Текст книги "Путевые записки эстет-энтомолога"

Автор книги: Виталий Забирко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Я начал копать яму на берегу метрах в тридцати от лагеря, и тут Тхэн впервые после припадка проявил интерес к моему занятию. Он встал с земли, проковылял ко мне, нагнулся к рюкзаку и, вынув оттуда гильзу, долго ее рассматривал. А когда я установил гильзу и ввернул в нее активатор, протянул руку к мигающему огоньку.

– А вот это – не трогать! – приказал я и направил на Тхэна парализатор.

Тхэн посмотрел на меня долгим неподвижным взглядом, а затем, повинуясь, вернулся в лагерь и вновь уселся на землю.

Полдня я, тщательно и не торопясь, упаковывал экспедиционное снаряжение в тюки. Аккуратность и скрупулезность – одни из основных черт моего характера. Кроме того, неспешная работа отвлекала и успокаивала возбужденную нервную систему. Я чувствовал, что сегодня вечером все должно решиться. Или – или. Или я поймаю млечника, или…

Зато Тхэн стал проявлять признаки беспокойства. Он уже не столь пристально следил за мной. Вставал, снова садился, нервно прохаживался по берегу, поглядывал на реку, но больше, задирая голову, – на небо. И мне казалось, что в его безразличных глазах появилась тоска. Пустой, лишенный сознания мозг пиренита не давал млечнику пищи. Психо-фаг метался в нервной системе Тхэна, как в западне.

Нервы пошаливали и у меня, хоть я и выпил с водой лошадиную дозу тонизатора. Упаковав практически все снаряжение, кроме светильника автоматического сачка, я забрался под тент, но находиться там без дела не смог. Еще задолго до наступления вечера вылез из-под тента и попытался приготовить ужин. Но, как всегда бывает перед каким-нибудь ответственным делом, что-то случается. Мизерное, незначительное, словно специально происходящее для того, чтобы вывести человека из равновесия. По принципу ложки дегтя в бочке меда.

Моя СВЧ-печь отказалась работать. Полчаса я потратил на то, чтобы выяснить причину неисправности, но так и не понял, в чем дело. Зато вспомнил, что млечник относится к СВЧ-излучению точно так же, как к потоку фотонов. И хотя печь была экранирована, видимо, она все-таки досаждала психофагу, так как в простую поломку я не верил.

Попытавшись настроиться на философский лад – чему быть, тому не миновать, – я развел костер, повесил над ним чайник и поужинал консервами. Тхэн есть отказался – понятно, не та пища нужна млечнику, а на физиологические потребности материальной оболочки, в которой он находился, ему было наплевать. Впрочем, в прямом смысле слова он вряд ли умел это делать.

Вода в чайнике никак не хотела закипать. То ли я слишком высоко повесил его над огнем, то ли просто не умел разводить костер. Но спешить мне было некуда, и я терпеливо сидел у костра, изредка подбрасывая в огонь сухие ветки. Главное сейчас – сохранять спокойствие. Ибо, следуя теории невезения, за ложкой дегтя в бочке меда непременно следовало падение бутерброда маслом вниз. Хотя я всегда относился к последней сентенции с некоторым предубеждением: скажите, пожалуйста, кто будет есть бутерброд, даже если он упадет на землю маслом вверх?

Вода закипела с наступлением сумерек, когда я, наконец, не жалея, подбросил в огонь большую охапку хвороста. Совершенно неожиданно в лагерь вернулись долгоносы. Ноги у них подкашивались; они жалобно скулили и жались поближе к костру. На спине у одного долгоноса я заметил глубокие борозды от когтей тигра. Только долгоносое мне сейчас и не хватало! Я швырнул в них горящей головней, долгоносы шарахнулись в сторону, но далеко не ушли.

Осторожно прихлебывая из кружки горячий чай, я проводил взглядом быстрый экваториальный закат Пирены. С наступлением вечера Тхэн успокоился, сел на землю, а когда на небе высыпали звезды, наконец открыл рот.

