Текст книги "У Понта Эвксинского (Том 2)"

Автор книги: Виталий Полупуднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)

– Он не от пытки бредит,– с поклоном доложил раб-лекарь, осмотрев больного.– У него внутренний жар. Внешний холод, войдя в человека, легко превращается в жар. Здесь нужно применить заячий корень и траву шандра. А также натирание тела смесью масла и вина.

– Какие там корни и натирания! – огрызнулся недовольный лохаг,Отправить его в рыбные ямы! Там с рабами пусть и находится. Скоту лечение не нужно, сам поправится. А потом мы еще раз допросим его. Огнем развяжем язык ему! Не выдержит, сдохнет – тем хуже для него!

Савмака отнесли в холодный сарай с ямами для засолки рыбы, сейчас порожними или заполненными до половины вонючим тузлуком и остатками рыбы.

6

– Тише вы! – сердито прикрикнул Абраг на рабов, что громко обсуждали судьбу Савмака, брошенного в угол на солому.– Разве не видите, душа в человеке еле держится... И бесы безумия овладели им... Бандак, принеси воды!

Молодой говорливый раб метнулся в темноту и скоро принес черепок с водой. Старый Абраг строго взглянул на Бандака и осторожно взял сосуд обезображенными от труда и сырости руками.

– А ну, брат, испей водицы, – произнес он тоном терпеливой няньки, став на колени около больного. Но тот резким движением руки расплескал воду.Безумен, безумен,– покачал головой старый раб. – А ну, несите воды еще раз!

После нескольких неудачных попыток удалось влить в рот Савмаку глоток воды. Абраг стал осматривать ссадины и раны на теле нового товарища, все время покачивая головой.

– Ай, ай, – говорил он,– все руки порвали веревками и на ногах следы веревок... Горько тебе было, брат, на дыбе, верю тебе, ибо сам испытал эту долю.

С удивительным терпением Абраг возился с бредящим больным, укрывал его соломой и лохмотьями, кормил тюрей из размоченных кусочков ячменной лепешки и часами сидел около, слушая бессвязные, иногда удивительные речи.

– Слушай, дядя Абраг,– с лукавыми искорками в глазах говорил Бандак,– а ведь здорово он придумал – завести девку-то Саклееву в склеп?.. Вот это парень по мне!.. Эх, я бы хотел так же!

Рабы, что сидели поодаль вокруг грубого очага, сдержанно смеялись.

– Говорят,– продолжал веселый молодой раб,– они шли голые по улице и все смотрели на них.

– Перестань болтать, мельница пустая,– остановил его дядька,ничего ты не понимаешь! Тут дело, оказывается, куда побольше бабьего... О великие боги!.. Не то диво, что такой видный парень с девкой в склепе спрятался, а другое...

– Что? Что? – в один голос зашумели рабы, всегда мучимые любопытством, как и голодом. – Что узнал ты, говори!

– Многое узнал, да надо держать язык за зубами! Мы сидим в своей протухлой яме, да на свою долю горькую плачемся, а люди-то, оказывается, дело делают! Борьбу готовят!

– Борьбу? – словно проснулся мрачный Мукунаг.– Борьбу?.. С кем?.. С хозяевами?

– А то с кем же еще, с девками, что ли?!

– О!.. – сжал кулаки Мукунаг.– Я убивая бы всех подряд! От мала до велика! Весь город спалил бы начисто!.. Неужели Савмак этот, что у царя в друзьях был, тоже?

– Что "тоже"?

– Ну, бороться хотел?

– Да еще как! – оживился Абраг.– Вы только помалкивайте! Не время говорить об этом, не наша это тайна – не нам ее и обсуждать!

– Хо-хо-хо! – залился смехом полоумный Пойр.– Я тоже хочу бить надсмотрщиков!

– Тише ты!

Кто-то неизвестный передал в рабское общежитие хлеб, мясо и вино. Абраг с большими трудностями вливая в рот Савмаку вино с тюрькой. Через несколько дней больному стало легче, он перестал бормотать, уснул спокойно.

– Крепок парень! – удовлетворенно заметил вслух Абраг.– Видно, такого и дыба не берет!.. Поправится!

