Текст книги "Навязанный рай"

Автор книги: Виталий Забирко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Здесь? – спросил я, ожидая удара. Главное – правдоподобно изобразить болевой шок и потерю сознания с открытыми глазами.

Но изображать ничего не пришлось.

Глава четвёртая

Я не сразу понял, где нахожусь. Тело было ватным, в глазах искрило, мысли ворочались тяжело, с натугой. «Жигули» стояли на разбитой грунтовой дороге со следами некогда покрывавшего её асфальта, а по обеим сторонам тянулись старенькие, обшарпанные домики какого-то посёлка с палисадниками у фасадов, где огороженными ветхими штакетниками, а где нет. В тщательно ухоженных палисадниках набухали почками кусты, кое-где буйным цветом пенились абрикосовые деревья. С безоблачного неба ярко, до рези в глазах, светило солнце, вдоль заборов расхаживали куры, а метрах в десяти от капота «жигулей» переходил дорогу матёрый чёрный кот. Шёл степенно, не глядя по сторонам, по-хозяйски.

Прошло несколько минут, пока я начал соображать, что никакой это не посёлок, а окраина Холмовска, и нахожусь я в том же переулке, в который заставил свернуть так и не увиденный мною пассажир-налётчик.

Сознание я потерял первый раз в жизни. Но не от болевого шока, а от электрического. Разряд электрошокера был настолько мощным, что наручные часы остановились, и лишь по циферблату на приборной панели я понял, что пребывал в небытии около пяти минут. Потрогал саднящий затылок и обнаружил под волосами два липких бугорка, сочащихся кровью. Ха-арошим разрядом меня угостили! Чуть помощнее, и – как говорил незнакомец – никто бы не реанимировал… Да уж, «весело» день начался, а продолжается ещё веселее. Впрочем, ещё не вечер. Не напрасно один из законов Мэрфи гласит: «Когда дела идут хуже некуда, в самом ближайшем будущем они пойдут ещё хуже». И я почему-то был уверен, что так и будет. Покатится, так сказать, по накатанной дорожке…

Когда слабость отпустила и в ушах перестало звенеть, я включил зажигание, вывел машину из переулка и поехал домой. Ехал очень аккуратно, поскольку до сих пор испытывал некоторую раздвоенность сознания и заторможенность реакции. Какие там хвалёные двадцать пять кадров в секунду, от силы – три-четыре с трудом схватывал и перерабатывал мозг.

Поставив машину на платную стоянку недалеко от дома, домой, тем не менее, не пошёл. По мнению квалифицированных врачей, лучшим средством, снимающим стресс после поражения нервной системы электрическим током, является спиртное. Пить водку я не хотел, поэтому направился к пивному ларьку у гастронома. Весьма примечательному заведению, если его так можно назвать.

Пивных заведений, как стационарных кафе с броскими названиями, так и безымянных летних, с традиционными зонтиками, выносными пластиковыми столиками и креслами, в Холмовске расплодилось превеликое количество. Но этот пивной ларёк был единственным в своём роде. Что-то в нём осталось от советских времён, когда главным был сам продукт, то есть пиво, а не качество обслуживания. Официанты здесь отсутствовали, пиво подавалось в стеклянных кружках из-за мутного окошка в торце девятиэтажки вечно недовольным, небритым мужиком в грязном халате, а распивалось в десяти метрах от места выдачи – под открытым небом на длинном металлическом столе у парапета, отделявшего липовый сквер от широкого тротуара. Пиво, стоившее в ларьке раза в три дешевле, чем в любом кафе, и непрезентабельность обстановки привлекала сюда, в основном, контингент рабочих рудника, принимавших пару кружек после смены с устатку да под водочку.

Светлое пиво местного пивзавода, несмотря на дешевизну, всегда было свежим, холодным и на удивление вкусным, духмяным, быть может, потому что не содержало консервантов. Поэтому я здесь иногда выпивал кружку пива, про себя шутливо именуя это действо «хождением в народ».