– Господин Бугой, – спросил он неожиданно хорошо поставленным голосом, – так как вы все-таки собираетесь изловить млечника?

Сердце екнуло, но я не подал вида. Транслингатор молчал – Тхэн говорил на чистейшем интерлинге, позаимствовав лексику у дикторов Галактического вещания.

Я отхлебнул из кружки и лишь тогда сказал:

– Вопрос поставлен неверно. В нем две ошибки. Первая – не как я его собираюсь изловить, а на что.

– Хорошо, – согласился Тхэн. – На что вы собираетесь ловить млечника?

– На его гипертрофированное чувство самосохранения, – как можно более самодовольно заявил я. Только откровенная, неприкрытая наглость могла мне сейчас помочь. – Стоило только объявить по Галактическому вещанию цель моей экспедиции, как млечник тут же заинтересовался моей персоной и последовал за мной.

Некоторое время Тхэн молчал, переваривая мои слова. Затем тем же ровным дикторским голосом поинтересовался:

– А в чем же состоит вторая ошибка в моем вопросе?

Я искренне рассмеялся. Надеюсь, искренность у меня получилась натуральная.

– Ты построил фразу «собираетесь изловить» в будущем времени, а нужно – в прошедшем. Млечника я уже поймал , – проговорил я с расстановкой. – Когда млечник понял, что проникнуть в мою психику ему не по силам, он атаковал моего проводника. Откуда млечнику было знать, что пирениты – единственные в Галактике гуманоиды, которые полностью владеют своей психикой, и что они предпочтут убить свое сознание, лишь бы не отдать его на съедение тебе, Papilio galaktikosl

На этот раз млечник замолчал надолго. Но когда он вновь заговорил, голос его звучал по-прежнему ровно и спокойно.

– Вы извратили мой вопрос так, как вам это выгодно. Я же хотел узнать только то, что спросил. Что ж, в логике ему не откажешь. Здесь он прав.

– Ну и что? – нагло заявил я.

– А то, что, пока я в этом теле, вам меня не достать.

– А куда ты денешься? – фыркнул я. – Выйдешь из тела как миленький! Ни один абориген не пустит тебя к себе в сознание. Далековато ты от них, да и силы твои на исходе. Они просто отшвырнут тебя, как котенка, и ты снова очутишься в теле Тхэна. Да и будь ты в полной силе, на таком расстоянии они успели бы убить не только свое сознание, но и тело, чтобы ты не смог найти в нем временного пристанища. Как это сделал вчера Колдун хакусинов. А единственный гуманоид на Пирене, в психике которого ты мог бы восстановить свои силы, находится чересчур далеко отсюда, чуть ли не на другой стороне планеты.

– Остается еще ваше сознание, – напрямик заявил млечник. Он упорно величал меня исключительно на «вы». Что значит, обучаться по телеканалу!

– В мой мозг введены электроды защитной сетки, – с уничижительным презрением бросил я. – И если тебе удастся проникнуть в мою нервную систему тактильным способом, то электроды уничтожат мое сознание. Вместе с тобой.

– Не думал, что обо мне известно столь много, – ровным голосом проговорил млечник, словно сообщая сводку погоды. – Проглядел я вас…

– Не все разговоры людей поступают в коммуникационные сети, – съехидничал я.

– И все же, каким способом вы собираетесь меня поймать? – вернулся к началу разговора млечник.

– Не надо прикидываться, будто ты глупее, чем на самом деле, – съязвил я. – Ведь ты при мне сегодня изучал гильзу пространственной свертки. Из кокона свернутого пространства тебе не выбраться.

– Следует понимать, что если…

– На все твои «если» у меня есть парализатор! – грубо оборвал я его и самодовольно похлопал себя по карману.

– Именно об этом я и говорю, – спокойно заметил млечник. Мышцы на теле Тхэна ходили волнами, лицо дергалось, будто у припадочного, и это абсолютно не вязалось с его голосом. На самом деле млечник, наверное, орал от ужаса и безнадежности, но речевой аппарат тела хакусина переводил его слова с монотонностью автомата. – Если вы выстрелите в меня сейчас, то я просто рассеюсь в пространстве, и ваша охота закончится ничем.