На следующий день вся невольничья артель сгрудилась вокруг ложа больного, когда он впервые пришел в сознание и, полулежа на соломе, водил глазами по бородатым лицам, возможно принимая их за продолжение бреда.

– Успокойся, приди в себя, брат,– с нежностью, так странно звучащей в хриплом голосе, произнес Абраг, гладя корявой рукой свалявшиеся в войлок кудри Савмака,– среди друзей ты, среди своих.

– Среди своих? – порывисто, но словно сквозь сон проговорил тот.Так Лайонак уже вернулся?.. Палак в Пантикапее?

Все было рассмеялись, но Абраг зашипел на них в разогнал по углам.

– Нет, не вернулся еще Лайонак, видно, скоро вернется... Да ты не думай о нем, ведь еще болен ты...

Послышался окрик, надсмотрщик приказал идти в засолочные ямы для очистки их, пока не настали морозы. Это была большая работа перед началом зимы.

– Идите,– сказал Абраг, – а я задержусь. Ты, Мукунаг, будь за меня.

Оставшись наедине с бывшим царским слугой и стражем, а теперь невольником, Абраг стал вытаскивать откуда-то спрятанные хлеб и вино, желая накормить товарища.

На другой день, отправляясь на работу, рабы увели с собой и Савмака, который хотя и не имел сил работать, но, находясь возле них, не мог быть тайно уведенным стражами. Зная, что Савмака снова ждет пытка, Абраг и вся артель решили не выдавать его страже, даже если бы пришлось оказать сопротивление.

– Нельзя его сейчас отпускать,– говорил Абраг товарищам, – он после болезни слаб стал, а вдруг не выдержит и выдаст все, что знает. Тогда многие головы полетят прочь.

– Не выдадим его! – пробурчал решительно Мукунаг.

– Отстоим! – согласились остальные.

Для них появление Савмака было чем-то вроде проблеска в безрадостной жизни. Тайна, на которую намекнул Абраг, заставляла всех строить предположения и с любопытством поглядывать на загадочного узника со столь удивительной судьбой.

Однажды, когда все уже спали, Савмак сидел в углу и, глядя на угли очага, думал о том, с какой теплотой и дружественностью отнеслись к нему рыбные рабы, эти парии среди невольнического мира. Его потрясла картина их жизни и труда. Одетые в лохмотья, они копошились в вонючих ваннах, выгребая оттуда остатки гнилой рыбы, вычерпывая соленую жижу. А потом, вечером, сидя перед очагом, промывали и сушили свои язвы и красные, мокнущие пятна на руках и ногах. Питание этих людей едва ли удовлетворило бы самое неприхотливое животное. К тому же они были ослаблены недоеданием и сыростью своих жилищ, вернее – убежищ, многие страдали болями в животе и стонали по ночам. Казалось, солнце отвернулось от этой провонялой трущобы, а свежий ветер старался обходить ее стороной. Вечный полумрак и спертый воздух являлись той средой, в которой жили и умирали эти несчастные. Савмаку показалось, что деревня, в которой он родился и рос, была раем по сравнению с этой преисподней.

И несмотря на все, он встретил под лохмотьями и страшными лицами настоящие человеческие души, способные чувствовать, как и у всех остальных людей. Неправдоподобным видением представлялась отсюда жизнь акрополя с его дворцами, роскошью и пирами. Чудовищная разница в жизни той и этой рождала острое чувство протеста и разжигала жажду того всеобщего разрушения, О котором всегда твердил Мукунаг, этот озлобленный, рычащий раб.

– Не спишь? – спросил негромко Абраг, подсаживаясь рядом.

– Не спится.

– Да, брат, трудно уснуть, когда одна пытка за спиной, а другая впереди. Не иначе, как вспомнит о тебе Саклей и пришлет людей взять тебя. Но не пугайся, наша артель, а за нею и все остальные, что на рыбном деле работают, порешили не отдавать тебя в руки палачей!

– Да разве вас спросят?

– Спросят, брат мой, да ответа не получат!

– Не следует делать этого! Пускай я один пострадаю за свои дела, а не все вы!

– Нет, Савмак, мы уже все обсудили, и ничто ее помешает нам сделать как задумали. Ибо известно стало, что ты за свободу рабов ратуешь вместе с такими смелыми молодцами, как Пастух! А раз так, то нам с тобою по пути. Ты – наш, мы – твои. Вместе будем бороться!