Взяв пару кружек, я прошёл к металлическому столику и купил небольшую воблу у приторговывающего на парапете одноногого старого инвалида в замызганном пиджаке с тремя рядами орденских колодочек. Старик, прозванный Полковником, являлся такой же неотъемлемой частью пивного ларька, как и грязный халат бармена. Не знаю, был ли он действительно полковником в отставке или нет, но к своему воинскому прошлому Полковник относился с честью – раз в полчаса доставал из кармана тряпицу и любовно протирал орденские колодочки.

Первую кружку я выпил залпом и, в ожидании, пока алкоголь начнёт снимать стрессовое состояние, принялся чистить воблу.

Справа от меня в одиночестве пил пиво прилично одетый высокий седой мужчина с аккуратно подстриженной и такой же седой бородкой. Явно не из обычного контингента ларька. Застывшее лицо, остановившийся взгляд, чёрная рубашка, кольцо на левой руке, след от этого кольца на безымянном пальце правой взывали к сочувствию. Я задержал взгляд на его лице, хотел выразить соболезнование, но вовремя прикусил язык. Мужчина в сочувствии не нуждался – он бы его просто не принял. Настолько ушёл в себя, что ничто мирское его не интересовало.

Я же начинал постепенно отходить после электрического шока и, несмотря на соседствующую чужую скорбь, обретал способность радоваться жизни. Поэтому отвёл взгляд от седого мужчины и посмотрел налево.

Слева, по обе стороны стола, расположилась компания четверых мужчин в летах, но явно не пенсионного возраста. По всем признакам: огрубевшие руки с траурными полосками под ногтями, обветренные лица – это были рабочие рудника, раскрепощавшиеся после смены. На столе стояли четыре кружки пива, полиэтиленовые стаканчики, одноразовая тарелка с копчёной мойвой, две бутылки водки – одна пустая, вторая наполовину; на обрывке газеты лежала скомканная фольга от плавленых сырков, рыбьи кости, несколько кусочков хлеба. Компания уже достаточно раскрепостилась, поэтому разговор, как водится, вёлся на политические темы. Два на два – как стояли.

– Если Лазутченко станет губернатором, мы заживём! – утверждал малорослый крепыш с багровым лицом. – Толковый мужик, хозяин!

– Дерьмо он, а не хозяин! – возражал худой и бледный, как сама смерть, оппонент напротив. – Миллионами ворует! Ты читал, что о нём Гудков пишет? – Он постучал заскорузлым пальцем по обрывку газеты. – Вот если Гудков станет губернатором…

– Ага! А Гудков чистенький, не ворует? Станет губернатором, начнёт так воровать, что мы без штанов останемся!

Я слушал «диспут» и посмеивался про себя. Невольно, как сравнение, вспомнились строчки из «Золотого телёнка» Ильфа и Петрова, когда старожилы Черноморска обсуждали на рынке известных политиков начала двадцатого века: «Бриан – это голова, я бы ему пальца в рот не положил…» Прошло почти сто лет, но ситуация практически не изменилась. Разве что с поправкой на лексику, да тем, что старожилы Черноморска перемывали косточки политикам глобального масштаба, а рабочие рудника – местным мелким сошкам. Но и в этом разница невелика – как сейчас уже никто не знает, кто такой был Бриан, так и через двадцать лет память о неких Лазутченко и Гудкове выветрится из голов обывателей.

По мере того как спор разгорался, крепло ехидное желание вмешаться. Наконец я не выдержал.

– Мужики, – сказал я, подавшись в их сторону, – вы не правы. Как по мне, то я бы всем нашим современным политикам памятник поставил.

На мгновение среди спорщиков воцарилась тишина.

– Как – всем?! – возмутился крепыш с багровым лицом, сверля меня непримиримым взглядом.

– А вот так. Поголовно. – Я выдержал паузу и добавил: – На кладбище. – Затем отхлебнул пива, подождал, пока смысл сказанного дойдёт до спорщиков, и подвёл окончательный итог «дискуссии»: – И чем раньше, тем лучше.

Сразил я спорщиков, что называется, «по счёту раз». Они мгновенно протрезвели, испуганно втянули головы в плечи, переглянулись между собой и вдруг начали бочком выбираться из-за стола.

М-да… Не получилось у меня «хождение в народ». Хотел им вдогонку крикнуть: «Мужики, куда вы? КГБ давно нет, и я не провокатор!» – но передумал. Это только усугубило бы ситуацию.