– Не смеши меня! – расхохотался я. – Ты слишком любишь себя, чтобы решиться на самоубийство. Тем более что жизнь я тебе гарантирую.

– Да, – согласился он, – все козыри у вас в руках. Но вы не учли одного обстоятельства…

– Сидеть! – заорал я и выхватил парализатор.

Он застыл с приподнятой рукой, будто я уже нажал на спуск. Меня охватила оторопь. Черт, будь проклята его замедленная реакция! Будь проклято его гипертрофированное чувство самосохранения!

Пожалуй, я действительно не учел одного обстоятельства: он никогда не решится на американскую дуэль – кто выстрелит раньше? – без стопроцентной гарантии собственной жизни. Стрелять я не собирался, но он ведь этого не знал! Переиграл я сам себя…

«Что делать? Что же делать? – лихорадочно билась мысль. – Как выйти из этого положения?»

Спасла положение неожиданная зарница где-то далеко-далеко за горизонтом у меня за спиной.

«Откуда на Пирене грозы?» – удивился я и, хоть и с опозданием, но, надеясь, что реагирую натурально, оглянулся.

Как взметнулась рука Тхэна, я не видел, но ветвистую молнию, сорвавшуюся с его пальцев, заметил краем глаза. Со страшным грохотом молния вонзилась мне в грудь, швырнула на тент, и я, ломая стойки и кутаясь в полотнище тента, покатился по земле. Дико заверещали долгоносы, галопом уносясь прочь.

Притворившись мертвым и благодаря судьбу за то, что сорванное полотнище тента не закутало мне лица, я из-под полуприкрытых век наблюдал за Тхэном. Некоторое время он смотрел на меня, а потом стал медленно, словно оглядывая окрестности, поворачивать голову. Вначале в одну сторону, почти на сто восемьдесят градусов, потом в другую. Когда его взгляд скользнул вдоль берега, я увидел, как зеленый мигающий огонек активированной гильзы пространственной свертки, установленной последней вблизи лагеря, разбрызнулся беззвучными искрами. Вот, значит, что имел в виду млечник под неучтенным мною обстоятельством.

«Клюнул. И на это ты тоже клюнул», – подумал я, осторожно просовывая под тентом руку к пряжке ремня на поясе.

Тхэн запрокинул голову и уставился на звезды. Затем, не отрывая взгляда от неба, медленно лег навзничь, сложил на груди руки и перестал дышать. И тогда началось. Из тела Тхэна поднялся светящийся пар, который мгновенным рывком собрался в шар над грудью хакусина, и уже этот шар стал медленно, подобно цветку, раскрываться крыльями млечника.

И когда млечник полностью развернул свои крылья и они стали вибрировать, готовя психофага к прыжку в «-мерность, я расщелкнул пряжку на ремне и нажал спрятанную в ней кнопку. И млечник навечно застыл в метровом кубе нуль-темпоральной ловушки. Самой совершенной ловушке в мире для кого бы то ни было.

– Есть! – чуть не заорал я, титаническим усилием разорвал спеленавший меня тент и вскочил на ноги. Нервная дрожь била меня, как в лихорадке. С трудом оторвав взгляд от пойманного млечника, я поднял глаза к небу.

Ну! Ну, когда же? Что они тянут?!

Чтобы сбить нервное напряжение, я начал считать про себя секунды.

Мгла пала на тридцать второй. Пятикилометровый купол волновой защиты отрезал меня, участок реки и огромную площадь долины от всего мира. Погасли звезды, и теперь лишь светильник автоматического сачка освещал окрестности.

– Бугой! Бугой! – взорвался транслингатор голосом Геориди. – Что у тебя?

– Какого черта! – рявкнул я. – Почему так долго не было купола?!

– Ты поймал его?! – орал Геориди, словно не слыша меня.

– Да! Но почему так долго не было купола? А если их – стая? Вам что – на меня плевать? Главное – трофей?!

– Мы были на другой стороне планеты…

– Какого черта?! – окончательно осатанел я, давая волю взбудораженным нервам.