– Откуда ты взял это?

– Все ты в бреду высказал!.. Саклею не надо было тебя пытать, а посидеть около тебя одну ночь – ой, много узнал бы он!.. Ну, да теперь этого не будет... Сейчас хозяева слабы, хотя и мы не так уж сильны. Но если сплотимся, то многое можем сделать!.. Рабы решили драться за свободу!

– Правда? – схватился Савмак за жесткую руку Абрага.– Надо бороться, только через великую драку вырвемся мы из Перисадовой тюрьмы! Вот подойдет Палак к границам, так надо сразу начинать!

Абраг рассмеялся горько.

– Палак с войском уже месяцы стоит под стенами Херсонеса и не может одолеть его. Не пошел он на Боспор, брат мой. Опять уперся лбом в херсонесскую твердыню. И сказывают, скоро флот Диофанта вновь прибудет – в опять повторится то, что уже было в прошлом году. Разобьют его!

– Как? – отшатнулся пораженный Савмак.– Ты смеешься, старик!

– Поздно смеяться. Да и не привык я зубы скалить. Верно говорю не жди Палака. Свободу надо добывать своими руками!

– Но там Лайонак, посланный наш!

– Знаю в это... Да, видно, не послушал гордый царь совета рабского. Ибо каждый царь – хозяин рабам своим и всегда жаждет лишь добычи и власти!

Только после пытки чувствовал. Савмак такой душевный упадок и боль. Сказанное Абрагом сразило его, как отравленная стрела. Все горделивые мечты сразу померкли и сменились горьким разочарованием. Представлялось нелепым, что Палак не внял голосу разума. Или Лайонак не попал к нему, а оказался в руках Перисадовых палачей и давно уже замучен ими в застенке?..

– Нет, старик,– тихо вздохнул он, стараясь не показать своей печали,– без сильного царя скифского не бороться нам и свободы не видеть!

– А я думаю, слабы мы лишь поодиночке, а народ – силен! Если весь подымется да ударит – так все царство разлетится вдребезги, как глиняный горшок!

– Нет, нет! Если Диофант Палака бивал, то уж с нашими рабскими ратями он всегда справится! Не в одном Перисаде сила, а в том, что Митридат, царь заморский, не позволит нам освободиться. А Боспор он уже сторговал у Перисада и вот-вот станет нашим строгим хозяином. Тогда – берегись, рабы! Вы уже не сможете прятать у себя какого-то Савмака. Ибо придут Митридатовы железные ратники и всех заставят работать покорно.

– Не бывать этому! – решительно возразил Абраг.– Не бывать!.. Надо, Савмак, рабам захватывать свою волю сейчас, пока не явился сюда этот Диофант! А добудем свободу – сразу видно будет, что дальше делать. Так я считаю. Ждать нечего!

Савмак с сомнением покачал головой. Он продолжал смотреть в огонь очага, а на душе у него было темно-темно.

7

Поздно осенью, когда снег уже покрыл опустевшие поля, царь и его друзья возликовали. Всюду стало слышно, как глашатаи бегали по улицам и рынкам и гремели в трубы, сзывая народ.

– Боспорцы! – кричали они.– Радуйтесь и веселитесь! Доблестный полководец царя Митридата Диофант разгромил диких скифов и роксоланов! А сейчас преследует разбитые войска двух царей и приближается к Неаполю! Теперь Палак уже не отделается клятвой верности, как в прошлом году, но сложит свою голову. Конец царству Палака! Слава богам!

Одновременно с этими сообщениями, горделиво распространяемыми во всех городах царства для устрашения простого народа и рабов, поползли иные слухи.

Говорили, что Перисад спешно призывает Диофанта на Боспор и тот обещал после взятия Неаполя прибыть в Пантикапей с частью флота и войск.

– Зачем? – недоумевали одни.

– Затем,– разъясняли им более осведомленные,– чтобы расправиться с рабами, а то они обнаглели и готовы взбунтоваться. И крестьян наказать, особенно тех, которые разделили самовольно зерно еще до того, как его успели увезти в царские амбары.