– Эй, парень! – позвал кто-то, и я интуитивно понял, что обращаются ко мне. Повернул голову, и увидел, что на меня смотрит Полковник, сидевший на парапете у края стола.

Кажется, напросился со своими политическими сентенциями. Захотел пообщаться с народом – получай желаемое. Сейчас начнётся нытьё ветерана о том, как и где он воевал, и чем ему Родина за ратный труд заплатила.

– Что тебе, дед?

– Там у ребят водка осталась, – попросил он, – не передашь?

Ошибся я. Не интересовала Полковника политика, а привлекали более простые, материальные вещи. Я взял бутылку с остатками водки и отнёс ему.

– Ещё и пиво осталось, – сказал я.

– Не, спасибо, – отказался Полковник. – Пиво на мочевой пузырь действует, а в моём положении бегать туда-сюда обременительно. Разве под себя ходить.

Разведя руками, мол, хозяин – барин, я вернулся к своей кружке. Полковник достал из сумки мятый полиэтиленовый стаканчик, налил водки, выпил как воду, не морщась и не закусывая. Затем вынул из кармана тряпицу, вытряхнул на неё из стаканчика остатки водки и тщательно протёр орденские колодочки. Ритуал, надо понимать, хотя что он означал, я не знал, а интересоваться не хотел. Хватит с меня одной попытки «хождения в народ»…

У длинного металлического стола собралось довольно много людей – кто втроём, кто вдвоём пили пиво, водку, закусывали, курили, приглушенно переговаривались. По всему видно, что мой политический спич ни на кого не произвёл впечатления, кроме четверых ретировавшихся спорщиков. Скорее всего, просто никто не слушал рядом стоящих, у всех были свои проблемы. Как и у меня. Мои проблемы тоже не имели никакого отношения к политике. Не было их до сегодняшнего дня, откуда они взялись на мою голову?! Стоял бы сейчас здесь, смаковал пиво, как все вокруг. Так нет же…

С безоблачного неба по-весеннему пригревало солнце, в липовом сквере чирикали воробьи, но на душе было гадко. Пиво сняло стресс, я немного разомлел, но радости от этого не испытывал.

– Свободно?

О стол грохнула кружка с пивом, шапка пены колыхнулась, но не слетела.

Я поднял глаза и обомлел. Передо мной стоял молодой рыжебородый парень с фотографии, предъявленной так и не увиденным мною пассажиром. Обещал «налётчик», что парень появится сегодня, завтра, послезавтра, но я никак не ожидал, что это произойдёт так скоро. Лицо у парня было симпатичным, приветливым, и никакой антипатии, вопреки предубеждению, навеянному словами таинственного пассажира, он не вызывал.

– Ка-анешно, дарагой! – Не знаю почему, но во мне заговорило кавказское радушие. – Какые могут быть вапросы? Присоедыняйся… – И тут чёрт дёрнул меня за язык: – Тэмбэсаддон!

Парень вздрогнул, застыл, как-то странно посмотрел на меня расширившимися зрачками и вдруг стал оседать, заваливаясь под стол.

– Во, нажрался! – прокомментировал кто-то.

Вконец растерявшись, я глянул под стол. Парень лежал на асфальте, раскинув руки, глаза неподвижно смотрели в безоблачное небо. Никто на инцидент не обратил внимания. Ну, перепил мужик, теперь отдыхает – эка невидаль! Дня не проходило, чтобы кто-нибудь на асфальте, либо неподалёку, в липовом сквере, не «отдыхал», перерасслабившись.

И только седой высокий мужчина, в одиночку пивший пиво рядом со мной, среагировал адекватно. Он нырнул под стол, присел перед парнем на корточки, потрогал его шею, затем расстегнул куртку парня и, став на колени, приложил ухо к груди.

– Что с ним? – с замиранием сердца тихо спросил я.

Мужчина поднялся с колен, распрямился, отряхнул брюки.

– Обширный инфаркт миокарда, – ровным голосом сказал он. – Надо скорую вызвать, чтобы констатировала смерть.

– Может, и милицию?

– Зачем? Криминальной составляющей в его смерти нет.

Седой мужчина посмотрел на меня, и по его глазам я понял, что этот человек сталкивается со смертью не впервой.