– А какого черта ты заводил дружбу с консулом?! – взорвался в ответ Геориди. – Аборигены ему сообщили, что вчера ночью в среднем течении Нунхэн погиб Колдун хакусинов. Консул весь день вызывал тебя по рации, а вечером ринулся к тебе на птерокаре. Сам понимаешь, что нам пришлось делать.

Я вспомнил зарницу за горизонтом. Вот, значит, что за гроза там была…

– Так вы его…

– В пыль, – отрезал Геориди.

– Ладно, – примиряюще проронил я. – Когда сюда прибудете?

– Часа через два.

– Хорошо, жду.

– До встречи. Да, поздравляю! – спохватился Геориди.

– Спасибо, – фыркнул я.

Транслингатор отключился.

Вот уже полгода, за три месяца до того, как я прибыл на Пирену, галактический крейсер, скрываясь в коконе искривленного пространства, исключавшем его обнаружение, барражировал в системе Гангута. На его борту находилось трое человек с вживленными в мозг сетками психозащиты: пилот, штурман и бывший гипермиллиардер Геориди. Бывший, потому, что четыре сетки психозащиты, включая и мою, и покупка боевого крейсера почти разорили его. Впрочем, это его проблемы. Чтобы отомстить за смерть сына, он был готов на все.

Моя же проблема, наконец разрешенная, висела перед моими глазами в кубе нуль-темпоральной ловушки. Я осторожно приблизился к телу Тхэна. Если меня караулила стая млечников, то один из них мог занять освободившееся место в нервной системе хакусина. Но нет, анализатор показал, что ни один орган внутри Тхэна не функционирует. А первой, как известно, погибает в теле нервная система. Хакусин Тхэн умер окончательно.

Легко сняв с груди Тхэна почти невесомый, невидимый куб нуль-темпоральной ловушки, я первым из людей смог рассмотреть млечника во всех подробностях. Теперь навечно живого и навечно неподвижного. Жизнь всей Вселенной сжалась для млечника в одно мгновение. Действительно, ничего более прекрасного и более совершенного, чем призрачный парусник, в мире нет. Его красота действовала, как наркотик. И если он был виновником того, что наши предки, принимая млечника за воспаряющую из тела умершего «душу с крылышками», выдумали райские кущи, то в такой загробный мир хотелось верить.

Не замечая времени, словно сам попал в нуль-темпоральную ловушку, я стоял над млечником, завороженный его красотой. Очнулся я через час, лежа на земле с гудящей пустой головой. Оказывается, находясь в трансе, я упал, и, вероятно, это спасло мне жизнь. Было в красоте млечника что-то гипнотическое, опустошающее сознание даже через зрительный нерв.

Пошатываясь, я встал и, как меня ни тянуло снова посмотреть на млечника, пересилил себя и заставил готовиться к отлету. Первым делом сорвал с тела лохмотья обгоревшей рубашки и въевшуюся в тело кольчугу энергетической защиты, из-за которой на Пирене так ни разу и не разделся. Управился с вещами за полчаса – благо почти все упаковал еще днем – и сел на тюк ждать приземления шлюпки с крейсера. Неупакованными остались только куб нуль-темпоральной ловушки с млечником – его ждал спецконтейнер на крейсере да мачта со светильником – не в темноте же мне сидеть.

Мирно, как ни в чем не бывало, верещали на все лады насекомые, в реке кто-то плескался, а в долине волнами колыхалось море мигающих светлячков, четким полукругом очерчивая границу непроницаемого купола волновой защиты. Боясь снова впасть в наркотическое наваждение, я лишь мельком бросал взгляды на застывшего в ловушке млечника. Сердце мое пело.

Труп Тхэна уже со всех сторон облепили копошащиеся насекомые, и в полутьме, еле озаряемой светильником автоматического сачка, казалось, что он ожил и шевелится. Так, пожалуй, до завтрашнего дня от него останется один скелет. Только сейчас я заметил на Тхэне свои кроссовки. Называется – упаковался! Я встал с тюка, подошел к трупу, тряпкой из остатков рубашки обмахнул с ног насекомых и снял кроссовки. Оставлять здесь целое состояние я не собирался.