Странные слухи росли и становились все более тревожными. Они проникли в самые низы боспорского люда, волновали рабов и крестьян. Последние имели все основания бояться появления заморских войск. Говорили, что понтийцы казнят всех строптивых рабов, других отправят на железные рудники, третьих закуют в кандалы навсегда. И с крестьянами расправятся. Тех, что растаскивали царский хлеб, на кол посадят, девок и ребятишек будут собирать и отправлять за море. А на освободившиеся земли поселят солдат Митридата. Всех сатавков превратят в рабов.

Возбуждение в народе росло. Власти ловили распространителей слухов, но их было так много, что трудно было что-либо выяснить и наказать настоящих виновных. По указу царя хватали подозрительных людей, пытали их, казнили. Наступила очередь и Савмака.

– Ну, если меня станут пытать, то в последний раз! – сжимал он кулаки.– Вырвусь из рук палачей и задушу этого Саклея!

– Мы не выдадим тебя! – в один голос отвечали рабы-рыбники.– Не пустим сюда царскую стражу!..

От Форгабака Алкмена узнала, что Саклей решил повторить пытку Савмака и добиться его признания. Обоим казалось, что теперь Савмак не выдержит и расскажет все, как было, что будет равносильно оправданию Гликерии перед царем и народом. Раскрытие заговора возвысит Саклея в глазах Перисада, чего Алкмена не могла допустить.

– Надо заставить Савмака молчать! – коротко сказала она.

– Это можно сделать только одним путем – убить Савмака.

– Да? – встрепенулась Алкмена. – Ты, пожалуй, прав. Так убей же его!

– Нет,– решительно покачал головой осторожный танаит, – я и так много делаю для тебя, государыня. А убивать – это дело твоих воинов. Пусть и они приносят пользу. Прикажи сделать это Зоилу.

8

Зоил с двумя дандариями явился в провонявший рыбой сарай, битком набитый рабами, среди которых, по сведениям, находился и Савмак. Кефалон с готовностью проводил гостей к засолочным ваннам. В темных углублениях копошились люди. Посолки рыбы сейчас не было, рабы занимались очисткой цементированных ванн, орудуя тяжелыми скребками. Никакой сытной пищи и отдыха, обещанных Сак леем, они не дождались.

Огромный, как медведь, Зоил смело вошел под крышу рыбозасолочного помещения, морща нос от дурного запаха. Разглядев в полутьме тени двигающихся людей, он вопросил указать, который из них Савмак. Кефалон протянул руку в сторону высокой фигуры, вооруженной скребком.

– Теперь уходи! – приказал надменно Зоил: – Если услышишь крик не пугайся! Понял ли?

– Понял,– коротко ответил Кефалон и с бьющимся сердцем поспешил покинуть сарай.

– А ну, раб Савмак, подойди сюда, не бойся! – пробасил Зоил, держа за спиной секиру.

Савмак хотел отозваться, но Мукунаг остановил его, шепнув:

– Подожди, я узнаю, чего ему надо. Не мешай мне.

– Берегись! – успел сказать ему Савмак, предчувствуя недоброе.

– Я Савмак! – выглянул из ямы Мукунаг, обтирая лоб рукой.– Чего тебе?

Остальные рабы подняли головы я, вскинув скребки на плечи, приблизились.

– А вот чего! – вскрякнул Зоил и молниеносно взмахнул секирой.

Удар в полутьме оказался неверным, пришелся не по голове, а по плечу, сорвав лоскут кожи вместе с мясом. Этого никто не ожидал, так как все полагали, что дандарии явились с целью увести Савмака на допрос.

– Ты что, убивать пришел? – успел крикнуть Мукунаг, но другой удар стального лезвия раскроил ему череп.

Bee пришло в движение. Рабы стали выбираться из ванн, окружили убийцу и его воинов.

– Не шумите! – спокойно, но грозно окрикнул их Зоил.– Мы никого больше не тронем! Мы укокошили лишь этого пса Савмака, а больше нам никого не надо!

– Савмака? Так я здесь! – вырос рядом высокий, широкоплечий раб.Вы убили друга моего – Мукунага.

– Это же дандарии, враги наши! – закричал громким голосом Кукунаг.– Они убили Мукунага!..

– Бей их! – высоким голосом поддержал его Пойр. – Бей!..