Глава пятая

Вечером я напился. Под видом того, что пошёл искать телефон-автомат, чтобы вызвать скорую помощь, покинул место происшествия, но звонить не стал. Зашёл в гастроном, взял литровую бутылку коньяка и направился домой. Дома убрал звук на автоответчике, выключил сотовый телефон и принялся пить «по-чёрному». Но аристократический напиток не брал, и я сидел трезвый, как стёклышко, хотя начал сразу со стакана. И в то же время в голове наблюдался полный сумбур – все события сегодняшнего дня раздробились на отдельные эпизоды, будто осколки разбитого зеркала, и никак не хотели упорядочиться в целостную картину. Такое впечатление, что электрошок напрочь уничтожил умение выстраивать логические цепочки и делать выводы.

Что это за слово такое, которое убивает наповал?! Не может такого быть! В спецподразделении нам читали лекции по практической психологии: степени внушаемости, зомбированию… Как ни зомбируй человека, невозможно внушить ему совершение самоубийства, поскольку инстинкт самосохранения управляет психикой, а не наоборот. Конечно, можно косвенно подтолкнуть человека к самоубийству, например, внушив, что он умеет летать. Однако стопроцентной гарантии, что зомбированный «отправится в полёт» с крыши небоскрёба, а не из окна второго этажа, этот способ не даёт. Есть только один стопроцентный способ – воспитание с детских лет фанатика-смертника, – но тогда фанатик идёт на самоубийство осознанно. А чтобы вот так вот, только от одного имени случился обширный инфаркт миокарда…

Волосы на голове зашевелились, меня охватил озноб. Имени, конечно же, имени! И Ремишевский, и неизвестный пассажир в моей машине пытались с помощью загадочного прибора определить какое-то имя! Моё имя. Один огорчился, но старался при этом не показать виду, другой же наоборот, похоже, обрадовался… Причём настолько, что «на радостях» шарахнул меня мощным разрядом электрошокера… Да и сам я интуитивно догадывался, что им надо – спрашивал же, что означает «тэмбэсаддон» по-йорокски…

Я выпил залпом ещё стакан коньяку, но облегчения, что моё закодированное имя никому неизвестно, не испытал. Сейчас неизвестно, а позже… Подойдёт ко мне кто-нибудь на улице, попросит прикурить, а затем, вместо благодарности, скажет что-нибудь типа «ауфлемэ» – и, будьте любезны, извольте обслужить клиента в похоронном бюро.

Но когда меня могли закодировать?! В спецподразделении, что ли? Вряд ли – по данным медицинского обследования степень моей внушаемости равна нулю… Что же касается имени, то есть агентурной клички, то её не успели присвоить, поскольку я был отчислен из спецшколы из-за нетолерантности (как сказал на прощание капитан-наставник: «Завидую твоей реакции, но в разведку с тобой бы не пошёл. Ты, парень, себе на уме и сам по себе. А у нас товарищество выше всего ценится, и должно быть сильнее кровного родства»). Была, правда, предварительная кличка – Везунчик, из-за того, что я у всех в казарме выигрывал в карты. Но это по-русски, а не по-йорокски, к тому же меня так не раз вслух называли в букмекерских конторах, когда получал выигрыши – и ничего, кондрашка не хватила…

С другой стороны… А стоило ли верить, что степень моей внушаемости нулевая? Кто даст гарантию, что доведенные до меня сведения медкомиссии достоверны? Нулевую степень внушаемости тоже можно внушить, а перед этим ещё и кодовое имя… Имя смертника-камикадзе.

Но зачем кому-то «выключать» меня из жизни? Что я мог знать такого, из-за чего на меня началась охота? До сегодняшнего дня и не подозревал, что есть ещё люди с такими же уникальными способностями. Разве что на интуитивном уровне, не более. К тому же, если меня хотели убрать, то знать моё кодовое имя не обязательно. Выстрел в голову, и как сказал таинственный попутчик в «жигулях»: «мозги по ветровому стеклу»… А знал он не только то, что меня в голову стрелять нужно, но и о моём болевом пороге. Не напрасно моё сознание отключил не ударом в нервный центр, а электрошокером.

