким цветом напитка в нетронутом бокале.

Вступать в разговор с меступянином, отвлекая его от скорбных мыслей, не хотелось, но я все же непроизвольно посмотрел через его плечо на рисунок. И обомлел. Это была бабочка дивной красоты. Точнее, не вся бабочка, рисунок был не закончен, а только ее широко распахнутые крылья. Они искрились, переливаясь всеми цветами радуги, и от этого казалось, что крылья трепещут, а вокруг них мерцает солнечный ореол. Я впервые встретился с такой техникой плоскостной живописи – когда-то Леонардо да Винчи первым из художников игрой светотени сумел передать на плоскости объем, но мне не приходилось ни слышать, ни видеть, чтобы кто-нибудь мог передать на плоскости движение. Несомненно, меступянин был выдающимся художником, если не гениальным.

– Что это?! – невольно вырвалось у меня.

Меступянин медленно повернул голову. В узких щелях его глаз застыла беспредельная тоска.

– Это? Это Судьба, – тихо изрек он и сделал попытку скомкать рисунок. Я поймал его за руку.

– Где вы видели этого мотылька? Или это плод, вашей фантазии?

Молча освободив руку, меступянин скомкал-таки рисунок и сунул в карман. Затем встал со стула.

– Погодите! – буквально взмолился я. – Скажите, где вы его видели?!

– На Сивилле... – тихо пробормотал он и направился к выходу.

– Постойте! – попытался я его остановить, но меступянин ушел. А я почему-то не смог встать со стула и догнать его.

Второй раз какое-то подобие сведений о мотыльке Сивиллы я получил во время раута на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо. Совершив взаимовыгодную сделку с давним приятелем Раудо Гриндо (он предложил мне два экземпляра парусников четвертого класса с Парадигмы в обмен на одного третьего класса с Риодамапумы, который у меня был в трех экземплярах), мы прохаживались "по залу, раскланиваясь со знакомыми и болтая о пустяках. Как-то само собой кто-то из нас упомянул о Сивилле (причем вне контекста разговора об экзо-парусниках, а скорее в связи с закрытостью планеты Для изучения), и тогда Раудо Гриндо сказал, что среди присутствующих на рауте есть один граниец, который побывал на Сивилле. И даже показал мне его. Граниец Эстампо Пауде стоял в одиночестве, прислонившись к колонне, и, казалось, ничто вокруг его не интересует, кроме четок, которые он задумчиво перебирал пальцами левой руки. Я сделал вид, что он меня тоже не интересует, перевел разговор на другую тему, но затем, улучив момент, освободился от Раудо Гриндо и подошел к гранийцу.

– Господин Пауде? – спросил я. – Разрешите представиться, Алексан Бугой.

Пауде никак не отреагировал на мое имя, известное каждому эстет-энтомологу. Но он и не был эстет-энтомологом, и каким образом оказался на рауте, никто не знал. Продолжая спокойно щелкать костяшками четок, граниец молча поднял на меня глаза, полные грусти и печали, и я поразился, насколько выражение его круглых фасеточных глаз совпадало с выражением раскосых глаз меступянина из бара космопорта "Весты".

– Говорят, вы побывали на Сивилле? – снова спросил я.