– Дандарии убивают рабов! Смерть им!..

Словно эхо пронеслось по всем отсекам. и ваннам. Нарастающий шум и крики слились в сплошной рев. Отовсюду сбегались толпы рабов. Зоил увидел, что его окружили со всех сторон. На его глазах от страшных ударов пали оба сопровождающих его воина.

– Кефалон, на помощь, зови стражу! – заревел телохранитель царицы.

Это были его последние слова. Его повалили и буквально искромсали железными скребками, после чего неузнаваемые останки трех людей были выброшены во двор. Тут же положили трупы двух убитых в схватке рабов и тело Мукунага.

– Троих за троих! – мрачно сказал Абраг.

Царские стражи никого не застали возле трупов. Рабы окрылись в сараях и готовились к обороне. Появились дандарийские всадники. Они хотели было начать немедленную расправу с бунтовщиками, но примчался верхом на коне Саклей и, разобравшись, в чем дело, закричал на дандариев:

– Куда вы лезете?! Вас сомнут! Здесь надо тысячу панцирных воинов, а не сотню таких, как вы! И добавил Кефалону почти шепотом:

– Убитых закопать и не начинать никакого сыска! Иначе мы прежде времени развяжем узел Пандоры! Начнутся беспорядки, рабы хлынут на улицы – и тогда...

– Я понимаю...-пробормотал перетрусивший Кефалон.

– Кого они убили?

– Зоила и двух дандариев. А со стороны рабов– кажется, Савмака и еще двух.

– Савмака? Жаль! Теперь он ускользнул из моих рук.

Рабов не тронули. Более того, им дали отдых и улучшенный корм. Рыбные рабы роптали все громче, они были обозлены более других, однако что-либо предпринять против них сейчас было бы ошибкой. Саклей ждал помощи Диофанта.

– Может быть, начать самим? – воинственно предлагал Перисад.Вывести рабов за город под предлогом работ, а там учинить сыск и расправу!.. Мятежники не иначе как среди рыбников!

– Нет, нет, что ты, государь! – махал руками Саклей. – Рыбные рабы сейчас сплочены и возбуждены! Пускай немного успокоятся, потом мы подошлем к ним своих людей, постараемся поссорить их между собою, вызовем раздоры. Рабы злы, но недружны, часто ссорятся. Вот тогда их можно брать голыми руками. А там и Диофант прибудет с войском!

– Ну, делай как знаешь, я верю тебе.

9

Пришла печальная зима.

Саклей докладывал царю, что дела у Диофанта, несмотря на победу, не блестящие и он вместе с потрепанными войсками решил зимовать в западных портах, не возвращаясь в голодный Херсонес и не решаясь штурмовать Неаполь.

– Раньше весны нельзя ожидать продолжения войны. А прежде чем будет окончена война с Палаком, Диофант пальцем не пошевельнет для помощи нам.

Перисад слушал такие доклады, нервничал, ломал худые руки, трещал пальцами и скалился, словно от приступа внутренней боли.

Более острого положения в царстве никогда не бывало. Перисад потерял покой, перестал дуться на Саклея. Старик был распорядителен, имел ясный ум, на него можно было положиться. Но тревога росла. Две неравные половины боспорского населения -угнетенные и угнетатели – стояли лицом к лицу, готовые ринуться в свалку. Однако ни та, ни другая сторона не решалась вызвать начало роковых событий. Обе напряженно вглядывались в сторону Скифии. Власти ждали окончательной победы Диофанта, а рабы в крестьяне – его поражения царем Палаком.

Это были памятные и грозные дни ожидания и накопления внутренних сил. Они затянулись страшно долго. Пантикапей словно вымер. На его улицах гуляла метель, в порту стояли корабли, вмерзшие в лед, ночами всюду расхаживали царские стражи в меховых полушубках и остроконечных скифских колпаках. Они хлопали рукавицами и дышали паром.

А сверху, с зубчатых стен акрополя и из окон дворца, смотрели те, кто боялся народного гнева, трепетал перед темной в страшной, по убеждению хозяев, силой легиона рабов. Рабские жилища, присыпанные снегом, парили. Там дышали спертым воздухом тысячи несчастных, стиснув зубы.