И в этот самый момент из глубины долины, эхом отражаясь от купола волновой защиты, донесся перепуганный визг долгоносое, тут же заглушенный раскатами торжествующего рева пиренского голого тигра.

Я повернулся в сторону рева и широко улыбнулся.

– С удачной охотой! – крикнул я в темноту во всю мощь своих легких.

Часть вторая. ИМИТАЦИЯ

Глава 1

Когда я прибыл на станцию «Пояс астероидов-VI», беспилотная яхта Мальконенна уже ждала меня в доках. Пронаблюдав, как станционные киберы перегрузили багаж из межгалактического лайнера на яхту, я проверил страховочное крепление, задраил люки и запросил разрешение на старт. И через пять минут вывел яхту в открытый космос.

Лететь предстояло не более часа, яхта, расправив паруса под солнечным ветром, шла в автоматическом режиме, и заняться было абсолютно нечем. В корне неверно представление, что в Поясе астероидов корабли чуть ли не ежеминутно подвергаются метеоритной атаке. Ее вероятность здесь всего в два раза выше, чем на околоземной орбите, а использование современных средств защиты полностью исключает возможность столкновения. Корабль даже не сочтет нужным оповещать экипаж об опасности, по собственному усмотрению искривляя пространство на пути следования метеоритного потока. Поэтому я расслабленно сидел в кресле, отрешенно уставившись в обзорный экран, усыпанный неподвижными звездами, и прокручивал в голове варианты предстоящего разговора.

С крелофонистом Тоттом Мальконенном мы познакомились на Трапсидоре, где по просьбе местного министерства искусств демонстрировалась моя коллекция экзопарусников. На Трапсидоре праздновали двухсотую годовщину независимости от метрополии, и на месячнике экзоискусств были представлены столь разнообразные виды творчества, что о многих из них я не имел ни малейшего представления (конечно, речь идет не о крелофонии – этим видом экзомузыки увлечено более двадцати процентов гуманоидов, – однако я к ней как раз равнодушен). Наше знакомство с Мальконенном можно было бы считать случайным, если бы не последующие обстоятельства. Мы познакомились у стойки бара, и разговор, как это часто бывает на подобных мероприятиях, завязался весьма непринужденный. Лишь потом, дня через три, когда Мальконенн начал обихаживать меня намеками на свои проблемы, я догадался, что он имел обо мне обширную информацию и отнюдь не случайно сел рядом в баре.

С первого взгляда Тотт Мальконенн производил впечатление уверенного в себе корифея крелофонии, но, познакомившись поближе, я увидел за маской артистической надменности комплексующего, надломленного человека с неуравновешенной психикой. Несколько позже, дав Мальконенну предварительное, со многими оговорками и ни к чему меня не обязывающее согласие подумать над его предложением, я собрал о нем сведения и понял причину неуравновешенности крелофониста.

Тотт Мальконенн был внуком знаменитого астрофизика Мирама Нуштради, обосновавшего теорию гиперперехода в макрокосмосе, и слава деда не Давала внуку покоя. К естественным наукам Мальконенн тяги не испытывал и попытался проявить себя на ниве искусства, увлекшись экзомузыкальными экзерсисами. Как ни странно, но года через три после первых невыразительных выступлений на сцене одна из его композиций вошла в десятку лучших произведений года, и афиши концертных программ виртуоза-крелофониста Тотта Мальконенна запестрели в различных уголках обжитой Вселенной. Однако слава в мире крелофонии – вещь сиюминутная, если не подтверждается высококлассными хитами. К сожалению, новые композиции Мальконенна не блистали оригинальностью, и он постепенно начал терять рейтинг в хит-парадах. Сейчас Тотт Мальконенн занимал место где-то в пятом десятке, и его звезда потихоньку скатывалась за черту рейтинга в небытие. Естественно, Мальконенн не хотел с этим мириться.