И тут я впервые подумал, что мои уникальные способности могут не иметь никакого отношения к естественной наследственности. Насколько помню, ни мать, ни отец ничем подобным не отличались. Обычные, нормальные люди… От этой мысли меня передёрнуло, я взболтал коньяк в бутылке и, запрокинув голову, начал пить из горлышка. Торопясь, взахлёб, чтобы дикие предположения не лезли в голову.

Напрасно я заглушил мысли алкоголем и не позволил себе аналитического осмысления перипетий сегодняшнего дня. Коньяк добрался-таки до мозга, затуманил сознание, и я, найдя в себе силы всё-таки раздеться, повалился на диван и мгновенно уснул. А дикие предположения трансформировались в кошмарный, бессвязный сон.

Снилось мне, что я сижу, привязанный к некоему подобию зубоврачебного кресла в медицинской лаборатории космического корабля пришельцев. На огромном, в полстены, экране зияет пустота космоса, а сбоку видна половинка очень близкой Луны – настолько близкой, что на её поверхности чётко просматриваются кратеры и место посадки одного из «Аполлонов» с крошечным американским флагом на флагштоке. Напротив меня на высоком стульчике восседает субтильный фиолетовый пришелец с лицом, закрытым маской, карикатурно передающей черты заместителя директора холмовского филиала банка «Абсолют» Викентия Павловича Ремишевского.

– Назови своё имя! – требует пришелец и тычет мне в грудь средним пальцем трёхпалой руки.

– Артём Владимирович Новиков… – через силу выдавливаю я.

– Неправильный ответ… – слышится из-за спины голос таинственного попутчика из «жигулей».

Тело пронзает разряд электрошокера, меня начинает корчить, в глазах темнеет, и на сумеречном фоне загорается громадная, мигающая красным светом надпись «Error!».

– Назови своё имя! – повторно требует пришелец.

– Ауфлемэ…

– Неправильный ответ.

И опять всё на свете заслоняет кровавая мигающая надпись.

– Назови своё имя!

– Тэмбэсаддон…

– Неправильный ответ!

Снова разряд, и снова: «Error!», «Error!», «Error!»…

– Назови своё имя!

– Везунчик… – пытаюсь прошептать непослушными губами, но получается почему-то «Верунчик». И горько, и больно, и смешно от такого созвучия.

– Неправильный ответ!

И снова бесконечное «Error!»

…

Error!..

…

Error!..

…

Error!..

Проснулся я с тяжёлой головой, но валяться на тахте себе не разрешил. Встал и полчаса до седьмого пота разгонял кровь физзарядкой на тренажёре. Затем принял контрастный душ, и только после этого позволил себе чашечку кофе.

Объяснить вчерашние события инопланетным вторжением было проще всего – почитывал в своё время брошюрки на эту тему, фильмы смотрел, в Интернете копался. Но из всей информации усвоил только одно – написать такое и верить в инопланетян могли лишь глубоко ущербные люди с больной психикой. Как мой ночной кошмар. Поэтому с выводами я не стал торопиться. Пусть в голове всё уляжется, систематизируется. Всему должно быть разумное объяснение – реальное, а не фантасмагорическое.

Первым делом я включил сотовый телефон, затем прослушал сообщения на автоответчике, обругав себя на чём свет стоит – решил вчера вести себя как ни в чём не бывало, но в первый же вечер взял и отключил телефон. Как к этому отнесутся мои новые «знакомцы»?

А никак они к этому не отнеслись. Точнее, меня никто об этом не уведомил, поскольку на автоответчике была лишь одна запись.

– Артём, ты свинья, – звонила вечером по сотовому телефону Наташа. – Дома тебя нет, мобильник ты отключил. Спектакль десять минут как начался, поэтому твой билет я отдаю молодому человеку… Как вас зовут?.. Володя? Володе… В отличие от тебя он хочет попасть на спектакль.

Наташин голос звучал как будто из другой жизни. В общем, так оно и было. Вчерашние события разделили мою жизнь пополам: прошедшую – тихую, спокойную, и будущую – полную тревоги и неопределённости.

Конечно, я свинья. В кои-то годы в наш городок приехала столичная труппа с новомодным мюзиклом «Бродвей – Таганка», я загодя купил билеты, а вот на спектакль прийти не удосужился. Хорошо, хоть билеты были не у меня, а у Наташи.