– Боги, что творится! – возбужденно говорили Перисаду старшие жрецы, поднимая к небу холеные руки.– Нищие пелаты переполнили город, они заселили многие храмы, превратили их в скотники! Они ночуют у ног божественных кумиров, а если мы их тревожим, то они заявляют, что они "умоляющие". Такое право убежища в храмах существует, но не для тысяч людей!

– О чем они умоляют? – угрюмо спрашивал Перисад.

– О спасении от голода и холода, ибо потеряли все, что имели. Они не могли выплатить долгов и налогов, разорились.

– Нужно крепко запирать храмы и ставить сторожен вокруг храмовых оград!

– Многие из нищих нашли место ночлега в крепостных башнях и внутри городских стен. Ибо фракийцы совсем разленились и не несут ночной стражи. Кого же ставить у храмов? Такое переполнение города черным людом грозит повальными болезнями.

– Верно,– согласился просвещенный царь,– еще отец истории Фукидид сказал, что лимос порождает лоймос! Голод – чуму!

Теперь акрополь походил на укрепленный и осажденный форпост, ожидающий штурма. Во дворце прятали драгоценности, рассовывая их по тайникам и подвалам. Царица сидела на узлах и тюках, собираясь выехать к отцу в Фанагорию. Она уже сделала бы это, но тайный совет постановил оставаться ей в Пантикапее. Царь согласился. Внезапный отъезд царицы был бы истолкован как проявление паники и сам по себе мог явиться толчком к началу беспорядков. Кроме того, Саклей не оставил намерения вытянуть у Карзоаза несколько сот воинов в помощь столице. Но тот медлил, ссылаясь на то, что и у него обстановка не лучше.

– Карзоаз все, более напоминает самостоятельного тирана,пробурчал Саклей в присутствия царя. Тот промолчал.

Рабам выдавали для питания сухую чечевицу. Ограничивались внешней охраной рабских жилищ. Выигрывали время.

– О, скорее бы прибывали войска Диофанта!.. Дотянуть бы!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОПЯТЬ В СКИФИИ

1

Скифская столица Неаполь встретила весну мрачным куревом пожарищ и криками бесчисленных ворон, что кружились над оттаявшими трупами. Волки стаями рыскали под самыми стенами города. Смерть, разрушение, печальные картины похорон, торопливые передвижения всадников и пеших воинов, запуганный вид поредевших жителей – вот чем теперь определялось бытие гордой столицы Скилура Палака.

Уже нет бесчисленных полчищ Палака, что с таким шумом в уверенностью в своих силах шли штурмовать Херсонес. Разгромленные под Керкинитидой поздней осенью, они были окончательно разбиты с первой оттепелью. Это произошло в самом начале весны, когда только что стаял снег, обнажилась бурая поверхность засохших степных трав, на припеках стал появляться зеленый бархат молодых побегов, а холодный ветер принес первые волнующие запахи жизни.

Опять, как и два года назад, понтийские солдаты и херсонесские мужи в панцирях и шлемах ворвались в ворота Неаполя. В памяти жителей надолго сохранятся страшные картины их расправы с защитниками города. Кровь текла ручьями и за ночь замерзала длинными полосами вдоль домов.

Смертельно раненный Палак успел бежать в степь с горстью преданных ему людей. Остальные легли костьми во время штурма или попали в плен. Большая часть вооруженного народа рассеялась по степи, голодная, истекающая кровью, но все-таки не покоренная.

Народ, уходя в степи, оборачивался и грозил врагу кулаком, обещая вернуться и опять взять свою судьбу в собственные руки.

Но пока что Диофант воздвиг горделивый трофей победы на площади Неаполя и наслаждался сознанием своей власти над Скифией.

Князь Дуланак, окруженный понтийской пехотой, сложил оружие и, когда его привели к Диофанту, поклонился ему и поклялся в верности на крови. Диофант принял Дуланака со снисходительностью победителя, проявил милость к поверженному врагу.

–Что же ты, князь,– заметил он, насмешливо прищуривая левый глаз, – раньше моих людей тайных и слушать не хотел! Хотя они тебе говорили, что Митридат милостив к покорным. А теперь решил смириться? Видно, умирать неохота?