Я редко берусь за чужие дела, тем более когда они не совсем по моему профилю. Но иногда приходится. Гонораров за демонстрацию коллекции эк-зопарусников на выставках хватает только на содержание скромной виллы в окрестностях системы Друянова, поэтому для финансирования экспедиций за новыми экспонатами приходится искать меценатов. В чистом виде меценатов сейчас не найти днем с огнем, а спонсоры порой оказываются хуже ростовщиков (в лучшем случае осчастлививший тебя толстосум требует, чтобы его имя увековечили в названии нового вида экзопарусника, в худшем – присваивает экспонат себе), да и выделяемые ими субсидии обычно весьма скромны. Мальконенн же обещал такую сумму, что она с лихвой окупила бы мою давнюю и, казалось, несбыточную мечту – сафари на Сивилле.

Полгода я скрупулезно разрабатывал обстоятельный план, как получше удовлетворить желание заказчика и при этом уцелеть самому, затем еще два месяца ждал удобного момента, а когда он наступил, отправил астрограмму Мальконенну. Ответ получил через час и немедленно вылетел в Солнечную систему рейсовым лайнером компании «Пангалактика».

С расстояния в пятьсот километров вилла Мальконенна была похожа на исламский полумесяц со звездочкой. В реестре частных владений Пояса астероидов вилла значилась под названием «Выеденное яйцо», и по мере приближения, когда плоскостное изображение начало приобретать объемность, она в самом деле стала напоминать половинку скорлупы выеденного яйца, ярко освещаемую со стороны заполненной атмосферой котловины искусственным светилом, а с противоположной – сумеречным светом далекого Солнца. Ради любопытства я провел спектральный анализ искусственного светила и убедился в его полной идентичности спектру естественного аналога. Хорошо быть наследником богатого деда, я для своей виллы такую роскошь позволить не мог.

Яхта свернула парус, двигаясь по инерции, зашла в сумеречную безатмосферную область над астероидом, и я увидел под собой хаотическое нагромождение скальных пород, возможное в своей причудливости только в поле малой гравитации. Унылое, безрадостное зрелище дикой свалки. Не зря теневые области космических вилл называют задворками поместья. Гася скорость маневровыми дюзами, яхта неторопливо проплыла над скалами, направляясь к мигающей россыпи сигнальных огней причального створа. Как только мы оказались над створом, диафрагма шлюза распахнулась и силовое поле втянуло яхту внутрь астероида. Гулко громыхнули амортизационные захваты, диафрагма шлюза захлопнулась, отсекая меня от неподвижных звезд, на причале зажегся свет, и в ангар, клубясь инверсионным паром, хлынул воздух. Когда дымка, рассеялась, включилось искусственное гравитационное поле и входной люк яхты со щелчком распахнулся. Одно удовольствие наблюдать, как четко, отлаженно и синхронно действует автоматика.

Выйдя на причальную палубу, я огляделся. Вопреки ожиданию, Мальконенн меня не встречал. Воздух был морозным и влажным, как всегда после резкой декомпрессии, но, против обыкновения, в нем не ощущалось запаха пластика и привкуса железа, как бывает обычно при заполнении шлюзовых камер из цистерн сжатого воздуха. Пахло травой и хвоей, а влага имела привкус настоящей росы. Мальконенн не скупился и заполнял причал воздухом поместья.