Нужно было позвонить и извиниться, но я не стал. С женщинами у меня всегда получалось просто – связь протекала именно на том уровне, который я описывал Верунчику-Инге, и не более. Два-три месяца, максимум – четыре, а затем мы легко расставались. Без всяких проблем и взаимных претензий с обеих сторон. И в этом я был Везунчиком.

Я сел к компьютеру, включил его, посмотрел электронную почту. Писем не было. Не очень-то жалуют сейчас эпистолярный жанр даже в Интернете. Предпочитают сотовую связь…

Отключив компьютер, я вдруг ощутил пустоту в душе. Громадную, зияющую. Заняться было абсолютно нечем. Нечем! Вчерашние пристрастия и увлечения отошли на столь далёкий второй план, что казались чужими и неинтересными. Начиналась новая жизнь, но с чего её начать, я не знал.

И не хотел. Если бы в мире всё зависело только от наших желаний…

Однако хочешь не хочешь, а начинать надо.

Начал я с самого простого – с завтрака. Готовить опостылевшую яичницу не захотел, поэтому оделся, обул новые кроссовки и пошёл завтракать в кафе «Наш двор», построенном предприимчивым предпринимателем года два назад между панельными шестиэтажками метрах в двадцати от моего подъезда. Весьма удобное заведение для такого холостяка, как я.

Выйдя на крыльцо, я остановился, вдохнул полной грудью. Такое впечатление, будто всю жизнь провёл в запертой душной квартире и вот впервые вышел на свежий воздух.

Весна наконец-то взялась за дело по-настоящему. С безоблачного неба вовсю светило солнце, от газонов с пробившейся порослью молодой травы поднимался кружащий голову аромат пробуждающейся природы. Живи – не хочу. Почки на деревьях начали лопаться, и создавалось впечатление, что кто-то, не скупясь, обрызгал голые ветки зелёной краской из пульверизатора. Одну из черёмух облепили воробьи и галдели на все лады, как на птичьем базаре. То ли, как и я, радовались весне, то ли своим гвалтом предвещали непогоду. Как городской житель, погодных примет я не знал, и надеялся, что второе предположение в корне неверно.

Вдохнув прохладный пьянящий воздух ещё раз полной грудью, я уже собирался ступить с крыльца, как заметил, что метрах в двух от подъезда сидит рыжий, лисьего цвета, мохнатый пёс средних размеров и смотрит на меня. С любопытством смотрит, склонив голову на бок и приподняв левое вислое ухо. Из-за вздёрнутой брови казалось, что пёс рассматривает меня с этаким ехидным прищуром – мол, как дела?

– Привет! – махнул я рукой псу и, сбежав по ступенькам, направился к кафе.

Против ожидания, пёс не тявкнул, не завилял обрубком хвоста, а лишь миролюбиво, не раскрывая пасти, заворчал и пошёл за мной. Весьма воспитанная псина, ухоженная, хоть и без ошейника. Наверное, хозяева выгнали на улицу – то ли надоел, то ли набедокурил злостно, то ли нечем стало кормить. Да мало ли по какой причине? Сейчас многие люди оказываются бездомными, что тут говорить о собаках, которым на роду неприкаянная жизнь прописана. Впрочем, судьба пса меня не интересовала, хотя не скажу, что к домашним животным отношусь совсем уж равнодушно. Могу подкормить, погладить, поиграть… Но содержать дома – увольте!

У дверей кафе я остановился, повернулся к псу и сказал:

– Извини, мужик, что не приглашаю, но в кафе собакам вход воспрещён. Полная дискриминация.

Пёс посмотрел на меня понимающим взглядом, тяжело вздохнул и медленно пошёл прочь своей дорогой. Однако впечатление побитой собаки не производил – голову нёс высоко, с достоинством.

В небольшом зале кафе находилось всего два посетителя – за крайним столиком начинающий седеть мужчина, то ли поздний отец, то ли ранний дедушка, кормил мороженым то ли сына, то ли внука лет семи. Понятное дело, почему здесь пусто – утро, да и не сезон. Это летом, когда на мощёном тротуарной плиткой пятачке у кафе выставлялись выносные столики, наблюдался наплыв посетителей, а в остальное время года разве что какой холостяк, вроде меня, сюда забредал.