– Только боги могут противостоять тебе, великий полководец! Но и боги за тебя!.. Зачем же мне идти против судьбы? Вели казнить меня, на то твоя воля!

Гориопиф стоял около, краснел и пыхтел от досады, слушая этот разговор. Он страстно желал смерти Дуланака. Тогда он один остался бы у Диофанта, и, кроме него, некого было бы посадить на место Палака.

Но Диофант думал другое. Князь Гориопиф был предателем и успел снискать в народе всеобщее презрение и ненависть. Дуланак же сохранил влияние в собственном роду, был одним из близких соратников скифского царя и умел внушать страх и почитание черному люду. И в то же время не был настолько любим народом, чтобы стать опасным.

Понтиец принял клятву Дуланака и приказал вернуть ему меч.

– Не гибель Скифии была млей целью, – обратился он к скифским князьям, – а всего лишь усмирение строптивого царя Палака. Палак поклялся два года назад в верности божественному владыке Митридату и нарушил клятву. Боги покарали его за это. Но сколоты здесь ни при чем. И князья сколотские тоже. Ибо Митридат – отец всех народов, в том числе и скифов. Зачем же идти против отца и благодетеля?.. Служи, Дуланак, честно и преданно понтийскому царю, и счастье не оставит тебя никогда!

Дуланак преклонил колена. Гориопиф был крайне разочарован таким поворотом дела. Однако Диофант и его не обидел. Он поставил обоих князей во главе Скифии на началах равенства, как двух архонтов. Своим представителем и начальником гарнизона понтийских войск оставил в Неаполе старого, в прошлом способного вояку Мазея. Советник Бритагор в тайной беседе с Диофантом заметил:

– Боюсь, что, стоит нам уехать из Неаполя, Дуланак и Гориопиф перервут друг другу глотки!

– Не перервут,– усмехнулся стратег.– Мазей получит от меня указания. Если князья будут жить не очень дружно – это хорошо. И что народ им не верит – тоже не плохо. Легче управлять народом, в котором разброд и взаимное недоверие. Хуже, если скифы объединятся вновь под началом такого, как Палак, и начнут опять войну.

Бритагор пожевал мягкими губами, потом спросил в раздумье:

– А не думаешь ты, стратег, еще раз поговорить с Фарзоем? Ему уже надоело махать веслом и работать в кузнице. Он теперь будет сговорчивей. Князь мог бы привлечь на нашу сторону тех, кто бежал в степи.

– Нет,– нахмурился Диофант,– Фарзой едва ли будет покорным слугой Митридата. Слишком горд. К тому же и не столь ценен, ибо не имеет талантов полководца.

– Но его уважают в народе.

– Тем хуже. Он опасен для нас. Быть ему рабом до смерти!

– Однако кое-кто им интересуется, его разыскивают.

– Слыхал я, что разбойный вожак крестьян Танай похвалялся, что разыщет Фарзоя. Но опоздал он. Рать его рваная наголову разбита, а сам он скрывается где-то в степях. Я велел разыскать его и казнить на площади Неаполя.

– Нет, не Танай. Теперь Танаю не до розысков Фарзоя.

– Кто же еще?

– Молодая вдова агарского князя Борака, убитого при осаде Херсонеса. Зовут ее Табана. Она здесь и просит допустить ее к тебе.

– Что ж, зови!

Табана предстала перед Диофантом под мрачными сводами неапольского дворца, где недавно раздавались пиршественные крики и похвальба скифских князей, а сейчас расположился с военачальниками удачливый полководец Митридата. Княгиня поразила понтийца своими темными, глубокими глазами, в которых он угадал внутреннюю силу и собранность. Ее женственность и внешняя привлекательность удивительно сочетались со скромной и вместе уверенной манерой держать себя.

Поклонившись стратегу, Табана присела на складной стул и устремила спокойный и внимательный взгляд в его лицо. Она заметила белые нити в его вьющейся блестяще-черной бороде, следы усталости в выпуклых глазах с набухлыми, покрасневшими от бессонных ночей веками. И хотя привычные складки его лба и изгиб мясистых губ отражали властность и неукротимую волю, заметила про себя, что победы над скифами достались прославленному полководцу далеко не даром.

Он приподнял косматые брови и чуть опустил веки, отчего стал походить на старого священнослужителя.