Я аккуратно выгрузил багаж на кибертележку и, приказав ей следовать за собой, взошел на платформу лифта, которая и доставила меня на поверхность. Как я ни был подготовлен внешним видом виллы из космоса, но подобной роскоши не ожидал. Поместье Мальконенна представляло собой небольшую благодатную долину, окруженную со всех сторон высокими горами. Понятно, что горы были наведенным стереоэффектом, но около пяти квадратных километров площади долины являлись настоящими. Половину долины занимало озеро с кристально-чистой водой, метрах в трех от гладкого, словно вылизанного, песчаного берега начинался редковатый сосновый лес, который ближе к горам густел и, незаметно переходя на склонах в стереоэффект, превращался в непроходимые дебри. Метрах в ста от платформы лифта высился трехэтажный коттедж сложной архитектуры готического стиля, но без присущей позднему Средневековью мрачности. Островерхие башенки, балкончики, открытые террасы из розового псевдотуфа придавали строению вид сказочного замка. Здесь действительно все было как в сказке. Или как на настоящей Земле. В теплом влажном воздухе разливался терпкий аромат сосновой смолы, по пронзительно-голубому небу неторопливо дрейфовали редкие облачка. Одна тучка заслонила солнце, на песок набежала тень, и это обыденное для настоящей Земли явление повергло меня в изумление. Такого нельзя добиться стереоэффектом – мираж не способен отбрасывать тень. Очевидно, где-то высоко на склоне котловины астероида был замаскирован парогенератор, который время от времени продуцировал в атмосферу легкие облака. Не удивлюсь, если окажется, что в программе экосистемы поместья заложены дожди, грозы, ветры, сезонные изменения.

Странно, Мальконенн не встречал меня и здесь. Я немного потоптался на подъемной площадке лифта, но так и не дождавшись появления хозяина, ступил на тропинку, ведущую к коттеджу. Кибертележка послушно последовала за мной.

Песок скрипел под ногами, где-то вдалеке гулким эхом стучал по сосне дятел, а вокруг, перепархивая с дерева на дерево, пересвистывались синички. Стайка бабочек-белянок сорвалась с куста можжевельника и нестройной гурьбой полетела к озеру. Откуда ни возьмись появилась большая синяя стрекоза и принялась сопровождать меня, с неутомимостью геликоптера делая огромные круги. В то, что она настоящая, не очень верилось – вряд ли для ее пропитания Мальконенн разводил в поместье мошек и комаров. С другой стороны, чем черт не шутит! По поверхности озера то и дело расходились круги от играющей в воде рыбы, а ей чем-то кормиться нужно?

На ступеньках коттеджа Мальконенн меня тоже не встретил, и это обстоятельство начинало тревожить. Нужен я был Мальконенну как воздух, и такое отношение к моему приезду настораживало. Но едва я вошел в коттедж, как все понял – пол под ногами ритмично подрагивал от неслышных уху частот крелогенератора. Тотт Мальконенн творил, и ему было не до условностей гостеприимства.

Ох, уж эти творческие натуры! По роду своей деятельности я изредка посещаю выставки и вернисажи, где приходится контактировать с людьми подобного типа. Так что знаком с ними не понаслышке. Предельно рассеянные, но в то же время импульсивные, излишне эмоциональные, полностью подчиненные своему внутреннему не в меру разболтанному чувственному миру. С трудом переносят контакт с реальностью, поэтому неделями хандрят, хнычут, что у них ничего не получается, но лишь только нисходит озарение, с головой погружаются в творчество, порой изнуряя себя до полного физического истощения и эмоционального опустошения. Скорее всего импульсом, подвигшим Мальконенна в данный момент на творческий порыв, оказалась моя астрограмма. Воодушевленный ее содержанием, он не смог удержаться и ушел в творческий поиск. Элементарная логика, что своими экзерсисами Он может поломать свои же далеко идущие планы, на таких людей в момент вдохновения не действует. Сиюминутное озарение для них превыше всего.

Холл коттеджа был увешан картинами древних мастеров. В конце жизни дед Мальконенна увлекся коллекционированием раритетов – скульптуры, живописи, – причем собирал произведения изобразительного искусства самой высокой пробы. Мог себе позволить – в начале массового внедрения транспортных средств гиперперехода отчисления за использование его открытия составляли астрономическую сумму, и даже до сих пор проценты по унаследованным авторским правам продолжали капать на банковский счет внука. Среди раритетов, приобретенных Мирамом Нуштради, значились полотна Леонардо да Винчи, Иеронима Босха, Сальвадора Дали, скульптуры Родена, но вершиной его коллекции был песчаниковый бюст египетской царицы Нэфр'диэт, датируемый XXIII веком до нашей эры и относящийся к смутным временам конца Древнего Царства.