Молоденькая официантка Нюра сидела за стойкой, подпёрши голову ладонями, и уныло наблюдала, как мальчишка методично поглощает мороженое. Другого занятия у неё не намечалось, и ей было откровенно скучно.

– Нюрочка, здравствуй, – сказал я с порога.

Официантка перевела на меня соловый взгляд, но, узнав, тут же преобразилась. Вскочила с места, заулыбалась, расцвела.

– Здравствуй, Артёмушка! Что-то давненько не захаживал. Аль женился, жена завтраками кормит?

– Типун тебе на язык! – наигранно ужаснулся я.

– Завтракать будешь, или только кофе?

– И то, и другое. – Пройдя к стойке, я сел на высокий табурет. – Жареные шпикачки, чипсы, кетчуп с паприкой и, естественно, кофе. Чёрный, натуральный.

– Бегу, родненький! – засуетилась Нюра. – Пять минут, и всё будет готово!

Она включила кофеварку и умчалась на кухню – в межсезонье повар не работал, и всё готовила Нюра. Была она то ли дочкой хозяина кафе, то ли племянницей, о чём не раз намекала, ведя планомерную осаду моей холостяцкой жизни – мол, приданое есть, дело за тобой. А за мной «заржавело». Причём настолько, что захаживал сюда всё реже и реже. Девочка симпатичная, аккуратная, но я таких, озабоченных созданием семейного очага, обходил десятой дорогой. Пелёнки, распашонки, претензии… Зачем мне эта обуза?

Из динамика музыкального центра приглушённо лилась музыка, и вкрадчивый мужской голос задушевно выводил:

 
Такого снегопада, такого снегопада
Давно не помнят здешние места…
 

М-да, как говорится, не по сезону…

«Зимняя» песня закончилась и тут же сменилась бравурной «летней»:

 
Тополиный пух, жара, июнь,
Ночи такие звёздные…
 

Я чуть не расхохотался. Ни снега, ни тополиного пуха за окном не наблюдалось. Уж лучше бы сводку погоды передали.

За стойкой появилась Нюра со скворчащими на сковородке шпикачками.

– Я тебе с лучком поджарила… Пальчики оближешь! – заявила она, выкладывая шпикачки на тарелку и пододвигая ко мне. Затем налила чашку кофе и поставила рядом.

Полив шпикачки кетчупом, я принялся за еду. Нюра присела напротив, подперла кулачком щёку и принялась смотреть на меня умильным взглядом.

– Ну, как?

– Что – как?

– Вкусно?

Я прожевал кусок и изобразил на лице восторг.

– Женюсь! – выпалил. – Немедленно!

– Тебе бы всё шуточки шутить… – покраснела Нюра и, отведя взгляд, затеребила оборку фартука. – А я здесь одна, можно сказать, увядаю…

– Прямо-таки и увядаешь! Цветёшь и благоухаешь! Не переживай, цветочек, сядет и на твой пестик мохнатый шмель.

И тут я почувствовал на затылке чей-то пристальный взгляд. Скосив глаза на крайний столик, я увидел, что седеющий мужчина о чём-то тихо переговаривается со своим то ли сыном, то ли внуком. Значит, не он. Кто же тогда мог наблюдать за мной в пустом кафе? И только переведя взгляд на зеркальную витрину за спиной Нюры, я понял, кто на меня смотрит. За окном, на тротуарной плитке у кафе, сидел рыжий пёс и не сводил с меня взгляда. После вчерашних событий я был готов к тому, что за мной установят слежку, и мои чувства обострились. Причём настолько, что среагировали на взгляд голодного пса. Это уже паранойя…

Я повернулся на табурете и сквозь стекло посмотрел псу в глаза. Рыжий пёс взгляда не отвёл.

– Чья это собака? – спросил я, вновь поворачиваясь к Нюре.

– Какая собака?

– Вон, за окном.

– У меня здесь кафе, а не площадка для выгула животных, – обиженно протянула Нюра.

– Брось, Нюрочка, дуться, – ласково сказал я. – Жениха мы тебе найдём. Молодого, красивого и, главное, верного, а не такого кобеля, как я.