– Боги сопутствуют твоим походам,– начала Табана,– ты великий полководец, быть побежденным тобою – не позор для воина. И я пришла к тебе без неприязни в душе, хотя мой муж Борак погиб от руки херсонесцев, которых ты защищаешь...

Диофант не удержался от жеста изумления после такого смелого и решительного приступа, могущего сделать честь сильному мужу и тем более удивительного в устах слабой женщины.

– Агары ушли в свои земли и больше не воюют с тобою. Я же, княгиня агарского племени, живу сейчас в Неаполе, дабы отдать должное могиле мужа моего. И хочу просить твоей защиты и покровительства.

– Да?.. – словно в раздумье протянул Диофант, кладя на стол волосатые руки.– Если ты вдова Борака, князя агаров, врагов моих, то я могу полонить тебя, как законную добычу, и продать в рабство. И ты сама пришла заявить об этом? Думала ли ты о законах войны?

– Я уже сказала, что агары не враги тебе, хотя и помогали Палаку в войне. Ты можешь сделать со мною все, что хочешь, ибо сила и власть в твоих руках... Но агары и роксоланы будут оскорблены тем, что ты полонил меня у могилы мужа, и станут твоими врагами навсегда! Да и дух Борака не успокоится будет мстить тебе!

– Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты позволил мне поехать на могилу мужа под Херсонес и принести жертву. Для этого мне нужна твоя охранная грамота.

– Хорошо, ты получишь ее. И это все?

– Нет, не все. Я ищу друга мужа моего, князя Фарзоя. Агары зовут его к себе княжить. И будут братьями твоими, если ты отпустишь плененного тобою князя.

– Не помню такого князя,– многозначительно произнес Диофант, прищуривая свои ассирийские глаза,– в числе пленников его не было?

– Это твое последнее слово?

– Да.

Женщина встала и, поклонившись, ушла. Вошел Бритагор.

Диофант смеялся. Заметил сквозь смех, что иметь такую рабыню, как Табана, не отказался бы никто из понтийских властителей.

– Ты поступил мудро, стратег, что не обидел эту женщину. Она пользуется уважением среди всех племен. Ее и скифы знают. Если ты обласкаешь ее, поможешь съездить на могилу мужа и оградишь ее от опасностей в пути, то найдешь доступ к сердцам варваров. А это важно, так как политика Митридата имеет два острия – поражающее строптивых и защищающее покорных!..

– Потому-то я и не повелел схватить ее, как пленницу.

– Хорошо сделал, эта женщина пригодится нам.

2

Ночью с херсонесских сторожевых башен дозорные увидели на берегу моря огонь, который быстро разгорался и превратился в столб пламени. Отблески его упали на ночные воды залива в на степь, недавно освободившуюся от зимнего покрова.

На башню взошли Орик в Никерат, два стратега херсонесские, и гиппарх Бабон с воинами.

– Это большой костер,– заметил Бабон,– а разведен он у могилы скифского князя Борака.

– Но там движутся какие-то тени,– робко вставил один из стражей,они скачут выше огня! Уж не проклятые ли души варваров вышли из-под земли ж устроили это игрище на горе живущим?

– Какие там души! – заметил Орик, стараясь не показать, что ему тоже стало не по себе.

– Разрешите, стратеги, я сейчас со своими эфебами на галопе слетаю туда! – решительно предложил Бабон, отворачиваясь от суеверного воина. – И будь это сами демоны – приволоку их к ворогам города на аркане.

– Зачем к воротам города! – быстро возразил не чуждый грубому суеверию Орик.– Не следует всякую нечисть тащить к стенам священного города! Если это духи – они сами исчезнут под землей или нырнут в волны моря. Если люди – тогда другое дело.

– Тогда, – лениво пробасил невыспавшийся Никерат прикрывая рот широкой ладонью, – гони их сюда! Тут разберемся.

Бабон знал, кого следует взять с собою в разведку. Он выехал из ворот города в сопровождении десяти всадников. Среди них были Гекатей – уже зрелый муж, испытанный в боях, Ираних – друг Гекатея и лучшие из молодых херсонесцев. Они выехали на каменную тропу и пустили лошадей в галоп, держа направление на костер, все ярче разгоравшийся на берегу моря.