Придирчивым взглядом окинув холл, я не обнаружил среди экспонатов жемчужины коллекции. Вероятно, она была выставлена в другом зале. Если бы не увлечение знаменитого астрофизика в конце жизни, не знаю, как бы я смог выполнить заказ его внука. Возможно, нашел бы иной путь, но на сто процентов уверен, что его осуществление было бы гораздо сложнее.

В третьем по счету зале, оборудованном под студию крелозаписи, я, наконец, обнаружил Тотта Мальконенна. Маленький, щуплый, с куцым чубчиком белокурых волос, он был похож на подростка, страдающего анемией. По всей видимости, в детстве он напоминал херувимчика, но сейчас занимался отнюдь не богоугодным делом – развалясь в кресле и запрокинув голову, Мальконенн пребывал в прострации, стеклянными, невидящими глазами уставившись в потолок. От стоящего в углу зала крелогенератора по полу змеились тонкие прозрачные шланги, заканчивающиеся присосками, прилепленными к гладко выбритому затылку крелофониста. Шланги подергивались живыми щупальцами, внутри их белесой дымкой клубился нейронный активатор, отчего возникало жутковатое впечатление, будто крелогенератор высасывает из Мальконенна мозги. Не знаю, какая именно композиция крутилась в голове крелофониста, но, судя по асинхронным толчкам крови у меня в висках и неприятному зуду под черепной коробкой в районе темени, была она весьма неудобоваримой. Хотя я не знаток, а по отголоскам резонирующего вторичного нейронного контура даже истинному ценителю трудно угадать, что за тема сейчас звучит – шедевр или дикая какофония.

На столике перед Тоттом Мальконенном лежала груда кювет с псевдоожиженным наполнителем для крелозаписи – некоторые были полностью закристаллизованы, некоторые частично, – стояла начатая бутылка «Алазорского», пустой бокал, рядом с бокалом лежал разорванный пакет стерильной ваты, а на ней покоился небольшой пузырек с оранжевой наклейкой.

Я взял пузырек, прочитал название и покачал головой. Мальконенн дошел до точки, если начал использовать пантакатин. По капле в глаза, затем ватку, смоченную препаратом, в ноздри, в уши, под язык, между пальцами… то есть к наиболее чувствительным рецепторам всех органов чувств. Сильный галлюциноген, вроде бы не вызывающий привыкания, но основательно опустошающий нервную систему.

Глаза Мальконенна слезились, из ноздрей и ушей выглядывала вата, губы были плотно стиснуты, пальцы сжаты в кулаки так, что побелели костяшки. Не удивлюсь, если ватные тампоны, смоченные пантакатином, находятся и под каждой из присосок.

Первым делом я разобрал багаж и отослал из зала кибертележку. Затем пододвинул к столику напротив Мальконенна кресло и установил вокруг пять гасящих акустику буйков, стараясь, чтобы получилась равносторонняя пентаграмма. Углы замкнутого звукового экрана всегда должны быть больше девяноста градусов, поэтому ни квадрат, ни треугольник не подходили. Удивительные параллели наблюдаются порой между строго обоснованными научными теориями и верованиями древних, защищавших себя от нечистой силы меловой пентаграммой или крутом. В нечистую силу я не верил, но система жизнеобеспечения поместья настроена таким образом, что фиксирует все происходящее внутри ее. А я не хотел, чтобы когда-нибудь наш конфиденциальный разговор был кем-либо прослушан.

Усевшись в кресло, я налил Мальконенну полный бокал вина, отключил крелогенератор и принялся ждать. С минуту ничего не происходило, затем тело крелофониста начало мелко подрагивать, на лице проявилась гримаса недовольства, выступили крупные капли пота. Мальконенн тяжело, с присвистом задышал, заперхал и, наконец, очнулся. Возвращение в реальность было бурным. Мальконенн судорожными движениями сдирал с себя присоски, вырывал вату из ноздрей и ушей, натужно кашлял, отплевывался. Освободившись от тампонов, двумя руками схватил бокал с вином и принялся жадно пить, икая, захлебываясь и обливаясь.