Нюрочка оттаяла. Хоть ни на йоту не верила пустопорожнему трёпу, но ласка и клятвенные обещания действуют на женщин безотказно.

– Так чья это собака? – вернулся я к своему вопросу. – Ты же во дворе всех собачников знаешь, выгуливают своих питомцев под твоими окнами.

– Ага, – согласилась Нюра. – Как зима, снег, так все собаки сбегаются на площадку гадить… – Прищурившись, она всмотрелась сквозь стекло в пса. – Нет, эту псину в первый раз вижу… Бродячая она, вон и ошейника нет.

Я кивнул в подтверждение своей догадки и принялся доедать шпикачки. Вкусно Нюра готовила, знала, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Но на «вкусно поесть» я не собирался менять холостяцкую свободу.

«Летняя» песня о жаре и тополином пухе закончилась и, наконец, прорезался голос диск-жокея:

– Зима давно сдала свои права, а до лета ещё далеко. Поэтому наше музыкальное путешествие по временам года мы заканчиваем песней, соответствующей сегодняшним погодным условиям.

Из динамика страдальчески полилось:

 
Лишь только подснежник распустится в срок,
Лишь только прокатятся вешние грозы,
На белых стволах появляется сок,
То плачут берёзы, то плачут берёзы…
 

Напрасно я иронизировал по поводу подборки песен – диск-жокей не зря ел свой хлеб, составляя программы.

– Пицца у тебя с чем? – спросил я, запивая завтрак кофе.

– Ты не наелся, родненький? – вскочила со стула Нюра. – С курятиной и грибами. Сегодняшняя.

– Острая?

– А какую ты хочешь?

– Без перца.

– Разогреть? – Нюра схватила с прилавка пиццу и метнулась к микроволновой печи.

– Не надо, – остановил её я. – С собой возьму.

Расплатившись, взял пиццу со стойки и встал.

– Спасибо, Нюрочка, было очень вкусно.

– Заходи чаще, – жалостливо, в тон звучащей песни, протянула Нюра, глядя на меня томными глазами.

– Как только – так сразу! – клятвенно пообещал я.

Выйдя из кафе, я остановился и посмотрел на пса. Пёс встретил мой взгляд спокойно и не подумал подняться, чтобы подойти. Что ж, как говориться, если гора не идёт к Магомету…

Я подошёл к псу, наклонился и протянул пиццу.

– Будьте любезны, угощайтесь.

Пёс приподнял одно ухо, окинул меня взглядом сверху донизу и аккуратно взял из рук пиццу. Затем лёг, вытянул передние лапы, положил на них пиццу и принялся не спеша есть.

Да уж, аккуратист ещё тот, невольно восхитился я. Аристократ! Определённо домашний, воспитанный. Привык, что не он служить должен, а ему прислуживать. Глядя, как он «трапезничает», поневоле пожалеешь, что предложил пиццу не на одноразовом блюдечке с голубой каёмочкой…

Из кафе во двор пробилась песня о «плачущих берёзах» – видимо, Нюра усилила звук. Была весна, и Нюра страдала.

Внезапно я понял, чем сейчас буду заниматься. Что просто необходимо сделать, если поневоле придётся уносить ноги из Холмовска. Знал я одну такую, плачущую по весне берёзку. Наверное, большая выросла, давно не проведывал…

– Будь здоров, – кивнул я рыжему псу и твёрдым шагом направился к стоянке, где вчера оставил «жигули».

А вот тут рыжий пёс растерял всю свою аристократичность, потому что, доев пиццу, побежал за мной, как и положено любой бездомной собаке, стремящейся обрести хозяина. Впрочем, обнаружил я его рядом с собой только когда открыл дверцу машины.

– Извини, мужик, – покачал я головой. – Понимаю твоё желание, но ничем помочь не могу. Ты – собака, а я, фигурально говоря, – волк. Привык в одиночку бродить, и попутчики мне не нужны.

Слово «попутчик» вызвало нехорошие воспоминания, и я запоздало глянул на заднее сиденье. Никого там не было. По идее – и быть не могло. Ни один уважающий себя агент два раза тот же приём к одному и тому же фигуранту не применяет.